Глава пятая По второму кругу
1
Турецкий внимательно прочитал заключения судебно-медицинской, баллистической и криминалистической экспертиз, которые были проведены на месте преступления, в Марьиной Роще.
Когда Канаенков, который наблюдал за выражением его лица во время чтения, увидел, что акты экспертиз прочитаны, а выражение лица Александра Борисовича не изменилось, решил внести свою лепту и стал объяснять, что, по его мнению, в квартире произошло за эти явно потерянные им дни, Турецкий только небрежно отмахнулся.
— Не надо никаких объяснений, — испытывая неприязнь к следователю, грубо говоря, «просравшему» двоих важных свидетелей, сказал он неприятным, брюзгливым тоном. — Все уже сказано экспертами. Если вы еще не поняли, прочитайте снова.
И тут же принялся звонить Грязнову.
— Слава, у нас, милостью нашего нового боевого помощничка, серьезный прокол. Убрали, притом почти чисто, наших свидетелей. Давай, где там у тебя бегает Небылицын?
— Саня, я не торопился бы с ним, он мне самому еще нужен. А чего это ты о Поремском заботишься? Пусть сам о себе заботится! Ишь какой барин!
Ну понятно, Грязнов разводил местечковые претензии, кто в следствии важней, — обычное дело.
— У Поремского сейчас куда более серьезное дело — он разматывает всю Вороновскую кухню. Там мозги нужны.
— А в оперативке, значит?.. — задиристо перебил Вячеслав.
— А в оперативной работе тоже мозги нужны, но еще и крепкие ноги. Канаенков, я опасаюсь, просто один сейчас не справится, надо опросить фактически два дома, и сделать это с умом, а главное, очень быстро. Вдвоем они бы смогли.
— Ладно, — как-то неожиданно легко согласился Грязнов. — Я скажу ему. Он позвонит тебе, ну а ты уж сам распорядись, чтоб у парня не создалось впечатления, что мы им собственные дыры прикрываем. Столько лет, а все — майор, каждый бы обиделся.
— А вот ты же сам и мог бы ему в заслугу поставить, а я подтвержу с удовольствием. К себе бы в департамент его забрал, дальнейший рост обеспечил бы. А то, смотрю, у вас в министерстве все больше слова, а как на деле поощрить человека?..
Вячеслав не обиделся.
— Можно подумать, у вас лучше, — снисходительно фыркнул он. — Так что конкретно этот твой зевнул?
— Убрали, я сказал, обоих свидетелей, которые проходили по вороновскому делу. Охранника и девку, которая его «вовремя» отвлекла от экрана. Убийство чистое, по одной-единственной пуле в серединку лба каждому. В ее квартире, точнее, комнате коммуналки. Причем она была больше раздета, нежели одета, а он лежал на полу в одних трусах. Ну серьезным делом посреди рабочего дня занимались люди, понимаешь?
— Это, что ли, как в том старинном анекдоте? — почему-то засмеялся Грязнов и тут же пояснил: — Ушел, говорит, нынче от знакомой дамы практически налегке, в одном презервативе! Ха-ха!
— Если б ушел, а то ведь там и остался. С пистолетом в руке. И с глушителем. И дверь была закрыта на английский замок. Оттого никто из соседей никаких звуков не слышал. Вот говорит мне, — Турецкий кивнул в сторону молчавшего Канаенкова, будто Грязнов мог это видеть, — всех опросили. Никто — ни слухом ни духом, пока на третий день из-под двери тухлятиной не потянуло. Тут уже соседи заволновались.
— Чистая, значит, работа?
— Во всяком случае, профессиональная. Причем, что любопытно, по сценарию все в комнате выглядело так, будто ревнивый Игорек Свиридов сперва отменно порезвился со своей дамой, Анной Тереховой, а затем забрал у нее три тысячи долларов — откуда, это уже совсем третий вопрос, — после чего всадил ей пулю, а затем произвел то же действие и с самим собой.
— Ревность всему виной, так, что ли?
— Вроде того. Только не было учтено одно обстоятельство. С выстрелом в нее все в порядке. Но выстрел, означавший бы самоубийство, никак не проходит по нескольким параметрам. Если бы Свиридов произвел выстрел из этого оружия — а оно именно так и было, эксперты подтвердили и ствол, и пулю, — то ему бы пришлось приставить глушитель себе ко лбу. Длины руки едва хватало. А медик утверждает, что выстрел был произведен с расстояния не менее двух метров, причем снизу вверх. То есть полная хреновина. Вообще говоря, тебе бы посмотреть, с твоим опытом…
— А твой салага что?
— Он, насколько я вижу, принял версию, удобную подлинному убийце, то есть убийство и самоубийство. И притом высокопрофессиональное. И я теперь, кажется, начинаю понимать причину волнения Кости. Похоже, работают опытные ребята. Вопрос, кто следующий?
— Ты уже, смотрю, все решил для себя. Ладно, я чувствую, что без нас вам, ребята, не управиться. Скажу Небылицыну, пусть выручает.
— Спасибо, благодетель. А сам как?
— А я временно вас, наверное, оставлю. Тут одна срочная командировочка намечается. Это — не телефонный разговор. Завтра отбуду, а вернусь, если все будет в порядке, к концу недели, вот тогда и поговорим.
— По нашим делам?
— Потом, Саня, — помедлив, ответил Грязнов.
Небылицын позвонил Турецкому минут тридцать спустя. Александр Борисович объяснил, в чем суть дела, и тот сказал, что сейчас же отправится в Марьину Рощу, а следователь, как его, Сергей Ильич? — вот пусть он подгребает прямо туда. На месте и разберутся.
Небылицын встретился с Канаенковым у подъезда дома, в котором произошло двойное убийство.
Нельзя сказать, что Сергей Ильич был доволен очередным решением Турецкого, но… Ничего поделать он не мог, так как прокурор ЦАО Брянцев жестко и недвусмысленно сказал ему, что он, Канаенков, на все время расследования дела об убийстве Воронова и его водителя поступает в полное распоряжение следователя из Генеральной прокуратуры Поремского и помощника генпрокурора Турецкого. И как они станут им распоряжаться, его совершенно не касается. Оперативник, с которым в своей бригаде уже поработал Сергей Ильич, показался даже ему ни рыбой, что называется, ни мясом. Ленивый и неповоротливый, он никаких свидетелей не искал, обращался с вопросами лишь к тем, на кого ему указывал сам же Канаенков, вообще не проявлял никакого желания работать. Ну а эксперты свое дело сделали, осмотрели, описали, произвели соответствующие экспертизы и могли считать себя свободными до того момента, когда следствию снова понадобятся их профессиональные знания. Однако пока от них никто ничего не требовал, и они занимались своими текущими делами.
Что касалось изучения остатков обнаруженного на месте преступления взрывного устройства, то эту миссию взяла на себя ФСБ со своими специалистами. Но и их экспертные заключения могли лишь прояснить механизм зарядного устройства, а также его мощность и, по возможности, степень профессиональной подготовки тех лиц, которые готовили взрыв. Это мало что добавляло к тому, что уже было известно, но тем не менее, являлось также важным свидетельством для следствия. Всегда ведь можно отличить «почерк» профессионала, а за ним и попытаться проследить всю цепочку, приведшую к трагическому финалу. Скажем, одно дело, если бы здесь вдруг обнаружилась «чеченская рука», и совсем иное, когда подозрение пало бы на кого-нибудь из бывших своих же оперативников из специальных или разведывательных, к примеру, подразделений службы госбезопасности. Поэтому и с окончательным «диагнозом» бомбы они не торопились, оправдываясь сложностью экспертных анализов. Но уже было ясно главное: взрывное устройство состояло из двух батареек, тумблера с индикатором, взрывателя и заряда пластита мощностью около полутора килограммов в тротиловом эквиваленте. Для бронированного «мерседеса» это было, что называется, в самый раз. То есть все рассчитано точно, а готовилась «бомба» именно для этой акции, и крепилась она к днищу автомобиля обыкновенной магнитной присоской. Сигнал для взрыва, как предполагалось, был дан с помощью радиоимпульса. Вероятно, с относительно близкого расстояния. Кто его дал, было еще неизвестно, но того, что проходивший мимо «мерседеса» инвалид в сером плаще имел к бомбе отношение, отрицать уже нельзя. И Канаенков чувствовал, конечно, свою вину в том, что первый не угадал в том инвалиде автора покушения.
Но уж на такое простое дело, как опрос и поиск возможных свидетелей убийства в доме, у него вполне хватало и собственных сил, и способностей. Зачем же помощь, да еще поданная в таком уничижительном виде? Не справится! Надо быстро! Можно подумать, что он вроде того опера, который спал на ходу!..
Однако прибывший Небылицын оказался всего-навсего майором, хотя по возрасту вполне мог уже быть полковником. Значит, тоже из неудачников, хоть это роднило его как-то с мрачным Канаенковым, тоже давно мечтавшим об очередной звезде на погон. Договорились действовать так.
Чтобы самому Сергею Ильичу не ходить по второму кругу среди жильцов дома, где были убиты женщина и ее возможный любовник, миссию повторного опроса взял на себя Небылицын. А вот Канаенков решил обойти соседний дом. Там могли оказаться свидетели того, как в подъезд, где жила Терехова, заходили посторонние люди. Случайные, разумеется, свидетели, кто ж станет специально наблюдать за подъездом противоположного дома?
И, надо сказать, повезло, если этим словом можно определить «находки», обоим.
Старик-инвалид из второго корпуса, просиживающий сутками у окна, выходящего во двор, обратил внимание на чьи-то, явно не местные, «Жигули», что были припаркованы возле его дома. Казалось, в них никого не было. Стояли себе и стояли. Вроде не мешали никому, но были определенно не местными. Не видел их прежде здесь пенсионер-инвалид. Но недолго простояли, может, час или чуть больше. А потом из них вдруг показался высокий водитель в сером плаще и шапочке такой же, как все мальчишки нынче носят — с длинным козырьком. Быстрым шагом, чуть прихрамывая, — это тоже заметил инвалид, поскольку ревниво приглядывался к тем, у кого были здоровые ноги, — этот мужчина пересек поросший кустарником скверик между домами и нырнул в подъезд напротив. При этом он пару или тройку раз оглянулся, будто опасался того, кто мог идти за ним. И все. А еще минут через десять тот мужик вышел и отправился не к своему «жигулю», а на улицу. И уже какое-то время спустя пенсионер увидел, как эти самые «Жигули» непонятного, не то серого, не то желтого цвета или среднее между ними, вдруг завелись и укатили под арку. И все, и больше ничего странного он не видел.
А вот сегодня, сколько уж дней-то спустя, вдруг узнал из громких разговоров соседей, что в доме напротив двоих убитых нашли. Милиция понаехала. Врачи на «скорой» примчались, хотя чего уж… А кто их, стало быть, убил, того не нашли. И не найдут. Этим пассажем и заключил пенсионер свой подробный рассказ.
Канаенков даже вздрогнул, когда услыхал про серого. И к концу рассказа старика извлек из кармана напечатанный фоторобот предполагаемого преступника, который был изображен в сером плаще и такого же цвета шапочке, и протянул старику. А тот только взглянул, как радостно закивал, будто преступник уже пойман и с ним все ясно. Особенно то, что именно он, Иван Сидорович Полетаев, его и отловил. То есть у него двух мнений не было — он это, убийца, конечно, кем же ему еще быть-то?
Обрадованный Канаенков все подробно записал в протоколе и дал расписаться Полетаеву. Тот сделал это с видимым удовольствием. Но на прощанье попросил… держать его в курсе, все ж таки как-никак, а помощь-то он следствию оказал!..
А Небылицын случайно «вышел» на Клавдию Мефодьевну.
Не читая прежних протоколов опросов соседей и прочих свидетелей, он шел для себя как бы по «целине», все открывая заново. Так оно и лучше, взгляд, что называется, незамутненный, свежий для восприятия. Он выслушал и записал рассказы всех жильцов квартиры, которые старались, ибо им понравился «новый следователь» — доброжелательный и спокойный. А прежний был больно уж угрюм и необщителен, он и вопросы свои задавал так, будто перед ним все виноватые сидели.
А когда он остановился перед последней дверью, уже перед выходом на лестницу, и спросил: а кто здесь живет? — ответили, что старая Мефодьевна, да только пользы от нее никакой. Сама больно стара, да и приврет — денег не попросит, сплетнями живет.
Но Володя не стал гнушаться и такой возможной свидетельницей, постучался к ней, а когда из-за двери, примерно на уровне дверной скважины, выглянул старушечий нос и головка, укутанная в белый платок, представился по форме, даже каблуками ботинок прищелкнул, после чего и получил доступ в комнату.
Кто-то из соседей хотел тоже проникнуть следом, но Небылицын, восприняв это постороннее желание как возможность уличения в неправде, вежливо закрыл дверь. И не пожалел.
Уже через три минуты сбивчивого, но по-своему плавного рассказа он узнал и о третьем лице, которое впустила к себе беспутная Анька. Один-то, с которым она частенько кричала по ночам, уже сидел у нее, а тут второй. И Анька тоже провела его к себе в комнату. А все, что могла в новом госте разглядеть Мефодьевна, — это его широкий серого цвета плащ. И обе руки он держал в карманах. Откуда все увидела? А через замочную скважину. Замок-то старый, скважина большая, и если одним глазком приноровиться, все видно. А если чуть приоткрыть, так вообще весь коридор — от угла до угла. Но открывать-то она не боится по ночам, когда тот ее, первый, «хахель» в туалет в чем мать родила топает. А он-то вон где, туалет! Пока туда да обратно… чего не наглядишься…
И еще рассказала бабка о тех громких щелчках, что услышала даже и тугим своим слухом, будто деревенский пастух кнутом щелкал, а потом как что-то хрястнуло у Аньки. Ну что хрястнуло, было понятно — парень, падая, стул своим телом сломал. Так и валялся, когда оперативники прибыли, в одних трусах на обломках стула. Тяжелый был, накачанный.
Все остальные квартиры ничего не дали, и Небылицын, набрав на мобильнике номер Канаенкова, доложил, что кое-что о человеке в сером плаще уже имеет. Тот обрадовался и сказал, что немедленно спускается к нему навстречу, потому что дальнейший опрос, по его мнению, интереса уже не представляет. И они встретились посреди двора, сели на лавочку возле детской песочницы и обсудили новости.
И снова почувствовал некий укол совести Канаенков. Ведь вполне же мог и сам расспросить ту бабку Мефодьевну, да соседки отсоветовали. Мол, глухая бабка и упрямая, а соврать — так хлебом не корми. Вот и получилось, что, как говорили в старину, профиршпилился следователь, зевнул драгоценного свидетеля, точнее, свидетельницу, сидя у которой Небылицын оформил ее показания официально. Правда, сам он к этому факту отнесся спокойно, не злорадствовал. Опять же и новый свидетель Канаенкова тоже чего-то стоил. Словом, и здесь обнаружился все тот же неуловимый убийца в сером плаще.
А вот где он — это уже другой вопрос, самый главный. Тут могли уже подсказать Турецкий с Поремским, недаром же их назначили руководителями следственных бригад. Начальству видней, вот и пусть посмотрит…
2
Поремский все переживал. Не свою неудачу, нет, он-то считал, что сделал правильно. Допросил этого Игоря Свиридова, получил от него исчерпывающие объяснения относительно тех событий, которые развернулись в комнате охраны, когда на улице действовал подрывник.
Свиридов определенно чувствовал, что на Аньку тот мрачный следователь сразу вышел неспроста, а она, по бабьей своей глупости, не устоит перед жестким допросом и, вытирая лицо от соплей и слез, все в конце концов выложит про то, чем они занимались, и тогда получится, что во всем окажется виноватым именно он, Игорь. Короче говоря, охранник, видимо, решил «подпустить» самую малость правды, которая может выглядеть не как преступление, а как обычное нарушение служебного режима. Даже несерьезное по сути, кабы в это же время снаружи не случилось смертоубийства. Но то, что казалось тайной самому Свиридову, для Поремского никакой загадки не представляло. Самая элементарная, безобразная халатность, от которой происходят все отвратительные вещи на земле.
Пришла баба, с которой охранник прекрасно проводил свое внеслужебное время. Принесла поесть. Напарник, который не дежурил в эти минуты, удовлетворился «буфетной халявой», а Игорю понадобилось большего. Вот и получилось, что в одной руке — горячий, вкусный пирожок, а другая тем временем занималась изучением географии под юбкой у Аньки. Понятно, и где глаза были. Какое уж тут внимание к экранам?
Звал ли он ее к себе? Нет, оказывается, сама прибежала. Захотела, видать, чтоб любовничек помял ее немного, чем он с удовольствием и занялся, наплевав на свои служебные обязанности.
Между прочим, напарник тоже показал, что приход буфетчицы был и для него неожиданностью. Обычно Игорь сообщал ему, что, мол, сейчас Анька заявится, и он маленько с ней… того… Кто ж станет возражать, когда работа скучная, даже по-своему выматывающая? Держать внимание в постоянном напряжении непросто. Оттого они и подменяют друг друга. А тут как раз отдыхал он, Борис Добров, так что с него и взятки гладки. Даже сам начальник службы безопасности, уж на что суровый служака, и тот к Борису никаких претензий не предъявил. Каждый должен лично отвечать за свои проступки. Игорь попался, вот и неси наказание.
А что с ним собирались сделать? Да уволить к чертовой матери, когда следствие потеряет к нему интерес. Ну а в то, что Игорь мог быть замешан как-то в покушении, в службе охраны никто не верил. Всем известно, что парень он хоть и недалекий, но честный. И убить своего шефа не способен ни за какие бабки.
Но вот Анька? Про нее так твердо сказать нельзя. Может, у нее и была какая цель. Или у того, кто ее подговорил отвлечь Свиридова от экранов хотя бы на минутку.
Однако на что рассчитывали убийцы? Что запись ничего не покажет? Глупо. Машина шефа стоит обычно как раз под камерой, наблюдай не наблюдай, это всем известно. Значит, маскировка здесь ни при чем. Надо было просто поставить заряд, но сделать это так, чтоб никто не обратил внимания. А за все дальнейшее убийцы, вероятно, уже не беспокоились.
Такой вывод сделал для себя Поремский. И следующее происшествие, где были убиты, причем высокопрофессионально, оба возможных свидетеля, особенно Терехова, которая так ведь и не дала правдивых показаний, указало на то, что и убийцы поняли: они все же совершили ошибку, засветившись на видеопленке. Другого мнения по данному поводу и быть не могло.
И еще у него все время вертелась в голове мысль, мельком высказанная Турецким. Причем так, что сказать-то сказал, но и сам не обратил на сказанное внимания. Или это так могло только показаться, поскольку Александр Борисович никаких, даже мелких, своих соображений, выданных на бегу, не забывал. Но вот больше речи на эту тему у них не заходило. Может, и забыл. Суть же состояла в том, что очередь теперь за последним из этой всесильной когда-то троицы. Стало быть, за Коротковым, который, по слухам, сидел теперь на своей даче — или как он называл этот собственный замок, выстроенный в районе поселка Успенское, что на Рублевском шоссе? — и, по мнению одних, писал мемуары, а по соображениям других, напротив, активно готовился к очередным думским выборам и с этой целью разъезжал по ближайшим к Подмосковью областям, обещая всем будущим своим избирателям навести наконец желанный порядок. Не вышло, мол, в стране, так хоть постараемся в одном, отдельно взятом регионе.
Но при всей его возможной занятости, а также с учетом его возраста — все-таки совсем близко уже к семидесяти годам подошел, демонстрируя при этом свою кипучую энергию, — он один теперь знал, кому они втроем в свое время могли перебежать дорогу. Ведь если взять за основу соображение о том, что убийцей мог быть профи высокого класса, то и искать его следовало в первую очередь именно в спецслужбах.
Опять же, с другой стороны, и профи этот никак не был одиночкой, стремившимся за что-то наказать своих недругов, коими являлись — ни много ни мало — трое высших руководителей госбезопасности. Этот человек в сером плаще, видно, был уверен в своей неуязвимости, потому и действовал, можно сказать, без всякого стеснения. А его плащ да бейсболку, включая даже и хромоту, серьезной маскировкой назвать было нельзя. Возможно, он и сам это понял, когда устранил двоих вероятных свидетелей. Как безжалостно выстрелил перед этим в жену Порубова, если та действительно его узнала. А этот факт, между прочим, говорил еще и о том, что убийцу можно разыскать в прошлом той же Анастасии Копыловой. Уж, во всяком случае, Николай Алексеевич, всемогущий еще относительно недавно начальник Службы безопасности президента страны, вполне мог знать, откуда растут ноги.
И Поремский поспешил воспользоваться подсказкой Турецкого, чтобы встретиться с Коротковым.
Это оказалось не так просто. В администрации нового президента адрес и телефоны Короткова были, разумеется, известны, но никто, даже на уровне заместителей главы, «не располагал» такими сведениями. То же самое ему с иронической вежливостью ответили и в ФСБ. Оставался последний шанс — позвонить Меркулову, уж для его-то окружения этот вопрос секрета не представлял.
Константин Дмитриевич выслушал Владимира, спросил, чем вызвано его желание встретиться с Коротковым, и попросил перезвонить ему через пятнадцать минут. И когда он перезвонил, спокойно продиктовал Владимиру городской и дачный телефоны отставного генерала.
Владимир немедленно позвонил на дачу, в Успенское, и Николай Алексеевич сам взял трубку.
Долго представляться не пришлось, Поремскому показалось, что генерал уже был в курсе его визита и даже обрадовался звонку. Слабым голосом больного человека, простуженного, во всяком случае, он выразил согласие встретиться для разговора с господином следователем Генеральной прокуратуры и, больше того, надеялся, что встреча состоится в самые ближайшие часы, ему есть что сказать следствию по поводу гибели бывших своих коллег-сослуживцев. И он очень надеется, что уважаемый Владимир Дмитриевич — вот даже как! — примет во внимание его болезненное состояние и не задержится со своим визитом к нему в Успенское.
Потом Коротков продиктовал свой адрес по-прежнему слабым голосом, но очень точно «нарисовал», как к нему ехать, и попросил передать его привет и добрые пожелания Константину Дмитриевичу Меркулову.
Последнее было несколько неожиданно для Поремского, но он вдруг понял, зачем Меркулов расспрашивал его, прежде чем дать номера телефонов. А те пятнадцать минут, что Владимир ждал, потребовались ему самому, чтобы договориться с генералом и представить своего старшего следователя. Вот почему Коротков и назвал его по имени-отчеству, хотя Владимир помнил, что представился только по фамилии…
«Дача», как ее действительно называл Коротков, была выстроена в чудовищном стиле первых «новых русских», неожиданно ощутивших безграничную власть своих неправедных денег. Тут все было — и прибалтийская черепица, и испанские башенки, и старинные российские шатровые крыши, и опоясывающая нелепое здание из красного кирпича стеклянная галерея, и даже эркеры в ней. То есть полный сумбур, претендующий на богатую величественность хозяина-нувориша.
«Да, — подумал, подъезжая к высокой и тоже кирпичной ограде, Владимир, — „высоким“ вкусом тут и близко не пахнет. Интересно, а как же он здесь сочиняет мемуары? Сам пишет или кто-то за него пашет? Наверняка холуи работают… Раньше они, эти люди, назывались литзаписчиками, хоть честно писали в выходных данных — „литературная запись такого-то“. То есть титульные авторы как бы не претендовали тем самым на высокое звание писателя. Но теперь, когда все вопросы решают только деньги, а боязнь, что тебя засмеют как самозванца, тоже в этой связи отпала, этих „писателей“ объявилась тьма-тьмущая — тут тебе и молодые банкиры, и генералы в отставке, и беглые „бизнесмены“. Спасу нет от „инженеров человеческих душ“, имеющих, оказывается, опыт, которым они, так уж и быть, согласны поделиться с нынешним „массовым“ читателем…
И ведь вот подумал с изрядной долею сарказма, а едва вошел в дом, двери которого перед ним распахнул крепкий «молодец», как сразу окунулся в атмосферу «высокого творчества».
Сам генерал, в теплой домашней куртке, полотняных брюках, напоминавших прежнюю китайскую «дружбу», и тапочках без задников, сидел, развалившись, в глубоком кресле посреди холла. А на небольшом столике перед ним стоял включенный диктофон, который, вероятно, записывал его яркие сентенции. Напротив столика, на низенькой табуретке, сидел невзрачный человечек с ярко выраженной семитской внешностью и с блокнотом в руках, который и слушал, и записывал вечные, надо полагать, мысли.
Поремскому захотелось рассмеяться. То, что он уже прежде слышал о Короткове, указывало на то, что этот человек — просто редкий антисемит, и вот — на тебе! Словно насмешка над здравым смыслом генерала госбезопасности.
Увидев вошедшего, Коротков одной рукой махнул ему приветственно и одновременно приглашая к себе, в соседнее кресло. А другой рукой он милостивым жестом — иначе просто не скажешь — отпустил своего «литературного помощника». Точнее, махнул, как на надоевшую муху, и тот, выключив диктофон, забрал его, послушно поднялся с табуретки и бочком, бочком вышел за дверь, даже толком не поздоровавшись с Поремским, лишь кивнув как-то робко. Видать, всех их тут держит властный генерал в своих ежовых рукавицах.
По-прежнему не вставая, Коротков протянул вялую руку подошедшему Поремскому и счел нужным все-таки извиниться за свое бессилие. Устал, совсем чертова простуда замучила. Горло его было окутано вязаным шарфом. Он и говорил поэтому сипло. Но с ходу предложил выпить чего-нибудь «горяченького». Поремский вежливо отказался, сославшись на то, что сегодня за рулем. Коротков разочарованно развел руками.
— Я, между прочим, — негромко сказал он, слегка нагнувшись в сторону Владимира, — уже собирался и сам навестить вашу контору. Последние события, скажу вам откровенно, совершенно выбили меня из колеи. Вон, — он кивнул в сторону двери, куда ушел его помощник, — даже самым дорогим сердцу делом не могу с полной отдачей заниматься.
— Вы имеете в виду?.. — Поремский сделал паузу, чтобы дать высказаться хозяину.
— Ну, конечно, литературным трудом… — Он печально вздохнул и сложил обе вялые руки на груди. — Никаких сил нет! — с неожиданной энергией воскликнул он.
— Вы, надо понимать, догадываетесь, чьих это рук дело? — осторожно спросил Поремский.
— Я не могу сказать, кто конкретно, но чувствую, что они, — он устремил к потолку указательный палец, — и ко мне уже подбираются.
— Но, может быть, с вашей помощью мы сумеем вычислить, кто эти «они», чтобы остановить их, пока, извините, не поздно?
И вдруг он увидел, что в глазах генерала мелькнул какой-то прямо-таки маниакальный страх. Он оглянулся раз, другой, затем внимательно и опасливо посмотрел на Поремского, словно что-то проверяя, и наконец уронил:
— Если б я был уверен!.. Их десятки, сотни!
— Не может быть! — обеспокоенно воскликнул Поремский, подлаживаясь под интонацию Короткова. — Ну сами представьте. Откуда их столько? И чтоб все ненавидели вас? Да никогда не поверю! Вы же были, насколько я помню, вторым лицом в государстве! Вас все знали, уважали, слушались…
— Был, — горько заметил Коротков, — действительно был… А теперь всякий осел с копытом на этого… на мертвого льва.
— Ну это у вас наверняка от простуды, Николай Алексеевич, — как бы облегченно рассмеялся Поремский. — И никакой вы вовсе не покойник! Вон, вижу, мемуарами занимались. И как идет работа, если не секрет?
— Пытаюсь…
— Так вот по поводу ваших коллег. Мы не исключаем, что с ними могла расправиться какая-нибудь экстремистская организация, которой вы, в свое время, отрубили руки. Но, видно, не до конца. Я неправ?
— Какие, к черту, руки? — недовольно «проскрипел» генерал. — Это ж был самый разгул демократии! Попробуй кого только тронь, сразу припомнят тебе все, что было и не было!
— А может быть, еще раньше? До, так сказать, разгула?
— Да вот все думаю… Тут ведь как бывало? Вот послушайте… И Афган, и Чечня… Ну Чечня, конечно, в большей степени — они породили массу недовольных, точнее, обиженных, включая и работников спецслужб. Участие в рискованных операциях, выполнение особых заданий, то, другое — оно требовало их полной самоотдачи. Самопожертвования! А что им обещали взамен? Благодарность Родины, почет, пенсии и всякое прочее, чего они разом лишились, когда менялись и власти, и командование. За какие коврижки им теперь любить Родину, обманувшую их, поставившую на грань нищеты, выбросившую неугодных теперь своих защитников за борт нормальной жизни? Понимаешь ситуацию? — уже машинально, видно, перешел генерал на «ты». — Так на кого в конечном счете должна выплеснуться их ненависть, а? А на того, кто обещал, но своих обещаний не исполнил.
— Но сами-то замки себе успели понастроить, так, что ли? — уже с легкой иронией подначил Поремский. — А те всё по сараям ютятся…
— Да какие, на хрен, замки?! — почти взорвался Коротков. — Или мне он, что ль, нужен? В нем я и комнат-то не считал. Жена боится здесь вообще оставаться одна. Детям — плевать на батькины старания, им квартира на Кутузовском дороже.
— А много здесь комнат?
— Здесь-то? А черт его знает, я ж говорю, не считал.
— Вот и подарили бы… детскому дому, глядишь, и ваши оппоненты правильно оценили бы, как?
— А чего, мысль нехилая. Вот как в депутаты прорвусь, как ближе к выборам дело подойдет, так и предприму такой пиаровский ход. Молодец, что подсказал. — Он подумал и опустил голову. — Но надо еще, чтобы выбрали. Я вот отойду малость да снова отправлюсь туда, где нашего брата еще помнят и ценят заслуги.
— Куда, не секрет?
— А вот это — секрет. Но могу сказать, что с губернатором и его окружением мы уже сумели договориться. Вот теперь книгу гоню, чтобы поспеть к кампании.
— А сколько вам лет, Николай Алексеевич? Если это тоже не предвыборная тайна.
— Да что я, баба, что ли, чтоб свой возраст скрывать? Я еще молодой, могу пока. Шестьдесят восемь. Помнится, Леонид Ильич, светлая ему память, как-то говорил, что семь десятков — это самый что ни на есть расцвет для настоящего мужчины.
— Оно, может, и так, но вас-то что все-таки волнует? На кого грешите? Я имею в виду покушения на ваших бывших коллег.
— Было, понимаешь, у нас Оперативно-поисковое управление. А при нем в свое время создали специальную команду для особых поручений, руководил которой генерал Юрка Карасев. К сожалению, его уже нет с нами, приказал долго жить еще два года назад, в машине разбился. Толковый, скажу, был мужик, но… Как бы это? Со своим, как говорится, видением вопроса. Нелегкий характер, за что его даже и свои недолюбливали… Помнишь небось про Кедрова? Ну телевизионщика, которого застрелили в подъезде? Громкий был случай… Так вот, я много позже узнал, когда уже не у дел оказался, что вся та история имела непосредственное отношение к нему. Точнее, к его сотрудникам. А кто ими руководил на самом верху? Ответ как хрен на блюдечке! Ромка Воронов да его заместитель, он же начальник УФСБ Витька Порубов. И где они сейчас? Сечешь, Владимир Дмитрич? Вот то-то! А кто, скажут, от самого, то есть от президента, команду давал? Так Коротков же! Вот тебе и решение загадки.
— Значит, вы считаете, что Воронов с Порубовым стали жертвами мстителей за убитого журналиста Кедрова?
— Да ты чего? — удивился Коротков. — Какие там, на хрен, мстители? Они же сплошняком продажные шкуры! Каждый сам за себя, нет, такие ни на что не способны. А вот те, кто конкретно проводил операцию, скажем, и остался на бобах, вот те могли вполне и обозлиться. Да и разве с одним Кедровым были проблемы? А сколько других разборок произошло?! Не имею права говорить, поскольку сроки давности, что называется, не вышли, вот так, мил друг.
— Но в том, что вы следующий, вы сами-то уверены?
— А если б не был уверен, — невесело сказал Коротков, — нешто я дал бы согласие немедленно встретиться с тобой? Я так Меркулову твоему и сказал. Мол, вы меня опередили, уважаемый, я уж и сам собирался пожаловать к вам с просьбой…
— А что за просьба?
— Так ведь ты сам видишь, дом большой, комнат несчитано, а в каждую по два охранника не поставишь. Денег никаких не хватит.
— Зачем же по два, можно и по одному.
— Не, никак нельзя, вон, говорят, у Ромки в охране по двое сидели, на подмене, а все не уследили.
— А откуда узнали? — чуть улыбнулся Поремский.
— Так какие от меня секреты? И не такое видал…
— А вот у меня к вам вопрос, возможно, вы не в курсе, но мне почему-то думается, что вам что-то известно по этому поводу…
— Да ты не темни, выкладывай.
— Говорят, ваши кадры куются в академии ФСБ? Взглянуть бы одним глазком кое на какие документы.
— Э-э, парень, тут я тебе не помощник, да и вряд ли найдешь такого, кто захотел бы собственной головой рискнуть. Нет, не советую.
— Ну что ж, тогда вернемся к просьбе. Чего бы вы хотели?
— Так я уж изложил. Охрана мне нужна, но серьезная. А Константин Дмитрич предложил мне на тайную квартиру МВД временно перебраться. Вот и размышляю пока.
— Я согласен с Меркуловым, там охрану обеспечить будет нетрудно. И толковую. Но вот что нам делать с этим вашим спецуправлением, просто ума не приложу. Если их не остановить, они могут еще много бед натворить.
— Эти могут, — печально согласился Коротков. — А знаешь, я, пожалуй, мог бы вспомнить… Или отыскать координаты одного из них. Был там старшим, в той команде, некто Максим Самощенко, полковник. Сами вы его не найдете, поскольку фамилия, как ты понимаешь, вымышленная. А вот я попробую. И когда вы могли бы мне это… обеспечить? Невозможно ведь жить, как на вулкане!
— Сегодня же постараемся решить этот вопрос. До вечера терпит?
— Думаю, да. Значит, баш на баш? — Генерал неожиданно усмехнулся, и с него вмиг слетела вся эта шелуха испуга.
— Как договорились, мы вам — безопасность, вы нам — вашего Макса.
Поремский поднялся, пожал генералу руку, а тут же вошедший по невидимому сигналу охранник открыл перед ним выходную дверь, чтобы проводить к автомобилю.
3
Своими наблюдениями Поремский поделился с Турецким. Тот, сидя у себя в кабинете, читал протоколы допросов, принесенных Небылицыным и Канаенковым. Молодцы, нашли-таки концы! А к этому хромому мужику в сером плаще Александр Борисович относился уже с некоторым уважением. Вон в скольких местах засветился, а чуть что — выходит, с легкостью убирает возможных свидетелей. И, что особо интересно, в бессребреника рядится. Если это он «уделал» Смирнова с Тереховой, то почему доллары не забрал?
Ведь, по логике, что получается? Если он, этот Серый, назовем его пока так, задействовал в операции с Вороновым буфетчицу из банка, а та, судя по рассказам ее квартирных соседей, не то что строгими, а вообще моральными принципами, как таковыми, не отличалась, то вполне вероятно, те три тысячи долларов и были платой за ее участие в деле. Ты отвлеки охранника, а за это получишь хорошие бабки.
Далее, «заработанные» деньги она, видно, хранила в шкафу, среди нижнего белья, которое оказалось все переворошено, чего у нормальной хозяйки быть не может. Значит, Серый мог предложить следствию такую картинку.
Свиридов обо всем догадался, явился к своей даме, воспользовался ее услугами, а потом потребовал, чтобы та поделилась с ним своим «гонораром». Но та отказалась и тогда была убита. После этого Свиридов деньги все-таки нашел, но тут его охватило раскаяние. И он в порыве отчаяния, забыв про деньги, зажатые в кулаке, покончил с собой, отодвинув глушитель ото лба на максимально возможное расстояние.
Чушь это, а не картинка. Но Серый, вероятно, вынужден был действовать быстро и отчасти спонтанно и потому не продумал все до конца. Отсюда и откровенный ляп с пистолетом.
И Поремский немедленно согласился с выкладками Турецкого, ибо именно это и подтверждали наблюдения старика-пенсионера. А его описания совпадали даже в деталях — та же хромота на левую ногу — с теми, которые уже имело следствие по делу Порубова.
Владимир рассказал Александру Борисовичу о своей попытке «раскачать» Короткова на академию ФСБ, добавил и про неожиданную реакцию бывшего генерала. Турецкий выслушал, усмехнулся и заметил, что здесь все правильно, однако выход имеется. И обещал провентилировать этот вопрос уже до завтра. Как он собирался это сделать, Поремский, естественно, не догадывался, но тоже знал, что у Александра Борисовича, как и у Меркулова, имеются свои — закрытые — источники информации. Спрашивать бесполезно, но результаты бывают исчерпывающими.
На том они и закончили этот день. Поремский отправился отдыхать, полагая, что Александр Борисович станет немедленно советоваться, как он обычно это делает, с Грязновым. Но на тонкий намек Турецкий недовольно сказал, что Вячеслав выбыл в какую-то служебную командировку. Костя, возможно, и знает, но ничего не говорит. А от Славки вообще ничего нельзя было добиться. Так что действовать придется на свой страх и риск. И они расстались.
Турецкий продолжал сидеть в своем кабинете, изредка поглядывая на часы и перебирая не самые срочные в данный момент бумаги, поступавшие от генерального прокурора. А когда часы на стене пробили восемь, достал свой «секретный» мобильный телефон и набрал вызов.
— Привет общему другу, — сказал он.
— А, привет, привет! Какие проблемы?
— Есть академия ФСБ, — сказал Турецкий и замолчал.
— Знаю, — после паузы ответил «общий друг». — Что конкретно?
— Интересует некая Анастасия Андреевна Копылова. И ее сокурсники. Особенно один, которого могли звать Рэмом.
— Я подумаю. Горячий привет.
На этом разговор и закончился. Удовлетворенный Александр Борисович решил попытать удачи и со своей стороны. Он позвонил Татьяне Андреевне Васильевой и спросил у нее, не будет ли поздно, если он в течение часа подъедет к ней и ее мужу на квартиру, чтобы задать несколько вопросов о прошлом ее сестры? Оказалось, не поздно.
Александр Борисович сел в свою машину, по дороге заехал в «Детский мир», выбрал для Настеньки смешного рыжего тигренка, размером с нее самое, бросил на заднее сиденье и отправился в сторону Таганки, чтобы потом выехать на Симоновский Вал, а уж от него к Восточной улице, где проживала семья младшей сестры Анастасии Копыловой, так и не успевшей стать Порубовой.
Уже темнело, но острый взгляд Турецкого постоянно скользил по зеркальцу заднего обзора. И в какой-то момент Александр Борисович мог бы поклясться, что видит позади себя уже не привычную с некоторых пор «мазду», а песочного цвета «Жигули» с затемненным лобовым стеклом. На минуту вспыхнула, словно уколола, мысль: а не собираются ли уж эти парни в сером провернуть и с ним ту же операцию, что с генералом Вороновым? Или это просто так они действуют ему на нервы? Но зачем? Смысл-то этих действий каков?
Оно в принципе очень даже ничего выглядит — прозвучавшее признание генерала Короткова насчет обиженных Родиной и собственным начальством спецназовцев, о которых сегодня рассказывал Володька Поремский. Вполне в стиле времени. Да вот только он, Турецкий, ни к каким обещаниям отношения не имеет, чего им от него-то надо? Или они вконец уже озверели? И теперь, чувствуя, что у них повсюду проходит засветка, сами стали «нэрвничать»?
Турецкий вспомнил старую байку своего приятеля о том, как тот ездил в Грузию. И там, в Тбилиси, в маленьком духане, встретил дядю Гиви, которого знал по прошлым своим приездам, он «держал» этот духан уже полвека. Всегда вкусно кормил и поил, а в тот раз подал не шашлык, а, как выразился приятель, «болты в тавоте», и вместо молодого вина, «маджарки» — чистый уксус. Но на вопрос, что произошло, разве при демократах плохо жить стали, дядя Гиви сердито ответил, что живут пока, слава богу, как жили, зато «нэрвничают» много…
Вот и эти «орлы», похоже, занервничали. Значит, придется быть вдвойне внимательным, сказал себе Турецкий и перестал следить за преследователями. Так недолго и самому врезаться в столб либо нырнуть с моста в Москву-реку…
Зачем ехал Турецкий в семью Васильевых? Ну, во-первых, следовало вернуть фотографию Насти, которую он взял на время, чтобы по ней могли бы определить курс, на котором училась она со своим приятелем Рэмом. Ну а затем выйти, таким образом, и на самого Рэма.
Таня наверняка знала гораздо больше об этом человеке, в которого была тайно влюблена, но не говорила, боясь оклеветать честного человека. Это ее убеждение был прямой смысл развеять. Он уже выступил в роли не только «ревнивого страдальца», но и заказного убийцы.
Встретили Турецкого сдержанно и даже, как ему показалось, несколько настороженно. Видно, боялись, что от него должны прийти очередные неприятные вести. Петр Семенович, а попросту Петя, сидел нахохлившись и ревниво наблюдал больше не за гостем, а за своей супругой, которая смущенно поглядывала на Александра Борисовича и прятала глаза, будто между ними было что-то интимное. Словом, чушь какая-то. Вопрос в другом — как ее развеять?
И Турецкий понял, что в таких условиях ничего не добьется. Заводить сейчас, в присутствии мужа, разговор о человеке, в которого была определенно влюблена младшая Копылова, оказалось в высшей степени неосмотрительно. И Александр Борисович решил свернуть свой приход. Он кратко передал родным, что у Насти наметилось явное улучшение. По словам ее лечащих врачей, она постепенно приходит в себя, открывает глаза и узнает подходящих к ней людей в белых халатах. Но еще ничего не говорит, и с ней регулярно занимается логопед. А он, в свою очередь, обещает, что пациентка может заговорить где-нибудь в течение ближайших двух недель, поскольку звуки уже пытается произносить. Так что тут каждый день может принести успех.
Затем он вернул фотографию Насти, которую уже пересняли и сделали несколько рабочих копий. И только после этого решился заговорить о наиболее интересующем его предмете. А чтобы не вносить разлада в молодую семью, постарался обставить свой рассказ некоторыми деталями из последних уголовных дел, возбужденных Генеральной прокуратурой.
Не называя имени Рэма, а используя некую «фигуру умолчания», которая была замешана в трех крупных преступлениях за последнее время, Турецкий небрежным тоном рассказал, что предполагаемый убийца мужа Насти уже засветился в двух очередных делах. Он непосредственно участвовал в убийстве известного банкира, в прошлом — директора ФСБ Воронова, о котором уже все наверняка знают из телевизионных передач, а затем еще в двух убийствах свидетелей, которые могли бы опознать киллера на месте преступления. То есть теперь речь идет уже не о какой-то случайности, о странной ревности, что ли, жертвой которой стала жена Порубова, а о серийном и чрезвычайно опасном уголовном преступнике, заказном убийце. И поиск его осложняется еще и тем, что следствию на данный момент совершенно неизвестно имя заказчика, от лица которого и действовал этот высокопрофессиональный стрелок и подрывник.
В общем, Александр Борисович постарался маленько нагнать страху на эту беспечную Татьяну, которая считала свою юношескую любовь темой, запретной для других, и потому тоже совершала ошибку. Но тут же он подумал, что ее откровения могли бы стать чрезвычайно опасными и для нее так же, как для любой другой невольной свидетельницы, опознавшей преступника. Тем более что за автомобилем Турецкого, как он знал, велось постоянное наблюдение. Значит, киллер либо его подручные и тут могли узнать, куда и к кому ехал следователь. А затем произвести «зачистку местности», как это уже сделали в квартире в Марьиной Роще.
И Турецкий подумал, что зря поторопился и не попытался уйти от преследователя. Несколько оправдывало лишь то, что против него действовали, как уже сказано, настоящие профессионалы, и вели они наблюдение, скорее всего, не с одной, а с двух или нескольких машин. А все их засечь было бы физически невозможно. Тем не менее затягивать визит не следовало. Приехал, отдал, сказал два слова, уехал — в крайнем случае, такое оправдание для Татьяны сгодится. Ну еще в качестве оправдания, если таковое потребуется, она сможет сказать, что Турецкий интересовался однокурсниками Анастасии, но, поскольку она никого из них в лицо не знала, он и перестал расспрашивать. Такое вот алиби.
Александр Борисович был где-то внутренне уверен, что этот Рэм должен обязательно появиться в доме Татьяны. Ухаживая за Анастасией, он же наверняка знал, что ее младшая сестра была влюблена в него. Значит, он мог бы, во-первых, оправдаться перед ней в том, что не виноват в совершенных им преступлениях, а во-вторых, попытаться узнать, зачем приезжал следователь, и тем самым выяснить для себя, насколько близко от него опасность разоблачения.
Вариант засады здесь не проходил. Петя целый день на работе, Таня одна дома. Оставалось надеяться, что Рэм — не живодер, дуреющий от запаха крови, а строгий исполнитель чужих приказов. И его стрельба в Настю была вызвана, скорее, спонтанным движением защититься самому от опасности. Ведь она же кинулась к нему, громко называя по имени, что даже девочка поняла, хотя имя Рэм отнесла к щенку, с которым только что играла в гостях у тети. И он же не убил Настю, он ее обездвижил. Ранения-то, как констатировали врачи, не смертельные, а беспамятство жертвы вызвано, возможно, шоком — и болевым, и моральным тоже. То есть, сукин сын, и тут поступил профессионально. И это был, опять же, не промах, на что указывало мастерское владение пистолетом — две пули точно в середину лба каждого свидетеля о чем-то говорили…
В общем, никакого душевного расположения Турецкий к нему не испытывал, но хотел надеяться, что тот не станет добавлять бессмысленные жертвы. Тут впору о себе подумать. И он вспомнил, что надо будет обязательно проверить днище своего «пежо», как бы продолжая игру в салочки — ты догоняешь, а я удираю. Безобидная такая игра.
Проводить его в коридор вышла Таня, передав маленького Витюшку, который никак не хотел засыпать, на руки мужу и, таким образом, оставив его в комнате. У дверей, щелкая запорами, тихо проговорила:
— Я вспомнила. Собинов у него фамилия. Как у певца известного. Только я вам этого не говорила, ладно?
— И ты не знаешь, где он живет? — тоном заговорщика откликнулся и Турецкий.
Она отрицательно замотала головой и слегка покраснела. Турецкому оставалось только поверить ей.
И тут у него запиликал «секретный» телефон. Приложив палец к губам, Александр Борисович достал трубку и услышал знакомый голос человека, с которым разговаривал не далее двух-трех часов назад.
— Ты где сейчас? — спросил Генрих.
Глядя в глаза Тане, Турецкий ответил негромко:
— В районе «Автозаводской».
— Недалеко… Ну так подскочишь? Или уже нет настроения?
— Уже еду. Только проверюсь. — Турецкий закрыл и спрятал трубку и сказал Тане нарочито спокойным голосом: — Это как раз по Собинову. — И увидел, как у нее сперва расширились глаза, а потом разочарованно вытянулось лицо.
Ну да, она-то думала, что сделала для него важное открытие, совершила чуть ли не героический подвиг, переборов себя, а оно оказалось не бог весть чем. Действительно разочаруешься…
Так-то оно и лучше, подумал Турецкий и, нагнувшись к ее руке, поцеловал кончики пальцев, отчего Татьяна уже вовсе вспыхнула, словно маков цвет — правильно подметили классики.
4
Привычно проверился — это так сказано, а на самом деле ощупал все днище по периметру борта машины и, естественно, обнаружил очередной «маячок». Его Турецкий, прицелившись, запустил в макушку высокого тополя, росшего посреди двора, а так как в районе этого дерева никого из населения не было, то и Александр Борисович ничем не рисковал — куда упадет, туда и упадет.
Но теперь обстоятельства менялись, и «хвост» Турецкому был противопоказан. А освобожденный от «маячка», он был неуловим для преследователей, особенно по ночной Москве, в отдельных районах которой Александр Борисович ориентировался, как в собственной квартире, то есть даже с закрытыми глазами.
Он все подумывал обратиться за помощью в агентство «Глория», к своим друзьям, которые наверняка мгновенно бы взяли преследователя в клещи. Но толку от такой операции Турецкий не видел. Он уже заметил, что, например, у песочного «жигуленка» номера каждый раз были разные, наверняка то же самое делали и с «маздой», у которой если что и не менялось, так только ее синий цвет. Поэтому для ловли и изобличения преследователей — в чем и как? — он тратить время не собирался, надеясь на свои способности.
Совершив на всякий случай несколько замысловатых пируэтов в районе «Нагорной», он выбрался к «Чертановской», где и оставил машину на площади, возле павильона станции метро, а сам прошел насквозь через большой универсальный магазин и был таков.
Генрих на этот раз выглядел усталым. Сказал только:
— Дела, дела…
Потом положил перед Турецким, который уже устроился привычно за журнальным столиком, тонкий файл с несколькими листками компьютерной распечатки. И пока он что-то делал на кухне, видимо, если судить по запаху, заваривал свежий кофе, Александр прочитал текст.
На одной страничке были данные Анастасии Андреевны Копыловой — выписки из ее личного дела, которое так и не пригодилось «системе», оценки ее знания по изучению предметов на четырех курсах спецфакультета академии ФСБ — в основном хорошие, а в знании языков — английского, французского и шведского — отличные.
«Так вот кем тебя готовили», — подумал Турецкий.
А не стала она рядовым работником нашего посольства лишь по счастливой случайности — вышла замуж за генерала ФСБ, который и избавил ее от необходимости трудиться в «системе». Видимо, сказал что надо и где надо, и успешную студентку отчислили в связи… Здесь намечалась неясность, ибо «связей» могло быть тогда сколько угодно, а замужество не является важной причиной. Если это не «серьезное» замужество.
На второй страничке был напечатан недлинный список фамилий. И среди них Турецкий с удовольствием прочитал фамилии Копыловой, а ниже — Собинова. Рэма Викторовича Собинова, однофамильца, как заметила Таня, известного певца.
А на третьей — краткая справка на Рэма Собинова, поскольку Рэм в списке был только один и носил подлинную, а не вымышленную фамилию Собинов. После окончания академии Собинов, владевший в совершенстве японским языком, четыре года служил на Дальнем Востоке, «курируя» Сахалин, Курилы и Камчатку. Во время одной из операций получил тяжелое ранение в левую ногу, но после выхода из госпиталя выразил желание «остаться в строю» и был переведен в Москву, в спецподразделение по особым поручениям при Оперативно-поисковом управлении ФСБ. После того как спецподразделение было распущено, входил в число сотрудников Региональной общественной организации содействия социальной защите ветеранов и военнослужащих специальных и разведывательных подразделений ФСБ. Но в конце 2004 года в организации возник раскол, и группа офицеров, среди которых оказался и Р. В. Собинов, покинула ее. Настоящее место его нахождения неизвестно.
На последней страничке была только одна фотография. Здесь Собинов представал в том облике, когда учился в академии, то есть молодым и, как заметила Таня, светловолосым, кудрявым человеком. Вряд ли он сейчас остался таким же. Во-первых, прошло уже более десятка лет, а за эти годы могло многое измениться во внешности, хотя, конечно, главные-то параметры остались прежними. У него же ранение не лица было, а левой ноги.
И вот тоже странное дело. На фотороботе у Собинова сам по себе как бы напрашивался длинный и острый, словно у Буратино, нос, это отметили все, кто видели фоторобот. А на фотографии было видно, что нос нормальный, даже мелковатый для крупного лица. Может, там тень какая-то или применен способ маскировки?
Немного, но и немало, с другой стороны. Значит, пусть и расколотая, но еще существует эта региональная организация ветеранов спецслужб, и в ней могут помнить того же Собинова. А тот, в свою очередь, мог не терять связей с кем-то из прежних товарищей. Что ж, это — хорошая подсказка.
Появился Генрих с подносом, на котором традиционно стояли чашечки для кофе, турка и графинчик с коньяком — под кофе весьма необходимая вещь. Особенно в конце дня.
— Ну ты, вижу, все уже посмотрел? К сожалению, отдать тебе не могу, из секретного досье, там и срок обозначен, но для сведения… Можешь записать себе, если потребуется, однако ссылки нежелательны.
— А фотик?
— Это забери, но без обозначения, лишь для информации.
— Здесь ее, к сожалению, немного, но и на том большое спасибо. А что это за региональная такая общественная организация, ты случайно не в курсе?
— Случайно в курсе, — улыбнулся Генрих. — Возникла еще в прошлом веке, можно так сказать. В девяносто шестом, после известных перевыборов, когда позиция прежнего президента оказалась довольно шаткой и ему оказали неожиданную помощь коммунисты, ты помнишь? Входили в команду все те сотрудники спецслужб, кого категорически не устраивало создавшееся в стране положение. А что конкретно, тоже не тайна. Тут тебе и бандиты, и олигархи, и продажное чиновничество, спешно набивавшее свои карманы. По известному провозглашенному принципу — бери власти столько, сколько можешь удержать в руках. Короче, там было множество своих причин, да ты и сам наверняка слышал и должен помнить об этом, не стану занимать твое время. А руководил общественной — подчеркиваю! — организацией бывший начальник штаба одного из спецподразделений — не стану уточнять какого, отставной полковник ФСБ Михаил Федорович Покровский. Это имя тебе ничего не говорит, да и многим другим тоже не скажет, поскольку деятельность того спецподразделения была и остается окутана строжайшей тайной. До сих пор. Но… для информации: подозревалось, что именно его сотрудниками было совершено убийство известного тебе тележурналиста Кедрова. Это произошло в девяносто пятом году, да? Вот примерно с тех пор оно и было как бы на слуху, то спецподразделение. Что у них позже произошло, я не знаю, но то, что Собинов твой покинул ряды сотрудников региональной организации, это факт. И не он один. И больше нигде засвечен не был. Вот разве что в последних твоих делах. Благодаря, кстати, вашим розыскам. И если был действительно он, то могу сказать тебе, Саша, ты имеешь дело с достойным и очень опасным противником. На том факультете, где он получил свое образование, учили всему. Подчеркиваю, всему. Понял?
— Особенно стрелять. Из кармана и — точно в лобешник, — усмехнулся Турецкий.
— Можешь смеяться сколько угодно, но это так. А также изготовлять и подкладывать мины. Но не только этому. То, о чем мы говорим, для них — семечки. Представляешь теперь, когда целую орду таких специалистов уволили из органов без, как говорится, выходного пособия? И подумай, на что они способны и что умеют? Это была огромная ошибка, — вздохнул Генрих.
— Но ведь наверняка и вопрос надо было как-то иначе решать, верно?
— Верно-то верно, но нельзя было так бездумно. Надо было найти им альтернативу.
— А поиском возможных альтернатив никто не желал заниматься, и еще… Короче, то, другое, понятно… — качнул головой Турецкий. — Ну а с этим Михал Федоровичем можно встретиться, как ты считаешь?
— Я думаю, да. Вот Грязнов твой из командировки вернется и попробуем организовать.
— Интересно, при чем тут Славка?
— А он как раз по такому же вопросу. Только я не уверен, что у него получится. Но… посмотрим. Во всяком случае, я вам, ребята, желаю удачи. Всерьез желаю. И сохранить при этом свои головы. Помнишь ведь Хемингуэя, которым мы зачитывались как сумасшедшие лет двадцать — тридцать тому назад?
— Все с ума сходили, до сих пор не пойму, почему.
— А он был, в отличие от нас, краток. И сказал, помнится: «Дверь в небытие может открыться внезапно, и если ты…» Я не уверен, что цитирую точно, но Хэм предлагал нам всем обдумать самим окончание его фразы.
— Я тоже помню, кажется, это из «Снегов Килиманджаро». «Она похожа на дуновение ветра, на плеск воды…» Это про смерть. Ты об этом хочешь сказать? Когда я читал, я не понимал смысла этих слов, если быть честным. Это уж позже пришло… Но ты намекаешь, чтоб я был осторожен и внимателен?
— Мы все тогда не понимали, но… почему-то верили. Может, авторитету… А что, разве я так сказал? — улыбнулся этот определенно достойный потомок Чингисхана.
Турецкий пожал плечами. Пожелание было — лучше не придумаешь…
Ну, расспрашивать Генриха по поводу странной командировки Грязнова он, естественно, не стал — есть все-таки границы доверительности. И раз «наш друг» сам не сказал, значит, и говорить об этом преждевременно.
Раздумывая о новом повороте событий, Турецкий прошел в полной темноте, почти на ощупь, по узкой тропинке вокруг большого пруда, выбрался переулками между последними пятиэтажками на Балаклавский проспект, а затем, обогнув универмаг, вышел к стоянке автомобилей на почти опустевшей в этот час площади перед метро.
Мертвенным желтым светом горели фонари, прохожих фактически уже не было, только из освещенного павильона метро выходили редкие пассажиры и углублялись в темноту ночи. «Спальный район» был тих и нем. Даже многочисленные магазинные рекламы были погашены.
Александр обнаружил на площади всего несколько машин, а ведь когда парковался, их было несравнимо больше. Ну да, уже ведь двенадцатый час ночи, все давно разъехались по домам.
Он сперва даже и не понял, что его вдруг насторожило. Нет, не то, что, еще ставя свой «пежо», Александр буквально втиснулся между двумя другими автомобилями. А теперь его машина как-то с очень уж откровенной унылостью стояла в одиночестве. Впрочем, он быстро понял причину «уныния» — все четыре колеса были безжалостно проколоты, и машина словно присела на ободья. Станешь тут унылым! Посреди ночи — и такой, понимаешь, конфуз!
Пришлось звонить и вызывать эвакуатора — «ангела», который прибыл не торопясь и долго качал головой, пока не затянул на тросах машину к себе на площадку. А сам Турецкий, отдав ключи и написав водителю, куда надо будет утром доставить «вылеченную» машину, отправился едва ли не последним поездом метро в сторону центра, до кольцевой линии — там поезда еще долго ходят.
По дороге пробовал, но у него ничего не выходило, грешить на «Собинова и Компанию», но, подумав, пришел к выводу, что это, скорее, была все-таки месть местных деятелей, один из которых наверняка с трудом влез в собственный «мерседес», почти вплотную к которому и был припаркован «пежо». Ну и крут народ нынче! Увидеть бы того сукиного сына да подержать его малость за подчеревок, как говорит Славка… Словом, сам виноват, Турецкий, не нарывайся на неприятности. Тем более что и милиции нигде поблизости не было — нету ее, когда она нужна.
И еще подумалось, что предупреждение Генриха, видимо, было небезосновательным, и дай бог, чтобы неприятность с колесами была самой крупной из всех иных возможных неприятностей.
5
Борис Семенович Шквальский — лысое медицинское светило — позвонил Турецкому, как и обещал, когда появятся признаки улучшения у больной Копыловой.
На всякий случай Вячеслав Иванович Грязнов распорядился поставить у палаты, где лежала под капельницей Настя, постоянный милицейский пост. И этот дежурный милиционер при оружии всякий раз уже одним своим видом напоминал профессору о той ответственности, которую Борис Семенович поневоле принял на себя.
Итак, он позвонил, и вскоре Турецкий появился возле палаты в институте имени Склифосовского. Шквальский вышел к нему, вскинув очки на крутой лоб, и заявил, что сейчас появится логопед Сельцова, которая вместе с лечащим врачом Монаховой проведет очередной сеанс с больной. А Турецкий может поприсутствовать, но только с условием — не задавать Копыловой никаких вопросов, не волновать ее и вообще вести себя как можно незаметней. Больная еще не вышла полностью из своего «потерянного» состояния, и каждый новый возбудитель может только ухудшить ее состояние.
Александр Борисович пообещал полностью соответствовать. Но попросил в свою очередь найти возможность задать больной вопрос: кто в нее стрелял? Это невероятно важно, ибо от этих ее показаний зависит весь дальнейший ход расследования. Пусть хоть первые буквы назовет. И он объяснил, в чем дело.
Впрочем, сам Турецкий практически твердо мог утверждать, что прозвучит — если прозвучит — фамилия Собинова. Все уже на нем одном теперь сходилось. Однако показания потерпевшей, полученные в присутствии посторонних лиц, которых можно условно назвать даже понятыми, даст возможность предъявить подозреваемому после его задержания достаточно твердые обвинения. А в том, что такой момент наступит, Турецкий уже не сомневался.
Исхудалое лицо Анастасии Андреевны Копыловой было, по образному выражению профессора Шквальского, именно потерянным, то есть никаким. Втянутые безжизненные серые щеки, матовый, неестественного цвета лоб… Но когда она медленно открыла глаза, лицо словно озарилось голубым сиянием. И ожило, стало каким-то просветленным.
Турецкий стоял в стороне, и больная не могла его видеть, для этого ей надо было повернуть голову, а она лежала неподвижно, вытянув руки вдоль тела, и из одной торчал шприц капельницы, висевшей над ее головой.
Он не слушал, что говорила Насте миловидная молодая женщина, логопед Сельцова, над спиной которой согнулась, внимательно наблюдая за больной, доктор Монахова. Эта Надежда Петровна постоянно держала Турецкого в курсе состояния больной.
Профессор Шквальский уселся с другой стороны кровати и тоже нагнулся над Настей.
— Ну вот мы и начинаем потихоньку поправляться, дорогая моя, — ласково, будто ребенку, сказал он. — Как мы себя чувствуем сегодня? Если сносно, закройте и снова откройте глаза, а если не очень хорошо, попробуйте сказать, ну, я вас слушаю? Ну-ну, смелее!
— Хо-о-о… — с трудом разлепив губы, произнесла Настя.
— Хорошо? Вот видите, прекрасно! Мы делаем успехи! Скоро будем болтать, как сороки, без умолку!
Тут он остро взглянул на Турецкого и слегка нахмурился. Да Александр Борисович и сам понял, что задавать подобные вопросы, как он хотел, Насте еще рано. Это примерно, как ударить ее, сделать больно. Но доктор все же нашел хитрый ход. Он улыбнулся и снова заговорил:
— А вам принесли привет от вашей любимой дочки Настеньки. Она сейчас у тети Тани… — Доктор повторял то, что говорил ему Турецкий. — Она хорошо себя чувствует и шлет вам, милая, привет. Хочет повидаться, но мы говорим ей, что еще немного рано, вот улучшится ваше состояние, вы сможете сказать хоть несколько слов, тогда я, пожалуй, разрешу вам свидание. А Настенька передает вам также большой привет и от ее любимой собачки, которую зовут Рэмкой…
Сказав это, профессор уставился на Настю, ожидая реакции. И она закрыла глаза, и по щеке ее скользнула слезинка, которую тут же заботливо промокнула бумажной салфеткой логопед Сельцова. При этом она как-то отчужденно посмотрела на Шквальского. Но тот немедленно строго взглянул на нее, а потом, словно отмякнув, коснулся пальцами щеки Насти.
— Мы все глубоко сочувствуем вам, Настенька, — негромко сказал он, — но сейчас продолжается следствие по поводу гибели вашего супруга, и следователи хотели бы вас спросить, не успели ли вы узнать того человека, который стрелял в вашего мужа, а потом и в вас?
— Зачем же вы, профессор? — шипящим голосом спросила Сельцова.
Но Шквальский не обратил на нее внимания.
— Не помните? Или забыли? Нет? — чуть удивленно спросил он, увидев ее какой-то ищущий взгляд.
— Э…а… — тихо произнесла она, и Турецкий понял, что она хотела сказать слово «это», — Рэ… Со…
— Рэм Собинов, — довольно отчетливо, но негромко произнес Турецкий, и Настя благодарно закрыла глаза и снова их открыла, «сказав» таким образом «да».
Что и требовалось доказать.
Шквальский вопросительно взглянул на Турецкого, Александр Борисович кивнул ему и глазами же показал на выход. В предбаннике он чуть приобнял вышедшего профессора за плечи его хрустящего крахмалом халата и от души поблагодарил.
— Вы поняли, — смущаясь, сказал доктор, — что я пошел против своих принципов?
— Да, конечно!
— Но я понимаю и вашу нужду. И если вам довольно того, что произнесла эта несчастная женщина, что ж… Я готов свидетельствовать со своей стороны. Полагаю, что и Надежда Петровна не откажется подтвердить. Ну, прошу извинить, я обратно. А к вашим услугам, если не терпится, чуть позже, в конце обхода, который займет еще примерно час с небольшим.
К уже сказанному, точнее, выкрикнутому «Рэм!», что слышали свидетели, эти последние «Рэ…» и «Со…» уже определенно сообщали следствию, что убийцей был действительно Рэм Собинов. То же самое Настя подтвердила и глазами.
Все остальное было уже делом техники. Поймать, разоблачить, заставить говорить, и передать дело в суд. Самая малость осталась, усмехнулся Турецкий, практически пустяки…
Но где же Славка? Чем он-то занят?..
А может, это Костя, сам посовещавшись с Генрихом, — с них станется! — что-то нашел такое, о чем смог сообщить, и то под большим секретом, лишь одному Вячеславу? Ну чтоб не отвлекать внимания Турецкого от фактически двух параллельных расследований? Но все равно мог бы, даже, по правде говоря, должен был сказать. Не по-товарищески как-то…
Впрочем, чего гадать, вот завтра же можно будет и задать вопрос. И фото предъявить — просто так, без всяких объяснений.