ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ ВОРЫ В ЗАКОНЕ

Декабрь, 1991

Незадолго до Нового года к даче Никольского подошел небритый мужичок средних лет в черной телогрейке, ватных штанах и кирзовых сапогах гармошкой. Оглядев высокие железные ворота, он слегка присвистнул, отчего при свете фонаря блеснула во рту золотой искрой коронка.

Саня разглядывал незнакомца из окошка кирпичной сторожки.

Тот подошел к калитке и нажал кнопку звонка. Калитка беззвучно отъехала в сторону, а перед мужичком вырос плечистый парень в меховом камуфлированном комбинезоне. Мужик покачал головой, словно хотел сказать, что такая встреча произвела на него достойное впечатление.

—   Кого надо? — бесцеремонно спросил Саня.

—   Не горячись, парень. Усек? А кого мне надо, к тому я и пришел. Никольский тут проживает? Женя его зовут.

—   Проживает, — усмехнулся Саня, — только он далеко не всем Женя. Мы его, к примеру, зовем Евгением Николаевичем. И тебе советую. На всякий случай говорю. Так зачем, говоришь, он тебе нужен?

Не понял ты меня, парень, — усмехнулся мужичок, и усмешка эта была какой-то дикой, жутковатой. — Зачем он мне, про то он, если ты ему понравишься, сам скажет. Иди и доложи, а то устал я с дороги. Скажешь, депеша Жене от Вали. А остальное твой хозяин должен сам помнить.

Понимая, что посетитель этот совсем не прост, Саня показал на дверь сторожки:

— Раз устал, заходи, погрейся, пока я узнаю. Не бойся.

— Не знаешь ты еще, кого надо бояться-то, — снова скривил губы в ухмылке мужичок. Но в сторожку вошел и сел на стул.

На телефонный звонок Сани Никольский отреагировал неожиданно бурно:

— Да чего ж ты держишь его там? Давай бегом сюда! Наконец-то! Ну чего ждешь?

— Да видок у него, Евгений Николаевич, как бы это... лагерный,— не стесняясь присутствующего, сказал Саня.

Голос Никольского звучал в трубке громко, мужичок слышал разговор и на Санины слова отреагировал укоризненным покачиванием головы.

— А тебе что надо? Чтоб из Кремля гости прибыли? На меньшее уже не согласен? Не валяй дурака, бегом ко мне.

— Видишь, — мужичок удовлетворенно ткнул пальцем в сторону Сани, — не видал еще меня человек, а разбирается. А ты малец еще, хоть вон и пушку носишь в кармане, понял?

— Ну ты артист! — восхитился Саня, потому что пистолет был у него спрятан за пазухой и никак не мог его обнаружить этот неизвестный посетитель. — Пойдем, раз зовут.

Он довел мужичка до ступенек, а наверху, возле открытой двери, гостя уже ожидал Никольский, сам вышел. Он еще с лестницы протянул мужику руку, другой обнял за плечо и пропустил в дом впереди себя.

Сане оставалось только развести руками по поводу столь неожиданном встречи и отправиться на свой пост.

— Ну, рассказывай, Николай, — сказал Никольский, садясь в кабинете на свой полукруглый диванчик и приглашая гостя. Тот скинул телогрейку и шапку на стул, спокойно подошел и сел рядом. Никольский показал на открытый бар: — Только честно, я не люблю кривлянья, говори, чего хочешь — есть, пить, спать, в баньку сходить, переодеться? Все рядом.

— Давай, Женя, сперва дело обговорим, а потом можно и все остальное — разом. — И он цыкнул золотым своим зубом.

— Как скажешь. Ну что с Валькой?

— На-ка вот депешу прими. — Он достал из кармана мелко свернутую бумажку, очень похожую на ту, что еще в бутырской камере Валентин Брагин отправлял на волю с сообщением о нем, Никольском. Ах эти воспоминания...

Никольский аккуратно разгладил записку на ладони и стал читать брагинское письмо.

Валентин писал, что он обо всем договорился. Условия приемлемые. Омелько — в законе, можно верить как ему, Брагину. Он все знает и расскажет подробно. Связь Николай обеспечит.

— Все, я понял. Чего тебе налить?— Никольский поставил перед Николаем стакан, а себе плеснул на полглотка виски. — У нас тут никто ни за кем, кроме женщин, не ухаживает. Сам бери чего нравится.

— Извини, Женя, — поморщился Николай, — я б с устатку, конечно, махнул бы сейчас, но развезет. Зажевать чего-нибудь найдется?

А ты как хочешь, перехватить, а потом уж поужинаем?

—  Да зажевать! Я бы потом привел себя в порядок, а то от этого, — он оттянул ворот рубахи и брезгливо понюхал, — уже который год воротит...

—  Сейчас, посиди. — Никольский встал и быстро вышел из кабинета. И пока он ходил, Николай Омелько внимательно огляделся. Барон утверждал, что не был здесь ни разу, но то, что он успел рассказать Николаю в зоне и что казалось выдумкой, теперь вдруг ожило в памяти и стало явью, в которую было трудновато поверить. Богато, очень богато устроился этот Никольский, тут Барон не туфтил. Ну а коли они с Бароном кореша — какой разговор! Коля, говорил Барон, большим человеком станешь. Всех будешь посылать, а на тебя никто голос не подымет. Хочешь со мной работать? Колебался Коля, но уж очень хотелось на этого «Монтекристу» поглядеть. И вот увидел. С такими работать можно.

Никольский вернулся с двумя здоровенными бутербродами с ветчиной на тарелке, поставил перед Колей. Подойдет? И усмехнулся по-приятельски. И это тоже понравилось Николаю. Не зазнается мужик.

Коля достал из ряда бутылок водочную, отвинтил пробку и налил себе побольше половины стакана. Поднял, звякнул с хозяином и сказал:

—  Со знакомством!

После роскошной бани, о которой он и мечтать не мог, Омелько облачился во все чистое и новое, что принес ему Женин помощник, о котором тоже говорил Барон, по имени Арсеньич. Этого мужика Коля тоже оценил по достоинству. Спокойный, немногословный, он все разложил, объяснил, где что, спросил, чем помочь, без всякой навязчивости, и ушел по своим делам. Они здесь, похоже, полностью доверяют друг другу.

А потом они сидели за столом. Коля уминал за обе щеки, в перерывах между закусками, от которых глаз было не отвести, рассказывал о Бароне и его делах.

Арсеньич слушал молча и хмуро, видать, ему чего-то не нравилось, а Никольский, наоборот, с большим интересом, и часто перебивал, задавая разные вопросы.

Ну какая там житуха, в зоне! У Омелько только что кончилась пятая его ходка. Все бывало в жизни. Счастья только недоставало. Вот Барон и пообещал, что возможно оно. И с поручением прислал. И все оказалось так, как он и говорил. И дом, и застолье, и никакой показухи — раз с нами сидишь, значит, человек.

Потом Арсеньич встал, извинился, что у него дела, и оставил Николая вдвоем с хозяином. Омелько под тяжелым взглядом этого Арсеньича чувствовал себя не очень все-таки клево, а когда он ушел, понял почему. Никольский объяснил ему, что у них с Арсеньичем уговор — тот не вмешивается в некоторые дела Никольского. Как говорится, не нравится, валяй, никто никого не заставляет идти против совести, но и не мешай, отойди. Не все нравится ему и из того, о чем еще в камере договорились Никольский с Брагиным. Но это их личные дела, и Арсеньич в них не лезет. Поэтому не стоит ему лишний раз напоминать об этом. Коля и это хорошо понял, четко усек — железные мужики.

Наконец отужинав, перешли к главному. Омелько стал рассказывать, о чем сумел договориться Барон.

Никольский если еще когда и сомневался, что мир этот — хуже самой распоследней продажной проститутки, то после разговора с Колей все сомнения развеял. Хуже, это точно.

Барон был этапирован в Пермскую колонию, где встретил старого московского знакомца Фиксатого, с которым не раз приходилось иметь совместные дела. В этой колонии Барон «парился» впервые, а Коля здесь уже давно освоился. Воры в законе везде свое место занимают прочно. Встретились удачно. Колин срок заканчивался как раз накануне Нового года. Подарочек. А Барон не собирался здесь надолго задерживаться. Словом, сумели они обо всем договориться, а Фиксатый — лагерный авторитет — устроил Барону разговор с начальником колонии. Он был не тем старым еще волчарой со своими принципами от сталинско-бериевских еще лагерей, а новой порослью, рожденной брежневским безвременьем, когда власть в исправительно-трудовых учреждениях стала переходить к людям щелоковского и чурбановского типа. Барон заявил начальнику, благо беседа шла без посторонних, что сидеть здесь не намерен. Для этого есть немало причин. Поэтому он предлагает свой вариант: он идет в побег, а начальник, которому не будет ничего грозить, потому что все давно продумано, получает, чего его душа желает, на сумму миллион долларов. Можно валютой, но это ему же неудобно: доллары менять надо, а тогда могут и спросить — откуда. Можно — недвижимостью, хочешь — приличный коттедж в Подмосковье и машина, хочешь — поближе к югу. Желания диктует сумма. Житуха в колонии — не сахар, к пенсии много на каторжных харчах не наэкономишь. А тут — все тебе бесплатно и на всю оставшуюся.

Естественно, как представлял себе Никольский, в душе начальника поднялся ураган, смерч противоречивых чувств. Он, конечно, мог выгнать Барона, отматерить, даже в морду дать, но что бы это изменило? А с другой стороны, если риск минимален, то почему бы и не пойти на него? Что он, первый и последний? Никогда про миллионы зятька брежневского не слыхал? Или не знал, отчего Щелоков застрелился? Или генерал Цвигун?

А тут отличный дом замаячил перед глазами, иномарка красивая какая-нибудь. Можно и в отставку подать, а что, здоровье-то в пермской таежной стороне ни за какие деньги не купишь. Да и о семье думать надо теперь, пока силы еще есть. Могут спросить: откуда деньги такие взял? И на этот счет четкий ответ нашелся: о документах не беспокойся, комар носа не подточит. Найдется фирма, в которой он, для сведения отдельных дураков из местных властей или налоговой инспекции, уже не первый год президентом состоит. Короче, не теряй дорогого времени, полковник внутренней службы.

Слаб человек, очень хочет добра для себя и своих близких, особенно сейчас, когда ничего святого уже не осталось в человеческой жизни, кроме желания выжить и чтоб семья горя не знала, а хлеб желательно с маслом кушала. И еще чтоб перед Богом особой за собой вины не числить...

Принял условия Барона начальник после долгого, правда, размышления. Но гарантии хотел иметь твердые: и по части собственной безопасности, и по поводу гонорара.

Барон с Колей продумали план побега и частично посвятили в него начальника колонии. Частично — потому что ему для собственной же безопасности лучше было и не знать всего остального. А что касается расплаты, то именно с этой миссией и прибыл Коля Омелько. К Никольскому пришел, как просил Барон, чтобы они вместе подумали над тем, что тот предлагал.

До того как Валентин Брагин связался с торговцами оружием, основной его деятельностью в коммерческом плане была довольно прибыльная торговля земельными участками в Подмосковье. У него были старые связи, старые верные адреса, уже готовые дома, не говоря об автомобилях последних западных моделей, способных блеском своего никеля затмить в любых глазах солнечный свет. Брагин предлагал пройти по его адресам, договориться, найти нужный вариант, все оформить и представить в качестве выкупа. А дальше дело техники.

Возможно, не желая обременять Никольского, Брагин предложил в качестве своего агента по этой части Николая Омелько, и тот, увидев, что дело действительно поставлено на широкую ногу, согласился, рассчитывая, как было уговорено прежде, и на собственную выгоду.

Никольский не только не возражал, но даже почувствовал некоторое облегчение, тем более что не хотел втягивать в эту историю Арсеньича, который, конечно, выполнил бы указание Никольского, но удовольствия при этом никакого не испытал. А зачем хорошему, верному товарищу доставлять неприятности? Довольно и того, что ежедневно достается на его долю.

Словом, Никольский со своей стороны также постарался уверить Омелько в полной своей поддержке и предложил не затягивать решение этого вопроса.

Получив, так сказать, карт-бланш, Николай сладил дело в течение недели. И в самом конце декабря, когда настроение у людей традиционно повышалось ввиду приближения единственного поистине доброго праздника, а осторожность и подозрительность в соответственном процентном отношении ослабевали, Омелько очень быстро и сравнительно недорого сумел соблюсти все необходимые юридические формальности.

Он объявил Никольскому, что дело слажено, и тогда Евгений Николаевич позвал Сережу Селихова.

—  Сережа, — сказал он, — это моя личная к тебе просьба. Мне необходимо вытащить из колонии родного брата моего школьного друга. Этот парень спас меня в тюрьме, и я дал ему слово. Понимаешь? В детали операции посвятит тебя Николай. Ты не гляди, — усмехнулся Никольский, — что он выглядит смирным и мягким. Он умеет быть и очень жестким, если надо конечно. Поэтому прошу вас действовать в полном согласии. Транспорт, документы и соответствующая экипировка обеспечены. От вас, друзья, требуются только инициатива и скорость.