Глава 27
ДОЗНАНИЕ
Из протокола допроса Ковригиной Н. С.
(с применением звукозаписи):
Следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ государственный советник юстиции первого класса Турецкий А. Б. с соблюдением требований ст. 157, 158 и 160 УПК РСФСР допросил в качестве свидетеля по уголовному делу № Ковригину Наталию Сергеевну.
Вопрос. Наталия Сергеевна, вы работали в частной клинике «Престиж»?
Ответ. Да.
Вопрос. В какой должности и в какой промежуток времени?
Ответ. В должности врача-лаборанта клинико-диагностической лаборатории в период с первого декабря прошлого года по седьмое января текущего года.
В о п р о с. Вы работали четвертого января этого года?
Ответ. Да, это было мое дежурство.
В о п р о с. В лаборатории был кто-то, кроме вас?
Ответ. Нет, я работала одна. Это были праздничные дни, и мы работали с заведующей лабораторией Барковой по очереди.
В о п р о с. В этот день вы делали какой-нибудь анализ крови пациентки Бобровниковой Зои Михайловны?
Ответ. Да.
Вопрос. Расскажите об этом поподробнее.
Ответ. Когда я заступила на дежурство, а это было в девять утра, несколько пробирок с кровью уже лежали на столике для приема анализов, в том числе и пробирка с кровью Зои Михайловны. Я провела сортировку анализов по срочности выполнения. Зое Михайловне нужно было определить уровень глюкозы. Зная, что Зоя Михайловна страдает диабетом, я исследовала ее кровь в первую очередь. Это измерение проводится быстро, на автоматическом анализаторе, занимает буквально пару минут. Показатель глюкозы был низким: 2,5. Я повторила исследование, получила ту же цифру и тут же позвонила лечащему врачу, сообщила ему результат анализа.
В о п р о с. У вас было принято сообщать результаты по телефону?
Ответ. Нет. То есть сначала следовало внести результат в компьютерную историю болезни. Но я испугалась, что низкий уровень сахара связан с передозировкой инсулина, такие случаи бывают. И позвонила дежурному врачу, чтобы предупредить его.
Вопрос. Как имя, отчество и фамилия врача?
Ответ. Антон Степанович Переходько.
Вопрос. Вы позвонили дежурному врачу, и что он вам ответил?
Ответ. Он ответил, чтобы я не вмешивалась не в свое дело.
Вопрос. Что было дальше?
Ответ. Затем я внесла результат исследования в соответствующий учетный журнал и в компьютер. А компьютерную распечатку сохранила. Через час стало известно, что Зоя Михайловна скончалась.
В о п р о с. Вы знаете, отчего это произошло?
Ответ. Нет, в тот день я ничего узнать не могла. Врачи-лаборанты с больными не пересекаются. Лаборатория находится на втором этаже, стационар — на третьем, четвертом и пятом. Сотрудники лаборатории видят больных только в том случае, если делают анализы непосредственно у постели больного. Так что причины смерти Бобровниковой в тот день, четвертого января, мне были неизвестны.
Вопрос. Вы подчеркнули дату. То есть вы узнали о причине смерти Бобровниковой в какой-то другой день?
О т в е т. В следующее мое дежурство, шестого января, на врачебной конференции меня обвинили в том, что я ввела в компьютер неправильный результат: 21,5, на основе которого врач Переходько ввел больной инсулин, так как это очень высокий показатель уровня глюкозы. В результате инъекции больная скончалась. Действительно, в электронной карте Бобровниковой значилась цифра 21,5. Кроме того, из журнала учета анализов исчез листок за четвертое января, куда я вносила показатель прибора. И, наконец, доктор Переходько отрицал тот факт, что я звонила ему и предупреждала о катастрофически низком уровне глюкозы в крови Бобровниковой. Получалось, что я виновата в смерти Зои Михайловны.
В о п р о с. А вы не могли случайно внести в компьютер не ту цифру? Ну бывает же: много работы, вы одна, вас чем-то отвлекли… Вы только не бойтесь, это случается. В аэропортах диспетчеры ошибаются.
Ответ. Теоретически, конечно, могла. Потому что вы правильно все говорите: в лабораторию ходили все, кому не лень, толпами. Все нависали над лаборантами. Каждому врачу нужно срочно, каждый требует свое. В таком бедламе ошибиться не проблема. Но именно в то утро было очень СПОКОЙНО — все же праздничные дни, обращений мало, свежих больных не было. Я была очень внимательна, мне никто не мешал. Я не ошиблась, это точно! К счастью для себя, я сохранила компьютерную распечатку, где значился первоначальный результат. Я предъявила этот листок генеральному директору.
Вопрос. Стрельцову?
Ответ. Нет, тогда должность генерального директора занимал другой человек.
В о п р о с. Вы показали ему вашу распечатку, и что?
О т в е т. На этом разбор полетов для меня закончился. А генеральный директор провел какое-то совещание. Судя по тому, что со мной по данному вопросу больше бесед не проводилось, думаю, распечатка убедила гендиректора в моей невиновности. Вот эта распечатка. Прошу приобщить ее к делу.
В о п р о с. То есть кто-то исправил ваши показания прямо в компьютере?
Ответ. Получается так.
Вопрос. Как вы думаете, кто это сделал и зачем?
О т в е т. Я не знаю.
В о п р о с. А что за компьютерная программа использовалась в клинике для ведения историй болезни пациентов?
Ответ. Программа «Медиум». Она предусматривает несколько уровней доступа к информации. У меня был первый уровень, то есть минимальный.
Вопрос. Хорошо. Как я понимаю, на следующий день после этих событий вы уволились?
Ответ. Да, на следующий день после конференции.
Вопрос. Почему?
О т в е т. Но ведь невозможно работать, когда тебя так откровенно подставляют. В конце концов, это просто опасно. Последней каплей было то, что под моей подписью в компьютере появились результаты исследований, которые я вообще не проводила. Я в тот день вообще не дежурила, меня не было в клинике. Ну как же можно работать в таких условиях?
Вопрос. Почему к вам так относились? Вы плохо работали?
О т в е т. Я старалась хорошо работать изо всех сил, поверьте! Почти за двадцать лет рабочего стажа у меня в трудовой книжке только благодарности, грамоты и прочие знаки… внимания со стороны руководства. Но в этой клинике… Им не нужен был хороший работник, им нужен был свой человек, а я была чужая.
В о п р о с. Вы были свидетелем какой-либо противозаконной деятельности?
Ответ. Ну… Нет, не была. Хотя что считать противозаконным. Когда здоровому человеку ставят диагноз болезни, лечение которой существенно облегчит его кошелек… Не знаю, как это оценивать с позиций Уголовного кодекса, но с позиций нравственности — это безнравственно. Я очень рада, что ушла оттуда, так как всё равно не смогла бы там работать.
В о п р о с. Вы общались с Юрием Петровичем Бобровниковым?
Ответ. Да, несколько раз буквально по десять минут. Последний — шестого января, после конференции, накануне увольнения. Я очень мучилась тем, что академику предъявят меня, так сказать, как виновницу его горя. И пришла к нему, чтобы объясниться.
Вопрос. Какое он тогда произвел на вас впечатление?
О т в е т. Ну как — какое? Человека, потерявшего жену, с которой прожил полвека… Он был очень удручен, но нашел в себе силы успокоить меня, утешить. Это был человек удивительной мудрости и мужества.
Вопрос. Вам не показалось тогда, что у него возникли проблемы с памятью?
О т в е т. У Юрия Петровича? Что вы! У него была прекрасная память! И никаких изменений я не заметила. Впрочем, может быть, Катя Игнатьева что-нибудь заметила — она дежурила возле него последние дни. А я на следующий день уволилась.
Вопрос. Что ж, Наталия Сергеевна, спасибо. Прочтите, пожалуйста, протокол и распишитесь на каждой странице.
Ответ. Пожалуйста. Где расписываться? Здесь? Ага…
Катя Игнатьева, отделенная от приятельницы толстой стеной добротного кирпичного здания, беседовала с любимцем Турецкого, очень перспективным и немного застенчивым следователем Кириллом Сергеевичем Безуховым.
Именно беседовала, потому что Безухов умел создавать такую атмосферу, что допрашиваемый им человек совершенно не чувствовал себя лицом, дающим показания.
Для начала он угостил Катю чашечкой кофе, разрешил ей курить, завел разговор о прекрасном городе Петербурге, жить в котором, наверное, такое счастье… Екатерина, которую в начале разговора смущало потрескивание ленты диктофона, совершенно раскрепостилась.
— Скажите, Екатерина Семеновна, вы ведь работали в клинике «Престиж»?
— Да, работала.
— Кем?
— Медицинской сестрой.
— И как вам там, нравилось?
— Смотря что… Зарплата, конечно, неплохая. Но и заморочек хватало.
— А именно? — удивленно поднял белесые брови Безухов.
— Ну… Знаете, что такое частная клиника? Каждый подставляет каждого. Главная задача — все свалить на другого.
— А что же сваливать? Разве все так плохо работают?
— Ну… Плохо — не то слово. Работают хорошо, только на себя. В том смысле, что каждый старается побольше денег срубить. Врачи пациентов завлекают всеми средствами, диагнозы ставят такие, что на кладбище пора. Ну и лечение соответственно по стоимости такое, что тоже хоть в гроб ложись… А если что не так: жалобы от больных или летальный исход — виноваты стрелочники. Вот и меня практически заставили уйти после смерти одного больного. Как будто я его лечила!
— Это какого больного? Как фамилия? Имя, отчество?
— Бобровников. Юрий Петрович Бобровников. У него сначала жена в клинике умерла. Так ее смерть пытались на врача-лаборанта повесить, на Наташу Ковригину. Она в соседнем кабинете сидит.
— Не сидит, а дает показания, — с улыбкой поправил Безухов.
— Ну да, — улыбнулась в ответ Катя. — Только я вам прямо скажу: Наталия ни при чем! Подставили ее, да и меня пытались.
— А вас как?
— А так. Бобровниковой с утра худо было. Беспокойная была, агрессивная даже. А мужа при ней в тот момент не оказалось, он куда-то по делам ушел. Ну вот, из лаборатории звонит Наталия, говорит дежурному врачу, что у Зои Михайловны низкий сахар, а он ей в ответ нахамил: мол, не лезь не в свое дело.
— Вы слышали их разговор?
— Ну да, я рядом стояла. И ее голос слышала, она с перепугу почти орала в трубку. А он ей нахамил. И меня отослал: дескать, шла бы ты покурить, не путалась бы под ногами. Мне что? Сказали покурить, я и пошла. А вернулась минут через пятнадцать, она уже при смерти.
— Бобровникова?
— Ну да. И умерла.
— А как умер ее муж?
— Академик? Не знаю… Он после ее смерти очень резко сдал. То есть первые несколько дней еще держался, пока похороны, то да се. А потом его как раз на другое отделение перевели, и он прямо на глазах… Я такого раньше даже не видела…
— Что именно на глазах? Постарайтесь объяснить.
— Ну… На глазах впал в беспамятство полное. Я к нему прихожу завтраком кормить, он по сто раз спросит, как меня зовут. И Тут же опять забудет… И совершенно беспомощный, покорный, как овощ какой-то, прости господи…
— Как кто?
— Ну так в психушках полных идиотов зовут. Тихие, как растения. И ничего не соображают. Вот и он таким же стал. Причем буквально за каких-то три-четыре дня. Я и не думала, что горе может так изменить человека, правда!
— Вот вы, Екатерина Семеновна, говорите, что Бобровникова после смерти жены перевели на другое отделение. На какое и почему?
— На отделение геронтологии, там у нас старики лежат. Хотя и не только старики, бывают и молодые. Заведующая отделением — Елена Вячеславовна Никитенко, она как раз занимается проблемами старости. Она и Бобровникова вела.
— И что же она, не замечала, что состояние больного так резко ухудшается?
— Как — не замечала?! Она же его каждый день осматривала:
— Но может, какие-то препараты меняли, вы же ему лекарства давали?
— Препараты никакие не меняли. Так, витамины… Единственное, что ему делали, облучали чем-то.
— Облучали? — мирно спросил Безухов. — Кварцем, что ли? Типа солярия?
— Нет, — снисходительно улыбнулась Катя. — Какие-то особые лучи, типа УВЧ, что ли. Я даже не знаю, откуда они на него шли. Только мне всегда было велено: входишь в палату — выключай кнопку, выходишь — включай. Никитенко сказала, что это лечение сном. Что, мол, у старика такой стресс, что ему нужно больше спать. Заспать горе, как в народе говорят. А что? Может быть… Сон — лучшее лекарство. Только на Бобровникова лучи эти не действовали: спал он мало. Лежит в постели и в окно смотрит.
— Вы сказали, прибор включался кнопкой? А что за кнопка?
— Ну вроде электрического выключателя. Она за дверью палаты, снаружи.
— А вы не говорили врачу, что это облучение не помогает? Что больной не спит.
— Сказала один раз. Она на меня так зыркнула, что я заткнулась. Там медсестра — это не человек. Я вообще на этом отделении случайно оказалась: у Никитенко постоянная медсестра в больницу попала с аппендицитом, я ее заменяла. Она на меня и так волком смотрела. И потом, она жена Стрельцова, а я ноль без палочки, что я могу ей говорить? Только спрашивать: чего изволите?
— А кто такой Стрельцов? — улыбнулся Безухов.
— Генеральный директор клиники. До него другой мужик был, очень дельный. Но он в январе уволился, после истории с бандитами. Ну вы ведь эту историю знаете?
Безухов кивнул.
— И Стрельцов занял его место.
— Понятно. То есть там семейный бизнес, так сказать…
— Ну да. Стрельцов — гендиректор, жена его — завотделением. А сестра жены — завлабораторией. Но они это не афишируют. Я про то, что Баркова и Никитенко сестры, узнала, когда меня увольняли. Кадровичка проболталась.
— Как же это она?
— Ну сказала что-то вроде того, что меня за компанию с Ковригиной. Дескать, Наталия не глянулась Барковой, а я — ее сестре. Только я думаю, там все по-другому.
— А как?
— У них там кланы какие-то были. Один клан — это бывший генеральный директор, потом врач, с которым я туда пришла, ну несколько новых докторов, которые с генеральным пришли. А другой клан — это Стрельцов, его жена, сестра жены и другая группа врачей, те, что там раньше работали.
— И что же, воевали эти кланы?
— Ну воевали не воевали, а только на сегодня там осталась именно группа Стрельцова. Вернее, Барковой.
— Это кто?
— Заведующая лабораторией, сестра его жены. Она его в ежовых рукавицах держит.
— А вы-то, Катюша, откуда знаете?
— А медсестры все знают. Все слышат, все видят. Врачи нас в упор не видят, это как господа своих слуг не замечают. А мы все замечаем. И делимся друг с дружкой.
— Понятно. А в какой палате лежал Бобровников перед смертью?
— В тридцать третьей. На третьем этаже.
— Спасибо, Екатерина Семеновна. Должен предупредить вас, что существует тайна следствия. И за ее разглашение предусмотрена уголовная ответственность, я понятно выразился? — совершенно другим, строгим, официальным тоном произнес Безухов.
— Да, я понимаю, — пролепетала мигом испугавшаяся Игнатьева.
— Это я к тому, что никто из ваших подруг, друзей, родных, вообще никто, не должен знать ни слова из того, о чем мы с вами здесь говорили. Ни одного слова. Я ясно выразил свою мысль?
— Да, — совсем уж испугалась Катя.
— А теперь распишитесь, пожалуйста, на каждом листке протокола. А вот здесь напишите, что с ваших слов записано верно. Ну вот и все. До свидания, — строго посмотрел на нее Безухов.
— До свидания, — ответила Игнатьева, вышла и тихо притворила за собой дверь.
В коридоре было пусто, Наталии нигде не было видно. Катя в нерешительности потопталась на месте. Хотелось обсудить с приятельницей ход событий… Но тут дверь кабинета, следующего за тем, где исчезла Ковригина, открылась. Двое бугаев в форме почти вынесли оттуда бесчувственное тело грузного, лысоватого мужчины средних лет. Лицо мужчины было абсолютно белым, взгляд на мгновение сфокусировался на Кате и уплыл куда-то дальше. Со стороны входа по коридору топали санитары с носилками. Рядом семенила врач «скорой помощи».
— Ну что стоим? Кого ждем? — рявкнул на нее один из мужчин в камуфляже.
Катерина, не помня себя от ужаса, выкатилась на улицу, пролетела пару кварталов, забилась в какую-то подворотню, где жадно закурила. Чуть отдышавшись, полезла было в карман за мобильником, но, вспомнив бездыханное тело и строгий наказ следователя, тут же убрала трубку в карман.
— Я ничего не видела и никому ничего не скажу! — как заклинание прошептала Игнатьева.
В два часа дня в кабинет Гоголева принесли из буфета бутерброды и кофе. Виктор Петрович, Турецкий и Грязнов сидели втроем. Мужчины молча поглощали кофе, к бутербродам никто не притрагивался.
— Да что у вас там произошло? — не выдержал Турецкий. — Что вы с Ратнером сделали? Пытали его, что ли?
— Он сам себя на пытки обрек, — хмуро проговорил Грязнов. — На вот, послушай. — Он нажал кнопку диктофона, перемотал часть пленки. — Здесь общая лабуда… вот с этого места слушай.
С пленки послышался голос Грязнова:
«Борис Львович, вы вызваны сюда в связи с расследованием обстоятельств смерти вашего отца».
«Каких обстоятельств?» — послышался нервный, перепуганный голос.
«По заявлению вашей супруги, вы согласились на то, чтобы ваш отец был подвергнут эвтаназии. Это правда?»
«Она… Она лжет!! Она мстит мне! Я ушел к другой женщине, и она мне просто мстит!» — закричал мужчина.
«То есть вы отрицаете свою причастность к смерти вашего отца?»
«Я… Я ничего не знаю! Отец был в ужасном состоянии, он просто помешался, кидался на нас с женой с ножом! Его нельзя было держать дома, он мог квартиру спалить или еще что-нибудь… И чИнна предложила положить его в частную больницу, потому что там уход хороший».
«Какую больницу?»
«В клинику «Престиж».
«Именно жена посоветовала вам госпитализировать отца в эту клинику?»
«Да!! Я долго не соглашался. Но она настаивала! Говорила, что боится оставаться с ним наедине. Она не работает, весь день дома, и она его боялась! В конце концов я согласился».
«Почему выбор пал именно на эту больницу?»
«Я не знаю, это выбор жены».
«Вы всегда слушаетесь жену? Во всех вопросах?»
«Да, слушаюсь. То есть слушался. Пока не полюбил другую женщину. А что, у нас запрещается влюбляться?»
«Нет, конечно, вы успокойтесь. Может, вам воды дать?»
«Не нужно! Спрашивайте, что вас интересует, и давайте закончим! У меня дела на работе! Меня увезли прямо с рабочего места как преступника, я буду жаловаться…»
«Это ваше право. Продолжим. Сколько времени ваш отец провел в клинике?»
«Около месяца».
«Ему стало лучше?»
«Нет, ему становилось все хуже. Он перестал узнавать Инну, потом меня… Стал отказываться от пищи…»
«У вас не сложилось мнения, что ему проводу не то лечение?»
«Откуда я могу знать? Я не врач».
«Но вы беседовали с врачом?»
«Да. Мы пришли с Инной на беседу, это быловоскресенье, отец был совсем плох — просто сумасшедший какой-то».
«Какого числа это было?»
«Сейчас скажу… Тринадцатого февраля. Послесвидания с отцом мы пошли на беседу с врачом».
«Как фамилия врача?»
«Никитенко. Елена Вячеславовна. И она сказала, что у отца старческий маразм, что его состояние будет ухудшаться, что медицина здесь бессильна. все, что они могут сделать, это обеспечить хороший уход. И добавила, что он будет находиться в вегетативном состоянии еще очень долго, так как у негоздоровое сердце».
«В каком состоянии?»
«Ну в бессмысленном… В состоянии идиота если вам угодно».
«И что дальше?»
«Ничего… Я очень расстроился. Даже плакал…» — Послышались всхлипывания.
«Успокойтесь, пожалуйста, будьте мужчиной; Может, дать вам валерьянки?»
«Не нужно! Спрашивайте, что там у вас еще?»
«Борис Львович, ваш отец был состоятельным человеком?»
«То есть?.. Ну как сказать…»
«Скажите как есть. За ним числилась какая-нибудь собственность?»
«Да, конечно, он всю жизнь работал! У него квартира в Москве».
«Одна?»
«Кажется, да». — Голос звучал растерянно.
«Дача, машина?»
«Есть дача на Николиной Горе».
«И все?»
«Я не знаю других дач», — твердо ответил Ратнер.
«А в Нарве?»
«Ну да, еще в Нарве», — нервничал Ратнер.
«Машины?»
«Две иномарки».
«Кем работал ваш отец?»
«Он был директором меховой фабрики».
«Вы знали, что он занимался теневым бизнесом? Что на его фабрике работали подпольные цеха?»
«Откуда мне было это знать? Он меня в свои дела не посвящал. Мы вообще жили в разных городах, пока не скончалась моя мама. И какое я имею отношение к его делам? — явно приободрился Ратнер. — Тем более после его смерти».
«После его смерти вы становитесь его наследником».
«Что вы хотите сказать? Я ухаживал за ним до последнего дня. Мы ему продукты носили…»
«Борис Львович, как вы прокомментируете этот документ?
— Это я ему договор с клиникой показываю, — пророкотал Грязнов.
Турецкий кивнул. Слышалось тихое потрескивание пленки, затем снова голос Грязнова:
«Ну? Я жду ответа. Вы заключили договор с клиникой. В графе «Предмет договора» указано: «Прекращение патологической жизнедеятельности Л. Д. Ратнера в связи с крайней тяжестью клинических проявлений основного заболевания»… Дата выполнения — семнадцатое февраля. Ваш отец скончался в этот день, именно семнадцатого февраля, не так ли?»
Дальше слышалось нечто невообразимое. Вой, плач, сквозь которые с трудом можно было различить слова:
«Это все Инна! Она специально спрятала договор, чтобы шантажировать меня! Стерва!! Но это она, она виновата!! Она меня уговорила! Она меня почти заставила! Когда врачиха предложила нам это, я даже не успел подумать, а Инна уже ответила «да!». Она ненавидит меня!!»
«Что предложила вам врач? Называйте вещи своими именами!» — жестко произнес голос Грязнова.
«Врач предложила нам провести отцу эвтаназию, так как у него был очень тяжелый клинический случай, так она сказала. И Инна согласилась!»
«Повторите то, что вы сейчас сказали: фамилия врача, и что она вам предложила».
«Врач Никитенко предложила провести эвтаназию моему отцу, Ратнеру Льву Давидовичу. И моя жена сразу согласилась».
«А вы отказались?»
«Я… Я ничего не соображал…»
«Под документом стоит ваша подпись. Вполне четкий росчерк. Рука, похоже, не дрогнула».
«Вы не понимаете, — с новой силой зарыдал Ратнер. — Я… У меня должен родиться ребенок! Вы не по-ни-ма-е-те-е… — взвыл он. — Я всю жизнь мечтал стать отцом…»
«И для этого уморили своего отца?»
Повисло молчание, после которого Ратнер еле вымолвил придушенным голосов:
«Я… Я не хотел… У меня… не было… выхода, — зашептал он. — Я не мог бы уйти от Ин…»
Послышался звук падающего тела. Грязнов щелкнул клавишей.
— Сердечный приступ. Увезли в дежурную больницу. Предварительный диагноз: обширный инфаркт. Вот так… Может, мы его и уморили, но он нас с Виктором тоже чуть с ума не Свел этой историей…
Мужчины замолчали, говорить не хотелось. Турецкий взглянул на часы:
— На пятнадцать назначена госпожа Ратнер. Я сам ее допрошу, если не возражаете.
Возражений не последовало.
— Виктор, в ИВС есть место, куда мы можем поместить женщину приятной наружности? С соблюдением всех необходимых формальностей?
Гоголев кивнул.
— Отлично. В семнадцать рабочее совещание по итогам дня. У вас есть час, чтобы выпить по паре рюмок и прийти в себя.
Госпожа Ратнер явилась точно в указанное время. Она нашла нужный кабинет, легонько стукнула костяшкой пальцев, услышала доброжелательное: «Входите, пожалуйста», надела на лицо маску скорби и печали, которую должно было оттенять чувство собственного достоинства (плечи развернуты, голова гордо приподнята, ресницы слегка опущены), и вошла внутрь.
В небольшой комнате за столом сидел вполне еще молодой мужчина (сороковник с хвостиком, прикинула Ратнер), который тут же поднялся (сразу видно интеллигентного человека!), помог внушительных габаритов даме снять шубку из шиншиллы, предложил стул, чай, кофе и сигареты.
Вольготно расположившись на весьма облезлом, надо сказать, стуле, Инна Яковлевна согласилась на чашку чаю (какой уж здесь может быть кофе? Помои, ясное дело), отказалась от сигареты, покосилась на диктофон. Симпатичный мужчина представился, оказавшись следователем по особо важным делам из самой Генпрокуратуры (ну держись, Борюська), нажал кнопку диктофона, упомянул какие-то статьи УПК — и разговор начался.
— Инна Яковлевна, вас вызвали в связи с вашим заявлением, которое вы подали на имя начальника уголовного розыска Санкт-Петербурга. В этом заявлении вы обвиняете своего мужа, Бориса Львовича, в смерти его отца, вашего свекра, правильно?
— Да. Я считаю Бориса виновником смерти Льва Давидовича.
— Смерть произошла в больнице?
— Да. В частной клинике «Престиж».
— Как Лев Давидович попал туда?
— Ну… Это модная клиника, ее очень рекламируют.
— Борис Львович слышал рекламу?
— Борис? Он вообще ничего не слышит! Во всяком случае, последнее время… Эту клинику порекомендовала моя приятельница.
— Она там лечилась?
— Нет, там лечилась ее родственница.
— И она довольна лечением?
— Она умерла. Но… Она уже очень старой была, это неудивительно. К тому же у нее, кажется, была онкология. Ну и приятельница сказала, что там очень хорошие условия и уход. И я решила, что Льву Давидовичу будет там хорошо.
— А дома ему было плохо? — улыбнулся Турецкий.
— Дома нам было плохо! Он ведь совершенно безумен становился. Невменяем и опасен.
— Но существуют же, наверное, специализированные стационары для таких больных?
— Психушки, что ли? Да мы ни за что не отдали бы Леву в государственную больницу! Там черт знает что делается!
— Да, это верно. В Москве то же самое. Я был по делам службы. Десять человек в палате, кто поет, кто спит, кто мычит… Ужас! — подстраивался под посетительницу Александр.
— Вот именно! А здесь у Левы была отдельная палата со всеми удобствами.
— Вы свекра называете по имени? — излучал доброжелательность Турецкий.
— Да, он разрешал. Он ко мне как к дочери относился. Я ведь за ним ухаживала, Борис целыми днями отсутствовал…
— И как Лев Давидович чувствовал себя в больнице?
— Ну… Уход там был замечательный, это правда. Палата очень хорошая, двухкомнатная, светлая, со всеми удобствами.
— Какой номер, кстати?
— Палаты? Тридцать три. Он сначала в другой лежал, но эта у них палата люкс. Когда она освободилась, Леву туда перевели.
— Скажите, какие у вас отношения с мужем?
— А что? — моментально вспыхнула Инна.
— Есть сведения, что он. ушел от вас к другой женщине.
— И что? Ушел… Куда он от меня денется?! Как ушел, так и вернется! Эта женщина… Она просто шантажистка малолетняя!
— Она молодая?
— Не знаю. Конечно, нестарая… Взяла его на беременность!
— Она беременна?
— Врет! Если и залетела, то не от него! Он бесплоден, у нас из-за этого детей нет! И при чем здесь наши отношения? — Лицо Ратнер покрылось красными пятнами.
— Вообще-то вопросы здесь задаю я, — мягко напомнил Турецкий. — Вы часто навещали свекра в больнице?
— Каждую неделю. Я ему еду готовила тоннами… Так он не ел ничего, все небось медсестры жрали. Или выбрасывали.
— Как же так получилось, что Борис Львович ушел от вас? Вы ведь много лет вместе, да? Вы такая роскошная женщина… Умная, стильная… Я, как мужчина, просто очарован вами, и совершенно не понимаю.:. — Турецкий изображал полнейшее недоумение.
— Как. получилось?! — вскинула на него гневные глаза Ратнер. — Как это получается? Лепишь мужика, строишь его, как дом… Он ведь без меня слова вымолвить не мог, все решения я принимала, он за мной как за каменной стеной всю жизнь… Инночка, что с машиной будем делать? Продавать или нет? Продавать! Хорошо, милая, — передразнивала мужа Инна Яковлевна. До этого момента ей не перед кем было выплеснуть всю свою обиду, злость на мужа. И ее понесло… — Инночка, что с папой будем делать? В больницу! Хорошо, в больницу… Инночка, какой мне галстук надеть? Хорошо, вот этот. Папочку пойдем навещать? А что Инночка приготовила? Ах, какая вкуснятина! Какая ты у меня замечательная! Как мне повезло!.. — отвратительно кривляясь, сюсюкала женщина.
И закончила со злобой, которая выплеснулась в лицо Турецкому почти осязаемо:
— А потом приходит длинноногая шваль, которая забирает и мужа, и наследство!
— Но может быть, он влюбился без памяти? Бывает же такое в жизни…
— Влюбился?! — Инна Яковлевна даже задохнулась от возмущения. — Правильно, после того как я его убедила, что отцу лучше на том свете будет, после того как я его морально подготовила, всю эту тяжесть на себе вынесла, он влюбился, подонок! Козел похотливый! Он же тайком порнофильмы смотрел! А я делала вид, что не замечаю! Я ему столько всего прощала! От него в постели толку как от покойника. А я ему ни слова в упрек. Нет, все мало! Нужно было найти швабру, которая ноги шире плеч расставляет! А я что делать должна? Мне теперь куда? На помойку?
— Это вы дали согласие на эвтаназию? — едва успел вставить Турецкий.
— Конечно, я! Он молчал как баран. Хотя мечтал от папаши избавиться! Это ж обуза какая: Лева же просто в овощ превратился! И сколько это могло продолжаться? Годы! И сколько туда денег ухнули бы? Прорву! Как решение принимать, так он на Инночку глаза пялит…
— И вы сказали врачу «да»?
— Конечно! А кто еще скажет? Этот мешок с дерьмом, муженек мой, который только на девок заглядываться умеет, он, что ли? Срань болотная!! Дайте сигарету!
Турецкий предложил даме пачку, поднес огонь зажигалки, наблюдая, как жадно она затягивается, и произнес нейтральным тоном:
— Инна Яковлевна, вы только что признались в подстрекательстве к убийству вашего свекра, если таковое будет доказано, разумеется.
— Что? Какое подстрекательство? Вы что?! — Рука с сигаретой застыла в воздухе.
— Статья тридцать три УПК: «Подстрекателем признается лицо, склонившее другое лицо к совершению преступления…» Уголовная ответственность наступает по статье, предусматривающей наказание за совершенное преступление. То есть если убийство вашего свекра будет доказано, то по статье сто пять УК РФ — убийство, часть вторая, от восьми до двадцати лет лишения свободы.
— Не поняла? — обомлела Ратнер.
— Что же здесь непонятного? Можем прослушать звукозапись заново.
