От Промыслова Турецкий поехал в прокуратуру, нужно было доложиться, а то Нинка как насядет с расспросами, до утра не вырвешься. По дороге он абсолютно протрезвел и испытывал ноющее желание продолжить банкет.

Латунную табличку на двери его кабинета кто-то завесил бумажкой с дырой посредине. При ближайшем рассмотрении стало понятно, кто именно этот кто-то. На бумажке рукой Славки было выведено «русский» и «герой», что вместе с просвечивающей в дыру фамилией составляло словосочетание: «русский турецкий герой».

Обиделись, значит, сообразил Турецкий и пошел к Косте объясняться. А Меркулов с Грязновым (обиженные) сидели себе под кондиционером и дули коньяк.

– Ты только посмотри на него! – возмущенно воскликнул Меркулов, тыча пальцем в облупившийся нос Турецкого. – А я-то думал, пойду к генеральному, костьми лягу, а отпуск для «русского героя» выбью...

– Правильно, фиг ему отпуск! Три дня в Италии эквивалентны месяцу в Сочи, – поддержал Грязнов и, шумно потянув носом, возмутился: – Он еще и коньяк жрал, сепаратно. Без нас. Стоило опоздать на пять минут, а синьор Турецкий уже отчалили с вице-премьером. Не стыдно?!

– Позволите пожать вашу мужественную руку? – поддакивал Костя. – Вступить в единоборство с самыми темными, ужасными силами госбезопасности и выйти победителем – это, Александр Борисович, не побоюсь этого слова, – под-виг...

– Кончайте подкалывать, мужики, – попросил Турецкий. – Я же компенсацию привез. – Он выставил на стол две бутылки фантастического армянского коньяка, которые чуть ли не насильно всучил ему Промыслов.

– Компенсация компенсацией, а прощение просить придется, мы тебя по жаре ждали, ждали...

– Простите, дяденьки, меня, засранца. Довольны?

– Годится, – удовлетворился Грязнов. – Теперь рассказывай, как боролся с красным гэбэшным медведем на дружественной итальянской земле.

– Как боролся? Как лев! Медведь оказался не совсем гэбэшным. То есть началось все как раз оттуда. Как мы и предполагали, они десятилетиями охотились за формулой. Но наступил такой момент, когда товарищ Роман Коржевский вдруг проснулся с мыслью: а не послать ли мне это ГБ к едрене фене?! Как только появляется у него эта мысль, он с некоторым превышением полномочий отстреливает родителей Долговой.

– Но формулу так и не добывает, – вставил Меркулов.

– Точно. И тогда он устраивает себе мученическую смерть. Его с дыркой в голове как бы хоронят на семейном кладбище, а на самом деле он едет в Италию и фактически на расстоянии организовывает наркобизнес в Москве. На месте же дело возглавил его подросший и воспитанный в нужных традициях сынуля. Романа же Коржевского, уже долгое время считавшегося погибшим, вообще мало кто знал в лицо, ну а после того как он сделал пластическую операцию...

– Саня, – перебил Грязнов, – объясни мне, тупоголовому, зачем им нужна была формула? Они что, лечить наркоманов собирались?

– В ГБ, может, и собирались, только, конечно, не всех подряд и за большие деньги, а Коржевский просто решил ее загнать тому, кто больше даст, а деньги, естественно, пустить в оборот. А потом Божена проболталась, что из «эликсира» можно синтезировать наркотик. Тут, конечно, у Коржевских проснулся профессиональный интерес. Теперь им нужна была уже не только формула «эликсира», но и Долгова с ассистентами, чтобы эту формулу обратить. Они провалили ее защиту, чтобы крылышки подрезать, каким-то образом настроив против нее несравненную мадам Старухину. – При упоминании о Старухиной Славка осклабился, но Турецкий сделал вид, что не замечает его сальной ухмылки. – И они Божену очень умело подталкивали к этому нужному им открытию. Помытарили сколько нужно. Если бы Сахнов не вмешался, предоставили бы ей и клинику для эксперимента. В конце концов они ее и там достали. Опять же история с сахновским братом, этим идеологическим наркоманом. Вкололи мужику какую-то дрянь, чтобы Сахнов решил, что братан окочурился от ее чудо-»эликсира»...

Да, будь Долгова не столь честных правил, давно бы уже в золоте купалась, на «роллс-ройсах» ездила.

– Или лежала бы рядышком с родителями на двухметровой глубине, – скептически заметил Костя.

– Ни фига! – запальчиво возразил Турецкий. – Коржевский-младший сох по Божене на протяжении всего их знакомства – пятнадцать лет! Так что при любых раскладах ей лично ничто не угрожало.

Грязнов поднял руки вверх и закатил глаза:

– Я тебя умоляю! Влюбленный Байрон! Как будто первый день работаешь... А кто ее родителям кишки выпустил? И ее бы почикали на фрагменты, попадись она тогда под руку.

– Не путай, это работа папаши, – возразил Турецкий. – Он тогда всем заправлял. А после его «убийства» они наверняка делят власть на паритетных началах, невозможно же, сидя в Италии на пляже, всерьез управлять делами здесь, в Москве. Он тебе не почетный Президент России, чтоб руководить страной из ЦКБ.

Грязнов слегка захмелел, и на него нашла охота поспорить:

– Это кто тебе рассказал? Дух отца Гамлета или лично герой-любовник? Спорю на две бутылки твоего коньяка, что Коржевский-младшенький собирался по окончании работ свою горячо любимую Божену скормить рыбам.

– Жабам, – подсказал Турецкий.

– Молчи! Акулам... А если у самого ручки дрожали бы – позвал бы родителя.

– Производителя... – Турецкий продолжал оставаться отвратительно трезвым, и спорить ему не хотелось. Поэтому он сменил тему: – Знаешь, кстати, кто бомбиста Вовика познакомил с Жекой? Коржевский. Промыслов мне по секрету от Божены рассказал историю про Вовика и дневник. Он в начале апреля, незадолго до того как лег в клинику Сахнова, заглянул к ней выпить водички и стрельнуть денег. Денег на дозу она ему, разумеется, дала, а пока она варила кофе, он набрался наглости и залез в настенные часы: там, по его смутным подозрениям, должна была храниться заначка. Ну и нашел дневник. Решил: почитает, а потом еще раз заглянет и вернет на место. А когда прочел, струхнул и отдал Вовику.

– А Коржевский, значит, – хмыкнул Грязнов, – нет чтобы просто убрать Промыслова, чтоб не путался между ним и Долговой, задумал направить его на путь гомосексуализма и для верности еще и заразить СПИДом? Ну ты даешь! А на Марс он его забросить не собирался? Слушай, бросай ты свою дурацкую Генпрокуратуру! Иди в великие писатели! И племянника моего своими сказками не смей портить, понял?!