4
— Ну а как бы ты поступил на месте Кузьмина? — Устав уже от спора, Никольский махнул обеими руками, мол, ну вас всех, делайте что хотите, раз вы такие умные.
— Я бы, — рассудительно заметил Арсеньич, — прежде всего не делал глупостей. Не лез бы снова на рожон. Если бы я понял, что меня раскусили, я бы сменил тактику. Полностью.
— А что ты имеешь в виду?
— Я бы провел глубокую разведку.
— Да с кем, опомнись, с какими силами? У него здесь что, агентура?
За последний прокол хозяин его взгреет. А мы не любим, когда нас, — Арсеньич прикрыл рот ладонью и шепнул для одного Никольского, — раком ставят. — И уже для всех присутствующих: — Поэтому он сейчас не в себе. Тем более, что он понимает и другое: мальчишечка их не мог долго упорствовать, и коли уж он так скоро раскололся, значит, у нас имеются специалисты. И не такие мы дураки, чтобы не заметить Натальиных фокусов. Ему и самому теперь необходимо будет узнать, что нам известно. До воскресенья далеко. Полагаю, ждать его надо у Натальи если уже не сегодня, то наверняка завтра. А дальше — техника.
— А может ли Наталья быть козырем? — подал голос Степанов. — Вдруг как раз наоборот — заложница?
— Не думаю, — после паузы сказал Арсеньич. — Он человек одинокий, но, полагаю, не волк. Договоримся. Тут мне хочется больше верить ей.
— Хочется и можется — не одно и то же, — возразил Витюша.
— Верно, вот сам я и пойду в первую засаду. А тебе, Женя, вместе с Татьяной придется взять на себя почетную миссию убедить Наталью, что все мы ей только добра желаем и с Васиной башки не упадет последний его волос. — Арсеньич, будто на всякий случай, провел ладонью и по своей лысеющей макушке.
Кузьмин приехал в Удельную последней электричкой. Будучи хорошо знаком с планировкой поселка, он вышел из первого вагона, решив подойти к дому Натальи с обратной стороны, из глубины поселка, а не от станции. Еще с соседней улицы разглядел в ее домике свет. Значит, дома. Призвав на помощь весь свой многолетний опыт, умение ждать до последней крайности, Василий проявил максимум терпения и осторожности. И решил действовать лишь тогда, когда во втором часу ночи погас, наконец, свет в Натальиной комнате.
Все эти дачные запоры для профессионала не составляли никакого труда. Наталья еще не спала и только легко и сдавленно ойкнула, прикрытая широкой Васиной ладонью.
— Я это, — шепнул он и, как был, в одежде, прилег рядом с ней на кровать. — Тихо. Ты одна?
Наталья закивала.
— Не включай свет. Как я по тебе соскучился, лапонька ты моя, — прошептал он, и эти его слова, усиленные чувствительнейшим микрофоном, предметом особой зависти Сергея Поликарповича Сучкова, Васиного хозяина, прозвучали в наушниках Арсеньича подтверждением его правоты.
— Ой, Васенька, — заторопилась Наталья, — ты не представляешь, что тут было!
— Тише, — предупредил Кузьмин.
— Да я тихо, тихо, Васенька, — снова перешла она на быстрый шепот. Не знала и не могла знать Наталья, как хорошо сегодня потрудились в ее доме специалисты, обученные Никольским, истинным профессионалом своего дела.
Конечно, будь Вася повнимательней, зажги он свет с самого начала, он смог бы что-нибудь этакое обнаружить. Но именно на полной темноте и строил свой расчет Арсеньич.
— Ну что тут у вас случилось?
— Аленка-то наша... — заплакала Наталья, прижимаясь к нему.
— Ну чего ревешь? Ведь жива она.
— Жива, только ой, Васенька, как мне страшно было...
— Ладно, успокойся и расскажи толком. — Кузьмин стал гладить ее, и от этих ласковых его рук Наталья действительно стала успокаиваться.
— А они сказали, что это ты, наверное...
— Кому сказали, тебе? — насторожился Кузьмин.
Они сами говорили так. Вась, скажи мне правду, ты же обещал...
— Не бери в голову, милая, — продолжая гладить ее по спине, ответил он.
— Василий Петрович! — раздался вдруг в темноте громкий голос Арсеньича. — Извини, что прерываю вашу беседу. Я на вас не смотрю, можешь верить моему слову. Выдька на кухню, поговорить надо. С глазу на глаз. А Наталью не вини, она ни причем. Это я тебя вычислил.
Наталья вскрикнула и замерла с открытым ртом. В слабом свете фонаря, пробивающегося с улицы Кузьмин увидел действительный ужас на ее лице и поэтому поверил услышанному.
—Ты один, Иван Арсеньевич? — спросил, сглотнув комок в горле.
— Один.
— Сейчас приду... Ну ты молодец.
— Ладно, — небрежно бросил Арсеньич. — Жду.
...Включив неяркую настольную лампу, они сидели друг против друга за узким кухонным столом, глаза в глаза. Дверь в Натальину комнату была плотно закрыта.
— Ну здорово, полковник, — негромко сказал Арсеньич. Привет, майор, — ответил так же Кузьмин. — Говорил я нынче с Ванюшкой-то...
— Догадываюсь. Я знаю, он в свое время тебя за человека держал.
— А что, изменилось что-нибудь?
— Жизнь, Василий Петрович, штука сложная. Особенно такая, как у нас.
— И ты считаешь, мы можем договориться?
— Я считаю, просто обязаны.
— Так чего ты хочешь?
— Ты сам сказал. Нельзя нам друг против друга. А я не хочу, чтоб Натальино дите без отца росло.
— Ты чего несешь? — вскинулся Кузьмин.
Я? — усмехнулся Арсеньич. — Это она твоего — или твою, уж не знаю кого, в своем пузе носит.
— Туфта!
— Ладно, полковник, этот вопрос вы потом сами уточните: какое имя дать и прочее. Давай к делу.
— Погоди... Арсеньич, ты мне все мозги набок повернул...
— Не набок, а на место поставил. Ну давай осмысли. Можешь ее спросить. А можешь мне поверить. Врать не вижу резона.
— Та-ак... Ну и прихватили вы меня, ребята... А если я сейчас встану и уйду?
— Уже не уйдешь, полковник.
— Это почему же?
— Во-первых, я здесь. А во-вторых, Наталья. Или наоборот. Слушай, Вась, давай без чинов, а? — И, не дожидаясь ответа, Арсеньич продолжил: — Зря ты на меня этого елгавскогото кинул. Подставил парня ни за что. Он теперь плохо работать будет, потому что кураж потерял. Ну это, в конце концов, его дело. А к тебе лично у меня есть конкретное предложение. Если ты его, конечно, примешь..
— Говори.
— Пошли к нам сходим.
— Гарантии?
— Твоя Наталья. Ну... и я. Достаточно?
— А что вы с ней можете сделать, а?
— Мы? — словно бы удивился Арсеньич, усмехнулся и сказал: — Поможем дите воспитать. Отчество придумаем.
— Сильны.
— Но тогда действительно это уже будут наши проблемы. Можно мужской вопрос?
— Валяй, — в раздумье бросил Кузьмин.
— У тебя это с ней всерьез?
— А вы у меня там, на Шаболовке, ничего не вмонтировали?
— Вась, я не по этой части.
Верю. Может, даже не столько тебе, сколько Ванюшке. Вы с ним днями, я слышал, встретились?
— Ну если он сам тебе сказал, то да. И разошлись.
— Знаешь, Арсеньич, может, именно то, что вы разошлись, и решит наш вопрос.
— Хочу надеяться, — покачал головой Арсеньич. — А у тебя еще ничего, есть.
— О чем ты?
— Да о шевелюре твоей.
— Не понял.
— Когда-нибудь объясню. Ну сходим? Только так: да — да, а нет... и разговор другой. Ты ведь один приехал?
— А зачем тебе?
— Это тебе, а не мне. Оставлять здесь охрану или не стоит?
— Не надо, пусть отдыхает. Можно, я ей пару слов скажу?
Ну скажи, — пожал плечами Арсеньич. — Если хочешь моего совета, скажи, что через часок вернешься. Она тебя любит — поверит. А вообще, так они сами говорят, волновать их в этом интересном положении не нужно. На потомстве сильно отражается.