Глава 9
Мысли и поступки
Ранним утром его разбудил телефонный звонок. Привычный, как собственная небритая физиономия в утреннем зеркале ванной. Боясь разбудить Ирину, Саша схватил трубку и выскользнул в коридор.
— Але?
— Привет, Саня! — загудел Грязнов. — Где тебя вчера вечером носило? Я уж и на мобильник звонил, так ты его отключил. Красиво это?
— Ладно, значит, так нужно было. Что-нибудь срочное? У нас плохие новости?
— Ну почему же сразу плохие? План на день хочу обсудить. Ты с утра куда?
— Я к Нестерову. В его клинику. Вчера сговорился о встрече. Твои орлы что-нибудь накопали?
— Работают на улице Строителей, где жил Климович. Сегодня закончат. Надо будет обсудить.
— Это непременно. Давай в двенадцать у меня.
— То есть в полдень, а не в полночь, я надеюсь?
— Ты правильно надеешься, моя радость!
— Что это с тобой? Ты меня ни с кем не путаешь? Это Костина Клавдия — твоя радость. Смотри, Ирина услышит — не так поймет.
В коридоре действительно возникла жена.
— Ты с кем? — спросила она, запахивая халатик и направляясь на кухню.
— Это я со Славкой. Тебе привет!
— Большое спасибо. Это очень своевременно. Учитывая время суток.
Саша отметил, что, проходя мимо, она не коснулась его рукой, не взъерошила волосы, не прижалась к нему хоть на мгновение, как это бывало обычно.
— Ладно, Вячеслав, хорош трепаться. До встречи!
Турецкий принял душ, побрился. На кухне его ждал завтрак, пакет с бутербродами. Ирины не было.
— Ириша, ты где?
— Завтракай, я еще полежу. Голова что-то болит, — раздалось из спальни.
Александр позавтракал в одиночестве, зашел в комнату, поцеловал волосы жены. Ему показалось, что она чуть отстранилась. Или показалось?
— Жди меня, моя верная подруга, и я вернусь! — мажорным тоном пообещал он.
— Не пройдет и суток, — откликнулась Ирина.
— Это что? Бунт на корабле? Не позволю! — как бы сердито пророкотал Турецкий, еще раз чмокнул жену и исчез.
«Что это с ней? — думал Саша по пути к доктору Нестерову. — Дуться на мужа не в ее характере. И что уж такого произошло? Ну, пришел вчера поздно. Так это норма, а не исключение. Неужели догадалась? Но о чем? Ничего такого и не было! Накормил девушку ужином, отвез домой».
Но в груди от воспоминания о вчерашнем вечере сладко заныло, словно некий запретный плод был сорван. Если вдуматься, так оно и было. Ибо как сказал Конфуций: «Если у тебя не будет дурных мыслей, не будет и дурных поступков». А если соотнести мысли о Насте с Ириной, то они, безусловно, не были праведными. Но он думал о Насте постоянно. И никуда от этого не деться.
Клиника «Возрождение» доктора Нестерова находилась на Солянке. Компактное здание с белыми колоннами располагалось в глубине улицы. Перед зданием разбита клумба с веселыми ярко-красными цветочками, названия которых Турецкий не знал. Газоны с коротко подстриженной ярко-зеленой травой. Уютные скамеечки, разбросанные здесь и там. Вообще внешний вид учреждения вызывал желание зайти внутрь. Что и было сделано.
— Вы к кому? — поинтересовался на входе охранник.
— К Анатолию Ивановичу Нестерову. Моя фамилия Турецкий.
— Одну минуту.
Охранник набрал телефон внутренней связи, сообщил о визитере.
— Подождите минуту, за вами придут.
Через несколько минут по широкой лестнице, постукивая каблучками, спустилась симпатичная молодая женщина.
— Александр Борисович? — полуутвердительно спросила она. — Пойдемте, Анатолий Иванович вас ждет.
Кабинет руководителя центра находился на втором этаже здания.
— Как у вас здесь строго! Всех посетителей сопровождают столь очаровательные создания? — Саша включил свое обаяние на полную катушку.
— Да, всех. — «Сопровождающее лицо» к чарам Турецкого осталось равнодушным. Он не удостоился и беглого взгляда. Но некоторой «вводной» все же был удостоен: — У нас все в одном корпусе, как видите. И научно-производственная лаборатория, куда посторонним вход строго воспрещен, и клинический отдел. Туда, сами понимаете, тоже с улицы не пускают. Требования как в хирургическом отделении. Поэтому Анатолий Иванович распорядился встречать каждого, кто к нам приходит.
— Строгий он у вас?
Женщина наконец взглянула на Александра и произнесла с некоторым вызовом:
— Он у нас замечательный. Он гениальный ученый, прекрасный доктор и очень хороший человек.
— Ого! Какая блестящая характеристика! Хотелось бы мне, чтобы мои подчиненные отзывались обо мне в таком же духе. Но их зарплата такова, что рассчитывать на комплименты особо не приходится, — поддразнил ее Турецкий.
— Дело не в зарплате, — сухо оборвала его женщина. — Мы последние месяцы вообще почти без зарплаты сидим. Его не за деньги любят.
— И опять-таки завидую вашему начальнику. Приятно сознавать, что любим бескорыстно. Да еще красивой женщиной.
— Его все любят! — оборвала его женщина и, смерив Турецкого весьма недружелюбным взглядом, открыла дверь приемной.
«Что это меня женщины последнее время так не любят? То жена Литвинова волком смотрит, то вот эта милая дамочка прямо-таки презирает. Клавдия холодна и равнодушна. Ирина дуется. Этак можно остаться генералом без войска!» — подумал Александр, входя в комнату, где за столом, возле компьютера сидела пухленькая дама приятной наружности. Секретарь, ясное дело.
— Изабелла Юрьевна, вот Александр Борисович. Перепоручаю его вам.
— Хорошо, Наталия Алексеевна. — Дама взмахнула подкрашенными ресницами и улыбнулась Турецкому: — Анатолий Иванович говорит по телефону. Подождите, пожалуйста. — Она кивнула на горящую кнопку телефонного аппарата.
— Конечно, — улыбнулся в ответ Турецкий.
— Вы присаживайтесь. Хотите кофе?
— Изабелла Юрьевна, хочу предупредить: Александр Борисович будет отвешивать вам дешевые комплименты, так вы не обольщайтесь. Это он так разведку проводит, — выдала на прощание Наталия Алексеевна. — Я буду у себя.
И исчезла. «Не слабо! — оценил про себя Александр. — Кто эта молодая нахалка?» — подумал он и спросил:
— Кто эта любезная дама?
— Семенова Наталия Алексеевна. Правая рука Анатолия Ивановича. Доктор медицинских наук. Очень талантливый экспериментатор.
«У вас тут кто не гений, тот талант. И все экспериментаторы», — молча начал раздражаться Турецкий. А злился он оттого, что не любил ждать. Ждать и догонять — хуже нет. Присказка Грязнова, но и Саша любил ее повторять.
Так пригласил бы доктора к себе, в свое ведомство. Он бы тебя ждал. Хочется увидеть своими глазами как можно больше? Вот не раздражайся и терпи!
Пока Турецкий проводил сам с собой сеанс психотерапии, лампочка на аппарате погасла, раздался мужской голос:
— Изабелла Юрьевна, следователь пришел?
— Да, Александр Борисович в приемной.
— Пригласите.
— Заходите, пожалуйста, Александр Борисович. Профессор вас ждет. — Секретарь была сама любезность.
Турецкий прошел в просторный кабинет. Середину его занимал длинный стол, к концу которого короткой палочкой буквы «т» был приставлен другой, письменный. В углу — столик с компьютером. В другом — низкий, журнальный с двумя креслами. Книжные шкафы, забитые книгами. Мебель светлых тонов, простая, но стильная. Из-за письменного стола поднялся невысокий мужчина-крепыш лет пятидесяти пяти. Круглый лысый череп, умные, внимательные глаза-буравчики, быстрые и лаконичные движения.
— Здравствуйте, Александр Борисович! Прошу садиться. Вот сюда, пожалуйста.
Он указал на один из стульев вдоль длинного стола и сел не на свое, начальничье место, а напротив Александра.
— Чем могу служить?
— Анатолий Иванович, я, собственно, пришел познакомиться и поговорить, что называется, без протокола. Генеральная прокуратура расследует дело по факту гибели председателя Лицензионной палаты Климовича. Он погиб от взрыва, если вы знаете.
— И что же я могу сообщить вам по этому делу? Климовича я знал, очень жаль, что человек погиб насильственной смертью. Вот, собственно, все, что могу сказать.
— Лаконично. Видите ли, я этим делом занимаюсь вторые сутки и в течение всего этого времени слышу вашу фамилию. Так что вы, пожалуйста, настройтесь на длинный и обстоятельный разговор.
— Попробую. От кого же вы слышали мою фамилию? Поскольку Климович отпадает, пусть земля ему будет пухом, предполагаю, что от господина Литвинова?
Нестеров выглядел этаким задиристым бычком. Говорил быстро, громко, и казалось, что он покрикивает на собеседника. Ну да ничего, мы и не таких обламывали.
— Да, в том числе от Литвинова. На него ведь тоже было покушение.
— Я знаю. Меня по этому поводу допрашивали. Литвинов считает, что это я хотел его взорвать, так? Я похож на террориста? Или на сумасшедшего? Или Литвинов полагает, что близкое знакомство с прокурорскими чинами дает ему право сочинять любую ересь?
«А вот навязывать нам свой стиль не получится», — думал Турецкий, стараясь не поддаваться на предложенный темпераментный уровень общения. И сухо спросил:
— У вас были личные разногласия?
— С кем? С Литвиновым или с Климовичем?
— И с тем, и с другим.
— У меня личных, — Нестеров сделал нажим на последнем слове, — разногласий нет. Ни с кем. У меня на это просто нет времени. Что касается разногласий рабочего порядка, то да, были. И с тем, и с другим. Вернее, с Литвиновым. Потому что с подачи Литвинова Лицензионная палата отозвала лицензию. И мы не можем работать. Ну и что дальше?
— Что значит — с подачи Литвинова? Он может указывать, работать вам или нет?
— Институт, в котором служит Марат Игоревич, контролирует препарат, который мы используем. В этом году Марат Игоревич придумал такую схему контроля, что через нее мышь живой не проскользнет. Собрал мнение двух-трех послушных научных деятелей, преподнес это мнение в министерство, где некоторые влиятельные чиновники тоже послушны ему как дети. И вот итог: новый приказ министерства, сочиненный специально под нас. Усилить контроль. Ввести новый тест.
— А отчего же ему все так послушны?
— Отчего? А вы знаете, что такое Контрольный институт в нашей области? Через него проходят все и вся. Любая разработка, предназначенная для лечения или профилактики болезней, должна получить разрешение у Литвинова. За большие деньги, между прочим. Мы теперь должны платить за контроль наших препаратов. Эта схема сама по себе ущербна, ибо противоречит принципу независимой экспертизы. Независимая экспертиза не должна зависеть ни от чего, в том числе и от денег. Так было в советские времена. Сертификация любого препарата проводилась бесплатно для учреждения-разработчика этого препарата. И это было правильно! Теперь, когда у контролеров есть деньги, они могут навязывать свое решение вышестоящим инстанциям. Например, чиновникам министерства, которые тоже хотят вкусно кушать. Контрольный институт управляет и теми, кто сверху, и теми, кто снизу, то есть разработчиками препаратов. Никто не хочет связываться с Сивцевым Вражком. Потому что каждому исследователю хочется дожить до тех времен, когда его препарат будет внедрен в практику и принесет пользу людям.
— И деньги экспериментатору.
— Да! И деньги! Заработанные деньги получать не стыдно! Вы молодой еще человек и, надеюсь, свободны от этого совдеповского ханжества, когда считается, что получать достойную зарплату неудобно, а брать деньги в карман, исподтишка — удобно. За рубежом ученый создал вакцинный штамм для профилактики полиомиелита или сконструировал искусственный инсулин для лечения диабетиков — он автор изобретения, он уважаемый всеми человек! И состоятельный — да! Потому что дороже человеческих мозгов, труда и таланта ничего нет! У нас любой экспериментатор — это заложник Контрольного института. Не дай бог не включить в соавторы того или иного чиновника из этого славного ведомства! Считай свое дело похороненным!
— А вы не включили Литвинова в соавторы? — догадался Александр.
— Не включил! — рявкнул на Турецкого профессор. — А с чего бы мне его включать, этого сопляка? Мальчишку, которого я когда-то учил лечить людей, приносить пользу людям, творить, созидать, а не жить процентщиком, ростовщиком при чужом добре! Изабелла, принеси мне коньяку! — без паузы крикнул он в дверь.
Только сейчас Александр заметил, что рука профессора массирует левую сторону груди.
В кабинет вкатилась кругленькая Изабелла с подносом в руках. Коньяк, две рюмки, две чашки с кофе, лимон, минералка, печенье — быстро сфотографировал глазами Александр. Поднос слегка подрагивал в руках секретарши. На лице сквозь служебно-любезную улыбку прорывалось страдание.
— Давайте я помогу, — не выдержал Турецкий.
— Сидеть! То есть, извините, сидите, пожалуйста. Изабелла Юрьевна прекрасно справится.
— Анатолий Иванович, зачем вы так кричите?! — едва не плакала женщина. — Товарищ следователь неизвестно что подумает!
— А что он подумает? Что я убийца? Ну и дурак будет! А что он со мной сделает? В кутузку посадит? Так мне что без дела сидеть, что в тюрьме — все едино.
Изабелла Юрьевна поставила поднос, всхлипнула и поплыла к двери.
— И не реви! Еще не похоронили! — крикнул профессор ей в спину.
Он налил себе полрюмки коньяку и медленно, мелкими глотками выпил.
— Пейте кофе. Коньяк я вам не предлагаю, вы на службе.
— И напрасно, — откликнулся Александр.
— Да? — Нестеров поднял на Сашу свои умные глаза-буравчики, поизучал его несколько секунд и наполнил обе рюмки.
— За что пьем? — спросил старший следователь Генпрокуратуры.
— За справедливость, — ни секунды не раздумывая, ответил Нестеров.
Они выпили.
Старший оперуполномоченный МУРа Василий Алексеевич Колобов вместе с двумя оперативниками все утро занимался сбором информации по факту гибели Вадима Яковлевича Климовича. В задачи группы входил опрос свидетелей гибели чиновника, а также поквартирный опрос проживающих в доме граждан.
Колобов уже побывал в квартире погибшего, где жена, вернее, вдова Вадима Яковлевича, давясь слезами, утешаемая родственницами, сообщила все, что она видела в то утро. А ничего особенного она и не видела. Утро было обычным. И настроение у мужа было обычным. Они позавтракали. Она проводила его до дверей и подошла к окну, чтобы помахать рукой, как это было у них принято. И увидела столб дыма, услышала дикий крик соседки, выгуливавшей свою таксу… Дальше женщина начинала рыдать, родственницы бегали за каплями, Колобов останавливал диктофонную запись, тоже, как мог, утешал. А чем здесь утешишь?
Затем разговор возобновлялся.
Были ли у мужа враги? Угрожал ли ему кто-либо? Нет, ничего такого не было. Вадим был человеком контактным, со всеми находил общий язык. Может быть, ему кто-то звонил с угрозами по телефону? Нет, никто не звонил. Когда тягостный для обеих сторон разговор был закончен, Колобов вышел из восемнадцатой квартиры и направился в двадцать вторую, где проживала свидетельница Лисовская.
Его встретила дама бальзаковского возраста в открытом то ли платье, то ли халате. Возле нее заливалась злобным лаем шоколадного цвета такса.
— Маргарита Сергеевна Лисовская? Я старший оперуполномоченный МУРа…
— Центик, фу, мальчик! Ах, уберите ваше удостоверение! Я вижу, что вы не бандит. Цент, нельзя! Ах, какой плохой мальчик!
«Плохой мальчик» ухватил было Колобова за край брюк.
«Черт-те что! И почему я не стал следователем? Сидел бы в кабинете, как белый человек. А тут болтайся по квартирам, как говно в проруби… Вдов утешай, с кобелями воюй, брюки последние на растерзание отдавай!»
— Фу! — рявкнул он на кобелька с такой силой, что того как ветром сдуло.
— Вы на него не сердитесь, это он так знакомится, — извиняющимся тоном проговорила хозяйка, разглядывая высокого, осанистого как гренадер муровца. Лет сорок пять, прикинула его возраст Лисовская. Мы почти ровесники… — Прошу, — произнесла она грудным, бархатным голосом. — Прошу вас в гостиную.
Стены гостиной были увешаны афишами и фотографиями хозяйки дома в разнообразных концертных платьях и в возрасте значительно более юном, нежели сейчас. Ничего была бабенка, оценил Колобов.
— Маргарита Сергеевна, я собираю информацию по факту гибели вашего соседа.
— Да-да, бедный Вадик! — Дама выхватила из выреза платья-халата белоснежный платочек и промокнула аккуратно подкрашенные глаза. По комнате поплыл густой, пряный аромат духов.
«Вообще-то она и сейчас еще ничего, — думал Колобов, задерживаясь взглядом на глубоком вырезе, из которого выпорхнул платочек и прямо-таки выпирала обширная грудь. — Так, нечего пялиться! Ты здесь зачем? Работу работать или где?»
Одернув себя таким образом, Василий Алексеевич достал диктофон, поставил его на стол.
— Я, с вашего разрешения, присяду?
— Конечно, конечно, — засуетилась хозяйка. — Может быть, вы чайку попьете? Или кофе? У Инночки вам, конечно, не предложили, она в таком горе…
— Не надо чайку! — отрезал Василий, чувствуя, что все смотрит на выпирающие округлости. — Давайте по делу. Вы здесь одна проживаете?
— Да-да, совершенно одна! — воскликнула Маргарита Сергеевна, усаживаясь напротив Колобова. Бюст был прямо-таки выложен на стол для наилучшего обозрения. — Мой последний муж, это комик Свирский, вы его, конечно, знаете? Так он, бедняжка, два года тому назад скончался с перепою. И с тех пор я живу здесь одна! — повторила Лисовская.
Василий кашлянул. Никакого Свирского он не знал и знать не желал.
— У вас закурить можно?
— О, пожалуйста! Сама я не курю, но запах табака люблю. Сейчас я принесу пепельницу.
Она поднялась, проплыла мимо Василия, как бы случайно задела его крутым бедром и вышла. Тут же в комнату ворвался мерзопакостный Цент и опять нацелился на брюки Колобова.
— Брысь! — отбивался Василий.
— Это он меня к вам ревнует, — гортанно рассмеялась женщина, возвращаясь в комнату с хрустальной пепельницей. — Цент, а ну-ка на место!
Такса была выдворена из комнаты. Лисовская прошла мимо Василия Алексеевича и опять коснулась его жарким телом. Василий вытряхнул из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой.
— Приступим к делу, — кашлянув, произнес он, стараясь не смотреть на вновь выложенные на стол спелые, как узбекские дыни, груди. — Сейчас я включу диктофон. Мои вопросы и ваши ответы будут записаны на пленку. Поэтому сосредоточьтесь, пожалуйста, Маргарита Сергеевна.
«И убери свой бюст! Работать невозможно!» — хотел добавить Колобов.
— Вы готовы? — спросил он вслух и поднял глаза на женщину.
— Да! — словно невеста перед алтарем выдохнула она.
Василий нажал на кнопку диктофона.
— Представьтесь, пожалуйста.
— Лисовская Маргарита Сергеевна.
— Назовите ваш адрес, род занятий.
Лисовская оказалась певицей. Ныне на пенсии.
— Маргарита Сергеевна, расскажите, пожалуйста, что произошло в подъезде вашего дома утром двенадцатого сентября сего года. Что вы делали в то утро? Что вы видели? Ну, я вас слушаю.
— Про взрыв рассказывать? — громким театральным шепотом спросила Маргарита.
Колобов отключил диктофон.
— Вы должны рассказать мне все-все в мельчайших подробностях. Как вы выходили из дома, когда, зачем. Все, что вы видели. Ясно?
Женщина часто закивала, давая понять, что установка режиссера, то есть Василия Алексеевича, ей понятна.
— Начали! — Василий включил диктофон. — Вам понятен вопрос?
— Да. Утром двенадцатого сентября я, как обычно, вышла из дома, чтобы выгулять Цента.
— Собаку?
— Ну да, таксу. Ему три года. — Маргарита сделала какое-то движение, и Василий вдруг увидел перед собой крупный розовый сосок.
Чувствуя, что потеет, Василий уставился на скатерть.
— Не отвлекайтесь, пожалуйста. В какое время вы вышли?
Он поднял глаза. Сосок из поля зрения исчез. Василий поймал себя на том, что шарит глазами в глубине выреза.
— Ну… обычно он будит меня в семь утра.
— Кто? — еще больше разволновался Колобов.
— Цент. Ему три года…
— Дальше! — просипел внезапно охрипнувший опер.
— …И мы выходим примерно в четверть восьмого. Так было и в тот день. Мы спустились вниз на лифте, а возле выхода из подъезда я оступилась, с ноги слетела обувка, я нагнулась, оперлась рукой о дверь и наткнулась пальцами на такую небольшую коробочку…
Она показала, как она наклонилась и оперлась о дверь. Груди заколыхались знаменами сексуальной революции.
«Черт знает что! Невозможно работать!» — в отчаянии думал Колобов.
— Что за коробочка? Опишите ее, — откашлявшись, спросил он.
— Ну… Квадратная, из пластика. В подъезде было темновато, за цвет я не ручаюсь, но светлая. Может быть, светло-серая или белая. А в середине такой кружок выдавлен. Больше я ничего рассмотреть не успела, потому что Цент рвался на улицу, и мы вышли. Дальше все было как всегда. Мы гуляли. А Вадик, то есть Вадим Яковлевич, обычно выходит из дома без четверти восемь. Мы всегда здороваемся. Он к нам подходит, гладит Цента, приносит ему косточку… То есть… подходил… — Женщина громко всхлипнула и выхватила из выреза белый платочек.
Василий остановил запись.
— Маргарита Сергеевна, я вас очень прошу успокоиться!
— Да-а-а, успокоиться… Он так любил Цента… И меня тоже… Он такой был… Я теперь так одинока…
Слезы капали прямо на грудь и стекали в вырез платья. Василий встал.
— Где у вас лекарства? Корвалол? Я принесу…
— Там… Я не помню… Что вы делаете?
К собственному изумлению, Василий Алексеевич обнаружил, что стоит за спиной Лисовской, а рука его хозяйничает в складках спелой, как дыня, груди. В кармане тем временем запиликал мобильник.
— Как в водевиле, — всхлипнула Лисовская, удерживая руку опера в глубинах своего тела.
Василий движением циркового акробата дотянулся другой рукой до кармана, извлек аппарат и услышал жизнерадостный голос помощника:
— Василий Алексеевич! Мы кое-чего надыбали! Тут старушка одна…
— Говорить не могу. Работаю со свидетелем. Запишите показания и езжайте на Петровку. Перезвоню, — голосом Железного Феликса отчеканил Колобов.
Отключив мобильник, Василий стиснул неожиданно упругую грудь, поднял женщину, развернул ее к себе. Он пытался расстегнуть ее халат, мелкие пуговки все выскальзывали из пальцев. Не выдержав, Василий рванул его к чертовой матери. Затрещала легкая ткань, пуговицы разлетелись в разные стороны. Груди вывалились прямо на него, как противотанковые мины. Не зная, что делать с этим богатством, Василий хватал губами то одну, то другую, а Маргарита прижимала к себе его голову и гортанно вскрикивала. На ней ничего не было под этим ее халатом! Крупное тело, крутые бедра, подрагивающий низ живота. Он живо развернул женщину, припечатал ее грудью к столу, расстегивая ширинку. Освободившись от оков, Василий раздвинул полные ноги Маргариты, отыскал рукой то, что само шло ему навстречу, и вонзил крупный, набрякший от желания член в мягкую шелковистую плоть.
— О-о, — застонала Маргарита, усиленно двигаясь навстречу его желанию.
— Вот тебе! — Василий вцепился в ее бока, она ухватилась руками за края стола. — Я те покажу Вадима Яковлевича… — задыхался Василий от яростных движений.
— О-о…
— Я те покажу Цента, три года…
— О-о…
— Ты мне ответишь за срыв задания…
— О-о-о…
…Потом она тихо плакала на его груди и рассказывала о связи с Вадимом, о его болезненной жене Инночке, которой не до плотских утех. О том, что Вадик был нормальный мужик. Не слишком умный, жадноватый, но участливый и не подлый. Он посвящал ее в свои дела. Она была его «мамочкой». Да, вот что! Накануне взрыва, вечером, возле их подъезда стояла чья-то чужая «копейка». И в ней кто-то сидел в пиджаке и кепке. Николай из седьмой квартиры не мог припарковаться. Он начал психовать, но тут подъехал Вадик и утихомирил Николашу. Тем более что «копейка» уехала. Номер? Не помнит. Может быть, запомнил Николай, но он уехал в отпуск. Время? Часов восемь вечера. Были ли у Вадима враги? Нет, выраженных не было. Он вообще был забавный, Вадик… И веселый…
И снова слезы. И Василию приходилось ее утешать. Он утешал ее в постели, зарываясь головой в самые укромные уголки ее богатого тела; утешал в ванной, хлестко шлепая по упругому заду и заставляя повиноваться смелым своим фантазиям…
«И чего хорошего быть следователем? Сидишь весь день с бумажками, а жизнь проходит мимо тебя. То ли дело быть опером!» — думал при этом Василий.
— Ну а еще что-нибудь необычное было в день покушения? Или накануне вечером? — застегивая наконец брюки, спросил Колобов. — К машине этой, «копейке», никто не подходил? Вы, Маргарита, сосредоточьтесь. Любая информация очень важна.
— Разве мы опять на «вы»?
— Ты, моя радость, сосредоточься! Потому что дело превыше всего!
— К машине… нет, никто, — глядя на Василия влажными, преданными глазами, ответила Лисовская. — Машина больше не появлялась. А вот что я еще вспомнила! Накануне вечером…
…После совместно выпитого коньяка разговор с Нестеровым принял более непринужденный характер.
— Анатолий Иванович, но что-то смог сделать Литвинов, чтобы перекрыть вам кислород? Невозможно же закрыть действующее учреждение только по телефонно-денежному праву. Должны быть какие-то основания. Кстати, Литвинов не отрицает, что вы — автор оригинального метода омоложения.
— Фигня! Да, я разработчик методики, которую мы применяем и не только, и не столько для омоложения. Но в первозданном смысле слова… Еще в начале двадцатого века за рубежом было сделано открытие о «бессмертных клетках». Это стволовые клетки эмбриона человека. Это клетки — родоначальницы нескольких сотен различных типов клеток. У них есть потрясающая особенность — они интенсивно делятся, то есть размножаются. Этакий биологический перпетуум-мобиле. Для чего это нужно в эволюционном плане? Это — совершенный механизм восстановления тканей после различного вида повреждений, будь то микробное или вирусное воздействие, травма, старение… Что угодно.
— Ну вот я и услышал это страшное слово — эмбрион человека.
— Да, слово неприятное. Но это как в анекдоте: попа есть, а слова такого нет? Есть эмбрионы, получаемые нами вполне официальным путем. Из акушерско-гинекологических клиник. Это абортивный материал. В дальнейшем, при наличии разрешительных законов, это могут быть клонированные клетки. На сегодня — да, это абортивный материал. Но! Курс омолаживающих процедур — это самое прибыльное и самое прикладное использование данного метода. Благодаря средствам, которые мы получаем от этого направления работы, мы можем совершенно бесплатно передавать наш препарат в различные лечебные учреждения уже для других целей. В ортопедии — это восстановление поврежденных суставов, в неврологии — лечение детей-даунов, излечение последствий инсультов и так далее. Но я отвлекся. Вы говорили, что Литвинов не мог запретить нам работать без весомых на то причин?
— Да. Ведь этот абортивный материал… он ведь может быть не очень… качественным, что ли. Полученным от всяких…
— Никаких «всяких». Не притворяйтесь добрым, глупым следователем — вы для этого достаточно умны, но не слишком информированы, и здесь это не проходит. Давайте по существу. Вы уже встречались с Литвиновым, я это вижу. Он сказал вам, что запрет на производство нашего препарата связан с тем, что невозможно «подстричь под одну гребенку» все эмбрионы, которые мы получаем, так?
— Примерно так.
Александр почему-то не обиделся на «доброго, но не информированного следователя». Собеседник был ему интересен.
— Так вот, это все чушь собачья! Да, эмбрионы все разные. Но мы используем не эмбрионы и даже не эмбриональные ткани. Мы выделяем из этого материала те самые стволовые клетки… А это уже совсем другая песня! Это все равно что предъявлять требования к песку, из которого вымывают крупинки золота. Жила может быть более золотоносной или менее, но конечный продукт — золото, а не песок. Вот и мы, образно говоря, отмываем нашу жилу, то есть эмбриональные ткани, и получаем стволовые клетки. Вот их-то можно и нужно контролировать по всем параметрам, и мы это добросовестно делали. Но в пределах разумного, конечно. А то, что придумал Литвинов, выходит за рамки разумного. На проведение этого метода контроля уйдут годы! Он просто хочет закрыть нас навсегда. Под лозунгом «а вдруг что-нибудь произойдет?».
— А вдруг что-нибудь произойдет?
— Александр Борисович, этот метод применяется за рубежом на протяжении не одного десятка лет. Масса известных людей прошли курс омолаживающей терапии с использованием стволовых клеток. Хотите перечень? Там из этого не делают секрета, и я могу назвать несколько фамилий: Джон Рокфеллер, Томас Манн, Чарли Чаплин, Марлен Дитрих, Френк Синатра, Жаклин Кеннеди, Сильвестр Сталлоне и так далее.
— А у Рейгана, который тоже прошел этот курс…
— Болезнь Альцгеймера? И что? А у тех, кто его не прошел, эта страшная болезнь развиться не может? Все это ерунда. Литвинов лукавил с вами. Есть научные работы зарубежных авторов, которые математически доказывают, что риск появления таких заболеваний в результате курса омолаживающей терапии по этому методу не превышает риска заболеть тем же самым безо всяких стволовых клеток. И даже наоборот: эти клетки можно использовать для компенсации поврежденных функций мозга! Он подтасовывает карты, наш Литвинов. И я дам ему бой!
— Вы ему угрожали, Анатолий Иванович?
— Угрожал? Конечно! Я ему, сопляку, говорил, что в порошок его сотру! Он ведет со мной подковерную войну. Меня, профессора, руководителя учреждения, не приглашают на совещание, где рассматривается проект приказа, касающегося моей работы! Но ничего! У меня хватит знаний и упорства доказать свою правоту!
— И часто вы обещали стереть его в порошок?
— Литвинова? Да пару раз говорил. В его кабинете рабочем.
— А по ночам вы ему не звонили? Бессонной ночью, например.
— Ночью? Я что, больной? То есть ночи у меня действительно часто бессонные, да еще и сердце шалит. Но позвонить ночью я могу только очень близкому другу. И то за час до смерти, как говорится.
— Так все-таки домой вы ему звонили?
— Я же вам сказал: не звонил. Мне хватило разговора в его кабинете. Я пытался его убедить, что этот контроль, который он выдумал, — бред сивой кобылы. Но он меня не хотел услышать. Так зачем же бисер метать? Он знает, чего он хочет. Знает, что мы терпим убытки, и пытается выкручивать мне руки.
— Говорят, ваш курс очень дорого стоит?
— Не дороже денег. А вы представляете себе, сколько стоит наша методика? Чтобы выделить нужные клетки, чтобы обеспечить их жизнь вне организма, нужны питательные растворы и сыворотки высочайшего класса! Это очень дорогие субстанции. Плюс оборудование не на один миллион долларов. Все производство ведется в абсолютно стерильных условиях. Плюс сложнейшие методы контроля каждой серии по многим показателям. И кстати: деньги, которые внесли наши пациенты вперед, в качестве предоплаты, эти деньги возвращаются. Это легко проверить через соответствующий банк. Мы сами сейчас сидим на голодном пайке, но перед нашими будущими пациентами чисты. Нам еще с ними работать.
— Разве вы продолжаете делать свой препарат?
— Продолжаем. Технологический процесс не остановишь на полуслове. Да нам и не запрещали его производить. Я покажу вам эти клетки. Вы увидите, как это красиво выглядит. Да, это дорогой метод. Но он дает человеку другое качество жизни. Дело не во внешней привлекательности. Человек словно сбрасывает десяток лет. Улучшаются все психофизиологические характеристики.
— Говорят, в вашей клинике лечился…
— Кто лечился в нашей клинике — это врачебная тайна. Я ее разглашать не намерен, — отрезал Нестеров.
— Но почему же вам не помогут те, кому вы помогли обрести другое качество жизни?
— Я никого не прошу о помощи. Я мужик и сам справлюсь со своими проблемами, ясно?
— Два года тому назад, когда вы только начинали…
— Да, тогда мне предложили помощь. И она была нужна, даже необходима. Здравоохранение — очень рутинная область. Чтобы пробить что-то новое, да еще с таким шлейфом страшилок, которые придумал Литвинов, нужны были титанические усилия.
— Вам могли бы, наверное, помочь и сейчас?
— Помните, что сказал Воланд Маргарите? Никогда ни о чем не проси тех, кто сильнее тебя. Сами предложат и дадут. За точность цитаты не ручаюсь, но смысл такой. Так что один раз помогли — и довольно. За два года работы мы доказали, что имеем право на жизнь. Мы уже не новорожденное дитя. У нас есть зубы.
— Звучит угрожающе. При желании эти слова можно воспринимать как угрозу чьей-либо жизни.
— При желании черное можно назвать белым и наоборот. Как там у Козьмы Пруткова? «Если на клетке с тигром висит надпись „ягненок“, не верь глазам своим», — как-то так. Это ваше дело — верить своим глазам или нет.
— Мое дело расследовать убийство. Собирать факты и анализировать их.
— Бог в помощь! — неожиданно тихим голосом откликнулся Нестеров.
Рука его опять массировала грудь. Турецкий увидел, что профессор побледнел.
— Позвать секретаря? — испугался Александр.
— Не надо. Позовите, — сдавленным голосом ответил Анатолий Иванович.
Саша бросился к двери. Изабелла Юрьевна кинулась звонить по телефону внутренней связи. Прибежали врачи из клинического отдела. Уколы, запах лекарств.
Но как только Анатолию Ивановичу стало лучше, он повел Турецкого по коридорам своей клиники. Ему очень хотелось, чтобы следователь своими глазами увидел «чудесные клетки».
Турецкий не возражал. Осмотр клиники входил в его программу.
