7 сентября. А. Б. Турецкий
Турецкому хотелось получше присмотреться к Яковлеву, поэтому он пустился на небольшую хитрость. Отчитал ни в чем не повинного конвоира: «Я же просил – через двадцать пять минут! Русского языка никто не понимает?!» Казенным тоном извинился перед осужденным и занялся перелистыванием дела, каждые полминуты черкал на листе бумаге строчку-другую ничего не значащих каракулей, делая вид, что выписывает нечто чрезвычайно важное. Периодически исподлобья поглядывал на Яковлева, стараясь понять, ждет ли тот чего-нибудь от их встречи: боится или, наоборот, надеется. Процедура томления осужденного под конец и самому Турецкому наскучила, но он выдержал заявленные двадцать пять минут, поскольку решил изображать следователя-педанта. Именно такому человеку разуверившийся во всем Яковлев может рассказать то, о чем до сих пор предпочитал помалкивать.
Предварительные выводы были неутешительными. Яковлев за несколько месяцев следствия и заключения привык к своим бывшим коллегам относиться отчужденно. Привык к допросам, ко всяким: к стремительным и изматывающе-нудным, и нервы у него были в порядке, вытерпел полчаса неизвестности, сидя в расслабленной позе на неудобном табурете. И все-таки он проявлял некоторые признаки беспокойства. Турецкий видел этому лишь одно объяснение: в спецколонии он чувствовал себя в большей безопасности, чем в Златогорском СИЗО, куда его этапировали пару дней назад. Возможно, небеспочвенно.
– Итак, гражданин Яковлев, – начал Турецкий тем же казенным тоном, без всякой паузы, и только после первых слов прекратив перелистывать документы, – ваше дело решено вернуть на доследование со стадии предварительного следствия. Возглавить расследование поручено мне. Я старший следователь Управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры Александр Борисович Турецкий. Я ознакомился с кассационной жалобой, поданной адвокатом, нанятым вашим родственником, Яковлевым Николаем Ивановичем, и с материалами дела. Основания, послужившие причиной решения о доследовании дела, на мой взгляд, совершенно недостаточны для назначения повторного слушания. Однако по содержанию самого дела у меня возник ряд вопросов. Но прежде чем их задать, я хотел бы выслушать ваше заявление, если у вас таковое имеется.
Яковлев ответил медленно и без выражения, тщательно подбирая слова:
– К делу должна быть приобщена моя жалоба. В ней все изложено. Больше добавить ничего не могу.
Турецкий открыл нужную страницу.
– В своей жалобе вы пишете: «...во время следствия меня угрозами вынудили дать ложные показания против себя»... Однако ни словом не обмолвились, кто именно заставил вас совершить самооговор.
– Больше добавить ничего не могу.
– Вы считаете, что вам по-прежнему угрожает какое-то конкретное лицо или группа лиц?
– Больше добавить ничего не могу, – повторил Яковлев в третий раз.
Других слов, что ли, не знаешь, возмутился про себя Турецкий, сказал бы, что ли, «без комментариев», все веселей. Зануда вы, молодой человек, хоть по виду и не скажешь.
– Ваша жалоба выдержана в юридически выверенном стиле. Я полагаю, вам помогли ее составить другие заключенные спецколонии, хорошо разбирающиеся в процессуальных нюансах. Тем не менее вы пишете про угрозы «во время следствия», а не «со стороны следствия». Это стилистическая неточность или вы хотели подчеркнуть, что оказанное на вас давление исходило не от представителей следственных органов?
Яковлев промолчал, – видимо, постеснялся повторить в четвертый раз то же самое.
– Как часто вам приходилось стрелять из табельного оружия?
– Как положено.
– Конкретнее.
– Ну были стрельбы – иногда раз в две недели, иногда раз в месяц.
– Где эти стрельбы проходили?
– В тире в расположении батальона.
– То есть во время регулярных занятий по огневой подготовке вы стреляли из пистолета?
– Ну не из рогатки же!
– Уточняю вопрос, – слегка повысил голос Турецкий, – в этом тире вы не стреляли из автомата?
– Нет, как там можно стрелять из автомата?! Из автомата мы стреляли на полигоне института внутренних дел.
– Как часто?
– Не помню точно. Короче, много.
– Вспомните хотя бы приблизительно, пять раз, десять, сто?
– Раз шесть-семь, может, чуть больше. А может, меньше, не помню.
– По сколько патронов вам выдавалось на каждое упражнение?
– Как правило, один рожок – тридцать патронов, три одиночных пробных, три на зачет, по грудной мишени, остальные – очередями по движущимся.
– Грудная мишень в пятидесяти метрах, движущаяся – ростовая – в двухстах?
– Да.
– Стреляли лежа?
– Одиночными – лежа, очередями – лежа и с колена.
– Специальные занятия по прицеливанию и стрельбе в движении когда-нибудь проводились?
– Нет.
– Какие у вас были результаты?
– Нормальные.
– Точнее!
– В норматив укладывался.
– А по «Волге» Вершинина вы стреляли с колена?
Яковлев заметно напрягся. И промолчал.
– Согласно вашим показаниям, данным во время следствия и подтвержденным на суде, вы стреляли стоя, находясь в состоянии аффекта и алкогольного опьянения легкой стадии. Последнее подтверждено результатами экспертизы: содержание спирта в крови, в пересчете на выпитую водку, составляет не более пятидесяти грамм. «Волга» Вершинина успела отъехать на шестьсот – семьсот метров. С какой скоростью она ехала?
– Километров сто. Когда я попытался остановить, еще прибавила газу. Где-то сто двадцать.
– Когда вы останавливали машину, автомат держали на ремне или в руках?
– В руках.
– Для убедительности не передергивали затвор, когда увидели, что водитель не собирается тормозить?
– Нет.
– Автомат был поставлен на предохранитель?
– Да.
– Вы видели, кто сидит за рулем?
– Нет.
– Пассажира?
– Нет.
– В какую сторону следовала машина?
– К водохранилищу.
– Когда автомобиль проезжал мимо вас, в лобовом и заднем стеклах были пулевые отверстия?
– Нет.
– Вы обратили внимание на номерные знаки?
– Нет.
– Подытожим: вы не отрицаете, что находились на месте преступления и с табельным АК-47 в руках пытались остановить «Волгу» Вершинина.
Яковлев долго молчал, но потом кивнул:
– Не отрицаю.
– А откуда вы можете знать, что пытались остановить именно «Волгу» Вершинина, если не видели его самого и не запомнили номера?
– Меня долго допрашивали на месте. А «Волгу» провезли мимо на эвакуаторе. У нее было большое пятно на радиаторе и на бампере.
– И вы запомнили это пятно?
– Да.
– И когда ее провозили мимо, стекла были прострелены?
– Да.
– А после вашего выстрела?
– Я стрелял в воздух! Слышите, в воздух!!! – неожиданно сорвался Яковлев.
– Почему вы были в увольнении с автоматом? – быстро спросил Турецкий. – Отвечайте!
Но Яковлев уже взял себя в руки:
– Хотел перед шурином рисануться, перед Витькой.
– Вы собирались вместе стрелять?
– Да ну, какой там! Он как меня увидит – сразу наливает.
– И сколько он обычно пьет?
Яковлев скривился и махнул рукой.
– А вы сами намеревались поститься?
– Ну пару стопок по максимуму, мне ж нужно было на службу.
– Ваш шурин, Ключевский, служил в армии?
– Да, а что?
– Вы полагали, автомат произведет на него неизгладимое впечатление? Вы знали, гражданин Яковлев, что придется употреблять спиртное. Вы заявили только что, без всякого давления с чьей бы то ни было стороны, что шли в гости к человеку пьющему. Но тем не менее с какой-то целью взяли с собой табельное оружие. Причем не пистолет, который можно постоянно хранить при себе, а автомат, с которым ни по дому не походишь, ни за стол не сядешь, а сняв, нельзя все время держать под присмотром. Для этого у вас наверняка имелась причина. Вы ее назвать отказываетесь. Далее, почему вы пытались остановить машину, следующую из Златогорска в сторону водохранилища, если вам нужно было прямо в противоположном направлении – в Златогорск?
Яковлев промолчал. Собственно, на иное Турецкий уже и не рассчитывал. Говорить больше было не о чем, поэтому он произнес, поддав в голос горькой иронии:
– Если вы, гражданин Яковлев, имеете целью полностью отсидеть установленный судом срок – так прямо и скажите. А для повторного слушания и оправдательного приговора следствию необходимо установить новые факты. Но найти «то, не знаю что» я не смогу. Отправляйтесь в камеру!
Циклаури довольно оперативно организовала Турецкому встречу со своим коллегой, ведущим дело о теракте.
– Только вряд ли вы с ним найдете общий язык, – заметила она при этом, и буквально в первую же минуту встречи Турецкий понял, что она имела в виду.
Следователь Мищенко был из тех воинствующих провинциалов, что на любого столичного гостя, не раздумывая, наклеивают ярлык тупоголового выскочки и скорее руку себе отгрызут, чем пойдут на сотрудничество. Мищенко буквально сквозь зубы поздоровался и, даже не пытаясь скрыть своего неудовольствия, сгрузил Турецкому на руки папку с делом:
– Изучайте, – а сам с умным видом уткнулся в другую папку.
Турецкий просмотрел рапорты омоновцев, обнаруживших машину, отчеты саперов и экспертов, из которых следовало, что взрывчатое вещество (около трехсот килограммов), найденное в багажнике, было обычным тринитротолуолом в виде шашек промышленного изготовления и идентичным применяемому при разработке Охотинского меднорудного месторождения; взрыватели также были стандартными, промышленного производства, но найденные среди обломков детали японских кварцевых часов «QQ» позволили предположить наличие часового механизма.
«Москвич», в котором находилась взрывчатка, по документам принадлежал Замкову Василию Степановичу, водителю с Охотинского рудника. Замков был задержан в тот же день, в деле имелся рапорт убоповцев, проводивших задержание.
Турецкий проштудировал протоколы допросов Замкова. Тот не отрицал, что систематически воровал взрывчатку на руднике, признался, что в этот раз выполнял заказ незнакомца по виду кавказской национальности, клялся, что чеченец грозился его убить и что он (Замков) даже не предполагал, для каких целей чеченцу понадобились толовые шашки. Допросов было почти десяток, но ничего нового по сравнению с первым следствию так и не удалось выяснить.
В деле имелся фоторобот чеченца и многостраничная переписка с различными инстанциями, в том числе в Москве и Грозном, на предмет установления личности террориста.
Никакие другие версии, кроме чеченской, следствием даже не рассматривались и уж тем более не прорабатывались, хотя террориста никто, кроме Замкова, в глаза не видел, и террориста вообще-то могло и вовсе не быть. А могла иметь место попытка покушения или лжепокушения на Вершинина.
– Могу я поговорить с Замковым? – спросил Турецкий.
– Зачем? – мгновенно взвился Мищенко. – Вы, простите, приехали руководить конкретным расследованием или ревизию устраивать?
– Не ревизию, – как можно мягче ответил «важняк». – Но ваши выводы насчет чеченцев не кажутся мне бесспорными...
– Меня попросили удовлетворить ваше любопытство, – бесцеремонно прервал Мищенко. – Я, по-моему, удовлетворил его сполна. Вы что хотите, теракт к убийству Вершинина пристегнуть? – Он деланно расхохотался. – Не выйдет. Думаете, чеченцев интересуют полпреды? Ошибаетесь. Такие теракты нерентабельны, это вам не народовольцы, у чеченцев другая логика: устроил взрыв погромче – и в кассу. Там и без вашего Вершинина было кому пострадать: если бы машина благополучно достояла до вечера, при взрыве погибли бы сотни людей, на площади должна была пройти молодежная акция с дискотекой и прочими массовыми мероприятиями. А если в Москве кому-то не терпится навесить на Вершинина ореол мученика, поищите основания для этого в другом месте.
Ладно, черт с тобой, думал Турецкий, распрощавшись с Мищенко. В конце концов, можно пойти к прокурору области или Шангину или вообще позвонить Меркулову, пусть их всех тут построят, позволят допросить Замкова, никуда не денутся. Но будет ведь как с Яковлевым – Замков точно так же ничего нового не скажет.
Хорошо бы было поговорить с теми убоповцами, которые Замкова задерживали и которым он выдал самое первое объяснение. Возможно, там-то и крылась правда, а о чеченцах его заставили заявить уже потом. Турецкий справился у Циклаури, где располагается местный УБОП, и направился прямо туда, но по дороге снова передумал. Если показания из Замкова выбили, то ему в этом, естественно, не признаются. Он позвонил в Москву Грязнову:
– Слава, помнишь, ты когда-то поминал то ли Прохорова, Прохова из Златогорского УБОПа? Типа он тебя когда-то перепил...
– А что, выпить не с кем?
– Нет, мне по делу нужен в местном УБОПе надежный источник и чтобы он со мной без санкции своего начальства поговорить согласился. Хотя бы неофициально.
– Ну есть такой. Только не Прохоров, Храпов. Он как раз самый главный командир этого УБОПа и есть. Могу попробовать его вызвонить.
– Ты уж попробуй, – попросил Турецкий, – за мной не заржавеет.
– Заметано, – пообещал Грязнов. – Если тебе неофициально надо, он сам тебя найдет.
