Турецкий. 14 апреля. 19.10
В аэропорту Турецкого встречал Ильин:
— Меркулов приказал доставить вас к нему на доклад, но если вы плохо себя чувствуете, то можно доклад отложить до завтра.
— Нормально я себя чувствую, — отмахнулся Турецкий. — Доложимся и съездим с тобой прогуляемся. Надо закрыть одного человечка. На семьдесят два часа.
— Не Хмуренко случайно? — поинтересовался Ильин. — Я тут его послушал про то, как на вас покушались, даже слеза прошибла. Так трогательно звучало…
— Не произноси при мне эту фамилию, а то я сейчас начну рвать и метать!
Задержать Турецкий собирался Скрыпника. В самолете он сообразил, что Шестова мог убить только Скрыпник. Теперь он точно знал, как именно, но пока не был уверен за что. Хотя и об этом догадывался.
Расспросить Ильина о Лидочке Турецкому не удалось — в машине их ждал Позняк, который при появлении Турецкого сразу похвастался:
— Мы китайца нашли. Того самого, который пускал фейерверк. Зовут Ли Хуа, настоящий китаец из Китая, по-русски два слова знает: «здравствуйте» и «давай», — беседовали через переводчика, такого же китайца, но тот уже целых сто, а может, и двести слов выучил. Этот Ли Хуа телевизор не смотрит, поскольку ни черта не понимает, Замятина и его собутыльника опознать не берется или боится, говорит, все русские на одно лицо. Зато китаец видел фургон с антенной, обычная беленькая «Газель», только с принимающей антенной на крыше. К сожалению, номера он не запомнил. — Позняк сунул Турецкому протокол допроса Ли Хуа. Турецкому сейчас было не до того, но демонстрировать подчиненным прохладное отношение к делу было бы педагогически неверно, и Турецкий всю дорогу до прокуратуры читал длиннющий протокол допроса свидетеля, суть которого Позняк уже изложил своими словами.
И по дороге до кабинета Позняк продолжал доклад о «проделанных успехах»:
— Почти нашлась Руся Лагуш. Мы прошерстили всех ее знакомых и постоянных клиентов, не сегодня завтра возьмем. Она, конечно, прячется, но трудиться в поте лица продолжает, надеемся взять прямо тепленькой…
— Я к Меркулову зайду, можно? — насмешливо поинтересовался Турецкий, видя, что конца докладу Позняка не видно.
— Да я уже почти закончил. Помните, по убийству Косых мы делали фоторобот тетки, которая ходила по дому якобы от совета ветеранов? Так вот, очень похожий фоторобот делали у нас в МУРе. Было заказное убийство банкира, кстати до сих пор не раскрытое, так вот там тоже засветилась женщина, которая под видом представительницы фонда «Общественное мнение» обходила квартиры и задавала дурацкие вопросы.
— Теперь я могу идти?
— Ну ладно, я потом дорасскажу, — обиделся Позняк.
Зазвонил телефон.
— Ну и где ящик пива? — фыркнула трубка голосом главного компьютерного спеца из ТО.
— Вечером. В крайнем случае завтра, — вдохновенно пообещал Турецкий. — Раскодировали?
— Все, что смогли.
— Зачитать можете?
— Единственное мало-мальски связное предложение выглядит так: «Черный нал лишний раз прокручивался, при этом терялась известная его часть», ну и еще всякие обрывки. Вам это о чем-то говорит?
— Дык елы-палы! Я все понял еще два часа назад.
Турецкий все-таки добрался до Меркулова и застал начальство гоняющим чаи и раскладывающим компьютерный пасьянс.
— Что, нас уже от всего отстранили?
— Нас нет, а вот тебя могут, и. о. сегодня со мной беседовал и жаждал подробностей о твоей фронтовой дружбе с Хмуренко. Так что придется тебе написать развернутый рапорт и аргументировано доказать, что это ложь и провокация.
Зазвонил городской телефон, Меркулов снял трубку и некоторое время молча слушал. Турецкий наблюдал, как он постепенно багровеет от злости.
— А больше вам ничего не нужно?! — рявкнул Меркулов и собирался бросить трубку, но не бросил. — Кто вам дал мой телефон? Понятно. А вы? Скрыпник?
Турецкий рванулся к трубке:
— Дай! Дай я поговорю.
Меркулов сопротивлялся, но Турецкий все-таки отобрал трубку. Меркулов включил громкую связь.
— Скрыпник?! Это Турецкий.
— А, и вы там?! — нервно заржал Скрыпник. — Я требую двух снайперов, бронированную машину, два билета на самолет до Никосии и никакой милиции!
— Где вы и что произошло?
— Со мной ваша девочка со сломанной ножкой, и, если вы не гарантируете мне безопасность, я проломлю ей голову.
— Я гарантирую вам безопасность, где вы находитесь?
— А ваш дражайший шеф?
— И он. Он тоже гарантирует.
— И двух снайперов.
— Зачем вам снайперы и где вы, черт возьми?!
— У вас есть мобильный телефон?
— Есть.
Меркулов метнул по столу Турецкому свой сотовый.
— Номер?
Турецкий продиктовал номер.
— Вы, Турецкий, один плюс два снайпера в бронированной машине ровно в 20.00 подъедете на угол Живописной и Берзарина, это в Щукине, я вам перезвоню. И не забудьте о билетах.
— Яков Тимофеевич! Скрыпник! Твою мать!!! — Турецкий бросил трубку, из которой раздавались только короткие гудки.
— Что происходит? — спросил Меркулов, из багрового став бледно-зеленым.
— У одного Лидочкиного сослуживца поехала крыша. Позвони в гараж, пусть мне дадут какой-нибудь драндулет, похожий на бронированный. И еще мне нужны три рации.
— Я поеду с тобой, — заявил Меркулов.
— Не поедешь, — отрезал Турецкий. — Выпей нитроглицерин и закажи эти чертовы билеты.
— Саша, объясни, пожалуйста, что случилось, — устало попросил Меркулов.
— Потом, Костя, потом. — Турецкий выскочил из кабинета Меркулова и через три ступеньки понесся к себе.
Ильин с Позняком резались в карманные шахматы и оживленно трепались.
— Оружие, запасные обоймы, два «дипломата» и на выход быстро! — скомандовал Турецкий.
— Война началась? — ухмыльнулся Позняк.
— А «дипломаты» зачем? — поинтересовался Ильин.
— Разговорчики! — рявкнул Турецкий, выдергивая из сейфа свой ПМ и две запасные обоймы.
В гараже им выдали черный «мерседес» с тонированными стеклами. Турецкий уселся за руль, скомандовав Ильину, Позняку прыгать на заднее сиденье.
— Вова, доложи, что происходило с Лидочкой за последние три дня.
— Так это у нее война? — сообразил Ильин.
— Кто такая Лидочка? — справился Позняк. — И почему я об этом…
— Помолчи, Эдик, — оборвал Турецкий.
— В воскресенье мы «сломали ногу»…
— Одну?
— Да, левую. Я сбегал в аптеку за гипсовыми бинтами, упаковали лодыжку, один мой знакомый из травмпункта выписал справку. В понедельник ничего не происходило, она сидела дома, никто ее не навещал, никто, кроме меня, не звонил. Во вторник ей звонили и те двое, и тот, которого вы тогда с лестницы спустили, это было утром. Но они только звонками и ограничились. Потом вы ей звонили. А сегодня утром тоже все было нормально, и в два часа дня, а дальше вы прилетели, но мы в принципе собирались созвониться еще в пять. Кстати, а которого из трех мы едем убивать?
— Четвертого.
В 20.01 запищал сотовый.
— Вы один? — спросил Скрыпник.
— Нет, со снайперами.
— Хорошо. Теперь сворачивайте направо, доезжайте до угла Академика Бочарова.
В 20.07 Скрыпник потребовал ехать к станции метро «Щукинская», в 20.15 — до угла Маршала Бирюзова и Народного Ополчения, в 20.20 — до пересечения улицы Расплетина и Маршала Конева, и в 20.35, бесцельно поездив по кругу, Турецкий вернулся фактически на исходную позицию — на угол улиц Максимова и Берзарина.
Скрыпник снова вышел на связь:
— Пусть ваши люди поднимутся на крышу дома номер девять, там есть прожектор. Пусть встанут так, чтобы я их видел, и без фокусов, Турецкий, я ее убью, если что.
— Поднимайтесь на крышу, встаньте перед прожектором и помашите «дипломатами», нужно понять, откуда он может вас видеть, а заодно разобраться, кого вы должны оттуда замочить, — распорядился Турецкий, дав отбой.
— Мы вообще никого не сможем, — засомневался Ильин. — С крыши из пистолета — это фантастика.
— Он думает, что вы снайперы.
Через несколько минут пискнул телефон:
— Хорошо, я их вижу. Прямо перед ними во дворе за забором две мишени. Снять нужно обоих одновременно. Как только я увижу трупы, будем говорить дальше.
— А кто эти двое? — спросил Турецкий, хотя уже начинал догадываться, кто это мог быть.
— Дружки вашей Меркуловой, коммуняки поганые, — подтвердил догадки Турецкого Скрыпник.
Через две минуты затрещала рация.
— «Гнездо», «Гнездо»! Я «Орел», — заговорил Позняк. — «Орел» вызывает «Гнездо»! Мы поднялись.
— Заткнись! Давно стоите?
— Секунды две.
Ясно, значит, Скрыпник блефует. Ни хрена он не видит.
— Что внизу?
— Ваш «мерс» стоит у глухой стены — это забор по периметру спорткомплекса, с другой стороны есть арка, в которую можно въехать. Два жлоба с большими пистолетами бродят вокруг маленького домика с одной железной дверью и двумя зарешеченными окнами. Их мы и должны снять?
— Да. Что значит «с большими пистолетами»?
— Стволы длинные, сто процентов с глушаками.
— Спускайтесь. Бегом!
Опять телефон, на этот раз Меркулов:
— Ну?
— Все под контролем, я сам перезвоню.
Турецкий вылез из машины, Ильин, Позняк, запыхавшись, выскочили из подъезда.
— Окон у этого домика на нашу сторону нет?
— Нет.
Снова пискнул телефон:
— Турецкий! Я не вижу трупов!
— Терпение. Они винтовки собирают, сейчас будут трупы. — Дал отбой. — Короче, нужно перелезть через забор и аккуратно повязать тех двоих. Ясно?
— Ясно. Стрелять нельзя?
— Нельзя.
Какой-то дедок с болонкой направлялся прямо к ним, но, увидев, как Ильин с Позняком карабкаются на забор, схватив собачку под мышку, дал деру.
Турецкий полез следом. Забор был невысокий, достаточно было, подпрыгнув, схватиться руками за верх и, подтянувшись, перевалиться на ту сторону. Ни битых стекол, ни колючей проволоки наверху не было. Но Турецкий чуть не сорвался вниз, когда над самой головой просвистела одинокая пуля — Свешников, пока его оседлывал Ильин, успел пальнуть в пространство и едва не угодил в Турецкого.
К счастью, схватка была бесшумной и закончилась в пользу профессионалов.
Скрыпник нервничал:
— Где трупы, Турецкий?!
— Есть трупы. Вам их просто не видно.
— Хорошо, я вам верю, — согласился он с неохотой. — Потому что если вы лжете, вам же будет хуже. Отпускайте снайперов. Садитесь в машину, езжайте вдоль забора, пока не наткнетесь на арку, заезжайте во двор — и по центральной аллее прямо до упора. Слева от вас будет отдельное каменное строение. Подгоните машину задней дверцей прямо к железной двери. И повторяю: без фокусов!
Пришлось перелезать обратно. Железная дверь выглядела слишком внушительно, чтобы пробовать ее штурмовать. Турецкий объехал квартал и, следуя указаниям Скрыпника, поставил машину у входа в домик.
Помощники депутата Тихонов и Свешников в наручниках, с носовыми платками во рту лежали под стеной. Ильин, Позняк стояли рядом, держа их на мушке.
— Подъехали? — тут же позвонил Скрыпник. — Выйдите из машины и подтащите трупы к окну, я хочу их видеть.
Ильин саданул рукояткой пистолета Свешникова по затылку и, схватив за шиворот, подтащил к окну, положив на спину, чтобы Скрыпник не увидел наручников.
— Второй тоже есть! — крикнул в окно. — Тащить?
— Я вам верю, — крикнул из окна Скрыпник. — Снайперы ушли?
— Да.
— Садитесь в машину и откройте заднюю дверцу. Мы выходим.
Ильин отключил Тихонова и отошел за угол, Позняк залег в кустах у забора.
Дверь открылась. Появилась вначале Лидочка, хромая на загипсованную ногу. Из-за ее плеча осторожно выглядывал Скрыпник. Турецкий распахнул заднюю дверцу. Скрыпник сделал еще шаг, и в этот момент Тихонов издал протяжный стон и дернул ногой.
— Сволочь! — рявкнул Скрыпник и занес над головой Лидочки монтировку.
Выскочивший из-за угла Ильин не успел. Позняк выстрелил из кустов. Скрыпник, выронив монтировку, осел на землю.
— Ну и зачем ты это сделал? — спросил Турецкий.
— А что, надо было стоять и смотреть?! — возмутился Позняк.
— Во-первых, по ногам надо было стрелять, а во-вторых, ты лежал, а не стоял, тем более по ногам удобней было.
— Я и целился по ногам.
— Только попал в лоб, — вздохнул Турецкий. — И обратился к уже пришедшим в себя Свешникову и Тихонову: — Значит, так, господа общественные помощники, как вы уже успели заметить, у вас труп. А у нас ваши пистолеты с глушителями и качественными отпечатками. Причем выстрел сделан из пистолета товарища Свешникова. — Турецкий выдержал паузу, давая возможность Тихонову и Свешникову осознать ситуацию. — Внимание, а сейчас я проявлю чудеса всепрощения. Вова, сними с них браслеты. — Ильин, до сего момента утешавший Лидочку в машине, с явной неохотой выбрался и расстегнул наручники. — Сейчас вы пойдете к своему Ильичеву, скажете, что Скрыпник трагически погиб, и можете существовать себе дальше. Но если еще раз приблизитесь к этой девушке, — Турецкий ткнул пальцем в Лидочку, — сами или посредством своих товарищей… или ее имя будет упомянуто всуе, тут же в уголовном деле об убийстве Скрыпника появляется в качестве улик ваше оружие. Все понятно?
Общественные помощники синхронно кивнули.
— Последний вопрос: так что там с шестьюдесятью тысячами, которые вам кто-то должен?
— Не было их, — буркнул Тихонов. — Мы ее на понт брали.
— Свободны.
Тихонов и Свешников резво потрусили к своему «опелю», пока Турецкий не передумал.
— А на фиг вообще надо с трупом мудрить? — обратил на себя внимание Позняк. — Вызовем бригаду, расскажем, как все было. Этих вы, конечно, зря отпустили, и тем не менее при захвате заложника, видя, что этому заложнику угрожает прямая опасность, я мог стрелять. Никто слова не скажет.
— Я скажу, — отрезал Турецкий. — Никакого заложника тут не было. Проверь пистолет.
Позняк, обиженно сопя, изучил оружие:
— Обычный ПМ, номер спилен.
— Ну и отлично. Звони Грязнову, скажи, завалил матерого преступника. — Турецкий подал Позняку сотовый и, пока тот разыскивал Грязнова и докладывал о своих сомнительных успехах, занялся наконец Лидочкой.
Физически она не пострадала, но понервничала, конечно, сильно.
— Давай, Вова, отвези девушку домой, — распорядился Турецкий. — Гостей не принимать, кроме меня, конечно, и родителя. Кстати, о родителе, забыл совсем.
Он отобрал обратно сотовый и позвонил Меркулову:
— Костя? Все нормально, она с Ильиным едет домой, подъезжай туда, я подтянусь попозже.
Турецкий жадно закурил и пожалел, что нет возможности прямо сейчас пропустить пятьдесят коньяка или хотя бы чашку кофе.
— Ладно, Эдик, запоминай: убитый Скрыпник Яков Тимофеевич, сотрудник ООО «Данко», — подозреваемый в убийстве Шестова Леонида Макаровича. Я заинтересовался гибелью Шестова в связи с расследуемым мною делом о коррупции в Минтопэнерго. Обстоятельства смерти Шестова расследовала городская прокуратура Москвы — следователь Соколов, который по указанию свыше прекратил дело. Я его возобновил. Соколов о том, что Скрыпник — подозреваемый, наверняка не догадывался. Но это не важно. Я путем несложных логических выкладок вышел на подозреваемого. А тебя, Эдик, попросил помочь мне с ним поговорить и в случае необходимости задержать. Он на разговор не пошел, попытался скрыться, мы его преследовали, он оказал сопротивление, выстрелил в тебя, завязалась драка, и ты застрелил его из его же пистолета. Запомнил?
Пока Турецкий рассказывал, Позняк тщательно вытер рукоятку ПМ, приложил к ней руку Скрыпника, а потом свою.
— А он на самом деле убил Шестова или это вы только что придумали?
— На самом деле.
Дорассказать Турецкий не успел — приехал Грязнов с дежурной оперативно-следственной группой из ГУВД.
— Кого вы тут еще замочили, на ночь глядя, — ворчал и кряхтел Вячеслав Иванович. — Не могли до утра подождать. Я только новости сел посмотреть, там Хмуренко опять Замятина стебает, а тут матерые рецидивисты, трупы, никакой личной жизни…
— Слава, не брюзжи, — попросил Турецкий.
— Ага, конечно, мы сами с усами, нам такие Грязновы и даром не нать, и с деньгами не нать?! А как труп, так давай, Слава, трудись, да? — Всласть наворчавшись, Грязнов вынул из кармана фляжку и протянул Турецкому. — На, хлебни, сам небось не допер на убийство прихватить, а на улице, между прочим, плюс два. Так кого вы тут порешили?
Позняк с фотографической точностью повторил инструкции Турецкого.
— Ну так если он есть убийца, зачем было меня вызывать?
— Затем, что он пока не убийца, а подозреваемый, причем в деле, которое официально прекращено, — объяснил Турецкий. — В общем, я тебя прошу, когда на Эдика начнут давить и спрашивать, насколько правомочной была его стрельба, чтобы ты за него заступился, дал заключение о правомерности его действий.
— А больше ты мне ничего не хочешь рассказать? — справился Грязнов, недоверчиво и подозрительно разглядывая Турецкого.
— Могу посвятить в подробности преступления, в совершении которого я подозревал убитого, — с честным лицом заявил Турецкий. — Шестов сгорел в своей даче ночью. Прокуратура района (все это имело место в деревне Веледниково), а потом и прокуратура города признала пожар и смерть Шестова несчастным случаем. Но была одна закавыка: при слабеньком в принципе пожаре и небольшом количестве дыма Шестов умер во сне от отравления угарным газом. Реально его убил вот этот вот хладный труп, Скрыпник. Отравил угарным газом. Напустил в дырочку в раме из аквалангистского баллона. Потом вошел в дом, устроил поджог и уехал. Если бы пожар обнаружили чуть позже, доказать убийство было бы невозможно.
— А мотив?
— Это слишком сложно, Слава. Скажем так, финансовые злоупотребления Скрыпника на службе стали достоянием Шестова, и тот собирался его разоблачить. — Турецкий посмотрел на часы и ужаснулся: — Давайте вы тут сами заканчивайте, а я побежал.
— Э-э! Куда?! Что значит «побежал»?! — возмутился Грязнов.
— Слава, я только сегодня из Женевы, я три дня жену не видел, я ранен, наконец, мне постельный режим врачи прописали.
Поехал Турецкий, разумеется, не к жене. Меркулов добрался до Лидочкиной квартиры всего минут за пять до него, так что ничего интересного Турецкий не пропустил.
Инара. Март 1976
— Мы наконец получили результаты искусствоведческой экспертизы икон, которые вы продали Гроссмайеру. Можете ознакомиться. Экспертизой установлено, что иконы ваши — мазня, так что мошенничество можно считать доказанным. Читайте. Вашу мазню вы продали по цене произведения искусства.
— Спасибо, я догадываюсь, что там написано, — отказалась Инара.
— Не желаете, я вам зачитаю. Та картина, которую вы пытались выдать… — Пирогова полистала акт и насмешливо процитировала: — «За „список“ с „Богоматери Владимирской“, выполненной в стиле „Умиление“, то есть Богоматерь с младенцем на руках и датированный началом девятнадцатого века, является безусловно талантливой, но, вне всякого сомнения, современной работой». К сожалению, для экспертизы пришлось прибегнуть к услугам музейных работников и реставраторов, которые, в отличие от наших экспертов, не могут обойтись без лирических отступлений. Вторая проданная вами картина, тоже Дева Мария с младенцем на руках, «так называемая „Одигитрия“, или „Путеводительница“, Богоматерь изображена в фронтальной, торжественной позе, правая рука поднята в жесте моления, обращенном к сыну…». И тоже талантливая, но подделка.
Пирогова спрятала акт обратно в папку.
— При обыске у вас обнаружены другие неоконченные работы, и все сплошь Богородицы. «Богоматерь Казанская», «Богоматерь Тихвинская», «Богоматерь Оранта», «Богоматерь Знамение»… Вы что, специализируетесь на женских образах? С себя пишете?…
Следствие тянется уже три недели. Теперь Инару на допросы стали вызывать реже, раз в два, а то и три дня. Следствие, видимо, близится к концу.
— Вели вы себя, Филиппова, можно сказать, достойно. Сообщников не выдали. Собираетесь предстать перед судом в гордом одиночестве?
— Не было у меня никаких сообщников. Я все делала сама…
— Сами рисовали, сами продавали?! — ухмыльнулась Пирогова. — Неужели вы думаете, мы в это верим? Приехала такая себе талантливая во всех отношениях девочка из далекого Свердловска, ни родственников, ни знакомых, ни связей в Москве, и вдруг на пустом месте обросла знакомствами, клиентурой… Вы сами-то верите, что такое возможно?
— Сообщников у меня не было, — упрямо повторила Инара.
— Ладно, облегчу ваши моральные страдания. О Яшине Георгии Константиновиче мы давно все знаем. Ваш Георгий вот уже лет пять плодотворно трудится на ГБ, пишет доносы на иностранцев, потому мы его и не трогаем. А с вами незадача вышла: немец заявление написал, а ГБ осведомители в данный момент не нужны, или, может быть, вы им на роль осведомителя не подходите, так что придется вам отвечать по всей строгости закона…
Значит, помощи ждать неоткуда. Георгий на адвокатов тратиться не будет — рискует сам попасть в немилость и загреметь на лесоповал. Замятин, конечно, тоже рисковать не станет — у него перспективы, ему мараться нельзя.
Почему-то вдруг вспомнилось, что брат Мурада Владлен где-то в Москве и, кажется, неплохо устроился. Он бы, наверное, мог постараться для «невесты» брата. Только как и где его искать, и вообще, глупости это все.
Полоса удач кончилась. Но ведь по большому счету сразу было понятно, что она не может длиться вечно. В конце концов, в колонии тоже можно стенгазеты рисовать, транспаранты писать типа «На свободу с чистой совестью».
На целых десять дней Инару оставили в покое. Что ж, значит, оформляют последние бумажки, потом ознакомление с материалами дела, и еще неизвестно, сколько ждать суда. Соседки по камере говорят, что можно месяц проторчать в СИЗО, а можно и полгода.
Ознакомление с делом состоялось утром в понедельник. Инара еще подумала, что с понедельника обычно начинают новую жизнь.
А Пирогова внешне вдруг радикально преобразилась — накрасилась, сменила селедочного цвета и покроя костюм на вполне человеческого вида платье, которое, правда, сидело на ней отвратительно. Но самое главное, как бы невзначай, сознательно демонстрировала свеженькое обручальное колечко.
Кому могло прийти в голову жениться на такой уродине, удивлялась про себя Инара.
— Вот что, Инара. — Пирогова вместе со стулом перебралась поближе к Инаре и продолжила чуть ли не задушевным тоном: — Ничего личного между нами не было. Я делала свою работу, по мере сил стараясь относиться к вам справедливо и объективно. Так что держать зла на меня не стоит…
Оказывается, перемены затронули не только внешний облик Елены Владимировны, но и внутренний ее мир. Неужели замужество на нее так повлияло, удивлялась Инара, кончилось женоненавистничество?
— Сегодня мы с вами беседуем, я надеюсь, в последний раз. Вам очень крупно повезло. Курт Гроссмайер изменил свои показания, долго оправдывался перед моим начальством и извинялся за причинение вам вреда. Мне содержание этой беседы не известно, но известен результат. Есть распоряжение отпустить вас на все четыре стороны и прекратить уголовное дело против вас. Но предварительно провести беседу с вами, сказали, просто необходимо.
А как же результаты искусствоведческой экспертизы?!
Инара все еще не верила своим ушам.
Так не бывает!
Как же валюта, найденная у нее дома, недописанные иконы и записная книжка с фамилиями иностранных туристов? Это тоже все забыто и прощено? Может, и валюту вернут?
— О чем я должна с вами поговорить, думаю, вы догадываетесь, — тем же задушевным полуироническим тоном продолжала Пирогова. — Если вы не смените род деятельности и у вас снова возникнут конфликты с иностранцами, так легко вы уже не отделаетесь. Так что советую вам подумать и найти себе достойное занятие. В конце концов, талантливые художники стране нужны. Вот, собственно, и все.
— И вы меня даже не станете вербовать?! — Инара была просто в шоке — все происходящее находилось за рамками ее понимания.
— Зачем? — осклабилась Пирогова. — Мы же только что договорились, что к иностранцам вы ни ногой. А во всех прочих отраслях хозяйства трудятся нормальные советские честные люди, и шпионить там не за кем. Вот постановление об освобождении вас из-под стражи. Ознакомьтесь и распишитесь.
Содержание документа так и не дошло до сознания Инары. Первое, что она увидела, — подпись внизу документа: «Пирогова-Замятина».
Инара долго смотрела на эту подпись, соображая, сколько в Москве Замятиных? Десятки, сотни, тысячи? Или это все же тот самый единственный и неповторимый Вова?
Целый день Инара бродила по квартире как лунатик. Перекладывала с места на место разбросанные при обыске вещи. Раз пять ходила в душ, пытаясь смыть с себя запах камеры, но он, похоже, засел в голове, а оттуда смыть его было трудно.
Вечером пришел Замятин, с остервенением отодрал от двери сургучную печать — Инара о ней забыла, шнурок разрезала, а печать так и осталась висеть.
— Как ты? — Обнял, прижал к мокрому плащу, на улице, наверное, дождь.
— Нормально.
Инара отстранилась, взглянула на его правую руку. На ней сверкало обручальное кольцо.
— Да. — Замятин уныло вздохнул. — Пришлось жениться. Давай чайку попьем?
Инара поставила чайник. Замятин достал из сумки колбасу и хлеб:
— Вот привыкаю к семейной жизни, в магазин ходил… Ничего, еще раз схожу. — Взялся мастерить бутерброды.
— Значит, самопожертвование? — спросила Инара.
— А что мне оставалось? — пожал плечами. — Не мог же я тебя бросить после всего, что у нас было? Ты бы не вынесла ужасов колонии. Не мог я этого допустить. А она сразу прямо мне заявила: вначале свадьба, а уже потом просьбы.
Инара уселась, глядя в окно, действительно дождь.
— И какой ответной жертвы ты ждешь от меня?
— Перестань. — Сел рядом, взял за руки. — Ничего я от тебя не жду. Тебе надо отдохнуть от этого кошмара, а потом мы спокойно подумаем, как тебе жить дальше. Надеюсь, у тебя нет желания снова оказаться в каталажке?
— Не знаю.
— Что значит «не знаю»? Тебе там понравилось?
— Зачем ты это сделал? — заглянула в глаза, он их не отвел — честные, открытые, в глубине ничего, кроме сочувствия.
— Что значит «зачем»?
— Что ты заладил: «что значит», «что значит»? — вырвала руки, спрятала в карманы брюк. — Ты ведь никогда и ничего не делаешь, не видя реальных перспектив от содеянного. Хочешь перевести на меня свой долг чести? Ты должен Мураду, я должна тебе — ты выпадаешь как промежуточное звено, так? Переводишь стрелки? Только Мурада ты предал, а я тебя нет. Я о помощи не просила…
— Что ты городишь? — возмутился. — Какие стрелки?!
— Значит, все безвозмездно?! Засунул шею в ярмо, связал себя печатью с уродливой дурой и ничегошеньки не хочешь взамен?!
— Хочу, чтобы с тобой все было в порядке. Инара! Я не могу без тебя, понимаешь? Жениться на тебе я не смог бы, но я хочу быть с тобой всегда. И ради этого готов жениться на ком угодно.
— Забавно звучит, — усмехнулась Инара. — Женился, чтобы быть с тобой, а как же жена?
— Ты же сама сказала: она уродливая дура. Ей нужен был муж, штамп в паспорте, а мне нужна была ты. Хотя, конечно, она не дура, с ней можно и даже приятно поговорить, но в остальном ты права. А семья — это не только разговоры. Семья — это семья.
— Иди домой, Вова, — устало попросила Инара. — А то все магазины закроются и мадам Замятина останется без колбасы.
В восемь утра Инара проснулась оттого, что кто-то кулаками колотил в дверь. Неужели милиция? Передумали отпускать? Или Замятин обиделся и снова натравил свою Пирогову?
Колотила все же не милиция — Георгий с какими-то двумя бабульками.
— Привет. Это Ивановна и Романовна, мои коллеги по дворницкому цеху, они тут наведут порядок, а мы пока пойдем погуляем.
На улице опять шел дождь, Георгий раскрыл огромный зонт и взял Инару под руку. Медленно побрели вокруг квартала.
— Я знаю, что ты подумала, когда тебя взяли, — сказал Георгий. — Ты подумала, что я тебя подставил, да? Это не совсем так. Меня действительно предупредили, что Курта пасут и с ним лучше не встречаться. Но ты, в общем, ничем не рисковала… то есть я тогда так думал. Всех нас рано или поздно берут за жабры, таков порядок. Беседуют, пугают, дают подписать бумажку о сотрудничестве с органами и отпускают с миром. А дальше уже твое дело — доносить или не доносить, но по опыту знаю, что хоть иногда стучать нужно, чтобы спокойно спать. Иногда нужно и деньгами поделиться, а иногда они сами платят, как повезет. О том, что у столичной милиции месячник по борьбе со спекуляцией, я не знал и, что тебя будут обрабатывать не в ГБ, тоже не знал. Извини.
— Почему меня все-таки отпустили? — спросила Инара.
— Потому что я дал Курту, дал майору из милицейского Следственного управления, он еще поделился с полковником, всего четыре штуки «зеленых». Но ты не бери в голову, ты мне ничего не должна. План по арестованным спекулянтам они и без тебя выполнили, так что проблем особых не было.
— Спасибо, Георгий.
И кто же из них врет? Георгий или Вовик? Или они спасали ее параллельно и независимо друг от друга? Спросить Курта или майора с полковником, получали ли они взятки, увы, не получится, допросить Пирогову-Замятину — тоже. Остается не забивать себе голову, а верить в то, что дело закрыто надежно. Навсегда.
Когда они вернулись, квартира сияла чистотой. Георгий, выдав бабушкам по десятке, спровадил их, достал из пакета традиционное шампанское.
— Все хорошо, что хорошо кончается.
— А что дальше? — спросила Инара. — Переходим на нелегальное положение и продолжаем?
— Наоборот, легализуемся. Я уже подыскал тебе место в реставрационной мастерской, хватит ходить в уборщицах. Люди там понятливые, вопросов задавать не будут. И еще я подумал, а не купить ли тебе диплом искусствоведа?
