Грязнов успел нарезать лимон и сварить кофе. Турецкий закрыл кабинет на ключ изнутри, опустил жалюзи и достал из сейфа стаканы. Разлили граммов по пятьдесят.

– Чтоб они все сдохли! – предложил тост Грязнов.

– Жизнь – дерьмо, – поддержал Турецкий.

Выпили.

– Ты мне одно, Слава, скажи, как этот Кривенков успел так быстро сориентироваться?

– А у него, у мудака, все схвачено, за все заплачено. Они мне столько макулатуры прислали, если ее всю на туалетную бумагу переработать, лет пять можно пользовать. Пришлось эту сволочь, Болтунова то есть, выпустить.

– ?!

– Да-да. Потому как оказалось, что он прямо ум, честь и совесть нашей эпохи, и жизнью своей рисковал, и тысячи преступников готовился обезвредить, и миллионы долларов родине вернуть, и миллиарды жизней потенциальных и реальных наркоманов спасти. Ну а мы, понятно, козлы, все эти начинания на корню зарубили. – Грязнов налил еще по одной. – Управление собственной безопасности увяло сразу, а РУБОП – еще покочевряжился: оставьте нам, мол, этого героя хоть в свидетели. Не оставили. Преступники, говорят, теперь знают его истинное лицо и не остановятся в своей мести до момента его полного физического уничтожения. И потому наш мученик в экстренном порядке отправился в Таджикистан со спецзаданием. Маковые плантации охранять.

В дверь постучали: два громких удара, один тихий и снова два громких.

– Дениска, – определил Грязнов.

Турецкий нехотя пошел открывать.

– А чего это вы с утра пораньше? – удивился Денис, кивая на бутылку.

– Так надо, – отрезал Грязнов.

– Очередного кандидата в Промысловы нашел? – поинтересовался Турецкий.

– Не нашел, вот отчеты принес. – Денис выложил на стол толстую папку. – Тут расшифровки прослушивания телефонов клиники Сахнова, лаборатории Долговой, квартиры Вовика и прочая, прочая, прочая.

– Что-то стоящее?

– Нет, сплошная бытовуха.

– Тогда садись с нами, – предложил Грязнов.

Денис, вопреки обыкновению, легко согласился и даже не стал сетовать на жару и ее несовместимость с крепкими напитками, его, очевидно, тоже достало промысловское дело окончательно.

Выпили без тостов, каждый за свое.

В дверь снова постучали.

– Кого-то еще ждешь? – спросил Грязнов.

– У нас все дома, – ответил Турецкий, разливая. – Пусть катятся, у меня сегодня экстренный траурный выходной.

Но стук повторился.

– Сан Борисыч, – раздался из-за двери вкрадчивый тенорок Азарова, – откройте, это Азаров.

– Ну его на фиг, – посоветовал Грязнов, – поскребется, поскребется – и свалит.

– Да ладно, – Турецкий нехотя поднялся. – Решит еще, что у меня сердечный приступ, начнет дверь ломать. – Он приоткрыл дверь и, не впуская Азарова, предложил: – Давай, Алексей, в другой раз. Зайди попозже, а еще лучше завтра.

Но Азаров все-таки просочился.

– Я буквально на минуту. – Он оглядел присутствующих и заговорщически подмигнул. – Вы продолжайте, Сан Борисович, я тут с секретаршей Сахнова поговорил и, собственно, забежал посоветоваться насчет Долговой.

Грязнов достал из сейфа еще один стакан и, выдув из него пыль, налил коньяка.

– Будешь?

– Не откажусь. – Азаров подтащил к столу еще один стул и уселся, судя по всему, прочно и надолго.

Черт, надо было Славке сказать, чтобы особенно не разглагольствовал, подумал Турецкий. Азаров – лошадка темная, и кому он потом все услышанное побежит пересказывать, неизвестно. Хотя, может, и зря я на него телегу качу... Но Грязнов, судя по всему, и так уже высказал все, что накипело, и заводиться снова пока что не собирался.

Подняли стаканы, Турецкий подбирал тост попристойнее, без перехода на личности, но Азаров его опередил:

– Однажды человек, который кормил обезьян бананами, сказал: «Дорогие обезьяны! Бананов стало мало. Теперь я буду вам давать утром только три килограмма, а вечером четыре». Обезьяны пришли в ярость. «Ну, хорошо, хорошо! – согласился человек. – Я вам буду давать утром четыре, а вечером три». Обезьяны обрадовались. Так выпьем же за разумные компромиссы. – Он лихо махнул свою порцию и на выдохе потянулся за лимончиком.

– Это ты к чему? – подозрительно поинтересовался Грязнов и поставил стакан на стол.

– Это я по поводу сегодняшних выпадов в ваш адрес.

– И ты уже, значит, в курсе, – вздохнул Турецкий.

– Так все в курсе, генеральный же...

– Ты подожди, – прервал его Грязнов, – ты объясни, кто тут, по-твоему, обезьяны, а кто мы?

– Ну вы же сами и объяснили: человек – это мы, а обезьяны соответственно – они. – Он ткнул указательным пальцем в потолок, очевидно имея в виду генерального, кабинет которого располагался двумя этажами выше. – И в жизни всегда есть место не только подвигу, но и компромиссу. А без компромиссов порядок может превратиться в беспорядок, а то и вовсе в дезорганизацию.

– Много ты знаешь о дезорганизации, – хмыкнул Грязнов, но, в какой-то мере удовлетворенный толкованием тоста, все-таки выпил.

– Да, собственно, не слишком, – ответил Азаров, хотя ответа от него никто не требовал, и разлил по стаканам остатки коньяка, без согласования с оставшимися принимая на себя роль тамады. – Я тут книжку одну читал, «Принципы жизни» называется, или «книга для героев».

– Чего-чего?! – переспросил Грязнов.

– «Книга для героев», – с готовностью повторил Азаров.

– А-а-а, – протянул Грязнов, Денис тихо прыснул в кулак, а Турецкий снисходительно посмотрел на коллегу: и это «важняк», детский сад, ей-богу.

А Азаров увлеченно продолжал:

– Так вот в этой книжке очень популярно все объясняется. Если каждая вещь находится на своем месте, каждый человек там, где должен быть, и делает то, что должен делать, – это порядок. Если порядок нарушается, то, как правило, можно сказать, кто нарушитель и что именно он нарушил, – это беспорядок. А если порядок нарушен, но нельзя сказать, кто именно виноват и что он нарушил, – это дезорганизация.

– А если знаешь, кто виноват, а дотянуться до него – руки коротки, это как в твоей книжке называется? – справился Грязнов.

– Сейчас дойдем и до этого, – пообещал Азаров. – Дезорганизация гораздо страшнее беспорядка. При ней страшно соблюдать порядок. И нестрашно его нарушать. Когда трус отступает один, он производит беспорядок. Когда храбрый наступает один, он производит дезорганизацию. Храбрый не должен наступать один, а трус не должен отступать один. Один воин, например, подбежал к вражеским позициям, отрубил две головы и с ними вернулся. Но полководец распорядился и ему тоже отрубить голову. Поскольку приказа о наступлении не было. Нельзя поддерживать дисциплину, если храбрый будет наступать без приказа. Или сидят, к примеру, в окопе солдаты, ждут начала сражения. Храбрый поднялся и, не дожидаясь приказа, отправился в наступление. За ним другой, третий и все подразделение. Остался в окопе только трус. Он один дисциплинирован и ждет приказа. Но приказа нет, поскольку все уже и так ушли. Как поступить с трусом? Наградить за дисциплинированность или наказать за трусость? Путь от дезорганизации к порядку лежит через беспорядок. Сперва надо превратить дезорганизацию в беспорядок. Затем наказать виновного в этом новом беспорядке. Вернуть картину мира, когда страшно нарушать порядок и не страшно не нарушать. Еще один пример: войско панически мечется во внезапном окружении. Никто не слушает командиров. Влетает полководец на лихом коне и кричит: «Вот он – провокатор! Стой, сволочь!» И рубит пополам первого попавшегося. Все успокаиваются. Восстанавливается дисциплина и боеспособность. И в данной ситуации не важно, что найден не истинный виновник, а правдоподобный на данный момент. Важно, что все у нас получится, за что и предлагаю выпить. – Азаров снова лихо опрокинул стакан и тут же заторопился: – Извините, я должен бежать, важная встреча.

– А ты, собственно, зачем приходил? – опомнился Турецкий.

– Забыл совсем, – Азаров хлопнул себя по лбу. – Я поговорил с секретаршей Сахнова, как вы мне и советовали. Я так понял, что она ему была не просто секретаршей, в том смысле что у них были гораздо более близкие отношения. Естественно, тот, кто пришел на смену Сахнову, привел свои собственные кадры, а от нее избавился. Она на него тут же обиделась и утверждает, что он карьерист, способный спокойно шагать по костям коллег к намеченной великой цели. Дескать, это именно он, а никак не Сахнов имеет дела с наркоторговцами и это он заказал Сахнова, чтобы занять его кресло и чтобы он ему не мешал. Доказательств у нее никаких, разумеется, нет, и вообще, я очень сомневаюсь в том, что она психически здорова. По крайней мере, наша с ней беседа сплошь состояла из истерик и валерьяновых возлияний. А посоветоваться я хотел вот о чем: как вы полагаете, эта фифа Долгова, она действительно ничего, кроме своей науки, не видит и не знает или сознательно нас запутывает?

Турецкий обсуждать этот вопрос откровенно не хотел, он вообще пожалел, что сдал Азарову секретаршу, но хоть в дальнейшем лучше обойтись своими силами. Потому он изобразил крайнюю степень усталости, помноженную на легкое опьянение, и предложил:

– Давай все-таки завтра об этом, ладно?

Азаров легко согласился и убежал.

– А зачем этот Цицерон на самом деле приходил? – задумчиво спросил Грязнов.

– Не понравился?

– Не знаю. Слишком шустрый и слишком молодой.

– Перестань, нормальный парень. Да ты сам небось такой же был.

– Потому и не понравился. А коньяку сколько выжрал, ты видел?! И спасибо не сказал.

– Может, ему генеральный поручил ненавязчиво провести со мной воспитательную работу. – Турецкий сквозь опустевшую бутылку посмотрел на товарищей и был вынужден констатировать, что пришла, видимо, очередь неизменных двух третей «Юбилейного».

Телефонный звонок остановил его на полдороге к сейфу.

– Турецкий! – недовольно рявкнул он в трубку и тут же осекся, сообразив, что на том конце провода не кто иной, как... Старухина.

– Александр Борисович, вы, помнится, выражали желание продолжить нашу беседу о наркомании в другое время и в другом месте?

– Вы... – он сорвался на фальцет, поперхнулся от волнения, откашлялся. – Выражал.

– Есть повод. Подъезжайте к моему офису через час, хорошо?

– Буду. – Турецкий осторожно положил трубку. – Все, мужики, вы тут, если есть желание, продолжайте, а у меня что-то вроде... рандеву.

– Старухина? – изумился Грязнов.

– Она.