Глава 19.
– Не велики баре, – сказал Турецкий Денису. – Полетим туристским классом. Жратва примерно та же, правда, выпивки поменьше. Халявной. А чего я тебе рассказываю, когда ты сам только что вернулся…
– Дядь Саш, ты мне лучше расскажи про этого твоего Реддвея. С ним же ведь придется дело иметь?
– Пит – неплохой мужик… Но с ним надо постоянно держать ухо востро. На козе объедет…
– Так чем у вас с ним разговор-то закончился? – не отставал Денис. – Или мне это знать необязательно?
– Ишь ты, хитрый какой! А я тебе что – копилка государственных секретов? Поговорили… Ты мне лучше капни того своего коньячку. Тебя в посольстве сильно мучили?
– Да ты что, дядь Саш! Они, видать, уже были в курсе. Соответственно и реакция: мы понимаем, господа, мы надеемся, господа. Уж их-то программа Президента и правительства вполне устраивает. А сейчас еще этот их врач, что специально прилетал для консультации. Такое, понимаешь, доверие!… Словом, рассыпались в любезностях, напоили дерьмовым кофе и пригласили заходить. Правда, все дела оформили за каких-нибудь полчаса. Вот что такое – администрация. Не баран чихал!
– Эт точно! Ну, наливай, чего жмешься?
– С условием, что ты расскажешь про Пита своего…
А чего, собственно, рассказывать-то? Ну, позвонил Турецкий вечером в Гармиш, сказал, что вылетает в Штаты, спросил, что передать реддвеевской родне? Питер хохотал, так как только что вернулся оттуда, и поинтересовался, с какой целью разыгрывается столь незамаскированный подхалимаж? На что Турецкий ответил, что первая посадка рейса будет производиться во Франкфурте-на-Майне и он будет рад вручить Питеру лично небольшой, но очень ответственный презент из Москвы: бутылку плохо очищенной водки, вызывающей спазмы желудка, настоящий малосольный огурец, поскольку в Европе таких нет, они солят, но невкусно, больше маринуют огурцы, банку килек, кусок розового украинского сала и, конечно, буханку черного хлеба. Все, вместе взятое, издавна является национальным джентльменским набором русского туриста. Питер, разумеется, обожает такие штучки… А говорили? Да, в общем-то, ни о чем серьезном не говорили. Вот встретимся в порту, тогда и поговорим.
Поскольку больше из Дениса спиртного было выжать невозможно, пропала охота и беседовать. Можно, конечно, свистнуть стюардессе или буфетчику – мигом примчатся. Но было жалко денег. Их и без того немного. В трудную минуту останется надежда на Дениса: как-никак, капиталист, фирмач, мироед по-старому. Вон и коньячком запасся, не иначе дядь Слава подсказал, да и дядь Костя выручил. Сам бы ни в жисть не додумался. Эх, молодежь!…
Меркулов специально прибыл в аэропорт, практически вместе с ними, чтобы еще раз обговорить некоторые детали расследования. Ну да, конечно, ему это сам Президент поручил, а как же! Поэтому, закончив с процедурой оформления документов и пройдя таможню, они втроем поднялись в уютный буфетик-бар, взяли по стопарю, как в лучшие годы и… поговорили.
Оказывается, этот молодой Грязнов был вчера препровожден в администрацию, к самому всесильному Чуланову, где имел доверительную и одновременно обстоятельную беседу. Чего там наговорил Геннадий Алексеевич, Денис, видимо сохраняя государственную тайну, не проболтался. Да не очень-то и хотелось знать. Секреты ведь рассчитаны на дураков. Умному и так понятно: раз направляется специальная миссия по поводу весьма щекотливого и, возможно, скандального дела, значит, будет дана команда – скандал всеми доступными средствами погасить, а компромату дать объяснение, которое должно устроить общественное мнение, поддерживающее потуги дорогого правительства вытащить страну из назревающего хаоса – и политического, и экономического.
Короче, необходимо изобразить на лице достойную мину и дать ей веское обоснование.
Пикантнее выглядели условия сделки. О чем Денис, естественно, умолчать уже не мог. Чуланов клялся всеми святыми, что ни в чем не замешан – ни сном ни духом. Конечно, в те времена, когда он находился на стажировке в Штатах, политическая погода в отношениях между СССР и США менялась постоянно, и американцы, разумеется, предпринимали некоторые попытки вербовки неустойчивых идеологически молодых людей. Возможно, одну-две попытки предприняли специальные службы и в отношении Чуланова. Чем он был лучше других? Но, натолкнувшись на решительный отказ в сотрудничестве, а также угрозу предать гласности наглые провокации, его оставили в покое. И естественно, что о каждой подобной акции он немедленно ставил в известность представителей советского посольства. О чем, вероятно, в архивах имеются соответствующие материалы. Вот на них просил обратить особое внимание Геннадий Алексеевич.
Он конечно же не мог предложить частному детективу, каковым в данном случае являлся Денис Грязнов, влезть в архивы Центрального разведывательного управления Штатов и, основательно в них покопавшись, отыскать досье на него. Хотя в подтексте именно такая мысль и сквозила. Зато он мог предъявить несколько фамилий видных ныне политиков и деятелей науки, среди которых имелась даже парочка нобелевских лауреатов. Эти люди могли дать исчерпывающую информацию о том, чем активно занимался стажер в Америке, как себя вел, с кем встречался и так далее. Такие сведения, полученные официальным путем, могли бы значительно укрепить пошатнувшийся было имидж регента государства Российского.
Но поскольку эта конкретная миссия имела, некоторым образом, частный характер, Геннадий Алексеевич посчитал необходимым внести в это дело личное финансовое обеспечение. Он сказал, что на всякий непредвиденный случай, ведь в последние годы судьба не раз забрасывала его в Штаты, в одном из американских банков у него имеется счет, куда поступают гонорары за чтение лекций, издание печатных трудов и так далее. В этом нет ничего зазорного, такие счета есть у многих, выезжающих в командировки в страны Европы и Америки. Деньги там, вероятно, небольшие, но их должно вполне хватить на непредвиденные расходы. После такой преамбулы Геннадий Алексеевич вручил своему молодому посланнику кредитную карточку и сказал, что тот может пользоваться ею по своему усмотрению. В разумных пределах, разумеется.
– Без последней фразы, – даже крякнул Турецкий, – я б ему все простил. Даже многолетний шпионаж в пользу Латвийской Советской Социалистической Республики! Зачем он не остановился вовремя?
Денис предъявил карточку, которую тут же они все внимательно рассмотрели.
Вот таким образом для Турецкого наконец прояснилась суть миссии Дениса. О своей он еще не думал всерьез. Нет, думал, конечно, но не так, чтобы прямо уж с ходу принимать ответственные решения. Идеи бродили, но оформиться они могли после разговора с Питером Реддвеем, свидание которому он назначил во франкфуртском аэропорту, пока самолет будут заправлять перед ответственным броском через океан, и для которого был приготовлен скромненький российский сюрприз, составленный из милых желудку старого Пита пищевых продуктов. В упакованном виде сюрприз размещался в перевязанной бечевкой коробке из-под обуви с содранной рекламой Ле-Монти. Другой тары у Турецкого просто не нашлось. Ничего, решил он, важна не форма, а запихнутое в нее содержание. Да и старина Пит не эстет, а обжора…
Собственно, по этой причине Александр Борисович и не смог ничего толком ответить Меркулову на его безмолвные вопросы.
– Поглядим на месте…
Прощаясь, Костя сказал, что надеется на него. Дай-то Бог, чтоб все оказалось липой и очередной провокацией. Но нельзя забывать и того обстоятельства, что в досье у Коновалова, по его же словам, имеется немалый компромат и на других бывших стажеров. И кто может с уверенностью сказать, что он не всплывет неожиданно и не обольет грязью какого-нибудь другого, не менее достойного человека?
Турецкий прищурил глаз и испытующе посмотрел на Меркулова, словно спрашивая: ты серьезно? Костя взглядом ушел от ответа.
– В конце-то концов, тебе что за дело? Ты ж у нас никогда не стажировался в Штатах, а, Костя?
– Не юродствуй! – так и вспыхнул Меркулов. – Что, понимаешь, за манера – оплевывать всех и вся?! Речь, между прочим, идет о судьбах людей! Честных и порядочных людей, которые легко могут стать следующими жертвами этого тотального бандитизма Коновалова и иже с ним!…
– Чтобы оплевать порядочного человека, – возразил Турецкий, – надо очень крепко постараться, Константин Дмитриевич. Но я не понимаю вас. Я получил задание. Я возражал? Нет. Я лечу? У-у-у!… А что мне все это не нравится, так могу я, в конце концов, иметь собственное мнение? Или его разрешено иметь только Коновалову и Меркулову? Черт меня побери! Тьфу-тьфу-тьфу! Перед самолетом не следовало бы.
– Ладно, балагур, – смягчился Костя, – иди, обниму на дорожку. К твоим завтра, наверно, заеду, привет передам, объясню, привезу что-нибудь вкусное – от тебя, босяк.
– Ты всегда был настоящим джентльменом, Костя. И другом. Только найди возможность обязательно встретиться с Генрихом, он мне обещал выдать кое-какой компромат, без которого нам в «ленинку» не пробиться. И если кого сажать, то в первую голову – директора Зверева. Его кадровик должен нам в этом помочь… Вот видишь, никуда нам с тобой от такого понятия, как компромат, не деться. И знаешь почему? Потому что компромат является наиболее надежным регулятором законности.
Костя хотел всплеснуть руками, но из динамиков раздался сочный женский голос:
– Дамы и господа!… Лэдис энд джентлмэн!…
– Увы, Костя, все хорошее когда-нибудь кончается.
– На, – сказал Костя и протянул Денису бутылку коньяка, которую добыл из необъятного кармана своего пальто, – будешь давать ему помаленьку в самолете, иначе он тебе устроит такую жизнь!…
Франкфурт встретил путешественников за океан теплом и солнцем.
– Едрена вошь! – воскликнул Турецкий. – Ничего у нас, в России, нет приличного! Даже погоды…
– Куда мы идем, дядь Саш? – спросил Денис, едва поспевая за стремительно шагающим по пружинящей кишке перехода из самолета в здание аэровокзала Турецким.
– А ты не знаешь?
– Откуда же?
– Да, друг мой, – не оборачиваясь расфилософствовался Александр Борисович, – у молодости есть одно замечательное свойство: забывать. А мы уже лишены этого качества. Чего смотришь? Действительно, что ль, память отбило? – Он легко сбежал по лестнице на первый этаж и вошел в маленькое кафе.
– Вспомнил! – радостно завопил Денис. – Это то самое кафе, где мы с тобой сидели в прошлом году!
– Слава тебе, Господи! Утешил старика.
Из– за второго столика слева от входа поднялся громадный, толстый человек и выразительно щелкнул пальцами. Турецкий направился прямо к нему, держа коробку под мышкой и протягивая обе руки для приветствия.
– Хоп! – хлопнули ладонью об ладонь, сели. Турецкий, обернувшись, представил Питеру своего друга и коллегу Дениса Грязнова, отодвинул тому стул и протянул коробку Реддвею. – Прозит!
Питер взял презент одной рукой, встряхнул возле уха и с довольным видом положил сбоку.
– Давно не виделись, Александр! – сказал со значением. – Пиво? Виски? Шнапс?
– Айн штюк гросс бир! – по слогам выговорил Турецкий. – А ты, Денис, сам заказывай, что хочешь. Действительно давно, Пит. Я считал в самолете и чуть не сбился: шесть или уже семь дней?
– Долго! – по-русски сказал Питер. – Ну, выкладывай!
Официант принес пиво в больших бокалах для Реддвея и Турецкого и… «кальтен йогурт» для Грязнова-младшего.
– Ха! – в восторге воскликнул Питер и ткнул толстым пальцем в Дениса: – Фриц! Это же по-русски – простокваша?
– Ага, – смеясь подтвердил Турецкий, – с вареньем… Пит, у меня к тебе очень важное дело.
– Я понял. Весь внимание.
Саша достал из кармана ксерокопию статьи в «Вашингтон пост» и протянул Реддвею. Тот профессионально быстро ознакомился с материалом и вопросительно уставился на Турецкого:
– А я при чем?
– Я – при чем! – ткнул себя в грудь Турецкий. – Лечу, чтобы доказать, что все это – провокация и туфта. С ним, с Денисом. Государственные деньги тратим.
– Туфта – это что?
– Ну… липа, тьфу, черт! Дешевый обман, Пит.
– Но я при чем? – настойчиво повторил Реддвей.
– Без твоей помощи я ничего не смогу ни узнать, ни доказать.
Реддвей надул щеки и поиграл густыми бровями.
– Но это к нам не имеет никакого отношения. Обоснуй!
– Хорошо, Пит. Хитросплетения политической борьбы в России тебе совершенно знать ни к чему. Главное же заключается в том, что началась война компроматов, которая может привести к смене режима. Вот это ты должен знать. Если мы хотим сохранить демократию, мы должны защитить честь Чуланова, иначе влияние на больного Президента перехватит та сторона, для которой решение всех политических и социальных проблем, включая международные, будет продиктовано с помощью террора. А мы с тобой для чего тогда?
– Логично. Но я пока не вижу, в чем может заключаться мое участие.
– У тебя есть Джек Фрэнки, Пит.
– Он есть и у тебя.
– Нет, старина, мне твоя слава ни к чему. Такую тяжесть может выдержать только твой организм.
– Ха! – Реддвею была явно приятна незамысловатая лесть заместителя, должность которого занимал Турецкий в организации «Пятый левел».
– Скажу откровенно, Пит, дружище. Я подумал, что с твоей помощью Джек мог бы забраться в то досье – файл компьютерный – и почитать, что там правда, а что туфта.
– Туфта, да, хорошее слово. – Реддвей продолжал коллекционировать богатства русской речи.
– Он, конечно, гениальный хакер, это ты лучше меня знаешь. Но без тебя, Пит, ему в этих закрытых файлах делать нечего. Только ты обладаешь необходимой степенью допуска и знаешь нужные пароли. Поэтому, повторяю, с твоей, и только твоей, помощью Джек способен взломать любую компьютерную сеть. А теперь давай посмотрим на это дело с этической точки зрения. Ты – заместитель директора ЦРУ. Отец Джека – один из руководителей школы военной разведки в Вашингтоне. Сам Джек Фрэнк, я уже говорил, гений компьютера и, главное, наш человек. Вы – все трое – американцы. Обращаясь к тебе с просьбой о помощи, я специально ставлю все под твой контроль. Вы можете сообщить мне все, что считаете возможным, заботясь при этом о полнейшей безопасности своей родины. А мне всего-то и нужно знать: да и нет, и если нет, то откуда же взялось это «да».
– Туфта, ты хочешь сказать, так?
– Именно. Потому что это больше, чем просто вопрос чьей-то чести. Теперь это вопрос большой политики: быть или не быть в России террору.
Турецкий искоса посмотрел на Дениса и заметил в его глазах неподдельный восторг. Хмыкнул про себя, еле сдержав улыбку, и подумал, что на его красноречии можно было бы сделать неплохой бизнес.
– Так, – решительно сказал Реддвей после недолгого раздумья, поднял два пальца и громко щелкнул, привлекая внимание официанта. Тот подбежал. – Видрхёльн! Повторить! – добавил по-русски, наверно уже для Турецкого, и посмотрел на массивные наручные часы: – Успеем… Это, – он уперся пальцем в лежащую слева коробочку, – взятка?
– Естественно, – пожав плечами, подтвердил Турецкий.
– Хорошо. Принято! Из Вашингтона передашь факсом свои координаты, так? Там сейчас Кэт Вильсон, которая, если мне не изменяет память, а она мне никогда не изменяет, неровно дышала – так? – по поводу одного моего заместителя! Впрочем, кажется, она в Нью-Йорке. Позвони, прилетит. А когда начнем по новой?
– Ты имеешь в виду лекции?
– И лекции тоже. Но больше всего мне нравятся отвальные. Прозит! – Он поднял бокал с пивом и прильнул к нему полными и жадными губами человека, страдающего от постоянной жажды.
– Я очень рассчитывал на твою помощь, старина, – проникновенно сказал Турецкий. – Спасибо, что прилетел.
– До встречи, Александр! Пока, молодой сыщик! Кажется, ваш самолет уже заправили… Смотри, как быстро время летит! И не поговорили…
– Ну, дядь Саш, ты даешь! – Денис был искренен в своим восхищении. – Он правда заместитель директора ЦРУ?
– А то кто же? – чуть не обиделся за Питера Турецкий.
– Ни себе фига! Так если он согласился помочь, нам и забот не знать?
– Ну, у тебя программа более обширная. Если судить по запросам Геннадия Алексеевича. Побегаешь… Да и кредитную карточку надо к делу приспособить… Неужто так и сказал: в разумных пределах, а? Или это уже ты его отмазываешь?
– Чесслово, так и сказал.
– Во жлоб! Мы его, можно сказать, к жизни возвращаем, а он… Слушай, юноша, а если все правда? Че бум делать-то? Ты подумай на досуге. А то кровные денежки растратим и привезем – фигу в кармане. Нам с тобой такого дядь Костя ни в жизнь не простит… Чего смотришь? Наливай, я не возражаю. Давай, Денис, за добрый Франкфурт, где проживают мои друзья – хорошие люди, за удачу… и я покемарю. Разбуди, когда ленч подадут…
Турецкий теперь успокоился, дремал, лениво принимал пищу, снова дремал… дорога неблизкая, семь часов чистого летного времени.
И то ли ему приснилось, то ли нафантазировалось оттого, что все время думал об этом… Словом, вернулись уже, скинули бремя забот, и вот сидит себе Турецкий в прокуратуре и пускает в потолок кольца дыма. Они стройно поднимаются друг за дружкой и медленно так тают. Лафа! Никаких тебе срочных дел! Клавдия чаем с вареньем угощает. И вдруг – телефонный звонок. Да громкий такой, настырный!
– Александр Борисович?
– Весь к вашим услугам! Простите, с кем имею честь?
– Вас беспокоит помощник Геннадия Алексеевича Чуланова. Разрешите соединить вас?
– Пожалуйста… – и новое кольцо торжественно расплывается в воздухе.
– Александр Борисович?
«Естественно, твою мать, Александр Борисович, раз это ты мне, а не я тебе звоню!» Но в трубку уносится иное:
– Здравствуйте, Геннадий Алексеевич! Я вас узнал.
А голос у Чуланова молодой, звонкий, ну, такой, какой был на митингах, когда он призывал электорат голосовать: «Да, да, нет, да».
– Хочу вас горячо поблагодарить, Александр Борисович, за отлично проделанную работу. Вас и вашего молодого коллегу. От всего сердца примите глубокую благодарность. Но звоню я вам не только чтобы выразить свою признательность. Вы, насколько мне известно, сотрудничаете, и довольно успешно, с газетой «Новая Россия», не так ли?
– Именно так, Геннадий Алексеевич. Мне приятно, что вы это знаете.
– Мне очень нравится ваша газета, ее направление, объективность оценок и отсутствие этой модной «желтоватости».
– Благодарю, я передам редактору ваше мнение. Ему тоже будет приятно.
– Так вот, я хотел предложить вашей газете взять у меня интервью в связи с известными вам событиями и публикацией в газете «Вашингтон пост». Как вам нравится такая мысль?
«Лично мне никак не нравится!»
– Разумеется, это было бы интересно, Геннадий Алексеевич. Может быть, стоит вам, или вашему помощнику, связаться с главным редактором и обговорить возможности такого интервью?
– А мне подумалось, уважаемый Александр Борисович, что было бы очень уместно, если бы идея такого интервью исходила именно от вас. Скажем, корреспондент задает острые и нелицеприятные вопросы, интервьюируемый испытывает некоторые затруднения, и тут ему как бы на помощь приходит старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Александр Борисович Турецкий, который лично проводил принципиальное расследование и доказал… ну и так далее. Как вы посмотрите на такой вариант? Кстати, ваш молодой коллега еще не вернул кредитную карточку. Вы не возьмете на себя труд напомнить ему об этом? Заранее благодарю. Ну так каково будет ваше мнение?
– Я должен подумать…
– Очень хорошо! Я попрошу помощника соединить вас со мной в конце дня, вы, надеюсь, не против?
– Разумеется. Но нашу договоренность может нарушить одно важное обстоятельство. Дело в том, что генерал Коновалов хвастался, будто в его досье имеются материалы еще на ряд известных политических деятелей. Так вот, если теперь уже в «Нью-Йорк таймс» неожиданно появится новый скандальный материал, мне, вполне вероятно, придется снова вылететь в Вашингтон. В ЦРУ.
– Ну уж этот вопрос решить в наших силах. Я не думаю, что такая нужда может снова появиться. Да и компромат, я вам скажу, такая занятная вещь, которая кому-то открывает путь в большую политику, а кого-то и убирает с политической арены. Поэтому в подобных случаях я бы подходил выборочно. Ну, до вечера…
Турецкий открыл глаза и вслух произнес:
– Надо же присниться такой хренотени! Да чтоб я? Да ни в жисть! – и вспомнил анекдот.
Перекличка в тюрьме. «Иванов?» – "Я". – «Петров?» – "Я". – «Сидоров?» – «Здесь!» – «Что значит – здесь? А куда ты, падла, отсюда денешься?»
– Вот именно, куда ты денешься?
– Чего, дядь Саш?
– Ничего. Это я на старости лет стал сам с собой толковать…
– Подлетаем, дядь Саш.
– Лэдис энд джентлмэн!… Наш самолет прибывает в Вашингтон… Через несколько минут он произведет посадку в аэропорту… Температура за бортом – пятнадцать градусов тепла… Попрошу…
Живут же люди!
Он бродил по городу, стуча каблуками, и в такт стуку мысленно проговаривал строчки стихов, которые запомнил еще в ту пору, когда физики и лирики соревновались, и небезуспешно, в своем влиянии на общественное сознание масс:
Бывает сон реальный,
Проснешься – ну и ну!…
И вот лежишь печальный,
Уже поддавшись сну…
Соседа не обидел,
Начальство не побил,
А вот же сон увидел -
И свет уже не мил…
Ритмика стиха ловко ложилась в ритм шагов. Там, кажется, еще были и такие строчки:
Забросишь к черту дело,
Зайдешь в любой шалман.
Ты что, душа, хотела?
Так на тебе стакан!
Стакан, собственно, не проблема. Просто стыдно.
Командировка казалась пустой формальностью. Скучно было. И потому не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать. В первый раз в жизни роскошный город, где еще лето, когда на Родине зима, не вызывал желания радоваться и создавать для себя условия, в которых можешь искренно сознаться, как тот американец: каждый день, как последний… Нет, неверно, это как раз сказал наш, родной, русский. Американец выразился иначе: праздник, который всегда с тобой…
Какой, к черту, праздник?
Ну да, их с Денисом встретили в аэропорту. О чем специально несколько раз объявили по радио, потом останавливали служащие порта и интересовались, слышали ли они сообщение и не относится ли оно к ним? Словом, представители министерства юстиции обложили все службы и словили-таки, держа в руках плакат: «Turetsky». Привезли в приличный и не слишком дорогой отель, поселили, подождали в баре, пока они с Денисом приведут себя в порядок с дороги, после чего накормили обедом и велели отдыхать. Пятница, конец рабочей недели. Дальше – уик-энд. Гуляйте, знакомьтесь с городом, могут быть звонки от заинтересованных во встрече лиц, но у гостей железное право послать всех подальше, поскольку – уик-энд. Хай!
На следующий день позвонила мадам Джеми Эванс, министр юстиции и прочая, и прочая. Расспросила, как здоровье «мистера Костьи», как они себя чувствуют, какое настроение, какие дела, какие заботы, какие… И пожелала приятного уик-энда.
Питер, естественно, молчал, поскольку не мог иметь сведений, где искать гостей из России: уик-энд!
Турецкий тихо зверел. Он ходил по улицам и читал под нос стихи, что бывает сон реальный… А ведь странное дело, после того идиотского, иначе и не скажешь, сна в самолете Александр Борисович словно бы потерял всяческий интерес к порученному делу.
Денис не понимал, что происходит со старшим товарищем дядь Сашей, и готов даже пойти на определенные траты, связанные с эксплуатацией кредитной карточки. Но почему-то именно она, точнее, ее наличие в кармане Дениса вызывало брезгливое чувство у дядь Саши.
– Знаешь что, Дениска, – не выдержал собственной меланхолии Турецкий, – ты давай-ка, дружок, плюнь на меня и начинай изучать столицу. Ты – молодой, еще не раз придется учить кой-кого уму-разуму, поэтому не теряй времени даром.
– А ты, дядь Саш? – машинально спрашивал Денис.
– А я как-нибудь найду себе подходящее питейное заведение, где нажраться не позволят, а душу оттянуть помочь не преминут. Гуляй, парень!
Попробовал прозвониться в Нью-Йорк, но жилище Кэт молчало.
– «Бывает сон реальный… бывает сон реальный…»
Потом бродить надоело, Турецкий заказал в свой номер, хоть и понимал, что дорого, бутылку хорошего виски и две бутылки содовой. Но тянул чистое виски, потом пил отдельно содовую воду и глядел в окно на шикарный солнечный город. Спал. Старался ни о чем не думать. Ждал понедельника, как манны небесной. Или – манки?
На тумбочке возле кровати лежала Библия на английском. Пробовал читать, но это действие требовало определенных усилий. По-русски оно, конечно, было бы лучше…
И настал день… Ну, это понять нетрудно. Сложнее – дождаться.
И день настал. Понедельник.
Помощник министра юстиции Соединенных Штатов Джеремия Роббинс, сухощавый блондин в квадратных очках с золотой оправой и кожаной папкой под мышкой, позвонил от портье и пригласил уважаемых гостей спуститься к машине.
Гости были готовы и охотно последовали приглашению. Джеремия провел их к длинному представительскому «форду» и предупредительно открыл заднюю дверцу. Водитель, как сказал бы российский обыватель, «лицо африканской национальности», даже башки своей не повернул, взятой под форменную фуражку. Можно подумать, что ему каждый день приходится возить старшего следователя по особо важным делам Генпрокуратуры России!
Короткая поездка по городу, и автомобиль плавно затормозил перед известной всему цивилизованному миру широкой лестницей, ведущей к колоннаде поистине величественного здания министерства юстиции США. Не сосчитать, в скольких фильмах фигурировал этот пейзаж. Даже в нашем, советском, про американского профсоюзного сукина сына Рафферти. А вот на этих самых ступенях артиста Олега Борисова прошил автоматной очередью симпатяга гангстер Армен Джигарханян…
Надо же, какая вдруг чушь в голову полезла! А ведь это означает или, скорее, символизирует и одновременно иллюстрирует вполне элементарную мысль: Господи, как тесно мы живем на маленьком земном шарике! Как рядом мы друг с другом! И при этом свой гонор демонстрируем!
Нет, никогда не подозревал Александр Борисович, что в его голову могут прийти столь возвышенные, общечеловеческие мысли…
Госпожа Джеми Эванс (министр юстиции и генпрокурор США!) оказалась, как примерно и предполагал Турецкий, высокой, моложавой, точнее, молодящейся пятидесятилетней дамой с благородной осанкой – подтянутой, строгой внешне и с подкрашенными светло-серыми глазами. Слегка пожимая ее узкую, сухую ладонь, Турецкий подумал, что в домашних условиях ее лицо наверняка приобретает милое и доверительное выражение. Иначе при упоминании ее имени у Меркулова ни за что не мелькнуло бы в глазах нечто мечтательное и интимное.
С этого и начал господин Турецкий, именно так, без всяких и кратких. Он передал привет от Меркулова, пожелания крепкого здоровья мадам и ее семье и его надежду на помощь в чрезвычайно деликатном деле со стороны американской юстиции. Английский не подвел, и, кажется, его поняли без затруднений все присутствующие в шикарном кабинете министра, хотя Александр говорил, что называется, «с листа» и речи своей не репетировал. Тем не менее вступительным словом он остался доволен.
Разместились за длинным полированным столом. За спиной мадам, как бы создавая особо торжественный и внушительный фон, подчеркивая важность решаемой проблемы, стояли два знамени – государства и еще какой-то. Турецкий мысленно поклялся себе, что если его не выгонят с работы, когда он вернется в родную прокуратуру, то обязательно закажет себе подставку и тоже устроит за спинкой своего стула выставку из «российского триколора» и другого такого же, но с портретом мэра на том месте, где раньше красовался улыбающийся вождь.
Разговор шел на английском, и поэтому приходилось внимательно следить за его нитью. Как профессор-славист, неплохо владеющий русским языком, мадам министр некоторые фразы говорила по-русски, как бы стараясь, чтобы их смысл точнее дошел до сознания гостей. И при этом она всякий раз застенчиво улыбалась. Ну просто прелесть, а не женщина! Нет, у «мистера Костьи» губа совсем не дура, ишь, на кого раскатал!…
А Джеми Эванс между тем выразила сожаление, что мелкий частный факт, который, скорее всего, спровоцирован не совсем… порядочными газетчиками, любящими всякого рода жареные факты, вызвал столь значительную реакцию в России. Миссию Дениса Грязнова, направленную на осветление личности «государственного секретаря», вот так она именовала Чуланова, мадам Эванс посчитала вполне достойной внимания и обещала в этом вопросе совершенно конкретную помощь, то есть в буквальном смысле связать господина детектива с необходимыми ему людьми. Это было тем более важно, что названные имена принадлежали людям чрезвычайно занятым и трудно доступным для общения.
Роль «господина Турецки», видимо, не рисовалась перед взором министра с той же прозрачной ясностью, как это было у предыдущего товарища. В качестве куратора Федерального бюро расследований она могла лишь помочь найти бывшего сотрудника ЦРУ Эрика Твейта, чего, впрочем, Турецкому было вполне достаточно. Формальная сторона вопроса для него на этом и заканчивалась. Все остальное должны были сделать коллеги из «Файв левел», но Александр Борисович не был сейчас уверен, что мадам министру и ее ближайшим помощникам об этом необходимо немедленно узнать. Всему свое время…
Полагая, что расследование, предпринятое российскими коллегами, может несколько затянуться, Джеми Эванс, обворожительно улыбнувшись, предложила гостям провести следующий уик-энд где-нибудь на Западном побережье. Она родилась в Монтеррее, это недалеко от Сан-Франциско, штат Калифорния, и знакомые с детства места, даже простое упоминание о них, вызывают в душе у мадам министра самые теплые воспоминания.
И тем не менее Турецкий, стараясь не обидеть женщину, попробовал предельно вежливо отклонить ее предложение. Она поняла по-своему, точнее, по-американски: ну конечно, это не дешево, но, вероятно, можно будет подумать и найти какой-нибудь недорогой рейс…
О кредитной карточке в кармане Дениса Александр Борисович старался пока думать как можно реже. А то еще сон сбудется, тьфу-тьфу-тьфу…
Выходя из высокого кабинета, Турецкий поинтересовался у предупредительного помощника, что надо сделать, чтобы получить возможность постоянно пользоваться факсом? На что тот, без минуты раздумья, сообщил: ему может быть предоставлен факс министерства, отеля, в котором он остановился, наконец, если имеется экстренная необходимость, факс будет немедленно подключен в его гостиничном номере. Ни один из вариантов труда не составит. Турецкий выбрал тот, где речь шла о гостиничном номере.
Его волновал лишь один вопрос: как скоро можно на это рассчитывать. Он ожидал снисходительной улыбки, но ее не было. Джеремия спокойно заметил, что факс может быть установлен еще до возвращения в отель. Не угодно ли будет сказать господину Турецки, где, в каком месте, он хочет видеть установленную технику?
«Ни себе фига!» – заметил Александр, пользуясь жаргоном Дениса, но требовался ответ, и он, сморщив лоб, сделал этакий неопределенный жест рукой:
– Вот тут, сбоку…
– Понял, – откликнулся Джеремия и, извинившись, удалился, чтобы сделать распоряжение.
Денису было проще: его программа была ясной и хорошо просчитанной наперед. Оставалось лишь уточнить мелкие детали: очередность встреч. Узнав, что у него имеются права на вождение автомобиля, Денису предложили воспользоваться транспортом министерства. Или – проката, если он пожелает иначе. И все это в пределах – помощник показал движением ладони, что сложностей тут ожидать не придется. Или, может быть, он имел в виду финансовые осложнения? Кто их поймет, этих зацикленных на прагматизме американцев!
Питер Реддвей, казалось, только и ждал его звонка. Громко хохоча, он сообщил, что этот босяк – так? – Джек пришел в восторг от возможности покопаться в кишках молодцов из Лэнгли. И есть вероятность, что он в этом деле преуспеет. Впрочем, Александр может сам поговорить с Джеком по телефону…
Старина Пит продиктовал номер. Турецкий в ответ сообщил все свои местные координаты и кратко рассказал о посещении Дома Фемиды и несколько туманном обещании помочь отыскать одно из действующих лиц неприличной истории.
Саша утрировал нарочно, подчеркивая тем самым, что поддержка и помощь, оказываемые самим Питером, не идут ни в какое сравнение с возможностями всего американского правосудия, вместе взятого. Что ж, как говорится, хочешь жить – умей вертеться. И Реддвей – уж сколько лет твердили миру! – клюнул-таки, не мог не клюнуть, поскольку этот прожженный, стреляный, опытнейший, старый волчара так и не смог уловить какой-нибудь, хотя бы крохотной, лжи в интонациях голоса Турецкого.
– Ха! – заявил он. – Там, у них, кое-что сменилось… ты слышишь меня?… Кое-что! Так мы подключили старину Алекса Фрэнки, папу Джека. А Джек дошлый – так? – малый, он, конечно, взломает… Но тебе, Александр, придется выбирать обратный маршрут с учетом посадки в Мюнхене! Я уже не так молод, чтоб мотаться из-за тебя во Франкфурт! Ты понял меня? Они все, конечно, помогали мне, но твой замечательный огурец, Александр, я съел сам! Да!… Чуть не забыл! Обязательно позвони в Нью-Йорк, там у тебя будут два интереса. Один ты знаешь, она готова оказать помощь, а другой – тот просто проживает в Нью-Йорке после того, как его выдворили из Лэнгли. Но скандал был, как ты уверяешь, не давно, а буквально днями, что, естественно, никем не афишировалось. Словом, связывайся с Кэт. Джек ей кое-что уже сообщил. Хай!
«Чуть не забыл! Да ничего ты, старина, не забываешь! Вот уже и папашу Джека подключил к нашему делу… Но что означает недавний скандал в штаб-квартире ЦРУ? Ведь Коновалов убеждал, что запись беседы с Твейтом сделана давно, год или два назад. Просто она ждала своего часа. И дождалась. Тогда, значит, сам факт скандала был спровоцирован газетной публикацией? А зачем это было нужно Твейту? Нет, тут есть какая-то лажа… В любом случае Кэт поможет разобраться. И это хорошо…»
Молодой компьютерный гений был краток, как всякий увлеченный своим делом человек.
– Александер, – сказал почти по слогам, – я сейчас… как это у вас по-русски? Очищаю зерна от плевел. Тут побывало много рук. Но я их всех достану… Кстати, имей в виду, Эрик Твейт никогда не был в России. Звони Кэт, она кое-что знает. Привет, Александер!
Еще не легче! А как же «не то апрель девяносто четвертого, не то май девяносто пятого»? Ну, видеозапись-то можно сделать где угодно и когда угодно, нужно просто, чтоб генерал Коновалов сел напротив сотрудника ЦРУ Эрика Твейта и задавал некоторые вопросы. Так что ж это за акция в конце-то концов?! Почему сами американцы с такой легкостью пошли на нее?
Оставалась еще Кэт Вильсон – старший инспектор нью-йоркской уголовной полиции и та еще штучка!
Кэт немедленно сообщила, как она сожалела, не имея предварительно сведений о визите Саши в Штаты, а то смогла бы на уик-энд прилететь в Вашингтон. Но теперь придется ждать следующего, если у Саши не появится возможность самому посетить Нью-Йорк.
– Все может, все может быть, дорогая Кэт, но меня сейчас интересует, какие сведения тебе передал наш Джек, с которым я разговаривал буквально минуту назад?
– Это все интересно, Саша, – она почему-то делала ударение на втором "а", и получалось очень мило: Саша. – Но требует времени для проверки, Джек ищет того, кто имел доступ и внес изменения.
– Понятно, – сказал Турецкий, хотя не понимал ничего. Главное же для него в настоящий момент заключалось в том, что люди уже действовали, не стояли на месте, раздумывая, как он: с чего бы начать?
Впрочем, чего тут думать, грушу трясти надо! Твейта этого искать…
– Кэт, дорогая, а у тебя что-нибудь прояснилось с человеком по имени Эрик Твейт?
– Ты меня не дослушал… Человек, которого звали Эрик Твейт, погиб вчера вечером. Он был сбит машиной на уличном переходе в районе Пятой авеню. Автомобиль марки «ягуар» был взят в прокат по украденным документам и брошен примерно в двухстах ярдах от места происшествия. Несчастный случай, Саша. Или у тебя другое мнение?
– Разумеется, другое, Кэт!
– О'кей, мы подумаем…
И дальше последовал милый треп о здоровье, погоде. С настойчивостью, достойной гораздо лучшего применения, Кэт расспрашивала, что это за симпатичный молодой человек, который прилетел вместе с ним в Вашингтон? Саша дал Денису самую достойную характеристику, хотя и точил его червь сомнения в том смысле, что, кажется, говорят правду, будто сердце женщины подобно легкомысленному мотыльку-однодневке. Ничто долговечное не может удержаться в нем. Ну а про Дениса Кэт наверняка рассказал сам Реддвей, рассчитывая, вероятно, внести некоторую сумятицу или же, напротив, придать большую определенность зыбким отношениям Александра Турецкого и Кэт Вильсон. Легкая ревность тоже может оказаться двигателем прогресса. В отношениях…
В первом факсе, ушедшем в адрес российской Генеральной прокуратуры, лично господину Меркулову, был такой текст: «Надо бы узнать, когда генерал в последний раз выезжал за границу и где могла быть сделана видеозапись». Турецкий еще подумал и выдал открытым текстом, поскольку дело было сделано и любые слова ничего не меняли: «Твейт не был в России. Убит вчера в Нью-Йорке. Подозревают несчастный случай». Последняя фраза явно противоречила предпоследней, но Турецкий рассчитывал, что Костя все поймет. А посторонний глаз может и не обратить внимания.
Какой же теперь напрашивается вывод? Коновалов, конечно, не мог предполагать, что по следам его, будем условно считать, заведомо ложной публикации в вашингтонской газете глава России немедленно решит провести расследование. И командирует для этой цели «важняка» из Генпрокуратуры, с которым у генерала пока не сложилось достаточно доверительных, или хотя бы лояльных, отношений. Коновалов не мог быть также уверенным, что настырный «важняк» не доберется до генеральского корреспондента и с помощью своих коллег из антитеррористического «Пятого левела» – ведь знает же об этом Ястребов, отчего бы не знать и Коновалову? – не выудит некую правду, которая не столько даже и оправдывает Чуланова, сколько может окончательно утопить самого генерала как интригана и заведомого лжеца. Каков же его следующий ход? Убрать корреспондента. А возможности для достижения этой цели – немереные: российская уголовщина порядком «достала» американское правосудие. Да и почерк уж больно родной: сбить машиной и тут же бросить ее…
Кэт обещала разобраться с этим случаем. И мчаться из-за этого в Нью-Йорк вряд ли следовало бы. Подождем, сказал себе Турецкий, что там принесет в клюве компьютерный гений…
Денис трудился, как пчелка. Однажды, увидев, как дядь Саша мается в ожидании очередной информации из Нью-Йорка, предложил, так сказать, немного «отпустить мозги», развеяться и посетить вместе одного видного сенатора. Это, говорил он, чрезвычайно интересный и дальновидный политик, беседовать с которым весьма нелегко, потому что, как рассказывают, он бывает очень требователен к собеседнику, его информированности и трезвости суждений и уже отказывал во встрече с русским детективом. Но уступил лишь после неоднократных личных просьб Джеми Эванс. Сенатор был профессором в Кенанинституте в ту пору, когда молодой Чуланов готовил под его руководством свою докторскую диссертацию.
– А удобно? – спросил Турецкий.
– Я скажу, что ты согласился помочь мне с переводом…
Сенатор оказался чем-то неуловимо похож на давно любезного сердцу Турецкого профессора Феликса Евгеньевича Марковского, читавшего, еще до того, естественно, как он стал диссидентом, на юрфаке курс уголовного права. А вот чем похож, Саша сообразил не сразу, но все время подспудно ожидал знакомого оклика: «Молодой человек, а я вас знаю, не отрекайтесь!» И то ли взгляд его на профессора-сенатора либо что-то другое, интуитивное, необъяснимое, было воспринято хозяином, и беседа потекла в спокойном и непринужденном русле. Быстро и толково ответив на несколько необходимых вопросов Дениса, сенатор переключил свое внимание на Турецкого. С легкостью выяснив, кто он и что, сенатор предложил расслабиться, выпить немного виски и начал расспрашивать, причем въедливо и точно, о тех процессах, которые в настоящий момент закипают в глубине России.
Ответы Турецкого, а он понял, что в этом доме лукавить не полагается, его, очевидно, устраивали, так как, похоже, соответствовали собственным соображениям. Сенатор возбудился, стал высказывать свои мысли на этот счет и, надо сказать, попадал в самую точку. Во всяком случае, так показалось Турецкому. И он очень жалел, что отпущенное им для беседы время так быстро кончилось. Могло показаться, что сенатор и сам сожалел об этом, но… Все хорошее когда-то кончается, сказал он на прощание. И дополнил: ему говорили, что именно так это звучит у русских.
И за сенаторской спиной тоже осеняли и создавали своеобразную атмосферу значительности два знамени – государственное и родного штата сенатора.
Точно, прилечу и закажу себе подобное, твердо решил Турецкий.
Возле двери своего рабочего кабинета сенатор, видимо, не удержался и задал последний вопрос:
– Вас, господин Турецкий, как гражданина устраивает та политика, которую проводит мой бывший аспирант, а ныне государственный секретарь господин Чуланов?
– Я надеюсь, что он сумеет однажды применить на практике знания, полученные им в вашем институте.
Сенатор сделал некое неуловимое движение бровями, которое Турецкий мог расценить как ответ: вы так считаете? Ну-ну…
Спускаясь с Денисом по ступеням Капитолия, Турецкий вдруг сообразил, почему ему все время хотелось называть сенатора профессором и что, наконец, так сближало двух знакомых теперь ему людей. Они оба – и сенатор, и Маркуша – обладали в равной степени тем, что всегда было принято называть блестящим европейским образованием. Было, есть, будет… Не в этом дело. Как говорится, что есть, того не убудет. У этих двоих весьма занятных людей – уже не убудет. Эт точно!
– Нам бы такого профессора, – задумчиво заметил Денис.
– У него уже один стажировался…
Гений компьютерной мысли Джек Фрэнки сделал-таки свое дело. Неизвестно, вломился ли он подобно медведю на пасеку или проскользнул хитрющим ужом, но успеха добился. О чем доложил не без самодовольства.
Он сумел каким-то ему одному ведомым способом очистить шелуху с того досье, которое действительно было. Но ни о какой вербовке русского аспиранта, а тем более выплаты ему денег, информации не было и в помине. Однако сведения, которые разгласил Коновалову Эрик Твейт, имелись: и вербовка, и соответствующие гонорары, оплачивающие доносительство и предательство по отношению к своим же товарищам.
Джек Фрэнк с помощью собственного папаши Алекса или старины Питера, это уж не столь важно, сумел выяснить, что все порочащие имя Чуланова сведения были внесены позже, точнее, совсем недавно. А проведя соответствующий анализ и поиск, Джек нашел и исполнителя. Им являлся некто Майкл Доннер, тоже, кстати, занимающий ответственный пост в ЦРУ.
Господи, как же все запутано в этом проклятом мире! Ну а этому Майклу какой интерес? Что, ему деньги за это заплатили?
Погоди, Турецкий, а почему бы и нет?
Ответственный сотрудник Центрального разведывательного управления по какой-то причине вносит в досье на российского госсекретаря порочащие того сведения и тем самым способствует обострению отношений между Российской Федерацией и Соединенными Штатами Америки! Можно и так вопрос поставить!
Ведь дело о явном подлоге в досье на Чуланова раскручивается сейчас по прямому указанию российского Президента и при содействии министра юстиции – генерального прокурора Штатов. Поэтому не взять ли в этой связи Майкла Доннера за одно место, чтобы спросить его: чем – или кем? – вызван его пристальный интерес к давно забытому досье на русского стажера-аспиранта?…
Если судить по реакции профессора-сенатора, отношение к господину Чуланову в Америке неоднозначное. Но не такое же, чтобы печатать в газете, отличающейся определенной респектабельностью и весом, заведомую дезинформацию! Интервью Коновалову покойный теперь мистер Твейт давал не без умысла. И не просто за деньги, даже и большие. Твейта «подставили» с этой фальшивкой, затем уволили из ЦРУ, а после вообще убрали, чтоб замолчал навсегда.
Значит, есть такие силы, которым данное деяние по плечу?… Вот о чем придется говорить с мисс Джеми Эванс. Ссылаясь на всех богов, героев, президентов и лично Костю Меркулова…
Турецкий попросил любезного господина Джеремию Роббинса передать своему очаровательному шефу – или, правильнее, шефине – по возможности в ближайшее время назначить новую встречу «господину Турецки» для весьма важного сообщения, которое не терпит отлагательств.
Краткое изложение своей версии Саша доверил листу бумаги и отправил в далекую Россию, в генеральную прокуратуру, лично заместителю генерального прокурора Меркулову. В конце сообщения приписал: «Костя, я надеюсь, что мы его допросим и чьи-то уши обязательно вылезут, но… попробуй позвонить своей подруге, номер телефона которой я тебе пишу, и скажи с присущим тебе пафосом и убежденностью, что в сегодняшней ситуации все, что на пользу России, уже тем самым и на пользу Америке. Она умная и поймет. Откровения же такого рода – все-таки не мой уровень. Обнимаю. Твой Turetsky!»
