3
Когда судьба или некий сгусток отрицательной энергии, который постоянно болтается в пространстве где-то рядом с нами и сильно влияет на количество брошенных нам жизнью подлянок, или, наконец, сам Господь Бог, которому если уж «непонрависся», так и не жди добра, предполагают наказать человека, они дают ему знать об этом... звонком. Недаром же говорят, когда кого-то вдруг заденет микроинфаркт или толкнет не очень больно пролетающий автомобиль: «О! Первый звонок!» И к театру это никакого отношения не имеет. Там три звонка и — занавес пошел. В жизни звонков бывает больше. Или меньше. Как кому повезет.
Пошутив по этому поводу, Никольский и не предполагал, что уже ближайшей ночью получит два звонка сразу. Крепко он, видать, насолил, если за него взялись столь рьяно.
Первое известие пришло сразу после полуночи. Сработал радиосигнализатор, установленный в квартире Татьяны на Бескудниковском бульваре. Информационный блок вскоре выдал расшифровку: взрыв, задымление, пожар. Пока прибудут пожарные, должны сработать несколько противопожарных спецустройств, смонтированных в квартире.
Так, значит, решили ударить с этой стороны. Но промахнулись. Может, не знали, а может, и нарочно, с малого начинают.
Арсеньич тут же связался со Степановым, который уехал с усиленной группой, чтобы тот отрядил троих специалистов по указанному адресу, а потом доложил конкретно, по фактам. Тем самым Витюша как бы тоже получил предупреждение: началось.
Радио «Свобода» в это время сообщило, что, по заявлению Анатолия Лукьянова, Президент Горбачев впрямую причастен к заговору гекачепистов. А «Эхо Москвы» — о жертвах уличных столкновений армии с защитниками Свободы — возле кинотеатра «Ударник» и на Калининском проспекте.
Значит, они полагают, что сегодняшней ночью многое может сойти за результат столкновения политических сил, жертвы, так сказать, противоборства. А что, неплохо придумано.
А под утро раздался и второй звонок.
Степанов докладывал, а Арсеньич с Никольским, как полководцы у макета осажденной крепости, корректировали его действия.
Сперва напротив здания «Нары» собралась какая-то странная толпа, явно организованная, нечто вроде приснопамятной «черной сотни». Затем появились пьяные провокаторы, призывающие показать, наконец, всем этим жидам-банкирам, кто хозяин в России. Дежурный по городу на звонок Степанова вообще не отреагировал, сказав, что ему сейчас не до каких-то частных контор. Райотдел посоветовал обойтись собственными силами: ты — охрана, вот и действуй. И не забывай об ответственности. Словом, действуй, но лучше не надо.
— Ни в коем случае не стрелять! — приказал Арсеньич. — Они под вас потом пару десятков уложат век не оправдаемся. Уводи людей. Хорошо бы, конечно, взять кого-нибудь из наиболее ретивых. Но это если безо всяких эксцессов и очень тихо. Мы бы его потом порасспрашивали. В общем, как сочтешь нужным... А что в Бескудниках?
— Сообщили, наводят порядок. Пострадало сильно. Дверь — в щепки. Я им послал запасную, поскольку тут нам уже вряд ли что-нибудь пригодится, придется восстанавливать все заново, если так пойдет дальше. Все, началось. Выйду позже.
В паузе между сообщениями Никольский поднялся на второй этаж, чтобы проверить, все ли там в порядке. В его спальне устроились Татьяна с Аленой. Девушка спала, а мать читала при неярком свете ночника. Или делала вид, что читает, а сама изо всех сил сдерживала, поди, рвущееся из груди сердце. Беспутная Мата Хари дрыхла в гостевой комнате, весьма, видимо, недовольная «указом» Никольского о переходе на казарменное положение. Окна всего этажа были надежно прикрыты бронированными жалюзи. Усилена охрана ограды участка, включена вся хитрая прибористика и, на всякий случай, спущены с цепи овчарки.
Дождь шел всю ночь. Никольский с Арсеньичем подремывали по очереди, выходили покурить на веранду, опоясывающую дом, и эта прогулка, когда тебя со всех сторон окружает мокрая сосновая прохлада, напрочь отбивала сон.
Уже начало светать, когда вышел на связь Витюша. К счастью, обошлось без жертв, хотя погромили и поглумились основательно. В хорошие миллионы встанет ремонт. Искали деньги. Не нашли. Одну часть нападавших это охладило, других — раззадорило. Стали громить компьютеры. Организаторы провокации, видимо, они и составляли первую группу, сделали свое черное дело и отвалили. Остался счастливый люмпен. Вот тут Витюша и разрешил ребятам поработать неброско, но впечатляюще. Получилось, как в учебке с манекенами. Ребятки натянули масочки, ни дать ни взять — ОМОН или спецназ, поди разбери. В общем, сложили после рукопашной пару пирамидок, как на известной картине художника Верещагина, да нет, это шутка, хотя и немногим удалось уковылять на своих ногах. Теперь в округе тишина, проезжала милиция, посочувствовала, подивилась количеству пострадавших и уехала дальше. Никаких эмоций не проявила.
Арсеньич приказал поставить заградительные решетки, закрепить их намертво — и на базу.
Поспевший как раз к завтраку Степанов рассказал о слухах, циркулировавших ночью по Москве. Защитники пожгли несколько бэтээров, кто начал стрелять первым, неизвестно, но нескольких, это точно, то ли раздавили, то ли из пулеметов экипажи расстреляли. На Минке, возле мотеля, видели кагебешную воздушно-десантную дивизию, но она как стала перед кольцевой, так дальше и не двинулась.
Но самое любопытное они услышали из уст одного умельца, который особо усердствовал в офисе на втором этаже.
Куда он мог деться, конечно, рассказал и даже в картинках продемонстрировал, кто и как его подначивал, чего обещал, что в стакан наливал. За твердое обещание оставить его мужиком, хотя кому он такой нужен, он рассказывал, буквально захлебываясь от радости, что попал в их руки, а не к ОМОНу, который еще ни разу не выполнил своего обещания, а ведь сколько ему помогали. Причем рассказывал фактурно, с адресами, паспортными данными, именами и фамилиями друзей-приятелей, участников могучего пиршества. Вот на эту штучку, — Степанов показал миниатюрный магнитофон. — Запись почти студийная. Подлинность никакого сомнения не вызывает. Есть что продемонстрировать неким заинтересованным лицам.
Обещание свое, конечно, сдержали, даже домой его подвезли, чтоб удостовериться. Все совпало. А как с ним дальше его кормильцы поступят, это, сказали ему, теперь его собственная забота. Кажется, когда до него это дошло, он пожалел, что упросил оставить его мужиком, поскольку, вероятнее всего, никому его мужские качества больше не понадобятся. Мораль: не будь... — Витюша, как человек деликатный, сдержал себя и не сказал, чем они закончили беседу с тем оратором.
Но судьбе этого было, видно, еще мало. Третий звонок прозвучал днем, буквально перед самым обедом, когда Никольский со Степановым уехали в Москву разбираться с исполкомами и органами внутренних дел по свежим следам нападений и прочего. Не следовало надолго откладывать эти дела, поскольку, да будет это широко известно всем вкладчикам и акционерам, власть оказалась неспособной защитить их интересы. Из чего следует... И так далее.
Татьяна, не вынося одиночества, испытывая жуткую головную боль от навалившихся несчастий, сперва пробовала помогать Наталье готовить обед, но быстро поняла, что помощь от нее невелика, а помех она создает множество. Потом она хвостом ходила за Арсеньичем, стараясь хоть чем-то помочь ему. Но его дела были мужские, связанные больше с техникой, в чем она ничего не смыслила. Она стала бродить по веранде круг за кругом, пока не устала. Она выволокла на веранду тяжелое кресло из гостиной, уселась в него и закрыла глаза, чтобы постараться расслабиться и успокоиться.
И когда, наконец, она почувствовала, что дыхание начало успокаиваться и сознание стало погружаться в сон, ее едва не оглушил истошный, отчаянный крик дочери и следом сухой треск автоматной очереди.
То, что Татьяна увидела, показалось ей каким-то дурным сном, потому что в реальности такого не могло случиться. Возле большого развесистого дерева, неподалеку от бетонной ограды, трое или четверо людей в пятнистых комбинезонах и таких же масках на лицах тащили мешок, из которого торчали голые ноги — Татьяна могла бы поклясться, что это были ноги Алены, которая билась в руках похитителей. А через двор огромными прыжками мчался Арсеньич. В это время резко взвыла сирена, Арсеньич боковым зрением увидел готовую уже кричать, орать от ужаса Татьяну, сам заорал ей: «В дом! Немедленно в дом! Закрыть все!» — и ринулся дальше. В это время похитители перекинули Алену через ограду, где ее наверняка подхватили другие руки, и сами с необыкновенной легкостью перемахнули через нее. Лишь последний почему-то замешкался и, подпрыгнув, ухватился за гребень ограды. Он уже закинул ногу, ему оставались доли секунды, чтобы оказаться на той стороне, но в этот последний миг случилось нечто невероятное: вдруг из его ладоней ударил сноп искр, словно при электросварке. Раздался какой-то совершенно уже невероятный крик, похититель рухнул обратно во двор и покатился по земле, будто пустая бутылка, из которой торчали совершенно черные, обгоревшие прутья вместо рук.
...Когда Арсеньич понял, что этот гад уйдет, он уже помимо своей воли, ибо в трезвом и спокойном уме вряд ли решился бы, выхватил из кармана пульт, направил его на черный ящик возле проходной и нажал красную кнопку, которой можно было пользоваться лишь в исключительных случаях. Он нажал и тут же отпустил, но и этого было достаточно, чтобы разряд огромной мощности нашел обнаженные руки похитителя.
К Арсеньичу бежали ребята, одетые и экипированные по боевой готовности, с оружием в руках.
— Селихов, на трубу! — быстро распорядился он. — Два звена! Перекрыть! Этого, — он показал на продолжающего кричать от боли похитителя, — в служебку. Все по местам, дом закрыть... Ах, ты!.. — рыкнул Арсеньич и обернулся к охранникам, стоящим за его спиной. — Гриша, пойдем к нему.
На руки этого гада было и страшно, и противно смотреть — как копченые куриные лапы. Доктор тут же сделал пару обезболивающих уколов, и тот успокоился, словно впал в беспамятство. Арсеньич вышел из служебки, подозвал к себе высокого, со сплющенным боксерским носом Сережу Селихова и спросил:
— Ушли ребята? — И на его кивок продолжил: — Я тебя лично прошу. Сделай так, чтобы он, — кивнул назад, — сейчас заговорил. И чем подробней, тем лучше. Разрешаю применить весь арсенал. Но учти, он может пригодиться для размена. Поэтому внешне оставь как есть. Я — на трубу.
Сережа в Афгане считался большим мастером допроса. Немногие это знали, а кто знал, предпочитал помалкивать. В конце концов, у каждого своя планида. А жить всем хочется. Вот не было до сей поры нужды в Сережином умении, и век бы ее не иметь. Да и Никольский, будь он тут, вряд ли разрешил бы, но он — ученый, мыслитель. А нам, думал Арсеньич, надо девку выручать и твердо знать при этом, от кого беда пришла. Именно — твердо. Чтоб потом и они поняли, что мы знаем. Пусть постарается Сережа. Он еще одну вещь не сказал Сереже, но был уверен, что тот и сам догадается: сделать так, чтоб Гриша нё принимал в допросе никакого участия. Должен догадаться. А укол обезболивающий он потом и сам сумеет сделать... будь она трижды проклята, эта жестокость...
...Чтобы сократить время, Арсеньич не стал возвращаться в учебку обычным длинным путем, через специальный вход. Достав снова свой пульт, он направил его на ближайший сиреневый куст, и тот отъехал в сторону, обнажив узкий лаз. Арсеньич сложил руки вместе и, словно в речку солдатиком, прыгнул на наклонную плоскость. Ровно через двадцать секунд он вынырнул из люка и спрыгнул на борцовский мат, который был разостлан слева от тира и арсенала. Бронежилет, спецодежда, маска, два пистолета в карманы, радиотелефон — и он был готов. Уходя, приказал дежурному срочно проверить, что с Татьяной, если нужно, оказать помощь, оставить рядом и для связи охрану.
После этого Арсеньич очередным нажатием кнопки своего пульта открыл новый люк в стене и шагнул в небольшую камеру, в которой на стеллажах вдоль стен лежали продолговатые гондолы, похожие на бобы бобслеистов. Все были на месте. Арсеньич непроизвольно усмехнулся. Эти бобы — для грузов, для женщин, но не для десантников. Пользоваться ими разрешалось всем, даже поощрялось, но ребята предпочитали хоть и рискованный, но быстрый полет в одиночку. Арсеньич тоже поднял с пола небольшой лоток, похожий на невысокую детскую ванночку, поставил его на специальный рельс, уходящий в темную бесконечную трубу, включил сигнал предупреждения, чтоб кто-нибудь не ринулся навстречу, затем лег в лоток спиной, вытянул ноги вперед и опустил рычаг. Лоток, быстро разгоняясь, понес его в глубину трубы. Через полторы минуты лоток начал притормаживать и вскоре остановился на площадке небольшого бункера с открытым люком наверху.
Арсеньич стал в бинокль рассматривать открывающуюся перед глазами панораму. Одна из бетонных секций моста через речку стояла вертикально, а перед ней, буквально уткнувшись радиатором в стенку, застыл «мерседес», которого сзади подпирал другой. Его ребята, с автоматами и в масках, залегли по обе стороны шоссе, держа машины на прицеле. Из раскрытых боковых окон «мерседесов» тоже торчали автоматы. И как в известном кино — тишина. Машинам — ни взад, ни вперед. Подвешенное состояние.
Тогда Арсеньич отложил бинокль, выбрался из люка и, сделав небольшую петлю в густом кустарнике, спустился к самой речке и медленно, вразвалку, направился к машинам. По дороге он поднял над головой свой белый носовой платок, сообщая тем, в машинах, что к ним направляется парламентер для переговоров.
...Сидящие сейчас в машинах были уверены, что сработали задание правильно. Неудача с одним из них никого не волновала. Они, как и всякие другие наемники, всегда знали, на что шли. Девку без особого труда взяли. Вот только с информацией подвел заказчик, они и предполагать не могли, что у клиента столько всяких сюрпризов заготовлено. Ну могло, например, прийти в голову, что обычный деревенский мосток вдруг встанет, как... член перед носом? Или что у них не ограда, а прямо электрический стул! Или, наконец, эта неожиданная засада — ну как они могли успеть? По воздуху, что ли, летают?.. А теперь еще этот парламентер... Снять его, конечно, не проблема, но тогда отсюда уже не выйти. Всех их не положишь, а сам тут наверняка останешься. А может, и он чего дельное предложит: ему ведь девка больше, чем заказчику, нужна.
Старший группы дал команду: не стрелять.
Арсеньич поднялся на шоссе, вынул из карманов пистолеты и положил их возле одного из своих парней, чтоб те, в машинах, видели, после чего подошел к водителю первой и рукой небрежно отодвинул в сторону направленный на него ствол.
— Старший, — наклонился он к машине, — выходи, потолковать надо. — И пошел вдоль дороги обратно, в хвост этой вереницы. Проходя мимо второго «мерседеса», так же спокойно отодвигал в сторону выставленные наружу автоматные стволы, говоря при этом: — Убери, а то ошибешься.
И это его хозяйское спокойствие сняло напряжение. Из первой машины выбрался здоровенный мужик, пожалуй на целую голову выше Арсеньича, кинул под мышку, словно игрушку, укороченный десантный автомат и пошел вслед за Арсеньичем. А тот, отступив шагов на десять, неторопливо закуривал.
Старший, подойдя, кивнул, таким же кивком ответил и Арсеньич, окинул гиганта с ног до головы и снова кивнул, как бы уже самому себе.
Между указательным и средним пальцами правой руки у того был выколот маленький якорек. Морской спецназ, елгавская школа, крутые были ребятки.
— Ну что скажу, — начал Арсеньич, — сработано почти грамотно. Маленько, конечно, подставили вас, но и не по их вине. Значит, предлагаю ченч. Ты возвращаешь девицу, я твоего. И — разбежались.
— А ты кто же будешь, что-то личность твоя мне незнакома.
— Это я сразу понял. Я ж говорю, подставили. Хотя он мог бы и предупредить заранее. Но тогда не исключено, что ты бы отказался.
— Ты про кого?
— Думаю, про того же, про кого и ты. Пусть он спросит у Вани Подгорного, и тот ему напомнит.
— Что-то, мне сдается, темнишь ты. Ладно, спрошу. Так как тебя, говоришь?
— Вот эти, — он кивнул в сторону своих ребят, — кличут Арсеньичем.
— Ну так какой мне резон, Арсеньич, принимать твои условия?
— Прямой. Ты меня не видел, я — тебя. Гарантия.
— Надо подумать...
— Валяй, но недолго. А девица, поди, в багажнике? Если задохнется, придется отменить обмен.
— Не задохнется... А чего это так тебя не любят? — вдруг усмехнулся старший.
— Вопрос не по делу. Тянешь, старшой.
— Ладно, — решился тот. — Вези моего.
Он пошел к машинам, наклонился к открытым окнам одной, другой, что-то сказал, выслушал, вероятно, мнение своих товарищей, уже не обращая никакого внимания на залегших с двух сторон автоматчиков, и вернулся к Арсеньичу.
Арсеньич же успел по радиотелефону переговорить с Сережей Селиховым и дал команду быстро привести раненого в порядок и доставить сюда — в багажнике.
— Ребята, конечно, недовольны, — сказал старший, подходя.
— Может, приплатить? — поинтересовался холодно Арсеньич.
— Я не о том.
— Твои проблемы. Елгава?
Старший механически кивнул и сразу насторожился.
— Знаешь кого?
— Был у меня один. В Афгане.
— Постой. Арсеньич, говоришь? — Он даже рот слегка приоткрыл: так завертелись его мысли.
— Вообще-то Кашин. Иван.
— Ну так бы сразу и сказали... А то...
— Сказали б, ты не пошел бы?
— Подумал, во всяком случае,— хмыкнул старший.
Вскоре и за поворота показалась «Волга»-пикап.
Быстро развернувшись, она стала подавать задом. Подъехала почти вплотную к багажнику «мерседеса». Из-за руля вышел Селихов и поднял заднюю дверь. В багажном отделении лежал, скорчившись, тот парень с перебинтованными руками, бледный и, похоже, без сознания.
— Давай девицу, а этого забирайте.
Старший посмотрел на товарища, потрогал ладонью его лоб, вопросительно посмотрел на Арсеньича, но ответил Селихов:
— Доктор ему обезболивающие уколы сделал и снотворного вогнал приличную дозу. Ничего, до Москвы очухается.
Ладно, — после короткого раздумья ответил старший, — забирайте его, ребята, — крикнул своим. Потом он открыл багажник первого «мерседеса», наклонился над ним, коротким движением сорвал пластырь со рта Алены и, легко взяв ее за плечи, поставил на обочину — в разодранном до пояса платье и со связанными за спиной руками. Арсеньич немедленно встал между нею и старшим, а Селихов, прикрыв девушку собой, быстро впихнул ее в свою «Волгу». И через мгновенье машина была уже у поворота.
Старший, видя, как легко и четко была проделана эта операция, еще раз хмыкнул и, с определенным щегольством бросив два пальца к черной шапочке — скатанной маске, — пошел, не оборачиваясь, к своему «мерседесу». Хлопнул дверью.
Арсеньич поднял руку, и плита перед носом автомобиля стала тут же опускаться. Машины, одна за другой, рванули и быстро исчезли в поселке.
— Отбой, — негромко сказал Арсеньич.