3
Можно сказать, они как в воду смотрели...
Где-то в районе девяти вечера, когда уже стемнело, Филипп позвонил Турецкому:
— Сан Борисыч, они съезжаются.
— «Гости съезжались на дачу...» — торжественно процитировал Александр Борисович.
— Какую дачу? — не понял Филя.
— Это Пушкин, невежда!
— А-а... Но у здешнего мэра, между прочим, чтоб ты знал, никакая не дача, а самый настоящий коттеджный замок, и расположен он рядом с твоей нынешней резиденцией. Ну с пансионатом в Заводском районе. Но подальше, на высоком речном берегу, — почти запел он, — я его тра-та-та не могу! Ну что, заезжаю — и двигаем туда?
— Только в том случае, Филя, если твой «клоп» не сработает. У тебя есть еще какая-нибудь хитрая техника?
— Все свое ношу с собой, командир. Даже с направленной антенной.
— Ну так, может, не стоит рисковать? Подъедем?
— Жду команды.
— Команда у меня одна, Филя...
И уже через полчаса, опередив гостей, экипаж Турецкого мягко въехал в густые, правда поредевшие по осени, заросли какого-то высокого кустарника возле крепостной стены, окружавшей мэрский замок, и затаился там. Филипп направил в нужную сторону антенну, установленную на крыше автомобиля, и включил передатчик, который должен был транслировать «высокое совещание».
В доме шли какие-то незначительные разговоры. Турецкий узнал один из голосов — он принадлежал мэру. Остальные были неизвестны. О деле не произносилось ни слова.
— Прибыли, командир, — доложил по-военному Филипп, вернувшийся от развилки, где асфальтовая дорога поворачивала к воротам усадьбы Гузикова. — Но мы едва избежали прокола: этот гад сменил пиджак. Так что, о чем они беседовали в машине между собой, остается пока неизвестным.
— Почему — пока?
— А потому что они наверняка все теперь повторят этому Гузке. Вот и узнаем, к чему пришли бойцы невидимого фронта.
— Какие они бойцы, Филя! Шелупонь одна... Я вот сегодня был действительно у бойцов...
— И как?
— Убедился, во всяком случае, только в одном. Их все эти заморочки местного значения фактически не интересуют. Они не одобряют действий городских властей, они, возможно, все про них знают. Но отсеивают для себя лишь то, что может соответствовать их собственной главной линии. А остальное... Вот, говорят, это безобразие, что они натворили. И что? И все.
— А в чем главное, сказали?
— Ну да, станут, как же! Главное у них, точнее, одно из главных, надо полагать, ближайшие губернаторские выборы. И они явно уже имеют своего кандидата, возможно согласованного наверху. Поэтому и не шибко волнуются за исход кампании.
— А нам хотят помочь?
— Не-а, как ты любишь говорить. Показали кое-что, но исключительно для общей информации. Хотя в конце меня предупредили, что эта фактура может неожиданно всплыть в качестве убийственного компромата. Но мы ж не собираемся здесь сидеть до их выборов! На хрен нам это нужно? Мы свое дело сделаем и уедем. Возьмем их за горло, создадим крепкую следовательскую бригаду, ну и пусть себе мотают. А я доложу наверх, и пусть уже там решают как хотят.
— Да, в общем-то делать тут особо нечего...
— И я уже так думаю... У Юрки-то что?
— О-о! Там материалов выше сельсовета. А ментовка сейчас напугана, но не до такой степени, чтобы потерять ориентацию. И как только они сообразят, от кого исходит для них основная опасность, тут и... Стоп! Внимание...
Из динамика донеслись громкие голоса.
— Ну что у вас опять, едрена мать?! — Это неприязненный голос мэра.
— По мелочам, Савелий Тарасович, мы вас не беспокоим... обычно. А сейчас начинает складываться непредсказуемая ситуация... — Это говорил прокурор.
— Вот, блин, все через задницу!.. Ну пошли поговорим... Вы как, аккуратно? Этого... как они говорят, «хвоста» не привезли?
— Да какой «хвост» в это время? Темно же...
— Ну рассказывайте.
— Давай сначала ты, Антоша, — сказал прокурор.
— Был у меня недавно, в середине дня, этот Турецкий. Я думаю, чего его нелегкая принесла? Оказалось, он по «автомобильному делу», — тонким голосом начал судья Слепнев.
— А на хрен оно ему? — сердито спросил мэр. — И вообще, какое отношение он имеет к этому давно закрытому балагану?
— Прекращенному производством, — подсказал прокурор.
— Да мне один... — мэр выругался.
— Значит, он нашел связь, — спокойно продолжил судья. Похоже, на него матерщина Гузикова не действовала. — Я думаю, это все в связи с домашним арестом Паши. Надо было бы, вообще, и его сюда.
— Ну да, а если они там своего кого поставили? И засекут? — забеспокоился прокурор.
— Я думаю, — авторитетным тоном сказал мэр, — что, если острой нужды в Паше не имеется, нет смысла его беспокоить. Пусть лучше подумает, что отвечать на их вопросы. Он тут позвонил, рассказал, так мне чуть хреново не стало! Что он там нес, на этом катере?! Соображать же надо, с кем разговариваешь и о каких вещах! Нет, зря мы его за собой тянули. Не способен он...
— Ну не сдавать же теперь! — заикнулся прокурор.
— Это еще как посмотреть. Кутузов вон даже Москву сдал, зато войну выиграл!
— Оно так, стратегия — великое дело. Да только Паша у нас не Москва.
— Тем более! — настаивал Савелий Тарасович. — Давай дальше, Антон, не отвлекайся на пустяки...
— Я думаю, они что-то определенно пронюхали про Витька.
— Да ну? А почему так думаешь? Это ж надо тогда немедленно Григорию Олеговичу, чтоб перекрыл — на своем уровне.
— Должна быть уверенность, а у меня только предположение.
— На чем основанное?
— На напористой наглости этого бывшего следака, попавшего, говорят не без стараний его бывшего шефа, в помощники генерального.
— А шеф у него кто был? Из этих, вроде Рашида?
— Нет, замгенерального по следствию. Меркулов такой. Он не меньше пяти генеральных прокуроров пересидел, его так запросто не умоешь. Я уж что мог, — со вздохом сказал судья, — узнал про этого Турка, будь он трижды, как говорится...
— А что, он сам такой безгрешный, что ли, что на него никакой управы нет? — возмутился мэр.
— Может, и есть, да только времени у нас нет, — встрял прокурор, чтобы не сбивать разговор в сторону. — Он, я говорил, и ко мне наведался. Чтобы продолжить разговор, начатый у Антона. Завтра, говорит, соберу вас и объявлю о возобновлении дела в связи со вновь открывшимися... вот так. А потом вдруг спросил: а на какие зарплаты вы, господа хорошие, домищи себе такие отгрохали? Намекнул, короче, что не за горами налоговая проверка. Ну я думаю, типа финансового мониторинга. И, мол, бабкино наследство к делу пришивать не стоит. Вот такой подлец, оказывается! А мы его... и так, и этак... угощали еще... принимали, блин.
— Ну он не особо-то и раскрылся, если помнишь, — возразил прокурору судья.
И после этого они начали строить планы, как подчинить себе строптивого помощника генпрокурора либо, если ничего не выйдет, избавиться от него.
Турецкий с Агеевым перестали вслух комментировать их беседу и стали только слушать, оставляя собственные вопросы и уточнения для прослушивания и обсуждения записи уже в полном составе группы.
Но одно любопытное предложение, последовавшее со стороны судьи, заставило их снова воспрянуть. Слепнев предложил — ни много ни мало — именно избавиться от Турка самым радикальным способом.
И это предложил коротышка, на которого плюнуть да растереть? Невероятно! Он и способ предложил. Сейчас в ИВС находятся с десяток бандитов, взятых после зачистки по подозрению в устройстве поджогов в городе и взрывов машин. Это все в общем-то и не подозрения, а железный факт. Можно договориться с Прапорщиком, которого москвичи допросили и оставили временно в покое — под подпиской о невыезде. Для Лехи подписка — пустой звук, а чего он наболтал генералу Грязнову, про то молчит, морда уголовная. Но все равно откроется. Так вот, Леха должен будет передать кому-нибудь из своих, кто парится на нарах, что тому есть хороший повод отмазаться.
— Ну отпустим мы его на вечерок-другой, пусть погуляет. А с водилой этого следака бывшего — у него их двое, оказывается, — запросто можно будет договориться. То есть узнать, где, когда, что и так далее. Водила и не дотумкает, когда и кто ему заложит бомбочку под кресло, а дальше — дело техники. Оно даже и лучше, если вместе со следаком и водила тот погибнет, доверия к факту больше. А братана — обратно на нары, как и не было ничего. И списать просто — месть уголовников, вот уж Леха тогда покрутится на горячей сковородке! Забыл, что ему западло с ментами общаться, — так мы напомним.
Самое поганое было не в том, что именно от судьи исходило это предложение. И даже не в том, что эта троица его, в сущности, уже приняла как альтернативу, при которой иной вариант и не получится, а в том, что они даже сами не заметили, как спокойно порешили жизнь человека, совершенно непричастного к их гнусным делам.
— И еще они ругаются матом, — скорбно заметил Филя.
А Турецкий, почему-то не испытывавший никакого душевного напряжения или смятения, хотя речь, между прочим, шла в первую очередь о его жизни, расхохотался.
— Тебе вот смешно, — грустно сказал Филя, — а мне совсем нет. Мне, может, моего Гургена Самсоновича жалко. Ведь ни за что ликвидируют хорошего человека! Взорвут его вместе с тобой, что он потом семье своей скажет? Нехорошие люди. Что мы с ними делать будем?
— Я считаю, что оба нам не нужны, но вот с судьей я бы поговорил отдельно. И запись дал ему прослушать. Господи, и откуда берутся такие гниды?
— Вопрос не по адресу, — авторитетно заявил Филипп. — Давай, пусть они еще поговорят, а я пока продумаю, где мы сможем его перехватить...
И ведь придумал.
Разъезжались гости совсем поздно.
«Девятка» Турецкого уже стояла на дороге, фарами в сторону города, готовая рвануть к поселку, в котором проживали судья с прокурором. Оставалось только подождать немного.
И вот сильные фонари осветили изнутри ворота усадьбы мэра.
— Вперед, — сказал сам себе Филя. А минуту спустя спросил: — Ты не помнишь, там у него во дворе имеются собаки? Или сторожа?
— Никого я там не видел. Ни во дворе, ни в доме. Я позвонил, он спросил, я ответил, а он автоматически открыл калитку. И встречал уже возле дома. Вот жена громадных размеров — это есть точно.
— Лучше не придумать.
— Ну так у тебя уже возникло решение?
— А то! Мы встретим судью в его собственном дворе. Это если он зайдет один, а не пригласит на поздний ужин соседа. Но если пригласит, значит, работать будем, когда тот уйдет. Не важно, во дворе ли, в доме. А на худой конец, эту его кариатиду есть масса способов отключить без всяких для нее осложнений и тяжких последствий. Оно даже, возможно, и лучше. Ну а как войти в чужой дом, надеюсь, ты меня учить не будешь?
— Не буду, — убежденно ответил Турецкий.
Фонарь находился на углу квартала, через три дома от калитки особняка судьи. А здесь было темновато, во всяком случае, лица различались с трудом.
Машину свою они оставили при въезде в поселок, на стоянке, где находилось не менее десятка других автомобилей. Не стали пользоваться официальной проходной, где дежурили стражи порядка из какой-нибудь охранной конторы. Филя, с его богатейшим опытом, быстро обнаружил место, где они смогли спокойно перебраться через бетонную ограду, окружавшую поселок. Непонятно было только, зачем при такой стене судье, да и тому же прокурору, понадобились еще дополнительные персональные кирпичные заборы? Может, для придания особой значительности?
Они быстро нашли дом судьи, и поспели как раз ко времени. Филя первый перемахнул через кирпичную стену и помог перебраться Турецкому. Во дворе было тихо.
Это Филя гнал машину, а гости ехали небыстро и остановились у калитки, когда Турецкий с Агеевым успели хорошо уже оглядеться и выбрать для себя удобные позиции.
Прокурор заходить в гости не стал, но они какое-то время простояли, продолжая свой разговор у калитки, с наружной стороны. Наконец маленький судья вошел во двор, тщательно закрыл за собой калитку и по дорожке, выложенной бетонными плитками, направился к дому.
— Ой, кто это? Что надо?! — воскликнул он, неожиданно увидев сидящего на ступеньках крыльца человека.
Человек даже не шевельнулся, но сзади чья-то крепкая ладонь запечатала судье рот. А вторая несильно сдавила шею. Он услышал:
— Тихо. Не шуми. И не поднимай базар.
Судья дернулся, но пальцы сдавили шею сильнее — пришлось ему оставить сопротивление. Послушно шагая впереди неизвестного ему человека, скорее всего, как он понял, бандита, судья прошествовал задом, где в глубине двора стояла увитая густым диким виноградом беседка. Туда же направился и второй человек, тот, что сидел на крыльце.
Вошли в беседку и сели на лавочку.
— Не вздумай орать, — тихо сказал тот, кто вел судью. — Откроешь рот, пожалеешь.
- Говорилось это холодно, голос звучал с каким-то неприятным металлическим оттенком, и судье стало страшновато. Он торопился понять, кто и, главное, за что? Явно же, из бандитов... Может, месть?
— Сейчас ты послушаешь одну запись, а потом мы потолкуем с тобой по душам. И повторяю, не вздумай устраивать базар. Прихлопну как клопа!
Жесткая, словно терка, ладонь, пахнущая тоже металлом, прижалась к лицу судьи и слегка сжала его нос, щеки, кожу лба. Чрезвычайно неприятное ощущение. Вторая ладонь наконец отпустила рот. И судья тут же вдохнул полной грудью — протяжно и со всхлипом.
— Веди себя тихо, и мы тебя не тронем. Вот наушники, надень их и внимательно слушай. А после обсудим. Вякнешь без спросу, задавлю.
Вот именно эта спокойная, равнодушная интонация и убедила судью вести себя по возможности тихо. В такой манере, почему-то показалось ему, могут разговаривать только закоренелые убийцы, для которых нет ничего святого.
Он послушно напялил на голову пружинку с наушниками, приладил их и услышал...
«Ну что у вас опять, едрена мать?!»
«По мелочам, Савелий Тарасович, мы вас не беспокоим... »
Антон Захарович почувствовал, как по спине его потек холодный пот. Он все сразу узнал и понял. Хотел было отстраниться, даже снять наушники, чтобы объяснить... Но вот только что — этого он еще себе не представлял. Однако резкий толчок в затылок вернул его к действительности.
— Слушай!
И он продолжал слушать — до тех пор пока не была им самим сказана фраза:
«Оно даже и лучше, если вместе со следаком и водила тот погибнет, доверия к факту больше... »
Пот уже не струился — все тело будто находилось в ледяной ванне.
— Как вам могла прийти в голову такая кровожадная мысль, Антон Захарович? — спросил молчавший до сих пор второй человек, и Слепнев с ужасом, от которого у него поднялись дыбом остатки волос, узнал голос Турецкого.
— Э-Э...ТО вы?! — только и смог выдавить судья.
— Я, как видите. Или слышите. Ну и что мы после этого будем делать? Судья-убийца — это что-то новое в моей богатой всякими чудесами практике. Или заказчик убийства. И компания у него хорошая — мэр, прокурор и начальник милиции. И на всех, оказывается, давно уже пробы ставить негде. Молчите? А что вы можете сказать?..
— Это... какая-то жуткая нелепость, — пролепетал судья.
— Ничего подобного. Это суровая правда жизни. Я- то думал поначалу, что тот минимум, который мы могли бы вам предложить, — это ваша отставка с формулировкой «утрата доверия и ненадлежащее исполнение своих обязанностей». Уж я бы постарался, переговорил с вашим судейским начальством, не впервой беседовать по душам. Но теперь, вижу, дело с вами гораздо серьезнее. И тут уже не отставка, а уголовное дело. Вы ж представляете, что будет, когда мы эту запись опубликуем?
— Это частный разговор, он не имеет веса! — вдруг пришел в себя судья. — И вы не имели права. Кто давал санкцию?
— Вам так кажется. А запись есть результат оперативной разработки. Коллеги поделились, устроит? У них многое есть. В том числе особый интерес для меня представила запись вашего разговора с Кожаным относительно судьбы его сынка Виктора. Припоминаете?
Турецкий блефовал вовсю, будучи уверенным, что проверить то, что он говорит, ему будет невозможно. Ну а переть рогами на Султанова и его службу он никогда в жизни не решится. Ему достаточно только прозрачного намека, откуда факты, и этого хватит, чтобы судья поджал хвост. И если он поймет, что уже давно находится в разработке ФСБ, значит, на то были соответствующие санкции сверху.
Но он, кажется, еще сомневается. Значит, надо нанести еще удар. И Турецкий буквально в двух словах пересказал судье суть телефонного разговора Виктора Кожаного с подполковником Затыриным — этим-то материалом Рашид Закаевич разрешил ему воспользоваться при необходимости. Видимо, судья был отчасти в курсе — одна ж компания, а правильнее, шайка-лейка, наверняка что-то слышал. И оказался прав. Аргумент добил Слепнева, он понурился.
— Что вы будете со мной делать? — тихо спросил он.
— Лично я обещаю вам добиться, чтобы вас вышвырнули с позором из судейского клана и отдали под суд. Я недаром сегодня спросил вашего дружка Керимова, откуда у вас все эти дворцы-замки. Вы успели у мэра обсудить и эту тему. А я в этой связи в свою очередь постараюсь сделать так, чтобы вопрос о конфискации нажитого преступным путем имущества стал для вас и ваших приятелей самым насущным и острым в оставшейся жизни. Чем занимается сейчас Ираида Михайловна?
Слепнев вздрогнул так, будто его сильно ударили.
— А... а... какое отношение?.. Она ничего не знает!
— Самое прямое. А раз, говорите, не знает, я просто уверен, что ей будет безумно интересно узнать, какая судьба ее ожидает в ближайшем будущем.
— Я умоляю!.. Она... это... она спит! Рано ложится, — нашелся судья.
— Гурген Самсонович, проверьте, — обратился Турецкий к Филе.
— Что? Что он хочет с ней делать?! — почти взвизгнул Слепнев.
— Успокойтесь, уж насиловать-то ее никто не собирается, эту вашу кариатиду. Тьфу, прости господи... Все же посмотрите, Гурген.
Филипп, пошарив по карманам безвольного судьи, вынул ключи и неслышной тенью скользнул прочь из беседки. Дело сделано, и оставлять в пиджаке судьи своего «клопика», Агеев не собирался. А найти в доме твидовый пиджак — невелика проблема, не такому учили...
Хозяйка спала где-то на втором этаже, оттуда доносился ее могучий храп.
Дверь бесшумно закрылась за Агеевым. Поворачивать в замке ключ он не стал, лишний шум был не нужен. И когда вернулся в беседку, кивком головы показал Турецкому, что все в порядке, дело сделано.
— Вы поняли, что я вам сказал? — суровым голосом завершил, видимо, свой разговор с судьей Александр Борисович.
— Я понял, — коротко согласился тот.
— Одно только слово, и я вас — вот с его помощью, — Турецкий показал рукой на Филиппа, — раздавлю и размажу по земле как последнюю гниду.
— Гниды обычно маленькие бывают, — серьезно вставил Филя.
— Вот и я про то. Одно слово, запомните! Один звук! И все, что вы мне рассказали, станет достоянием ваших подельников. А они уж вас не пощадят, можете мне поверить.
— Я обещаю, — тонко пропищал Слепнев. — Но и вы...
— А я вам ничего не обещал! И не собираюсь. Просто повторяю: заткнуть свою пасть — это исключительно в ваших личных интересах. А теперь мы уходим, а вам я советую пойти и помыться, от вас воняет. Пошли, Гурген Самсонович.
— Ну что он? — спросил Филипп, когда они вышли за ворота.
— Полное ничтожество. Но я его, кажется, дожал. Будет молчать. Ну а если не сможет...
— Отдадим на съедение? — усмехнулся Филя.
— Этого, как я понял, он и боится больше всего...
...Утром, делая вместе с Поремским зарядку на открытом воздухе, Александр Борисович увидел подходящую к ним директрису пансионата — полную, представительную и вполне еще симпатичную даму в тугом, отглаженном белом халате. Вид у нее был весьма озабоченный.
— Вы не слышали ужасную новость? — В глазах ее ощущение кошмара явно перемешалось с непонятным восторгом.
— Что случилось? — Турецкий так и застыл с открытым ртом.
— Да с утра уже только об этом все и говорят! Ночью застрелился судья Антон Захарович Слепнев. Он часто сюда приезжал отдыхать. — Она вдруг отвела глаза в сторону. — Очень был... хороший человек.
— А почему? — глупо спросил Александр Борисович, переглянувшись с Поремским, который тоже прекратил упражнения.
— Да кто ж знает? — Мадам была рада обсудить «ужасную новость» с посторонними людьми. — А может, и не сам, вполне, я думаю, могли с ним расправиться и бандиты, которых он постоянно преследовал...
— Могли и бандиты, — согласился с ней Поремский. — А самому-то зачем? Какая причина? Вот вы, милая, приятная женщина, что скажете?
Турецкий непроизвольно отвел глаза, а в директрисе вдруг проснулось запоздалое кокетство:
— Ну, знаете ли, мужчины, причины у вашего брата бывают очень разные. Очень! — резонно заметила она, сама не догадываясь, насколько точно попала в цель.
