Глава шестая Признание на дюнах

1

Он всегда мечтал погулять по дюнам. Ну как, к примеру, по барханам пустыни, где фактически нет горизонта, и справа — желтый цвет, а слева темно-коричневый, почти лиловый. Такими он видел барханы на фотографиях в иностранных журналах. Он больше сотни раз в разные годы бывал в Советской еще Прибалтике, но круг его возможностей ограничивался десятком-другим ресторанов с «западной» обслугой, ну и еще неповторимым «Рижским бальзамом». Никакие казахские, тем более импортные, арабские «бальзамы» не шли в сравнение.

И вот он, медленно загребая ботинками сыпучий золотистый песок, шел по направлению к висящей среди бронзовых сосен большой стеклянной веранде ресторана «Юрас перле», что по-русски означало «Морская жемчужина», откуда, Грязнов уже представлял себе, открывался изумительный вид на корабли в Рижском порту и маяк в устье Даугавы. Эту встречу ему готовили в разных местах несколько человек. И в Москве, и здесь, в Риге. Но человек, который был ему нужен, согласился встретиться возле этой «Жемчужины», внизу, у лестницы, и — самое главное — один на один.

Он, этот человек, в силу своей служебной осведомленности, знал Вячеслава Ивановича Грязнова, прошедшего за долгие годы путь от простого оперативника до начальника МУРа. Знал также, что были времена, когда Грязнов уходил на так называемые вольные хлеба, чтобы потом вернуться, потому что был верен главному принципу лучших сыскарей, которых никто, кроме бандитов, тогда не посмел бы назвать презрительной собачьей кличкой «мент», — вор должен сидеть. И воры, между прочим, сидели. Но на нарах, а не в парламенте страны.

В каждой службе есть свои принципы, которые бывают дороги тем, кто им верен. Вот и Андрей Васильевич Борисенко считал до поры до времени себя «белой костью» службы, а оказался в полном пролете. И теперь вынужден скрываться от своих недавних российских коллег в свободной европейской стране Латвии. С пластической операцией, изменившей его облик, и под другой фамилией. Но никакая мимикрия не смогла спрятать его от тех, кто должен был знать, где он находится. В спецслужбах бывших не бывает? Верно. И те люди, которые помогли ему вырваться из тесных объятий его родной «системы», давно уже включили его в круг жизненно важных интересов своей собственной. Иначе на этом свете и не получается — это чтоб человек был полностью свободен в своих поступках. Еще в мыслях — куда ни шло, и то с большой натяжкой. Как же тут не вспомнить высказывание вождя пролетариата о том, что жить в обществе и быть свободным от общества нельзя? Законы, в сущности, для всех одинаковы…

Эти философские, отвлеченные построения Грязнова были мимолетными, как тот же ветер, который короткими всплесками вздымал, словно мошкару, мелкие, сверкающие на солнце песчинки на гребнях дюн. Мысли, так сказать, походя, не всерьез. Результат долгого пути, который подводит тебя наконец к намеченной цели…

…Это случилось, по правде говоря, по подсказке Меркулова.

Костя позвонил на днях, вечерком, и попросил подъехать к нему, не на службу, нет, а домой, на Ленинский проспект. Вячеслав, естественно, удивился приглашению, тем более что никаких важных дат не предвиделось, а следовательно, и повода для выпивки — тоже. Он даже не преминул спросить, что, может, они подскочат вместе с Саней? Без него, мол, как-то не очень и удобно. Но Меркулов ответил, что разговор состоится тет-а-тет. Короче, с глазу на глаз. Это было уже интересно. Секрет от Сани? Тут явно что-то есть.

В общем, они встретились. Ко входу в подъезд своего дома Костя нарочно спустился пораньше, чтобы встретить Грязнова, и тут же предложил немного прогуляться в сторону Донского монастыря. Там, мол, много зелени, спокойно, нет того ажиотажа, который свойственен бесчисленным магазинам Ленинского проспекта.

Грязнов велел водителю дожидаться, и они пошли.

И вот тут Костя, как старый, опытный следователь в прошлом, стал развивать перед Вячеславом свою точку видения тех уголовных дел, которыми они сейчас занимались. А когда Грязнов попытался понять, почему Костя не захотел сообщить все это им вместе с Саней, Меркулов дипломатично заметил, что у Турецкого в достатке собственных версий и что вообще ученого учить — только портить.

— А я, значит?.. — несколько обиженно проворчал Грязнов.

— А ты, значит, слушай и не перебивай. Я советуюсь, — отрубил Костя.

Словом, вывод, к которому пришел Меркулов, особенно после не слишком толкового разговора с Коротковым, которого позже Грязнов лично отвез на свою конспиративную квартиру в Северном Бутове и там оставил, был таков.

Но тут необходимы были ему еще два слова отступления в не такое уж и далекое прошлое, когда спецслужбы охотно распространяли миф о некоей «Белой стреле», под которую на самом деле рядились отдельные группы «мстителей» и убирали тех, кого считали виновным в развале могущественного советского государства и продаже тайн собственных спецслужб зарубежным агентам.

А собственно, что тут было необычного для переломного времени? Собирались, мол, опытные офицеры, патриоты России, между прочим, которым было обидно и даже оскорбительно видеть, что какие-то нувориши, заручившись личной поддержкой безалаберного президента, оказывается смертельно ненавидящего ту систему, что подняла его на самую вершину государственной власти, учинили в стране форменный грабеж. Ну и ответили на оскорбление своих идеалов — теперь-то уж по-разному называют эти действия — пулей. Не разводили болтовню о необходимости честного передела государственной собственности на митингах, а просто убирали зарвавшихся воров. И каждый такой случай немедленно обрастал легендами о неких тайных защитниках попранной справедливости.

Так вот, вспомнив ту модель, пусть даже отчасти и мифическую, Меркулов выстроил для себя версию о том, что нечто подобное могло произойти и теперь, ввиду того что ситуации в государстве, а особенно в спецслужбах, подвергавшихся пересмотрам и чисткам и бесконечной смене их руководства, бесконечно повторялись на протяжении всех девяностых годов. И стали как бы стабилизироваться лишь с началом нового века. «Как бы» — эта неопределенность еще, может, и не говорит об укреплении рядов, но хотя бы прибавляет немного уверенности в порядке.

— А теперь вернемся к нашей проблеме, — сказал Костя. — Я не склонен верить в то, что у нас образовалась новая «Белая стрела», но нечто подобное может быть вполне. А чтобы проверить свои соображения на этот счет, я попытался связаться с одним человеком, который мог бы, если бы захотел, раскрыть нам глаза на обстоятельства ряда дел, которые по сей день висят на Генеральной прокуратуре вечными «глухарями». И, несмотря на уверения нашего генерального, далеко не скоро смогут получить свое разрешение.

Грязнов поинтересовался, какие дела конкретно он имеет в виду.

— Да хоть бы и с тем громким убийством тележурналиста Кедрова, по поводу которого сказано и написано уже столько, что материалы не вместятся ни в одно разумное уголовное дело.

— А к нам это имеет отношение?

— Вячеслав, ты меня не расстраивай! О чем же я вам с Саней все время талдычу, не уставая?

— Ну извини. А чего ты на меня набросился? Я из другого ведомства. А здесь я, как та псина, которая просто погулять вышла.

— Фу, Вячеслав! Я к тебе всегда с добром отношусь, не считая тебя таким же босяком, как наш Турецкий, а ты… меня разочаровываешь. Короче, Вячеслав, я созвонился с одним человеком. С ним надо будет встретиться.

— А почему я, а не Саня?

— Интересный вопрос. Ответ будет неожиданным. Я предложил ему, тому человеку, на выбор — одного из вас. Он назвал тебя. Знаешь почему?

— Ну? — насторожился Грязнов.

— А потому что он, когда жил и работал в Москве…

— Значит, сейчас он не здесь? А где?

— В Израиле. Это тебя устроит?

— Меня-то, может, и устроит, да явно не устроит мое начальство. Это чтоб оно командировало меня в Израиль?! Костя, ты в каком мире живешь?

— Ты начал страдать Саниной болезнью. Не дослушиваешь и торопишься сделать собственные выводы.

— Ну слушаю, — вздохнул Грязнов и оглянулся. Точнее, остановился и повернулся лицом к Косте, чтобы видеть, что делается у них сзади. Все было спокойно. Даже прохожих не наблюдалось. И машины не двигались, стояли по обочинам.

— Он сегодня прилетает в Москву, поэтому лететь никуда тебе не надо. Но ты… хочешь узнать, почему он выбрал для разговора именно тебя?

— Что-нибудь важное?

— Сам суди. Он сказал, что как журналист, связанный за долгие годы и с криминальной тематикой, не припомнит более честного и профессионального отношения к своему делу, как это было в Московском уголовном розыске при Грязнове. Ну я тоже понимаю, что он конечно же преувеличивает. Даже, возможно, сильно преувеличивает, но тем не менее…

— Костя, какой ты все-таки! Вот протянешь конфетку, а, оказывается, это пустышка, один, понимаешь, фантик. Ведь сказал же тебе человек, наверняка знал, о чем говорит, а ты сразу комментировать! Кто тебя просит? Нехорошо это.

— Ну уж и ты меня извини, — с иронической ухмылкой развел руками Меркулов. — Сам всю дорогу напрашиваешься. То на комплимент, то еще на что-нибудь.

— А фамилия-то у этого человека есть?

— Есть фамилия. И она тебе известна. Это — Лев Латвин. Лев Борисович. В прошлом — учредитель фирмы «Анализ», который, как говорится, в одночасье продал все свои акции огромного дела господину Джичоеву. Возможно, и при прямом давлении на него господина Порубова, дело относительно которого вы имеете честь раскручивать вместе с Саней. А что касается Льва Борисовича, то, насколько мне известно, история с Кедровым проходила если не у него на глазах, то он все равно что-то о ней знает, но молчит. Кстати, и его приезд в Москву связан, разумеется, с собственными делами, он — известный бизнесмен в Израиле, владелец крупнейшего там телевизионного канала, но это уже второй вопрос. Главное же в том, как он мне сам сказал, что после смерти Порубова его приезд в Россию перестает быть связанным со смертельной для него опасностью. Как тебе нравится такой поворот темы?

— И он хочет, чтобы я с ним встретился?

— Это я хочу. А он лишь изволил сделать божескую милость — дать согласие на такую встречу. Причем для беседы выбрал именно тебя. Турецкого, говорит, я не знаю, просто что-то слышал, а вот о Грязнове у меня остались самые лучшие воспоминания. Каково?

— Интересно, какие же воспоминания, если я его ни разу в глаза не видел?

— Возможно, он захочет сам тебе это сказать. Но это не самое, думаю, главное.

— Слушай, а сам-то чего не хочешь с ним встретиться?

— Я — высокое должностное лицо, об этом сразу затрубят все журналисты, поднимется черт знает какой шум, зачем нам это? А ты снимешь свой шикарный мундир и встретишься просто как член бригады, расследующей дело об убийстве, надеюсь, хорошо известной ему личности. Он знает и сам сказал о том, что ты — честный, по его мнению, человек и тебе можно верить, значит, ты не станешь даже пытаться использовать его слова во вред ему. Не исключаю, что он захочет высказать и свои соображения относительно исполнителей убийства. Во всяком случае, мне хорошо известно пока только одно: Латвин отлично информирован. И если он захочет помочь следствию… Что ж, будем ему весьма признательны. А наша признательность, ты знаешь, она иной раз многого стоит…

Вот так и получилось, что поздним вечером того же дня Грязнов приехал в пятизвездочный отель «Балчуг-Кемпински», в котором, как кто-то ему сказал, проживает даже сама Алла Пугачева, снимая апартаменты на манер западных звезд. Другими словами, дорогой отель. Жить здесь себе мог позволить только богатый иностранец.

Служащий отеля осведомился, к кому прибыл гость, и, услышав фамилию Латвина, кивнул с достоинством — предупредили.

Лев Борисович оказался почти ровесником Грязнова, тоже где-то около пятидесяти с небольшим. Он с интересом рассматривал Грязнова, пока тот снимал свой плащ в прихожей. Пригласил к столу, накрытому по советской еще привычке — водка, коньяк, сухое вино, из закусок — красная, зернистая и паюсная икра, еще какая-то мелочь, масло, лимон. И когда, вымыв предварительно руки, Грязнов уселся напротив хозяина номера, тот радушно предложил на выбор. Остановились на коньяке. И не пожалели, он оказался отменного качества — естественно, потому что советского еще розлива. Пошутили по этому поводу, легко закусили и начали разговор.

При этом сопровождавший Льва Борисовича молодой человек спортивного вида молча кивнул и удалился из-за стола в соседнюю комнату. Кто он был: сын, родственник, телохранитель — неизвестно. Скорее всего, доверенное лицо, с функциями последнего.

— Мне сказал Константин Дмитриевич о причинах вашего интереса, — начал серьезным голосом Латвин. — И, признаюсь, это меня несколько смутило. Но дальнейшие события, о которых он рассказал и которые я как-то поначалу не связал даже для себя, убедили меня в том, что тут проявляется определенная закономерность.

— Вот о ней, проклятой, — с улыбкой заметил Грязнов, — я бы и хотел расспросить вас. Без всяких протоколов, как вы понимаете. Без магнитофонов и прочих условий. Просто, если это можно так будет назвать, по-дружески.

— Даже так? — легко усмехнулся Латвин.

— Константин Дмитриевич, между прочим, передал мне отдельные ваши оценки, которые, не стану врать, оказались для меня неожиданными и приятными. Поэтому мне и хотелось бы найти с вами общий язык для пущей, как говорится, доверительности.

Латвин засмеялся:

— Все правильно, я не отказываюсь от своих слов. Но скажите и вы мне, как же случилось, что наша былая гордость, дважды краснознаменный МУР, извините за выражение, дошел до жизни такой?

Грязнов поскучнел и глубоко вздохнул.

— Вы можете мне не верить, я и сам едва пережил такое… Лично участвовал в разгроме той банды… А потом как кусок от сердца оторвал.

— Да, я знаю, читал материалы процесса. Сочувствую, Вячеслав Иванович. Ну что ж, вернемся, как говорится, к нашим баранам?

— Я внимательно вас слушаю. Только еще один предварительный вопрос: вы уверены, что здесь не прослушивается?

Латвин непринужденно расхохотался.

— Я сказал что-то смешное? — не понял причины веселья Грязнов.

— Да нет, что вы! Я просто сейчас подумал, в какое время мы живем. В кои-то веки именно мне задали такой вопрос именно вы!

— Да, — с философским выражением на лице развел руками Грязнов, — увы!

— Не беспокойтесь, здесь уже все, что нужно, проверено. Я спокоен.

2

Уже с самого начала разговор пошел о старом, тянущемся уже без малого десять лет расследовании убийства тележурналиста Владлена Кедрова. Видимо, Латвин посчитал это событие исходной точкой, с которой начался отсчет и его неприятностей на российском телевидении, приведших его к вынужденной эмиграции.

Лев Борисович даже мимоходом не коснулся происхождения своих денег, это было как бы само собой, без чьего-то активного вмешательства со стороны. Впрочем, все умные люди именно так и делали свои первые состояния, чтобы затем вложить средства в реальные дела. Или хотели, чтобы так было, поскольку, в конце концов, случалось по-разному. Участвовал ли криминал? Ну, наверное, краткая эпоха накопления капитала особой щепетильностью и гуманностью не отличалась — тому масса примеров в мировой истории.

В середине девяностых годов у Льва Латвина, основной бизнес которого, представленный тогда фирмой «Анализ», процветал, появлялись новые темы и замыслы. Одним из «не самых худших» казался ему вариант с приобретением спортивного блока на Народном телевидении России, так называемом НТР, чтобы создать затем на его базе самостоятельный спортивный канал, который широко занимался бы освещением спортивных событий в России и за рубежом, имея в виду гигантские инвестиции от заинтересованных в сотрудничестве лиц и организаций.

С этой благородной, надо прямо называть вещи своими именами, целью Латвин договорился с генеральным директором НТР Владленом Кедровым о покупке спортивного блока и превращении его в канал, но с условием, что он должен быть очищен от всей коммерческой рекламы. Этот мораторий на коммерциализацию должен был, по идее, быть временным, поскольку в новых условиях канал сам диктовал бы заинтересованным в рекламе лицам свои условия. Говоря другими словами, временный отказ от коммерциализации был непременным условием договора о покупке.

Тогда же Кедров и объявил о моратории на рекламу. После чего, в скором времени, был убит двумя выстрелами в спину в подъезде дома, где была его квартира.

Мало кто, особенно в правоохранительных органах, занимавшихся расследованием преступления, связывал между собой эти два факта. Действительно, какая связь? Но «сделка века», как считал ее Латвин, была фактически сорвана. Почти, потому что еще оставалась некая надежда на прежние договоренности. Но тут же Латвину стало известно, что за его спиной начальник его службы безопасности, он же консультант по ряду важнейших проблем компании «Анализ» Виктор Альбертович Порубов, якобы ведет переговоры с руководством канала НТР о необходимости продажи того же самого спортивного блока другому лицу — известному тележурналисту Леониду Треневу. Кто же на самом деле находился за спиной этого Тренева, можно было только догадываться. Благодаря личным связям Льву Борисовичу удалось установить, что Тренева «курирует» известная тогда в российских кругах «троица» — Коротков — Воронов — Порубов — всесильные, казалось бы, временщики при прежнем президенте, вскоре отправленные им же в отставку, не без давления со стороны, кстати, родственников президента, испугавшихся такого расклада во власти. Впрочем, Порубов тогда уже ушел — первым из «троицы» — и служил в «Анализе», между прочим, стараниями своих товарищей. Все было бы понятно Латвину, кроме одного: как мог тот же Порубов договариваться за его спиной? Следовательно, раз такое уже приключилось, значит, за Виктором Альбертовичем стоят двое других — то есть Воронов с Коротковым, чьи интересы в данном случае и представлял Виктор Альбертович. Двое этих последних в ту пору еще продолжали находиться у власти — один командовал Службой безопасности президента, а второй возглавлял ФСБ.

Произошел серьезный разговор с начальником службы безопасности. Тот, честно глядя в глаза своему хозяину, буквально все отрицал. Не было ничего. Никаких договоров, никаких встреч и разговоров. Никаких «подставок». Он сам впервые об этом слышит от Льва Борисовича. Откровенная ложь не украшала такого серьезного, полагал Латвин, человека, как Порубов. И Лев Борисович решил уже для себя расстаться с ним. Но…

Буквально в последнюю минуту обнаружилось, что господа Коротков, Воронов и тот же Порубов уже давно и твердо решили «править бал» на собственном телевизионном канале, которому уже и название придумали — «Росспорт». А чтобы у Латвина больше вообще не оставалось никаких сомнений в том, что он проиграл, его пригласил к себе сам Коротков.

Ну пригласил — это неточно сказано. Однажды, прямо посреди Москвы, в центре столицы, «мерседес» Латвина взяли «в коробочку» два черных джипа. Вышедшие «джентльмены» вежливо пригласили его проявить спокойствие и выдержку и совершить в их сопровождении небольшую загородную прогулку. Оказалось, действительно не очень далеко, в известный поселок Успенское, что по Рублевскому шоссе. И там, в большом, но безвкусном кирпичном «замке» у него состоялся «принципиальный» разговор с Николаем Алексеевичем Коротковым, где ему, Льву Борисовичу Латвину, было сделано «разумное» предложение. И он не смог, не сумел отказаться, поскольку в условиях устного пока договора фигурировала его собственная семья — жена и двое детей.

Сам бы он еще посопротивлялся, поборолся за себя и свое дело. В конце концов, не в дремучем лесу живем, а в цивилизованном обществе. Но, поразмыслив, он как-то не нашел в душе отклика на ту мысль, что цивилизация — та вещь, точнее, те условия, которые могли бы оказаться для него спасительными.

Короче говоря, он вынужден был принять предложения Короткова, который, кстати говоря, очень этому обстоятельству обрадовался и даже, чисто по-дружески, клятвенно пообещал не чинить ему в дальнейшем никаких препятствий, даже если он, Латвин, вдруг, скажем, пожелает выехать на постоянное место жительства в любую страну мира по собственному усмотрению. И в какой-то момент Лев Борисович понял, что Коротков был абсолютно искренен с ним и, возможно, в самом деле не желал ему никакого зла. Ну бывает же, что просто так обстановка складывается. Ветер вдруг подул не в том направлении, а как остановить ветер? Глупо. Приходится подчиняться, как подчиняемся же мы некоторым законам физики. Тому же земному притяжению, например. И ничего. Пытаемся там что-то сделать, подпрыгиваем, пытаясь преодолеть притяжение, но ведь и не сильно горюем, когда не получается, верно?

Вот на такой оптимистической ноте они тогда и расстались. Почти, можно сказать, друзьями.

Акции Латвина захотел приобрести человек с ничего ему не говорящей восточной фамилией Джичоев, который в свою очередь тоже клятвенно обещал ничего не менять в структурах компании «Анализ». До поры, до времени. Дожидаться чего, оказалось, нужно было не так уж и долго.

Но что-то уже у них самих там не складывалось. И вот уже двоих отнесли на кладбище, а третий, по упорным слухам, достигшим даже заграницы, где-то скрывается. При этом грешат на спецслужбы», что, мол, их это рук дело. Там же даже между собой «дружат», как те пауки в банке, не так ли?

Что мог бы ответить Грязнов на столь прозрачный намек? Да ничего. Говорят — и пусть говорят.

Его, разумеется, очень заинтересовал этот доверительный и, похоже, честный рассказ Льва Борисовича. История в самом деле выглядела бы правдоподобно, если бы… Вот именно это «если бы» и не давало покоя. Где доказательства? Свидетели где?

— Я вам мог бы назвать одно имя… — сказал Латвин. — Но не уверен, что вам удастся встретиться с этим человеком.

— Это тайное лицо?

— Нет, просто он не живет в России. Скрывается от неких «длинных рук», которые в любой момент могут его достать. По моим данным, он сменил внешность, имя и проживает — я отчасти облегчу вашу задачу — в одном из нынешних Прибалтийских государств. Как его зовут сейчас, я не знаю, но прежнее его имя было — Андрей Васильевич Борисенко. Если у него возникнет желание встретиться вами, он сам вам даст знать об этом.

— Но у вас же есть с ним какие-нибудь собственные связи? — не слишком настойчиво спросил Грязнов, полагая, что Латвин откажется продолжать эту тему.

— Есть, но поговорим мы об этом немного позже. Не сегодня, во всяком случае.

— Я прекрасно понимаю вас и был бы весьма признателен…

— Ох, только не надо мне благодарностей от правоохранительных органов. Это весьма опасная материя — благодарность. Не стоит, право. Я делаю это исключительно из уважения к Константину Дмитриевичу, можете ему так и передать.

— Я и это сделаю с большим удовольствием. Надо полагать, вы с ним хорошо знакомы?

— Вполне достаточно для того, чтобы спросить иной раз совета и быть уверенным, что ты его получишь.

— Что может быть лучше!

— Действительно. Итак, давайте договоримся, если вас устроят мои условия. Я постараюсь сам вас найти и при первой же возможности передам Андрею Васильевичу о моем к вам предложении встретиться с вами и переговорить на интересующую тему. Боюсь, только в одном не смогу вам помочь — это беседовать с вами под протокол. Вот уж на это, зная его характер, могу сказать почти определенно: он вряд ли согласится. Но ведь и вам, как я понимаю, фактура нужна, а не личные признания, так?

— Похоже на то, — улыбнулся Грязнов, понимая, что аудиенция подошла к концу и пора покинуть приветливого хозяина.

3

Грязнов медленно, как скучающий на вынужденной прогулке человек, медленно приближался к винтовой лестнице ресторана «Юрас перле», на нижней площадке которой он уже разглядел одинокого мужчину в плаще и шляпе. Опершись на перила, тот смотрел в глубину мелкого моря, по которому наискось, от невидимого горизонта, бежали бесконечные белые барашки. Мужчина смотрел на море, не отвлекаясь ни на что постороннее. Глядя на его одинокую, закутанную в плащ фигуру, Грязнов и сам зябко поежился — несмотря на яркое, палящее солнце, на берегу, среди песчаных дюн, было довольно ветрено.

По мере того как он приближался, по-прежнему неторопливым шагом, мужчина менял позу, и, когда Грязнов оказался у подножия лестницы, тот совсем повернулся лицом к пришедшему и, недолго разглядывая, словно убеждаясь, что видит именно того, с кем назначена встреча, улыбнулся какой-то скользящей, болезненной улыбкой и, чуть подумав, протянул руку для приветствия. Грязнов поднялся на две ступеньки и пожал его крепкую ладонь.

— Как прикажете обращаться, Андрей Васильевич? — учтиво спросил Грязнов.

— При посторонних желательно так, как в паспорте — Альгирдас Юзефович, наедине — как пожелаете.

— Вы, вероятно, в курсе нашей беседы с Львом Борисовичем?

— Да, в общих чертах. Мне понятны ваши интересы, Вячеслав Иванович, и я даже в курсе той оценки, которую дал Лев Борисович вашей прежней деятельности.

— Приятно слышать. А где мы могли бы поговорить, чтобы нам с вами никто посторонний не мог помешать?

— Сейчас в ресторане нет ни одного человека, кому мы могли бы стать интересными. Если не возражаете? А то здесь слишком ветрено, а я только недавно вышел из простуды.

Они поднялись в ресторан и прошли в дальний конец зала, ближе к веранде, не снимая плащей. Вероятно, днем, когда в зале не было посетителей, такая вольность допускалась. Сели за столик. С появившимся официантом Борисенко заговорил по-латышски, и тот принял простой заказ — два крепких кофе. Быстро принес, постелил салфетки, поставил и ушел, чтобы больше не появляться.

— Вы уверены в своей безопасности? — серьезно спросил Грязнов.

— Уверен, — твердо ответил Борисенко. — Значит, вас интересуют преступные дела известной нам «троицы»?

— Для начала, — улыбнулся Грязнов, — мне хотелось бы узнать, как вам пришла в голову мысль записывать их разговоры? Это же был безумный риск!

— Я подумал, что когда-нибудь им все равно придется отвечать. Не могут люди без конца терпеть издевательства над собой. А опасения? Да, они были, но, как ни странно, не очень серьезные. Все же школа, которую я прошел, была, пожалуй, одной из лучших… Но я понимаю подспудный смысл вашего вопроса. Оперирую я, когда приходится этим заниматься, разумеется, копиями. Сам же не торопясь пишу мемуары, выступаю в западной прессе с некоторыми разоблачениями отдельных фактов, касающихся того времени, когда всесильные генералы ФСБ вершили свои темные делишки, постоянно общаясь между собой и с сильными мира сего. Оригиналы, как вы догадываетесь, находятся в секретном сейфе банка. И при первой же угрозе моей жизни — я имею в виду не обещания каких-то лиц, боящихся разоблачений, уничтожить перебежчика-предателя, то есть меня, а действительно серьезную угрозу — эти материалы по моему завещанию немедленно всплывут в мировой прессе. И, уверяю вас, кое-кому даже из сегодняшних действующих политиков и чиновников, стоящих у власти, мало не покажется. Это мое твердое убеждение.

— Вы собираетесь быть, если можно так выразиться, орудием судьбы, справедливости? Или это просто ваше чисто человеческое желание разделаться заодно и со своим прошлым?

— Ишь как хитро вы ставите вопрос? — криво усмехнулся Борисенко, и Грязнов наконец понял причину его такой словно принужденной усмешки — это были последствия, очевидно, еще недавно произведенной пластической операции, изменившей его внешность. Он еще не привык полностью владеть всеми мышцами своего лица. — Ну хорошо, а что конкретно вы хотели бы услышать от меня?

Вячеслав Иванович ответил, что при беседе с Латвиным его особо заинтересовал круг лиц, который был, так или иначе, связан с убийством тележурналиста Владлена Кедрова. Ведь там, судя по тем данным, что смог сообщить Лев Борисович, были «завязаны» и Коротков, и Воронов, и Порубов, и некие третьи лица, которые, собственно, и осуществляли само убийство.

Борисенко возразил, что вопрос этот разбивается как бы на два. Один — это то, чем занималась «зловещая троица». И другой — так называемый «эскадрон смерти», созданный на базе ведомства и функционировавший едва ли не до последнего времени, пока и в самом ведомстве, и в секретном подразделении не произошел раскол. Руководство было уволено президентом, а участники спецгруппы влились в составы различных общественных организаций и фондов. Отсюда конфликты, разногласия, дележ амбиций, а в конце концов, обыкновенная уголовщина, ибо в борьбе между бредовой, хотя в чем-то кажущейся и справедливой, идеей и криминалом победа в России нередко оставалась за последним.

Что касается первой части вопроса, тут вся соль состояла в том, что известная троица обладала не только огромной властью в государстве, но и самостоятельно распределяла государственную собственность. А чтобы недалеко ходить, Борисенко рассказал Грязнову историю о том, каким образом, скажем, Воронов возглавил Межстратегбанк.

У него и Компании давно уже были виды на этот банк, который в свое время держал в своих руках крупнейшую на Урале коммерческую структуру «Уральский алюминий». Путем ряда довольно несложных операций был физически устранен глава крупнейшей конкурирующей фирмы некто Савелий Подрабинек, после чего все остальные конкуренты «Уральского алюминия» подняли лапки. Операцию с Подрабинеком провернул сам Роман Воронов с помощью Виктора Порубова, о чем есть запись телефонного разговора последнего с Николаем Коротковым. Нет, не сам Порубов стрелял в видного коммерсанта, это за него сделали другие, куда более опытные кадры из спецподразделения, подчиняющегося тогда ему. Но операция была проделана настолько чисто, что у следствия не оказалось в руках ни малейших доказательств участия в этом убийстве особого подразделения ФСБ. Во-первых, сама Федеральная служба немедленно забрала расследование к себе, а во-вторых, как похвалялся Порубов в том телефонном разговоре, им удалось найти свидетеля, показания которого убедили следствие в том, что гибель Подрабинека произошла по сугубо личным мотивам. Ревность там, соперник и все такое прочее, к тому же названного соперника вскоре тоже нашли в окрестностях Челябинска с проломленным черепом. Так что и взятки были гладки. А Воронов, с подачи того же Короткова, кажется, тогда же и возглавил Межстратегбанк.

А что касается такого же конкретного нашумевшего дела по поводу убийства тележурналиста Кедрова, то там также сошлись различные интересы по поводу спортивного канала. Леонид Тренев, которому после гибели Кедрова достался спортивный канал, был фактически марионеткой в руках Короткова. У начальника Службы безопасности президента, еще когда он только намеревался наложить свою лапу на «золотую овцу», как они называли между собой спортивный канал, который собирались стричь, состоялась личная встреча с гендиректором НТР Кедровым. И тот категорически отказался от всякого сотрудничества с Коротковым, и даже, видимо, по молодости не представляя себе отчетливо, с кем имеет дело, угрожал «всесильному чекисту» пожаловаться на него самому президенту, которого знал лично еще с «революционных времен» защиты Белого дома. Вот эта угроза и оказалась последней каплей, которая и «приговорила» несговорчивого гендиректора к смерти.

Убийство совершили, как докладывал Короткову сам Порубов, двое сотрудников спецотряда — Рэм Собинов и Григорий Гладков. Оба майоры ФСБ. Заказчиками же были Коротков с Вороновым. И об этом также имеется запись их секретной беседы в доме Короткова в Успенском. Но всплыть на свет божий она, эта запись, сможет лишь в том случае, если состоится суд над Коротковым. Ибо судить Воронова уже поздно.

Именно по этой причине теперь, когда двоих участников преступления уже нет в живых, а третий где-то скрывается, но, видимо, придется ему это делать уже недолго, возвращаться к приостановленному расследованию по делу Кедрова у Борисенко, пожалуй, нет желания. Каждый из заказчиков в конечном счете получает по заслугам. А в том, что эти громкие убийства — дело рук оскорбленных сотрудников специального отряда, Борисенко ничуть не сомневался. До него уже доходили из Москвы — по разным каналам — слухи о разборках, которые начались в том спецподразделении, а также о том, что всех участников просто уволили к чертовой матери из органов, не оставив никаких средств для существования. И последним, кто был причастен к этому процессу, являлся именно Воронов. И он уже наказан. Как наказан и Порубов и непременно будет наказан Коротков.

Естественно, выдавать Грязнову копии тех секретных переговоров и телефонных бесед Борисенко не собирался, это еще не входило в его планы. Тем более что Андрей Васильевич, как он несколько раз походя замечал, был в некоторых случаях личным свидетелем тех или иных разговоров. Скажем, судьба того же Кедрова была, по сути, решена в бильярдной клуба чекистов, где встретились за зеленым сукном Порубов с Коротковым. Тогда же Порубов и сообщил Короткову о том решении, которое они уже приняли с Романом в отношении несговорчивого журналиста. Порубов был изрядно пьян, а в нетрезвом виде он нередко выбалтывал некоторые секреты. Собственно, с записей его «откровений» и начал в свое время собственную подпольную деятельность Борисенко.

Видимо, старая чекистская сущность была все-таки сильна в этом Андрее Васильевиче, волею судьбы превратившемся в Альгирдаса Юзефовича. «Выдавая» свои откровения, он прекрасно понимал, что для следственной работы, которую проводит Грязнов со своими товарищами, просто рассказов и баек мало, нужны конкретные документы, живые свидетельства, а на них Борисенко не ссылался. «Получено в частном разговоре…» «Записано при телефонном разговоре…» «Подслушано там-то и тогда-то…» Но это ведь все — слова, а не доказательства!

И под конец беседы, которая, впрочем, шла несколько в одностороннем порядке, он сказал, что назовет фамилию человека, который в настоящее время проживает в Москве и, как понял Грязнов, каким-то образом поддерживает отношения с беглым диссидентом-фээсбэшником. Зовут его Михаилом Федоровичем Покровским, он бывший начальник штаба той самой спецкоманды ФСБ. Затем Борисенко продиктовал по памяти адрес и домашний телефон Михаила Федоровича, добавив, что ссылка на него, Андрея Васильевича, в любом случае обязательна, иначе и встреча не состоится, и никакого разговора у них просто не получится.

А вот это было уже что-то.

— Скажите, — вдруг решился Грязнов, — а я мог бы в принципе рассчитывать на вашу дальнейшую помощь?

— В каком смысле? — словно бы забеспокоился Борисенко.

— Нет, разумеется, не в прямом смысле слова. Зачем, тут уж мы как-нибудь сами постараемся. Но, к примеру, ваша рекомендация? Ведь, если честно говорить, не будь я знаком с Львом Борисовичем, и ворота вашей души не открылись бы, верно?

«Ворота души» — это он, кажется, здорово сказанул! Но… вдруг откликнется?

— Вы хотите, чтобы я порекомендовал вас Михаилу Федоровичу Покровскому?

— Но это было бы чертовски здорово, верно? — совсем уже по-простецки воскликнул Грязнов, пытаясь вырвать ответную реакцию.

— Я подумаю, — сухо ответил Борисенко, — для этого у меня есть достаточно времени. Даже если вы уже сегодня отправитесь… домой, так?

— Совершенно с вами согласен.

— Ну его-то телефонный номер у вас уже есть, а я… Попробую, честно говорю, не обещаю твердо, но подумаю, надо ли мне… Есть ли у меня такая острая необходимость возвращаться в ту «систему», от которой я ничего хорошего для себя не жду. Вы должны понять меня.

— Я понимаю. — Грязнов сказал это с таким откровенным сожалением, что не прислушаться к его интонации было бы — в иных условиях — просто преступлением против истины.

Но, внутренне довольный и видя, что из добровольно удалившегося в бега экс-полковника больше не выдоишь, Грязнов решил мягко распрощаться, выразив ему при этом свою глубочайшую благодарность. На самом же деле дома ждали дела поважнее, чем воспоминания человека, к которому Грязнов, как ни старался, как ни пытался его понять, тем не менее не испытывал никакого искреннего уважения. Возможно, и «беглец» это тоже почувствовал в какой-то момент, поскольку и его реплики становились короткими и менее информационными, а улыбки все более искусственными и натянутыми.

Но тем не менее, поблагодарив собеседника, Грязнов удалился, оставив посетителя ресторана в гордом одиночестве. Тот продолжал сидеть, кутаясь в свой плащ и глядя в огромное окно на бесконечную череду белых барашков, бегущих издалека к желтому берегу.

4

Неисповедимы, говорят, пути Господни. Людские, между прочим, тоже. Как и тайны, окутывающие их.

То, что Андрей Борисенко считал своей сокровенной тайной, вовсе не было секретом для его бывших сослуживцев. Но об этом меньше всего задумывался Вячеслав Иванович Грязнов, следовавший в мягком вагоне ночного поезда Рига — Москва. В купе, кроме него, никого не было, проводница — полная, лет тридцати, латышка с круглыми плечами и откровенным ленивым, как у породистой коровы, взглядом, с завидной регулярностью меняла ему чашки с остывшим кофе на горячие и все ждала, посматривала, когда этот крупный мужчина с явной военной выправкой одарит ее благосклонным взглядом. Грязнов спать, судя по ее наблюдениям и выпитому кофе, вовсе не собирался, и проводница, похоже, изнывала от желания побыть с ним наедине.

Но Вячеслав Иванович был углублен в свои мысли и на мягкие потуги проводницы пока не обращал внимания. Он все еще обдумывал свой разговор с Борисенко и со своими собственными бывшими коллегами, словно явившимися из прошлого, чтобы устроить ему встречу с беглым полковником ФСБ. Жестокие и отчасти даже нелепые парадоксы времени, иначе и не скажешь…

Они, эти старые его знакомые, невзирая на «безудержный разгул местной демократии» в новообретенной НАТО прибалтийской стране, по-прежнему занимали видные посты в своем государстве, спокойно относились к антироссийской истерии на митингах и в парламенте и продолжали делать свое дело. Это с их помощью и удалось выйти, с подачи все того же Латвина, имеющего в Прибалтике свой бизнес, на того конкретного и незаметного человечка, который знал, где и под какой фамилией скрывался Борисенко. Они же вежливо встретили и затем проводили на вокзале у вагона своего прежнего коллегу Грязнова, ни слова не спросив о том, как прошла его краткая командировка.

Но именно эта нарочитая вежливость, которая когда-то, еще при советской власти, считалась здесь, на Привокзальной площади, как и на Рижском вокзале в Москве, европейским шиком, в глазах проводницы Эльзы была свидетельством того, что к ней в вагон сел важный господин. Провожающие разговаривали с ним на русском языке с сильным акцентом, что говорило об их уважении к гостю.

Грязнов допил наконец свой очередной кофе с рижским бальзамом и задумался.

Время летело незаметно. Поезд между тем уже торопился пригородами. Грязнов посмотрел на часы, удивился, как быстро пролетела бессонная ночь, и подумал о том, что если уж ковать железо, то надо это делать сразу. И он достал из кармана свой мобильник. Телефон Михаила Федоровича был записан на сигаретной пачке — еще в юрмальском ресторане. И Вячеслав Иванович набрал номер. Но тут же подумал, что, наверное, по московским меркам как бы рановато, однако уже пошли гудки, значит, если человек еще и спал, звонок его все равно разбудил.

— Я слушаю, — сказал действительно сонный голос. — Вам кто нужен?

— Михаил Федорович.

— Это я. А вы — кто?

— Меня зовут Вячеслав Иванович Грязнов, и я нахожусь в поезде, который приближается к Рижскому вокзалу. Я имею честь передать вам привет от одного латышского жителя.

— Грязнов? Это из МУРа, что ли?

— Было такое дело. До некоторых событий, Михаил Федорович. Это ведь вы, я правильно понял?

— Правильно. И чего вы хотите в такую рань?

— Кто рано встает, говорила моя покойная матушка, тому Бог дает. Я хотел бы, по возможности, встретиться с вами. В том месте и в то время, которое вы укажете.

— Да? — В голосе Покровского, уже отошедшего от сна, послышалось раздумье. — Хорошо, продиктуйте мне ваш телефон, я перезвоню в течение первой половины дня. Я уже в курсе некоторых ваших нужд.

— Был, надо понимать, звонок из Риги?

— Был, а что? Знаете, как сказала одна жена своему мужу? «Ты со мной — по человечески, и я с тобой тоже по-человечески». Слышали такой анекдот?

— А то!

Грязнов захохотал так, будто ему рассказали неслыханной силы препохабнейший анекдот, то есть в открытую проявил свою «солдатскую сущность». Мелко засмеялся — он услышал в трубке — и Покровский, возможно обрадованный такой реакцией.

— С чекушкой — понятно. Но кого же мы с вами будем считать супругой, а, Михаил Федорович? — продолжал «радоваться» Грязнов.

— Главное — понимание, а с последствиями разберемся.

— Я тоже так считаю… Для сведения, если встанет вопрос о времени, я живу на Енисейской улице. Это рядом со Свиблово. Отсюда и отсчет.

— Договорились.

«Значит, все-таки позвонил, — обрадованно подумал Грязнов. — А что, нелегка она, жизнь эмигранта! Она тебе нужна, Вячеслав, такая? Тебе — нет, а он на своей шкуре испытывает то, что заработал…»

Но неприязни к Андрею Васильевичу, или Альгирдасу Юзефовичу — как тому будет угодно, — Вячеслав Иванович как-то уже не испытывал…

5

Михаил Федорович Покровский рано поседел и теперь выглядел этаким моложавым старичком — небольшого роста, узкоплечий, с копной седых волос и мелким морщинистым лицом.

Когда-то у Грязнова был один личный агент, которого, кстати, знал и Турецкий, даже получал от него сведения пару раз — по просьбе, разумеется, Вячеслава Ивановича — тогда еще начальника МУРа. Так вот тот человечек по кличке Птичка Божья был способным музыкантом. Но всего его таланта хватало лишь на то, чтобы играть, в зависимости от настроения, на саксофоне или гитаре в подземном переходе станций метро «Пушкинская» и «Новослободская», где у него были свои точки. А сентиментальная братва, слушая в его исполнении остро берущие за душу джазовые свинги Гленна Миллера либо гитарные переборы душещипательной «Мурки», сами свято охраняли эти его «законные» места. Талант — он же везде талант, что в консерватории среди изысканных меломанов, что в подземном переходе среди бомжей и профессиональных нищих.

И вот, увидев Покровского, который, предварительно спросив, кто пришел, и разглядев пришельца в дверной глазок, открыл бронированную створку двери, Грязнов даже не смог сдержаться, усмехнулся, тут же изобразив на лице приветственную улыбку, настолько этот человечек был внешне похож на его старого агента.

— Чаю, кофе? Чего желаете?

— Кофе я более, чем следовало бы, напился в Юрмале, так что, если не трудно, обыкновенного чаю.

— Ну насчет обыкновенности… я бы так не сказал. Чай хороший и на травках, не пожалеете.

«Чего-то разговор у нас завязывается пустой, не по делу, — подумал Грязнов. — Или этот Покровский просто давно уже не интересуется другими проблемами, кроме своих травок? Другой бы, может, уже давно спросил: что тебя интересует? И давайте не станем заниматься приседаниями и словоблудиями… Церемония прямо какая-то».

Но Покровский молча пригласил Грязнова пройти на кухню, где поставил на полку зеркального старого буфета бутылку-сувенир. Потом так же степенно включил электрический чайник и стал мыть фарфоровый — для заварки.

— Можете курить, я форточку открою, — походя заметил он и приотворил дверь на балкон.

Грязнов бросил на стол пачку сигарет, на которой был записан телефонный номер самого Покровского, словно не заметил своей оплошности. Но тот заметил, и его брови чуточку вскинулись домиками.

— Вы так неосторожны? — не то спросил, не то отметил Покровский.

— Вы о чем? — удивился Грязнов, но, увидев его взгляд, устремленный на пачку, якобы смущенно потупился и, достав последнюю сигарету, смял пачку сильными пальцами, после чего стал смотреть, куда бы пачку выбросить. — Я в ресторане, в Юрмале, записывал. А теперь номер хранится там, где ему и должно быть.

Покровский молча показал на пустое мусорное ведро под раковиной, куда и полетела небрежно смятая пачка.

— Как его здоровье? — не называя имени, спросил Покровский. — Как выглядит?

— Вы знаете, — усмехнулся Грязнов, — я сам над этим размышлял на обратной дороге… Вышел из простуды, но еще жалуется, что не все в порядке. Думаю, боится послегриппозных осложнений. Но тем не менее пришел же. Хотя было довольно ветрено. А вот как выглядит? Я думаю, не обижу его, если скажу… Как всякий вынужденный эмигрант, постоянно опасающийся за свою жизнь. Он знает причину и может, в силу своей профессии, предвидеть исход. Нелегкое зрелище.

— Интересная оценка… Но тем не менее, как вы только что сказали, он пришел? Значит, стержень внутри остался?

— Стержень есть, — твердо ответил Грязнов, вспомнив известное высказывание о том, что достоинства даже откровенного врага следует ценить по высшему счету. Чтобы никогда не ошибиться.

— Что вас интересует конкретно? — спросил Покровский и поднялся, чтобы заварить чай, чем он и стал заниматься с полной отдачей. Споласкивал кипятком чайник, протирал его чистым полотенцем, насыпал заварку из железной банки…

— То специальное подразделение, в котором вы были, как мне стало известно из разных источников, начальником штаба. Желательно узнать о причинах, приведших к расколу в команде, о ее потерях, включая генерала Карасева, который, как мне сказал Борисенко, был вашим близким товарищем. Наконец, о том, что стало, точнее, во что превратилась та команда, которая продолжает совершать громкие уголовные преступления. Какие-то вещи уже теперь я могу и сам предположить, но для полного расследования необходимы непосредственные доказательства, а не личные домыслы. Мой приход к вам и связан именно с теми обстоятельствами, что вам известно все это гораздо лучше, чем кому-либо другому. А кроме того, по словам Борисенко, вы ничуть не замешаны в некоторых, мягко говоря, противоправных делах своего бывшего спецдивизиона, и именно этот факт якобы и спасает вас от преследования со стороны также бывшего уже теперь вашего ведомства.

— Он так поставил этот вопрос? — сухо усмехнулся Покровский, и вдруг лицо его обрело неприступно гордое выражение, ну точь-в-точь как когда-то у Птички Божьей во время залихватского, «на бис», исполнения «Чаттануги»…

Чай оказался действительно очень вкусным и душистым, и Вячеслав Иванович с наслаждением выпил две чашки подряд, отдавая должное труду мастера.

— Хорошо, кое-что я вам расскажу, — сказал Покровский, когда чаепитие было закончено, и Грязнов закурил сигарету уже из новой пачки.

Итак, он стал излагать Грязнову новый вариант версии о том, как в Оперативно-поисковом управлении (ОПУ) ФСБ было создано в свое время спецподразделение для особых поручений. Само ОПУ занималось наружным наблюдением и оперативными установками. К примеру, перед известным убийством Кедрова именно сотрудники ОПУ заранее осматривали место, подъезд дома, где планировалось позже покончить с несговорчивым, упрямым тележурналистом, пути подхода к предполагаемому объекту, пути отхода и прочее. То есть разработка велась по всем правилам. И осуществлял, в частности, эту операцию Максим Федотович Самощенко, сотрудник ОПУ. Он же командовал и теми сотрудниками, которые непосредственно осуществляли «ликвидацию». А это были боевые офицеры спецпоразделения, как уже сказано, для особых поручений Рэм Викторович Собинов и Григорий Леонидович Гладков — истинные мастера своего дела.

Дальнейшие обещания в короткое время раскрыть совершенное преступление, клятвенные заверения первого российского президента и все прочее на деле оказались обыкновеннейшей липой, поскольку не было в государстве на тот момент ни одного заинтересованного лица, которое пожелало бы знать правду. Кроме, разумеется, узкого круга родственников и журналистов — друзей погибшего. И как же могло ведомство, организовавшее и исполнившее это грязное дело, сказать о себе правду? Там же не самоубийцы сидели! А сама по себе разборка была, в общем, типичной для того периода развития государства. Но перемены и в обществе, и в ведомстве не замедлили оказать свое влияние.

И когда наверху сменилась власть и пришел новый президент, это уже был, по существу, второй этап. А на первом, то есть сразу после неожиданной, надо отметить, отставки трех важнейших фигур в Службе безопасности страны, немедленно встал вопрос о том, что делать со всеми этими специальными отрядами, подразделениями, которые не приучены ни к чему, кроме убийства неугодных власти либо конкретному человеку людей.

Но такого положения уже не мог, да и не желал иметь в виду «эскадрон смерти», приученный к жесткому исполнению приказа.

И когда командир подразделения генерал Юрий Борисович Карасев, выполняя указание, поступившее сверху — не будем сейчас обсуждать, откуда конкретно, — приказал расформировать свое подразделение, оказалось, что он вскоре и стал поневоле первой его жертвой.

Машина Карасева попала в дорожную аварию. По одним свидетельствам, его «мерседес» ловко подрезал неизвестный автомобиль, после чего водитель Карасева был вынужден выскочить на встречную полосу, где немедленно столкнулся лоб в лоб с оказавшимся на его пути «КамАЗом». Столкновение было роковым для генерала. А вот водитель грузовика каким-то образом сумел скрыться с места аварии. Позже выяснили, что «КамАЗ» был украден на соседней стройке.

То есть, другими словами, это было не случайное дорожное происшествие с обгоном, подрезанием, непредвиденным столкновением, а отлично проработанная операция по ликвидации. По идее, так действовать могли только изгнанные со службы его собственные сотрудники.

Было ли это убийство своеобразным предупреждением, трудно сказать. Но последовавшая затем ликвидация Порубова и Воронова определенно указывала на авторов исполнения.

Кстати о Порубове. Покровский знал от самого Рэма Собинова, что у того личные неприязненные отношения с Виктором Альбертовичем. И тут впору вспомнить историю, уже рассказанную следствию сестрой Анастасии — Татьяной. Насколько полностью соответствует она реальности, могли сказать теперь только два человека — если бы захотели говорить. Это Анастасия Копылова и Рэм Собинов.

Молодые люди познакомились уже на лекциях в академии. Рэму, судя по тому, что он говорил однажды Михаилу Федоровичу, Настя безумно нравилась. И он уже горько сожалел, что она тоже учится в академии, а значит, при распределении их ни в коем случае не пошлют служить вместе — подобное вещи не одобрялись руководством. И он якобы не раз предлагал Насте оставить академию, перевестись куда-нибудь, например, в Военный институт иностранных языков. Но Настя была неумолима.

И тут к ним, уже на втором курсе, пришел новый преподаватель — Виктор Альбертович Порубов. И он, этот моложавый генерал, с великолепной карьерой и блистательной перспективой, немедленно увлекся сам и… увлек девушку.

Рэм пробовал неоднократно разговаривать со своей любимой, которая оставила его, но все разговоры к удаче не привели — Настя оставалась непреклонной, а вскоре вообще объявила, что беременна и скоро выйдет замуж. Это уж был последний страшный удар по самолюбию боевого офицера.

При распределении Порубов, который участвовал в комиссии по распределению выпущенных академией офицеров, чему имелись в свое время определенные свидетельства, постарался сделать так, чтобы Собинов отбыл в максимально отдаленные от Москвы края — на Дальний Восток, на Курилы и Сахалин.

Затем, после ранения, Рэм был переведен в центр и вошел в состав специального, как уже известно, подразделения по ликвидации нежелательных лиц.

После роспуска этого подразделения, входившего в состав ОПУ, люди оказались полностью не у дел. И это они, которые по приказу начальства немедленно выполняли любые, самые опасные приказы?! Можно представить себе, что они думали и о чем говорили. Конечно, это было преступлением — выбрасывать на улицу, то есть подпитывать криминал подобными кадрами, которым цены нет.

Для фактического спасения этих людей, потерявших не только жизненные ориентиры, но и средства к существованию, силами ряда фондов была создана Региональная общественная организация содействия социальной защите ветеранов и военнослужащих специальных и разведывательных подразделений ФСБ. Хоть на это хватило ума… И Михаил Федорович Покровский, как человек, известный своей прямотой и сдержанностью, возглавил эту общественную организацию. И заняты он и его немногочисленные помощники исключительно социальными проблемами ветеранов — их трудоустройством, здоровьем, помогают семьям покойных товарищей.

Но, как во всякой организации, где время от времени появляются разногласия по поводу использования общественных средств, не избежали этой участи и «региональщики».

Примерно с полгода назад в организации возник раскол. Группа разжалованных офицеров во главе с Рэмом Собиновым и Григорием Гладковым поссорилась с Покровским из-за его якобы возмутительного либерализма и организовала собственную организацию, которую решили назвать «Тропой возмездия». Другими словами, они предлагали, а когда их не поняли, то сами решили действовать максимально радикально, наказывая тех, кто был виновен, по их убеждению, во всех их собственных невзгодах.

Михаил Федорович пытался поговорить и с Рэмом, и с Григорием, но из его затеи ничего не вышло. Осталось ощущение того, что жажда мести людям в буквальном смысле застила глаза. Словно с ума сошли люди…

Еще он слышал от своих коллег, что, по отдельным слухам, «мстители» вроде бы собирались или уже объединились с общественной организацией тоже радикального толка «Славянский массив». Где она находится, Покровский не знал, где-то в Москве, чем занимается конкретно — тем более.

Словом, Грязнову стало ясно, что навязчивая, даже отчасти параноидальная идея мести нашла в головах тех же Собинова и Гладкова фактически классическое свое воплощение. И так просто «разобраться» с бывшими офицерами не получится. Ну а на войне, известно, как на войне…