Филипп Агеев, разумеется, бесценный человек, а специалист своего дела такой, что подобного поискать еще… Так думал Турецкий, поднимаясь по больничной лестнице на второй этаж длинного корпуса и двигаясь по коридору. На нем был накрахмаленный халат, который Александр Борисович надел, еще находясь в машине — где его добыл Филя, остается загадкой. Но халат был на пуговицах, как у медицинского какого-нибудь «светила», а не обыкновенный посетительский — с завязками на спине. Сам Филипп обошелся именно таким, обычным.

И, вот Турецкий важно шествовал в самый конец коридора реанимационного отделения, где в крайней палате находилась под всяческими капельницами Катерина Ивановна Пшеничная. Вероятно, он выглядел слишком солидно и вальяжно, как какой-нибудь заезжий академик, чтобы медсестры, смотревшие на него с удивлением, решались задавать свои, несомненно глупые, вопросы. Ну да, дисциплинка тут та еще!

У дверей палаты его встретила пожилая, сутулая женщина, та самая заведующая отделением, и Александр Борисович понял, что был категорически не прав в отношении Фили. Уговорить такую женщину, объяснив ситуацию, еще как-то было можно, но охмурить — никогда. Одна бородавка на подбородке, из которой торчало несколько седых волосков, чего стоила!

— Здравствуйте, — хриплым, словно прокуренным, голосом сказала она, — ваш коллега из Московского уголовного розыска мне кое-что рассказав. Я своей властью разрешаю вам не дольше десяти минут, причем сама буду находиться рядом, за дверью. Пожалуйста, не злоупотребляйте моим к вам доверием, Александр Борисович.

Ему осталось лишь развести руками…

Катя, как он стал называть женщину в дальнейшем, лежала без движения навзничь, с открытыми глазами, уставившимися в какую-то точку на потолке, и вытянутыми вдоль тела руками. Лицо ее словно обтекло, заострились нос и скулы. Но все равно осталась та, видно, неувядающая красота, которая, если верить слухам, так нравилась покойному губернатору. Хотя, по другим слухам, о чем, в частности, как-то обмолвился и Рейман, к женщинам генерал вообще относился всегда с уважением, но не больше. Вот и верь кому хочешь… Но не об этом же вести разговор с этой женщиной!

Памятуя о краткости визита, Турецкий уложил преамбулу своей миссии в минуту. Сразу же «обговорил» и возможность получения ответов от нее — в смысле да и нет. Пообещал быть максимально конкретным и спросил, поняла ли она его. В ответ Катя, не сводя глаз с потолка, закрыла их на миг и открыла снова. Ну вот, слава богу, контакт и установился, а что будет дальше, покажет время.

Для первого раза Александра Борисовича интересовало немногое из того, на что он мог бы получить, соответственно, и однозначные ответы.

— Скажите, Катя, вот практически все, оставшиеся в живых после катастрофы, утверждают, будто Алексей Александрович приказывал летчикам лететь, вопреки их желанию. Мол, они не хотели, а он велел своей властью. Это так?

Она дважды закрыла глаза, показав — «нет».

— Я понял, спасибо. А во время полета он вообще давал им какие-либо указания?

Все то же — «нет».

— Утверждают, что у летчиков были устаревшие полетные карты. Это так?

«Да».

— Но они тем не менее летели. Им что, помогали посторонние? Кто-то из пассажиров?

«Да».

— Я не стану вас спрашивать сейчас, кто конкретно, потому что это заняло бы слишком много времени, а его у нас сегодня очень мало. Скажите, Катя, что, по-вашему, могло произойти в полете? Это был взрыв?

Она показала глазами сперва «да» и сразу — «нет».

— Ага, я понял: вы и сами не знаете?

Вот теперь — твердое «да».

— Вы думаете, что в аварии виноваты пилоты?

«Нет».

— М-да-а… — Турецкий задумался, но только на миг: время его поджимало, неумолимое время! И ему совсем не хотелось конфликтовать с врачами. — А скажите мне, пожалуйста, Катя, может быть, вам известно хоть что-то, что способно пролить свет на причину этой трагедии?

Он спросил, собственно, ни на что не надеясь, понимая, что она покажет «нет». И каково же было его изумление, когда она закрыла глаза лишь один раз!

Александр Борисович подскочил так, словно его снизу пронзило током. Наклонившись над Катиным лицом, он поймал ее остановившийся взгляд, который теперь уперся в его глаза, и тихо, почти неслышно, спросил:

— Вы показали, что знаете причину?

«Да».

— Значит, Катя, — еще ниже наклоняясь над ней, сказал совсем уже шепотом Турецкий, — вы так слышите меня?

«Да».

— Если кто-то после моего ухода или завтра, послезавтра станет спрашивать у вас, зачем я приходил, и предложит вам аналогичный способ общения, вы можете показать лишь то, что никакого разговора у нас с вами не получилось. Я пытался что-то узнать по поводу катастрофы, но вы ничего не вспомнили, ясно?

«Да».

— А о конкретных причинах гибели вертолета и людей речи вообще не заходило…

«Да».

— Я навещу вас, когда вам станет легче. Но пока мне надо искать. Где это следует делать, здесь, в городе?

«Нет».

— Лететь на площадку?

«Да». И через паузу еще раз, настойчиво — «да, да!»

Из левого глаза Кати выкатилась слезинка и скользнула по щеке. Александр Борисович взял чистое полотенце с тумбочки и уголком его промокнул мокрый след на щеке женщины. Но она уже закрыла глаза. И не ответила на его слова: «До свидания, Катя, я скоро к вам снова приду…»

И как раз в этот момент в палату заглянула заведующая отделением. Она выразительно посмотрела на посетителя и глазами сделала ему знак удалиться. Он немедленно подчинился и вышел, не закрыв за собой дверь. Остановился, оглянулся.

Заведующая внимательно осмотрела лицо и руки больной, проверила показания приборов, стоящих возле ее кровати, поправила одеяло и вышла, вопросительно взглянув на Турецкого.

— Вам что-нибудь еще? — Голос у нее был, во всяком случае, недовольный.

— Вы не могли бы уделить и мне несколько минут вашего драгоценного времени, доктор? — со всей учтивостью, на которую только был способен, спросил Александр Борисович.

Она пожала плечами, будто не понимая, зачем это ему, но потом кивнула в сторону:

— Что ж, пройдемте… Ну так что вас интересует? — сухо спросила, когда уселась за свой рабочий стол сама и пригласила Турецкого устраиваться напротив.

— У меня к вам вопрос и просьба… Ангелина Петровна. — Турецкий вспомнил, как назвал ее Филя, еще и ухмыльнулся по этому поводу, а теперь понятно почему: уж на ангела она абсолютно не походила, скорее наоборот. Но как же все-таки Филе удалось ее уломать, этакую-то?

— Излагайте, — она умудрилась «прокаркать» слово, в котором не было ни одного «р». И полезла в карман за папиросами.

Турецкий немедленно предложил ей свои сигареты, но она отрицательно помотала головой и достала мятую «беломорину». А чтоб прикурить, вот тут уж, так и быть, снизошла до огонька его зажигалки.

— У больной уже были посетители?

— Разумеется, но только мы никого не пропускали. Вы стали первым. И что, много получили информации, я спрашиваю?

— Практически никакой. Жива хоть, и то слава богу! А что были за люди? Это, надеюсь, не секрет?

— Ну почему же? Сестра приходила. Со службы навещали. Ее же у нас знают многие. Интеллигентная женщина, умница… Умела сдерживать губернаторский «ндрав», возможно, вам знакомо такое слово?

— Еще бы! — Турецкий улыбнулся. — А что, случалась острая нужда?

— У нас Сибирь, — многозначительно ответила Ангелина Петровна, курившая переломленную папиросу будто какая-нибудь бомжиха, в кулаке. — Халатик-то можете снять, вон туда, на плечики, повесьте, — кивком указала она на стенной шкаф. — Это у нас для высоких гостей предназначено.

Турецкий жестом изобразил полное понимание и разоблачился. Вот оно как, оказывается.

— А что, Ангелина Петровна, мой коллега из МУРа кровушки вам тут своей настырностью не попортил? Так я готов за него принести…

— А нет нужды, — небрежно отмахнулась заведующая отделением. — Мы ж с ним, с Филиппом-то, давно знакомы, еще с Афгана.

— Да быть того не может! — воскликнул Турецкий и испуганно зажал себе рот.

— Может, может… — снисходительно и успокаивающе «прокаркала» Ангелина, а в глазах ее блеснули веселые огоньки. — Да разве ж я б кого пустила сюда, мальчик вы мой милый? Вы меня не стесняйтесь, Филипп рассказал мне уже, что мог, я же понимаю… Так какие у вас теперь трудности?

— Ну, Филя!.. — все не мог успокоиться Александр Борисович.

— Я слушаю, слушаю, — напомнила она.

— Я боюсь за нее.

— Так поставьте свою охрану, — она пожала плечами и раздавила окурок в пепельнице, — если она у вас есть. Но я не вижу смысла. В мое отделение и мышь не проскользнет.

— Но я-то шел…

— Ах, бросьте! Если вам Филипп ничего не объяснил, так это совсем не значит, что у меня здесь проходной двор.

— И желательно, чтобы о моем посещении тоже знало как можно меньше народу.

— А кто вас видел? Я думаю, что вам, наверное, будет важно переговорить с сестрой нашей Катеньки, да? Вот я вам дам ее телефон, позвоните, она женщина простая, без претензий, но достаточно умная.

— Еще один вопрос могу?

— Если последний на сегодня. Вы меня извините, но у каждого из нас есть и свои обязанности. Слушаю.

— Вы говорили, что Катерину Ивановну навещали тут. Ну, пытались. Со службы — это, вероятно, из администрации края, да? А по телефону интересовались, например, состоянием больной, при этом не представляясь ее родственником либо знакомым? Мне надо вам объяснять, чем продиктован мой вопрос?

— Не знаю, возможно, такие звонки тоже были, мы — больница, обязаны давать справки о состоянии здоровья своих пациентов. Но попыток несанкционированного проникновения в ее палату — так у вас это, кажется, называется, да? — таких попыток пока не было. Надеюсь, и не будет. Мы всем сообщаем, что Пшеничная, по сути, находится в коме. И диагноз неутешительный. А правду знают всего двое-трое лиц. Теперь и вы с Филиппом. Поэтому и смысла в охране не вижу, наоборот, сразу возникнет подозрение. А в том, что девочка, возможно, знает правду, я почти уверена. Все! Больше я вам ничего не скажу. Идемте, я вам покажу, где у нас служебный.

— Ну, Филя, ты — великий артист! — со значением сказал Александр Борисович, садясь в «Жигули». — И чего, спрашивается, темнил?

— Мелочи жизни, Сан Борисыч, — подмигнул тот. — Все мы там, в разной степени, проходили через их руки, понимаете? Но мы их потом забываем, а вот они нас — никогда… И узнают при встрече первыми. И ведь странная несправедливость! Ну сколько их было вообще в моей жизни, этих живодеров? Трое, пятеро? А нас у них? Тысячи. Однако же они помнят каждого, кого вернули с того света, а мы, неблагодарные скоты, даже свое спасибо толком выразить не умеем… Куда теперь?

— Вот телефон. Надо позвонить и узнать адрес. Это сестра Катерины.

— Откуда взял-то? — удивился Филипп.

— Ангелина твоя дала!

— Ну, ё-о-о! Охмурил-таки девушку, да?

— Ох, Филя, креста на тебе нету!..

Через несколько минут городская телефонная справочная выдала необходимый адрес. Филя посмотрел и сказал:

— Я знаю, где этот поселок. По той же трассе, куда тебя возили. За «резиденцией». Но время уже не рабочее, поэтому лучше не звонить, а сразу ехать туда.

— Но один звоночек я все же выдам, — сказал Турецкий. — Если братва решила, что я ее элементарно «наколол», то пусть это будет им утешением. Уж теле-фон-то Серова они наверняка слушают. — И он набрал номер прокуратуры. — Юрий Матвеевич? Еще на службе? Ох, извините, ради бога, это Турецкий беспокоит. Совсем уж было дошел до вас, да неожиданно встретил старинного приятеля, ну, разговорились, то-се, сто лет не виделись… Словом, если вы не против, я уж сегодня не стану вас беспокоить, а завтра, с вашего разрешения, прямо с утречка и загляну, не возражаете?

Тот помолчал явно озадаченно, а потом сказал:

— Да делайте, как это вам удобно, Александр Борисович. Вы же знаете, и я, и все материалы к вашим услугам.

— Ну, спасибо еще раз, всех вам благ! — и отключил свой мобильник. Сказал: — Теперь ни у кого нет ко мне претензий…