Глава 13
ТУРЕЦКИЙ И АНИЧКИН. ВСТРЕЧА
1
Я должен был добраться до Лукашука. Вообще-то если уж быть скрупулезно честным, то до этого почтенного полковника мне дела не было. Он и нужен-то был, как Остапу Бендеру — Гекуба. Но уж очень хотелось заглянуть в его лисьи глазки. Почему-то я считал, что они у него именно лисьи.
Что за хамство? Аничкин пропал, к Борисову не пускают. Пусть объяснит. Точнее, пусть объяснится. Он, видите ли, офицер ФСБ, а мы, скромные работники Генпрокуратуры, помочиться вышли. К тому же я на это дело получил благословение Меркулова и уверенности в себе у меня было хоть отбавляй.
Иногда действительно приходится ее убавлять. Частенько от избытка не самого худшего человеческого качества страдало дело, хотя, по большому счету, до сих пор все было тьфу-тьфу-тьфу.
Честно говоря, мне не нравится это здание на Лубянке. Я не большой поклонник подобной архитектуры. Оно такое мрачное, что, глядя на его этажи, в голову все время приходит мысль о бесконечных подземных этажах. Понимаю, что нужно о другом думать, а вот ничего не могу с собой сделать.
Лукашук сам назначил встречу на одиннадцать тридцать. То есть мы с Меркуловым попросили (Костя попросил), а он назначил. Если ты так сильно занят, назначай на двенадцать. Или отменяй другие дела и принимай, как договорились. Я же говорю, хамство.
Стыдно сказать, но он не отказал себе в удовольствии унизить старшего следователя по особо важным делам Генпрокуратуры. Он заставил меня прождать тридцать минут в своей приемной, прежде чем соизволил пригласить меня.
Но все, что Бог ни делает, — к лучшему. Я это очень давно заметил. Именно в то время, пока я ждал, когда хам вспомнит о приличиях, и произошел случай, после которого события в этом деле помчались вскачь.
Рядом со мной через стул сидел совершенно незнакомый мне мужчина. Закинув ногу на ногу, он держал на своем колене небольшой раскрытый блокнот и что-то в нем черкал. Увидеть, что он малюет, не было никакой возможности, да мне, откровенно говоря, и наплевать было на него. Когда же помощник Лукашука отвернулся зачем-то, я поймал на себе выразительный взгляд незнакомца.
Еще не хватало мне голубых, подумал я. Но уже через мгновение мои мысли потекли по другому руслу. А если предположить, что этот человек хочет мне что-то сообщить, но не решается? Например, он опасается помощника полковника.
Я улучил момент и глазами показал мужчине на дверь. Мол, давай, родной, выйдем поговорим. Ну прямо как два педераста. Он едва заметно покачал головой, но я не стал расстраиваться. Если ему есть что мне сообщить, он найдет способ это сделать. Не арестует же нас Лукашук. Хотя кто его знает, этого мужика, может, он резидент австралийской разведки?
Как раз в это время заговорил селектор — голосом полковника Лукашука. Помощника вызывали пред светлые очи. Тот, не суетясь, собрал какие-то бумаги и с достоинством удалился в кабинет. И мы остались наедине с неизвестным.
Он моментально протянул мне блокнот и держал его перед моими глазами всего лишь пару мгновений. Но и их мне хватило, чтобы прочитать написанное, а также уразуметь, что среди чекистов есть и такие, которых Меркулов с удовольствием бы угостил своим коньяком.
Я прочитал: «Аничкин в Лефортове по ложному обвинению. Генерал Петров — предатель».
А во мне-то еще жила уверенность, что передо мной — не сумасшедший, а абсолютно нормальный человек!..
Я кивнул, а мой неожиданный информатор снова положил себе на колени блокнот и опять стал что-то небрежно в нем черкать. Правильно. Если сейчас начать уничтожать улики, можно запросто нарваться на неприятности. Никто его сейчас, по всей видимости, проверять не будет, и он знал об этом. Потом уничтожит.
Слова благодарности я произносить не стал. Более того, я даже взглядом его не поблагодарил, сидел так же, как сидел до этого. Он был похож на профессионала и, очевидно, понимал, что и я не лыком шит. И поскольку вообще никак не реагирую, значит, я все понял. Вот какой я молодец.
Тем временем я заметил, что этот человек совсем потерял ко мне интерес. А может, и не потерял, кто его знает. Если он был, этот интерес.
Я воспрял духом. Мне даже захотелось послать к чертовой матери Лукашука, но в самую последнюю секунду я заставил себя вспомнить о приличиях и остался на месте. К тому же мне пришла в голову идея, для осуществления которой необходимо было как раз остаться.
Дверь открылась, помощник пригласил меня в кабинет:
— Полковник ждет вас.
Очень интересно. По-моему, это я его жду, а он занимается черт знает чем. Впрочем, я не стал негодовать вслух. Я кивнул и решительным шагом вошел в кабинет. На незнакомца оглядываться я тоже не стал.
Полковник Лукашук не встал из-за стола при моем появлении, да я не очень-то на это и рассчитывал. Я прошел к его столу и с размаха плюхнулся в кресло рядом с ним. И не без удовольствия отметил, что мой демарш полковнику не понравился. Он был настолько глуп, что пробормотал:
— Кажется, я не предлагал вам садиться.
— Разве? — удивился я. — Значит, мне послышалось. Прикажете встать и вытянуться во фрунт, господин полковник?
Он побагровел. Глаза его, к моему удивлению, были вовсе не лисьи, они были рыбьи. И он их выпучил — к вящему моему удовольствию.
— Что вы себе позволяете? — прохрипел он.
— Я только спросил. К вашему сведению я не встаю даже при появлении Генерального прокурора России.
Он все еще тяжело дышал. Кажется, он пребывал в раздумьях: наорать на меня или попробовать договориться по-человечески. Благоразумие в конце концов взяло верх, и он успокоился.
— О чем вы хотели со мной поговорить? — спросил он, преувеличенно внимательно рассматривая бумаги, лежавшие у него на столе, и всем своим видом показывая, что я отвлекаю его от важных государственных дел по пустякам.
— Только несколько вопросов, — ответил я. — Небольшое, так сказать, интервью. Не возражаете?
Он озадаченно на меня покосился.
— Валяйте, — нехотя проговорил он.
Сейчас я тебе и наваляю, любезный.
— Скажите мне, господин полковник, — сладким голосом начал я, игнорируя его вздрагивания по поводу «господина», — в чем вы обвиняете Владимира Аничкина?
Рыбьи глаза медленно поползли из орбит.
— Я?! — Нужно отдать должное ему, роль свою он играл превосходно. — С чего вы взяли?!
— Ну как же! — откликнулся я. — Столько времени Аничкин томится в Лефортове — а ему даже обвинения не предъявили? Поймите меня правильно, я не конкретно вас имею в виду, а всю вашу «контору», — выдал я желаемое за действительное.
Вот уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Разве я мог предугадать такой подарок в виде таинственного незнакомца из приемной? И что главное — я поверил ему сразу и безоговорочно. Даже если бы я не поверил, все равно это хороший ход в разговоре об Аничкине с таким собеседником, как Лукашук. Это был бы единственно верный ход, даже если бы все оказалось блефом. Но я был уверен в своей правоте и правоте незнакомца, и сейчас мне оставалось только импровизировать.
— Откуда у вас такие сведения? — неожиданно спросил Лукашук.
И не так уж неожиданно, если разобраться.
— Ну что вы, господин полковник, — улыбаясь, развел я руками. — Разве я могу выдать вам свои источники информации? Мы ведь тоже не сидим на месте, работаем. Землю рогом роем. Ну так что же насчет Аничкина?
— Это информация секретная, — хмуро произнес Лукашук. — Она не подлежит огласке.
— Не понял. — Я покачал головой. — Вы что — действительно поверили, что я беру у вас интервью для газеты «Московский комсомолец»? — И тут я встал. — Позвольте представиться, господин полковник. Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России, старший советник юстиции Александр Борисович Турецкий.
— Не называйте меня господином! — вдруг почти истерично попросил он.
Горбатого могила исправит.
— Простите, — сказал я мягко. — Как ваше имя-отчество?
Он удивленно на меня посмотрел и пожал плечами.
— Борис Борисович, — сказал он.
— Борис Борисович, — ласково заговорил я. — Неужели вы не понимаете, что упорствовать мне в этом вопросе — бессмысленно? Что вы хотите, чтоб я написал рапорт генеральному прокурору? Или известил об этом деле газеты? Неужели вы не понимаете, что только в сотрудничестве со мной вы можете не вляпаться в неприятности. Если уже не вляпались. Так, может быть, я помогу вам избавиться от них? А?
Я был доволен собой. По-моему, звучало убедительно. Но он все равно кочевряжился.
— Я не могу брать эту ответственность на себя.
Нет, он просто не знал, что ему делать. И тогда я снова пришел ему на помощь.
— Если хотите, давайте мы организуем встречу с генералом Петровым, — сказал я. — Конечно, мне это и самому нетрудно, но, думаю, и в ваших интересах помогать Генеральной прокуратуре.
Я блефовал, я импровизировал и не удивлюсь, если он догадывался об этом, но я протягивал соломинку, и он ухватился за нее, за что я никак не мог осуждать его.
Показалось, что он украдкой вздохнул с облегчением.
— Ну что ж, — сказал он и, приняв решение, обрел нормальный вид. — Думаю, устроим.
Еще бы ты думал по-другому, услужливый ты наш…
2
Разговор с генералом Петровым получился на редкость бездарным. Прошибить его почти не удалось. И только в конце нашей с ним беседы я сказал ему нечто такое, после чего он не знал, что правильнее: хвалить себя или ругать?
С самого начала он заявил, что время его лимитировано и он может уделить мне не более десяти минут. Он думал сразить этим следователя, но Турецкому было наплевать, сколько у генерала лишнего времени. Я повторил угрозу — доложить об этом деле генеральному прокурору и сообщить в газеты. Он и глазом не моргнул.
— Это ваше право. У нас достаточно доказательств вины Аничкина, и если даже нам придется выносить мусор из избы и снова подвергаться нападкам прессы — пусть. Справедливость для нас дороже чести мундира. А дело, кстати, ввиду секретности подследственно не вам, а Следуправлению ФСБ.
— Так в чем же состоит вина Аничкина?
— Насколько я знаю, — спокойно повторил мне генерал, — пока это дело не вашей подследственности. Доложите дело шефу, и, если будет принято решение передать его в следчасть Генеральной прокуратуры страны — тогда другой разговор. Тогда и поговорим, и поспорим — кому его вести. А до тех пор — извините, я очень занят важными государственными делами — делами контрразведки.
И он выразительно показал на часы.
Что оставалось делать? Снова импровизировать.
— Могу я попросить вас о свидании с Аничкиным?
Он даже не усмехнулся: сидел и спокойно смотрел мне в глаза.
— Значит, вы не боитесь огласки в деле Аничкина, — сказал я, лихорадочно соображая, что еще ему такого гадостного сказать. — А если я, к примеру, расскажу газетчикам, ну и своему начальству заодно, о некоей организации, которая пытается повесить на Аничкина то, что он никогда не совершал, не говоря уже о других, более страшных ее делах?
Он не пошевелился, но я видел, что напрягся. «Генерал Петров — предатель», — вспомнил я и импровизировал напропалую: терять было нечего.
Он спросил меня:
— Вы имеете в виду американский ку-клукс-клан?
— Очень смешно, — кивнул я. — Нет, господин генерал. Я имею в виду вполне доморощенную российскую организацию, которая увлекается стратегией и управлением.
Говоря все это, я в упор смотрел на генерала. И к своему величайшему облегчению, понял по едва изменившемуся его лицу, что его таки проняло. Некоторое время он молчал, буравя своими глазками мое лицо. Молчал и я, стараясь выглядеть как можно настойчивее.
Наконец он первым нарушил молчание:
— Понятия не имею, что такое вы имеете в виду. Впрочем, и я что-то о вас слышал. Даже могу вспомнить, очень для вас лестное.
— Спасибо, господин генерал-полковник. — Этикет требовал, чтобы я начал расшаркиваться.
— Очевидно, вы на пороге какого-то открытия, — продолжал тем временем генерал-полковник. — Думаю, что ваши профессионализм и компетентность заслуживают того, чтобы мы удовлетворили ваше любопытство. Позвоните мне сегодня где-нибудь в девятнадцать часов. Посмотрим, что мы сможем для вас сделать.
Я был потрясен.
— Неужели вы позволите мне встретиться с Аничкиным? — не верил я своим ушам.
— Почему бы и нет? — пожал он плечами. — Позвоните.
И он кивком дал понять, что аудиенция окончена.
Теперь вы понимаете, почему я сказал, что разговор наш прошел для меня на редкость бездарно?
Итак, я засветился. Генерал Петров, несомненно, активный член Стратегического управления. И они сильны. Он не боится меня. Чего ему меня бояться? Он даже даст мне встречу с Аничкиным, если это не ловушка.
Чего он хочет от меня, чего добивается? Завербовать меня? А ради чего?
О, ему есть ради чего! Это ему очень многое даст, Турецкий. Фактически, если ты дашь слабину, он будет в курсе всего расследования.
А что? Иуда Турецкий — это даже звучит!
Но с другой стороны, чем он рискует? Тем, что я могу что-то узнать у Аничкина об их организации? Ведь генералу вполне по силам помочь мне занять место в одной камере с тем же Аничкиным. Похоронят меня в Лефортове, и никто не узнает, где могилка моя. Первый раз, что ли?
Значит, игра наша выходит на финишную прямую. Я знаю, что генерал Петров — преступник, он, в свою очередь, знает, что я это про него знаю. Но даже если он и забеспокоился, то по внешнему его виду догадаться об этом сложно. Достойный соперник, что и говорить.
Кстати о финишной прямой. Судя по всему, они тоже вышли на завершающий этап своих действий. Вполне может быть, что недалек тот час, когда ОНИ выступят уже в открытую. Если все, что я знаю о Стратегическом управлении со слов последнего маршала, правда, то они уже наложили впечатляющую кучу дерьма. И может быть, даже закончили первый, скрытый этап своей деятельности.
Может быть, может быть. Почему бы и нет. Как бы там ни было, бояться поздно. Он предлагает мне воспользоваться их любезностью и встретиться с Аничкиным?! Гран мерси, господин генерал. Или как вас там — все еще товарищ?
3
Федор Борисов был убит на больничной койке.
Я мог это предвидеть. Я обязан был предвидеть!..
Сразу после встречи с генералом Петровым я поехал в контору. Нужно было сделать два дела: поговорить с Меркуловым и произвести небольшую утечку информации. Не помню, чтобы я твердо обещал генералу свято хранить тайну местопребывания Владимира Аничкина. Нет, я не собирался созывать пресс-конференцию и сообщать журналистам о том, о чем им пока знать не следовало. Но сделать так, чтобы о судьбе мужа Тани Зеркаловой знали те, кому это следует знать, это я сумею. Есть у меня в подобных случаях безотказное средство.
Я пришел к Меркулову и узнал, что Костя у генерального. Понятное дело, время напряженное. Хотя убей меня Бог, если я хоть приблизительно представлял себе, о чем они могли подолгу разговаривать. Может, составляют план подпольной борьбы с коммунистами, если последние придут к власти?
Я взял лист бумаги и написал от руки что-то вроде письма на имя генерального: прошу, мол, дать указание руководству ФСБ разрешить допрос свидетеля Аничкина, находящегося в Лефортове и так далее и тому подобное. Можно было, конечно, попробовать действовать и так, но сомневаюсь, что в этом, казалось бы надежном, случае у меня все получилось бы гладко и без сучка без задоринки. Навредить же мне генерал Петров может без проблем. Наверняка пройдет неделя, пока бюрократические проволочки перестанут быть непреодолимой преградой и я смогу встретиться с искомым Аничкиным. Или, прошу прощения, его хладным трупом. Время да и дело такие, что поручиться нельзя ни за что.
Написанное я отдал Томочке Щукиной, машинистке. Томочка — существо удивительное. Ей где-то около пятидесяти, но чувствует она себя семнадцатилетней. И ведет соответственно. Она напоминает мне хохотушку-отличницу, не стареющую, к сожалению, только душой. Я был уверен, что через двадцать минут, после того как она перепечатает это мое якобы письмо, о судьбе Аничкина будут знать все. Причем не только в нашем здании, но, к примеру, и в МУРе, где у нашей Томочки есть закадычная подруга Любочка. Когда-то они начинали вместе, но потом их пути разошлись, впрочем ненамного, и до сей поры идут параллельно друг другу. Так что за свою контору и МУР в придачу я был спокоен. И за свою шкуру тоже — более-менее.
Кстати об осведомленности Томочки, в том числе о ее способности эту осведомленность демонстрировать. Именно она и сообщила мне о Борисове.
— Вы уже слышали? — спросила она, принимая из моих рук бумагу и делая при этом скорбное лицо.
— О чем? — вяло поинтересовался я, готовясь выслушать очередную сплетню.
— Об этом Борисове! Ну, на которого покушались.
Я моментально навострил уши:
— А что такое?
— Скончался, — вздохнула скорбно Томочка.
У меня не было оснований не верить ей. Но и принимать все на веру я тоже не мог.
— Это точно? — хотя я уже знал, что точно.
— К сожалению.
Интересно, она о нем скорбит или мне сочувствует? Ох уж мне эти сердобольные машинистки!
Я подождал, пока она напечатает письмо, забрал его, прошел в свой кабинет, порвал его на мелкие кусочки за ненадобностью, успел отметить, что Лили Федотовой нигде нет, вздохнул и поехал в военный госпиталь, где, по словам Томочки, скончался Федор Борисов.
На месте происшествия, как водится, уже орудовала оперативно-следственная бригада из МУРа во главе с Грязновым.
— Что-то мы в последнее время часто стали видеться, — посетовал я на судьбу, пожимая Грязнову руку. — Куда ни приду — всюду ты. Зачем ты их убиваешь, Слава?
— Э, нет, — как-то очень уж охотно подхватил он мой тон. — Оборотись-ка на себя, кума. Как только я приезжаю по вызову, через некоторое время подъезжаешь ты. Тянет на место преступления?
— Что ты! — отмахнулся я. — Представляешь, в скольких местах меня сейчас нет? А здесь что?
— Убийство.
— Ну конечно, как же я сам не догадался. Твое присутствие — гарантия серьезности происшествия. Я все думаю: чего это такой важной шишке, как замначальника МУРа, не сидится на месте, чего это он сам все время выезжает на место происшествия, чего помощников и собственных оперов не посылает?
Вопрос остался без ответа. Он только пожал плечами: что, мол, с тобой делать, раз ты сам не понимаешь?
— Ладно, — перешел я к делу. — При каких обстоятельствах его убили?
Он молчал, не отвечая. Я почувствовал неладное. Что-то меня смущало, дискомфорт какой-то. Может быть, то обстоятельство, что в коридоре и палате начисто отсутствовали так называемые люди в белых халатах? Нет, правда, куда задевались доблестные врачи и вообще все те, кто отвечал за жизнь Борисова — в том числе громилы, которые не пускали меня к покойному?
— Что ты молчишь, как рыба об лед? — спросил я Грязнова.
— Странно все это, — отозвался наконец он.
— Что именно? — быстро спросил я.
— Да вот то самое, — невнятно ответил он.
— Славка!
— Или эти охранники великие актеры, в которых пропал талант лицедеев, или происходит чертовщина… И знаешь, я все-таки склонен к мистике. Не верю я, что, обладая такими незаурядными актерскими данными, молодые ребята поступают не в театральный институт, а в охранники.
— Как интересно, — сказал я невозмутимым тоном. — А нельзя ли попонятнее?
— А вот как они мне рассказали. Они — оба — стояли у дверей палаты, где лежал Борисов. Каждые пятнадцать минут открывали дверь и проверяли, как он. Говорят, такая была инструкция. Все шло нормально. Кроме Борисова, в палате, естественно, больных больше не было.
— И что?
— В четырнадцать ноль-ноль к палате подошла медсестра — она должна была проверить состояние больного и проделать какую-то процедуру вроде укола. Эти ребятки проверили ее.
— В каком смысле?
— Ну, нет ли у нее чего постороннего. Оружия, например. Не ухмыляйся, они ее не лапали, а просканировали.
— Как это? — Я не удержался и подмигнул Славке.
— Аппарат такой, — терпеливо объяснил Грязнов, не реагируя на мое хулиганство. — Сканер называется. Если чует оружие — сигнал подает.
— Понятно.
— Ну вот. Все нормально, они открывают дверь и видят Борисова. А у него голова прострелена. И окна задраены.
— Это в такую-то жару?
— Там кондиционер в палате.
— В общем, ты предполагаешь здесь нечистую силу, да?
— Что-то в этом роде, — кивнул Грязнов. — Но и это еще не все. Кто-то его обыскал. И что-то нашел.
— Почему ты думаешь, что нашел? — недоверчиво спросил я.
— Потому что мы на нем ничего не нашли. Ни-че-го. Значит, если у него при себе что-то и было, то уже изъяли. Но, к сожалению, не мы.
Действительность быстро его опровергла, заставляя не делать поспешных выводов, какими бы логичными ни казались доводы.
К нам подошел молодой опер из его бригады и сказал:
— Господин подполковник, тут нянечка одну вещичку нашла, — и при этом он как-то загадочно ухмыльнулся.
— Чья нянечка? — не понял Грязнов.
— В больницах обычно работают нянечки, — напомнил я.
— И что там? — спросил он у опера. — Где она?
Молодой человек обернулся и знаком пригласил подойти к нам самую обычную старушенцию, какие во многих количествах работают в больничных учреждениях.
— Расскажите, как вы это обнаружили, — предложил ей ухмыляющийся опер.
— Да как? — откликнулась бабушка. — Взяла я ее, значит, и пошла сливать.
— Минуточку, — остановил ее Грязнов. — Кого вы взяли?
— Так утку же! — Нянечка недоуменно смотрела на него. — Выливаю, а он оттуда и выпади.
— Кто? — Грязнов понял, что лучше проявить терпеливость, если он хочет понять хоть что-нибудь. — Кто — выпади?
— Ключ, — ответила старушка. — Маленький такой. Не похоже, что от квартиры.
Грязнов посмотрел на своего подчиненного. Тот подал ему маленький ключик и объяснил:
— Полина Григорьевна освобождала утку, которой пользовался Борисов. Мочился он в нее, понимаете? Иногда мочатся и те, кто даже без сознания находится. А в утке этой самой находился этот самый ключик.
Грязнов задумчиво рассматривал предмет, который ему передали.
— Похож на обыкновенный ключ от камеры хранения, — объявил он после долгого молчания и обратился к старушке: — Спасибо, Полина Григорьевна. Вы нам очень помогли.
Полина Григорьевна с достоинством ему кивнула и медленно пошла от нас, все время оглядываясь: не позовем ли обратно?
— Как он мог засунуть ключ в утку? — спросил я. — Как он вообще оказался у него. Его же должны были выпотрошить, когда клали сюда.
— Спроси чего-нибудь полегче, — заявил Грязнов. — Лучше скажи, где нам искать эту ячейку, в какой камере хранения, на каком вокзале?
— А теперь ты спроси полегче, — отпарировал я.
Он кивнул, давая понять, что иного ответа и не ожидал.
— Так что с этими артистами-охранниками? — спросил я у него. — Имей в виду, у меня на них большой зуб.
И вкратце рассказал ему, что здесь со мной произошло.
— Разберемся, — туманно ответил он. — Идет дознание, господин Турецкий.
— Вот и хорошо, — кивнул я. — Ты работай здесь, а я пошел на встречу с Аничкиным.
Надеюсь, что убежденность в моем голосе прозвучала натурально. Я поверю в возможность такой встречи только после ее окончания, но это мое внутреннее дело.
Грязнов с интересом посмотрел на меня.
— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спросил он.
Почему-то мне захотелось хоть немного побыть серьезным.
— Потом, — ответил я. — После встречи.
Он махнул мне рукой и подозвал своего помощника:
— Давайте-ка сюда этих артистов из охраны. Мне хочется задать им еще пару вопросов.
Я не стал больше докучать Грязнову своим присутствием. Никуда не денутся от меня свидетели из госпиталя, если и это дело будет у меня в руках. Грязнов работать умеет, ему и карты в руки. Потом доложит. А у меня тоже есть дела.
И весьма важные.
4
Генерал Петров не обманул. Люблю иметь дело с порядочными людьми, даже если они — гекачеписты.
— Полковник Лукашук сделает все, что нужно, — кивнул он на своего подчиненного. Тот даже ухом не пошевелил, стоял как скала. — И вот что еще, Александр Борисович. Сразу после беседы с Аничкиным жду вас у себя.
— Зачем? — на всякий случай спросил я, вовсе не удивленный таким оборотом дела.
— Думаю, что нам будет о чем поговорить, — ответил Петров и новым кивком дал понять, что я свободен.
Пришлось встать и откланяться. За встречу с Аничкиным я на многое согласен.
— Здравствуйте, — сказал я. — Старший следователь по особо важным делам Александр Борисович Турецкий. Я пришел, чтобы поговорить с вами о вашем деле. Ознакомиться с фактурой, так сказать, от лица прокуратуры.
До самой этой минуты я не верил, что мне позволят-таки с ним встретиться. Но вот он передо мной. Только что его ввели в следственный кабинет Лефортова и оставили нас наедине. И мы можем говорить. Разумеется, разговор наш будет записан гебешниками на пленку, но меня это мало волновало. Я ничего не знал, а они — все. Они ничего нового, по всей вероятности, не услышат, а я могу. Если, конечно, Аничкин сочтет нужным рассказывать. Пожалуй, не стоит предупреждать его о том, что разговор наверняка записывается. Ну разве в самом крайнем случае. Но ведь и он не мальчик, а полковник госбезопасности.
Мне пришлось выбрать такой тон, чтобы он был как бы и официальным (если обвинение и вправду ложное, это должно заставить Аничкина разговориться), и в то же время врать тоже было нельзя: дело Аничкина в моем производстве не находилось. Я вел, так сказать, ознакомительную беседу.
Выглядел он относительно неплохо. Вообще-то недели в тюремной камере никому не идут на пользу, тем более когда неопределенность положения давит на психику. А на него, я был уверен в этом, давила. Но выглядел, повторяю, Аничкин неплохо. Не знаю, как бы выглядел я, окажись на его месте. Чур-чур меня!
Глаза его мне тоже понравились. Он пытливо меня осмотрел и после того, как я представился, кивнул:
— Аничкин. Полковник службы безопасности.
— Это мне известно, — мягко сказал я. — Я пришел сюда, чтобы вы рассказали мне все. До нас дошли сведения, что вас арестовали по ложному обвинению.
— Мне пока вообще не предъявлено никакого обвинения, хотя действовал я в пределах необходимой обороны. Причем не только собственной. Был ранен, но, кажется, дело пошло на поправку.
— Вас обвиняют в убийстве нескольких человек, — продемонстрировал я свою осведомленность, ссылаясь на рассказ Лукашука, когда мы сюда ехали, — а также в государственной измене. Через вас шла утечка информации. Это так?
— Нет.
И он замолчал, словно изучая меня.
Я решил начать сначала:
— Что вы имеете в виду, говоря о необходимой обороне? Причем не только, как вы говорите, вашей?
Он долго молчал, и я уже стал беспокоиться. Он мог запросто ничего не сказать. Я для него посторонний. Хотя зачем ему все это держать в себе? Если у него есть хоть капля здравого смысла, он поймет, что самое лучшее, что может сделать человек в его положении, — это сказать правду.
Слава Богу, здравый смысл у него был, и, как я понял далее из рассказанного им, совсем даже не капля, а гораздо, гораздо больше.
— Говоря о необходимой обороне, я имел в виду оборону страны. Родины. На самых верхах власти готовится страшное предательство, которое грозит превратиться в катастрофу, если этих людей не остановить.
Ну вот. Что и требовалось доказать. Но может быть, стоит ему намекнуть, что разговор наш записывается на пленку? Ладно, послушаем пока дальше.
— Вы можете рассказать что-то конкретное?
— Да, — кивнул он. — Я готов под любой присягой подтвердить, что высшие чины в службе безопасности страны, а также отдельные высокопоставленные ответственные работники из окружения и администрации Президента России вступили в преступный сговор и организовали устойчивую группу, которую они называют Стратегическим управлением.
Да, эта встреча мне нужна была больше, чем им. Но я и представить себе не мог, насколько был прав.
Я уже хотел дать понять собеседнику про записывающие устройства, но Аничкин меня опередил:
— Я отдаю себе отчет, что мой голос в эту минуту могут записывать на пленку. Но я этого не боюсь, — твердо заявил он. — Правды нельзя бояться. Для них, для тех, кто организовал все это, ничего нового я не скажу, но если есть крохотная надежда, что мои показания станут достоянием гласности, значит, нужно использовать любую возможность, чтобы это произошло. Итак, я повторяю: в высших эшелонах власти и силовых структур действует группа заговорщиков. Эти люди делают все, чтобы дестабилизировать ситуацию в стране. Я не знаю всех конкретных действий этих заговорщиков, но одно я могу назвать. И уже это одно могло бы натворить столько беды, что мало не показалось бы. Я утверждаю, что через меня эти люди пытались передать чеченским боевикам Дудаева две атомные бомбы.
— Что?! — не поверил я своим ушам.
— Эти бомбы находились в двух небольших чемоданчиках. Мне сказали, что я должен передать чеченцам неисправные ядерные установки «Самум», которые засекречены, но о которых почему-то знают люди Дудаева. Мне сказали, что делается это с целью выявить источник информации в ФСБ. Мне сказали, что Стратегическое управление — это подразделение в составе службы безопасности, которое предназначено для выявления предателей в нашей среде. Но они сами оказались предателями. Они вручили мне для передачи чеченцам настоящие ядерные бомбы.
— Но почему именно вам? — не понимал я.
— Я стал опасен, я задавал слишком много ненужных вопросов, так я это понимаю. Они решили использовать меня и потом меня же обвинить, если бы где-то что-нибудь всплыло. Я бы не смог доказать, что выполнял приказ.
— Все это похоже на бред сумасшедшего.
Он вдруг жестко посмотрел на меня и так же жестко, как это могут делать профессиональные чекисты, проговорил, глядя мне прямо в глаза:
— Скажите мне: как вы узнали, что я здесь?
Я замялся, но все-таки ответил:
— Во-первых, ко мне обратилась ваша жена. А генерал Петров любезно разрешил мне встретиться с вами.
— Не лгите, — приказным тоном бросил он. — Вы знаете, кто такой генерал Петров?
Внутренне я махнул рукой на все. Пусть попробуют и меня арестовывать. Только вряд ли у них это получится так же легко, как с Аничкиным. Я уже предпринял специфические меры предосторожности. Да и потом, что они, не догадываются, что мне известно, кто такой генерал Петров?
Я ответил Аничкину:
— Генерал Петров — активный член Стратегического управления.
— Правильно! — тут же согласился он со мной и вдруг удивленно на меня посмотрел. — Так вы знаете? Вы тоже?..
— Я — нет. Я только расследую дело об убийстве высокопоставленных лиц.
— И вам дали со мной свидание, — вдруг спокойно сказал он. — Понятно.
— Что вам понятно? — начал я злиться. За кого меня принимает этот человек?
Но, когда он ответил, многое стало проясняться. Генерал Петров, оказывается, имел на меня вполне конкретные виды. Он был очень корыстным человеком, этот генерал.
— Они хотят знать, где бомбы, — так же спокойно проговорил Аничкин.
— Как это? — растерялся я. — Вы спрятали от них бомбы?
— Да. Я один знаю, где они находятся.
Я не верю в несгибаемых партизан в наше время. Неужели они не могли вышибить из него местонахождение этих бомб? Просто не верится.
— А почему они не приняли соответствующих мер? — с вызовом спросил я.
Он посмотрел на меня и усмехнулся.
— Это не так-то просто сделать, — сказал он. — Если они вздумают меня пытать, может получиться нежелательный резонанс, а они его избегают. Зато можно бессрочно держать меня здесь. Мы из одной «конторы», так что они под разными предлогами могут вести мое дело до бесконечности. Но время, думаю, работает против них.
— Вы думаете? — вяло проговорил я.
— Уверен. Как там выборы проходят?
Черт! Я и забыл обо всем этом.
— О результатах говорить еще рано, — осторожно ответил я. — Завтра утром будут известны только предварительные результаты.
Выборы-то сегодня! Черт…
— Вы проголосовали? — спросил он меня.
— Избирательные участки работают до десяти, — почему-то извиняющимся голосом ответил я. — Так что успею.
— И за кого вы?
— За Ельцина или Явлинского, там посмотрим.
— О чем думает этот Ельцин? — зло проговорил он, глядя в пустоту. — Набрал себе помощничков.
Я подивился загадочной душе русского человека. В тюрьме сидит, можно сказать, ни за что и о выборах говорит. Что чекист, что бабушка из трамвая.
— А я не голосовал, — сообщил он мне. — Никто так и не пришел.
— Почему? — возмутился я.
— А кто их знает, — устало проговорил он и переменил тему: — Теперь вы понимаете, почему они дали вам со мной встретиться?
Да, теперь я понимал. Да, генерал Петров, а вы та еще штучка!
Аничкин продолжил:
— Они думали, что я сразу начну орать: хочу, мол, сделать важное государственное сообщение! По такому-то адресу находятся две атомные бомбы! Стране грозит катастрофа! Виновные генерал Петров, генерал Басов, работник администрации — приближенный Президента Васильев, генерал МВД Мальков…
— Как вы сказали? — заинтересовался я. — Васильев?!
— А вы что, знакомы?
— Да нет, — пожал я плечами. — Просто чем больше фамилий, тем лучше.
Он покачал головой:
— Я знаю много, чтобы рассказать об этом, но очень мало, чтобы доказать. Боюсь, что вам придется очень потрудиться в поисках доказательств.
— Кое-что мы делаем, — заверил я.
— Как вы понимаете, местонахождение чемоданов я вам не раскрою, — сказал он твердо.
— И не надо, — замахал я руками. — Я еще жить хочу. Зачем им такой свидетель, как я. Головная боль только.
— Правильно, — кивнул он. — Я рад, что вы сами все поняли. Теперь, Александр Борисович, вы похожи на того велосипедиста, который должен крутить педали, чтобы не упасть. Или встать на их сторону.
— Знаю.
Он внимательно посмотрел на меня. Я кивнул ему и прикрыл веки: мол, все будет хорошо. Он улыбнулся. Кажется, он меня понял.
Я встал и протянул ему руку.
— Желаю удачи, — сказал он.
— И вам того же, — сказал я, внимательно глядя ему в глаза.
Пока есть такие офицеры, как он, да еще тот таинственный незнакомец из приемной Петрова, да Грязнов, да Меркулов, ну и я, разумеется, всякие там Стратегические управления спокойно спать не будут.
— До свидания, — сказал он.
— До свидания.
По лицу полковника Лукашука невозможно было понять, какое впечатление на него произвел наш разговор с Аничкиным. То, что он его слышал, не вызывало у меня никаких сомнений. Маска невозмутимости накрепко прикипела к его лицу. Да Бог с тобой, Лукашук. Я знаю, что ты мне скажешь сейчас.
Так и вышло. Он сказал:
— Вас ждет генерал Петров.
Я решил покапризничать.
— Потом, потом, — махнул я рукой. — Мне еще проголосовать надо.
Лукашук усмехнулся.
— Вот это вы успеете в любом случае, — сказал он. — Прошу в машину.
Возражать не имело смысла, и я полез в машину. Я искренне надеялся, что, если не успею проголосовать, этот факт не повлияет на становление многострадальной российской демократии.
Я имел право на это надеяться, не так ли?
Автомобиль резко дернулся и, не обращая внимания на светофоры, помчал меня к генералу Петрову.
Я хотел послушать, что мне предложат. Потому что у меня тоже было что предлагать. Я задумал рискованную операцию, граничащую с безумием, но игра стоила свеч. Я даже знал, что Петров с восторгом ухватится за мою идею.
Но одновременно мне казалось, что я не успею ему сделать предложение, поскольку он меня опередит.
А я как бы удивлюсь.
