Глава 18.
Грязнов взглянул на часы: шестой час, а ребята все не возвращались. Кажется, ведь простое дело – предъявить фотографии и выяснить у человека: видел или не видел, и если да, то кого конкретно. Это уже дальше: когда, при каких обстоятельствах. Потом из следователя придется все жилы вытягивать. А так-то вообще – быстро. Но раз нет ребят, значит, чего-то наклюнулось, и надо терпеливо ждать. Хотя от этого ожидания уже смола начинала закипать в заду у начальника МУРа.
Ну вот, нате вам! Семен Семенович собственной персоной. Грязнов улыбнулся: уже сам вид старика – «вечно озабоченный!» – вызывал теплоту душевную. Дети его чуть ли не с первой волной, где-то в семидесятых, что ли, отбыли на свою этническую родину, как тогда говорили. А старик едва не остался у разбитого корыта. Правда, не совсем стариком был Моисеев, и не у корыта сидел, но стоило немалых трудов заставить не трогать его, слишком много вдруг оказалось бдительных товарищей. Все-то они знали, кроме главного, – такого специалиста, как Семен Семенович, днем с огнем не сыскать. Отстояли, а потом как-то все само собой и забылось…
– Какие дела? К сожалению, Семен Семенович, угостить нечем. Кроме чая, но до него, я знаю, вы не великий охотник.
– Я так скажу, Вячеслав, – тоном обыкновенного библейского мудреца ответил Моисеев, – когда-таки гора не идет к Магомету, так пусть она идет на хер. Но не в нашем случае. Ибо гора таки пришла. Нет, не я, упаси Бог. Гора мне только что позвонила и сказала такое, что я подумал: вот это Вячеславу надо знать обязательно. Говорить? Или ты будешь размышлять дальше?
– Говори.
– Или лучше угостить рюмочкой?
– Семен Семенович! – уже смеялся Грязнов. – Вы же умный человек! И мудрый!
– Добавь: умудренный мудростью наимудрейших, как писал один шкет в дни моей молодости. Так что я сказал не так?
– Все – так. Но ведь можно и говорить, и пить одновременно. Зачем же разделять эти два полезных дела?
– Верно, это уже от маразма, – покачал головой Моисеев, доставая свою заветную фляжечку. – Тебе куда налить? Только учти, на приличный стакан тут не наберется.
– Значит, делитесь по-братски. – Грязнов дунул в желтоватый от долгого употребления стакан и подвинул его к фляжке.
– Между прочим, я уже сегодня один раз наливал из этой фляжки хорошему человеку, а теперь совсем не исключаю, что его телефонный звонок явился результатом совместного распития. Такие акты, ты же знаешь, Вячеслав, сближают. Так сколько тебе?
Вот же чертов дед! Грязнов хохотал, наблюдая за его манипуляциями. Моисеев вздохнул и отлил граммов тридцать, после чего побултыхал остатками, поднеся фляжку к самому уху. Удовлетворенно кивнул сам себе: еще осталось. Подвинул Грязнову, а себе нацедил в пробку-рюмочку.
– Будем крепко здоровы! Ну так слушай теперь. Звонит мне этот гениальный Воротников. Что-то мнется, мычит. Чувствую, сказать хочет, но пока не решается. Я тоже мычу насчет того, что на улице дождь, а сам жду, когда уже он начнет телиться. Таки дождался. Он сказал, что долго думал, чувствуя свою невольную вину и так далее, и, вероятно, никогда бы не решился, но сегодня, после нашей совместной работы, он решил, что может наконец снять тяжесть с души, и вот позвонил. Ты что-нибудь понял?
– Нет.
– Вот и я. Так в чем, говорю, проблема? И знаешь, что он мне ответил? Ни за что не догадаешься.
– Он узнал еще одного убийцу?
– Хуже. Он видел картины мадам Красницкой. Те, про которые ты говорил, что их украли. Ничего себе?
– Не может быть, Семен Семенович!
– Точно! Я ему сказал слово в слово.
– А откуда он-то знает, какие у нее были картины? Он что, знаком с Красницкой?
– Ты не умеешь слушать, Вячеслав. Что у Красницкой были картины – это знаем мы. А он совсем не знает про Красницкую, он видел картины.
– Где?!
– О, наконец-то ты задал умный вопрос. Я тоже спросил, а он ответил: не знаю.
– Бред!
– И тем не менее! – Моисеев торжественно воздел палец. – Он видел, и это главное. А где, мы сейчас разберемся. Короче, приезжают за ним двое молодых людей на машине «шевроле» – это такой классный синий микроавтобус, Вячеслав. И говорят, что слышали, будто он крупный специалист в области изобразительного художественного искусства. Ты понял? А в самом деле, разве не лестно, когда тебя эти олухи держат за большого специалиста? Да, говорит он, я тот самый специалист. Ему говорят: садитесь и ничего не бойтесь, мы вас отвезем в один богатый дом, вы посмотрите картины, скажете, хорошие они или плохие, получите ваш гонорар, и мы же доставим вас без всяких хлопот домой. Что, плохо? Если ты, Вячеслав, думаешь, что сегодня умеющие рисовать – обязательно миллионеры, в старом понимании, то сильно ошибаешься. Поэтому художник сел в машину и поехал. Все бы хорошо, но одна деталь: где-то в центре ему нахлобучили на голову черную шапку и велели не снимать до самого того дома. А что ему оставалось делать?
– Синий «шевроле», говоришь?
– Ну. Приехали в подземный гараж. Поднялись лифтом. Возле длинной стены стоят картины – большие и маленькие. Все без рам, но на подрамниках. Наш художник поглядел и ахнул: это же редчайший Айвазовский! Шишкин там, Левитан. Словом, весь список, который наш бывший стажер Юра Гордеев представил. Выходит хозяин дома, так он понял, и спрашивает: это хорошие картины? И сколько они примерно могут стоить? А как называются? Ну ты понимаешь, Вячеслав, разговор идет тот еще! Наш бедный Воротников уже и сам не рад, что связался. Говорит: я не знаю, как полотна называются, надо бы посмотреть в каталогах работ этих художников. А хозяин ему заявляет, что никуда смотреть не надо. А нужно ему самому придумать к каждой картине название, написать на бумажке фамилию художника и заткнуть рот. А за все это, вместе взятое, вот гонорар. И хозяин протягивает ему ровно одну тысячу долларов. Как тебе?
– И он что, отказался?
– Ты сумасшедший? Искали б мы его… Он сделал все, что велел хозяин, пересчитал деньги, сел в машину, снова натянул на глаза шапочку и приехал домой. Я так понимаю, Вячеслав, что в любом случае эти несчастные купюры чуждого нам государства следует из дела исключить. Вякнет еще себе на голову…
– Да, тут ты прав, Семен Семенович, – в рассеянности переходя на «ты», сказал Грязнов. – А ехали долго?
– Ему показалось, что по времени как раз, чтоб выехать за кольцевую. Шапочку надели, между прочим, на площади Гагарина.
– Пожалуй, сходится… Но пока мы не возьмем этого гада, скажи художнику, Семен Семенович, чтоб он действительно больше рта не раскрывал, а то я за его жизнь теперь и копейки не дам. Ну а тот гонорар?… Пусть придумает какую-нибудь хренотень вроде того, что он по выходным на Арбате физиономии иностранцев рисует, вот и накопил. А тебе, дорогой Семен Семенович, объявляется благодарность начальника МУРа. Если удастся, то с соответствующей премией…
Около семи, когда на улице совсем стемнело, начали появляться насквозь промокшие сыскари. И скоро кабинет начальника был полон народа. Результаты такой массированной акции могли радовать.
Воробьева определенно видели в понедельник вечером и во вторник утром – в реаниматорской, в приемном покое и возле морга. Он во вторник уехал с медсестрой Колобовской, в чью смену привезли Комарова. Она же и сообщила дежурному врачу о его смерти. У нее отгул, а завтра она должна выйти на работу. Проживает в Софрине по Ярославской дороге.
Грязнов велел немедленно найти ее.
По поводу Криворучко – никаких сведений.
А вот что касается Сичкина, то с ним получилась интересная игра. Во-первых, его соизволила вспомнить Рива Марковна, соседка Красницкой. Только был он не один, а с молодым человеком невысокого роста. Они – работники Мосгаза, приехали по вызову. Ходили в подвал дома, поднимались зачем-то на чердак. Вот после них и стало сильно пахнуть. Кроме того, Сичкина легко опознали понятая Никонова и Самойленко Сергей Сергеевич – из милиции метрополитена.
Самого Сичкина дома не оказалось, оставили засаду.
Кстати, человека, похожего на Сичкина, видел один из водителей «скорой», который сидел в приемном покое с санитарами и слушал анекдоты, которые травил опознанный им капитан Воробьев. Однако утверждать, что человек, прошедший в больницу через приемный покой, был Сичкин, не берется, поскольку известно, что больные – а тот человек был в больничной пижаме – часто пользуются этим путем, чтобы добыть спиртное.
И наконец, Мария Ивановна, соседка Марины Штерн, не смогла опознать ни одного из представленных ей фигурантов, заявив, что обыск в квартире Марины проводили солидные люди, с которыми был местный участковый. В отделе милиции подтвердили, что квартиру действительно вскрывали по прямому указанию начальника Главного управления уголовного розыска МВД, но проводился не обыск, а изъятие сотрудниками библиотеки, где работала покойная, некоторых документов, которые она не имела права выносить за пределы учреждения. Видимо, просто, когда искали, учинили некоторый беспорядок. Но со стороны родственников или сослуживцев покойной никаких претензий по этому поводу не поступало. Естественно… одних – нет, а других – не пустили на порог.
Что ж, отрицательная информация тоже бывает нужна.
Словом, ком покатился с нарастающей силой…
К этому следовало бы добавить, что и Андрей Гаврилович Ивасютин как сквозь землю провалился. На работе сегодня не появлялся. Домашний телефон его не отвечает. Нарочный, посланный из ближайшего отдела милиции, узнал от соседки по лестничной площадке, что супруга капитана вместе с двумя детьми еще утром куда-то уехала. Обычно, бывало, предупреждала: мол, уезжаю, приглядите за квартирой. А тут – дети, чемодан, сумка, внизу – такси. В кои-то веки! Сели и укатили, ни слова не сказав. Странно для нее, вообще-то – тихая и отзывчивая… Вот тебе еще задачка на засыпку!
Грязнов после обстоятельной беседы с Меркуловым, протекавшей с глазу на глаз, чувствовал, что настало время рывка. А некоторая нерешительность, которую он сейчас испытывал, проистекала исключительно из независящих от него внешних обстоятельств: позднее время, дождь этот проклятый, ледяной, как из ведра. И вообще, проводить в темноте операции, связанные с риском для жизни подчиненных, ему совсем не хотелось. Днем – другое дело. Но, если вдуматься, почему бы и не прямо сейчас? Никому ведь и в голову не придет, что менты могут решиться на штурм крепости при самых невыгодных для себя условиях…
Он все прикидывал и так и этак, чувствуя себя как бы в двух измерениях: один Грязнов продумывал стремительную операцию, а другой, продолжая логически развивать соображения Сани, выстраивал персональную цепочку действий. И вот этому, второму, Грязнову неожиданно пришла в голову совершенно элементарная мысль: с чего он взял, что Чума и хозяин, у которого был Воротников, – одно и то же лицо? Мысль была проста до идиотизма, но требовала немедленного ответа.
– Семен Семенович, – позвал старика Грязнов, видя, что тот активно включился в обсуждение проблем, которые ему совершенно не нужны, – сделайте одолжение. Надо созвониться с вашим приятелем и подробно выяснить у него, как выглядел тот хозяин живописных полотен. Далее, пусть он детально опишет, как выглядит помещение изнутри – окна, двери, подвал этот и прочее. Снаружи, надо думать, он дом не видел. И наконец, срочно давайте сюда все материалы, которые у нас имеются на Чумакова. Только побыстрей и, пожалуйста, без всех этих ваших штучек-дрючек, – Грязнов повертел пальцами у него перед носом. – По-военному!
Сняв трубку, тут же набрал номер телефона своего бывшего агентства. Прозвонился с первого же раза, чудеса!
– Агентство «Глория». Голованов слушает. Чем можем быть полезны?
– Ишь как вас выдрессировал Денис! Здорово, Сева. Это Грязнов. Ввиду того что твой шеф сейчас оформляет свой завтрашний вылет в Штаты, временно поступаешь в мое распоряжение. Есть вопросы?
– Никак нет, господин полковник. Чего делать-то?
– Сколько у тебя сейчас силовиков под рукой?
– Со мной – пятеро.
– Достаточно. «Мерс» на колесах?
– Как всегда. Что с экипировкой?
– Форма первая, Сева. Не исключаю, придется пострелять.
– Жду через… двадцать минут. Вас пропустят.
Итак, шаг был сделан. И теперь подготовка к операции пошла в стремительном темпе. Грязнов вызвал Володю Яковлева и дал ему и трем оперативникам пятнадцать минут на сборы. Он решил, что десяти человек, включая его самого, будет вполне достаточно. В конце концов, ход, который они с Меркуловым обсудили, вовсе не требовал обязательного применения оружия. Просто уже по привычке Грязнов считал, что во всех подобных ситуациях лучше, как говорится, перебдеть, чем недобдеть. Да и ехать-то придется не к теще на блины, а, возможно, в самое, что называется, логово. Поэтому ни короткоствольники, ни бронежилеты, ни прочая техника не помешают.
Пока то да се, явился сияющий Моисеев.
– Вячеслав, я вам скажу, что он таки действительно гений. Нате вам план того помещения, где он был. Он мне диктовал, а я, уже как умею, сделал набросок. Теперь. Вот тебе фотик и объективочка на нашего фигуранта. Иван Акимович сказал, что он сильно прихрамывает на левую ногу. Имеется в особых приметах – был ранен при побеге. Словом, Вячеслав, можешь не сомневаться – один к одному. Наш это кадр.
– Покажи-ка мне его… Ага, – Грязнов вынул из конверта фотографию Павла Чумакова, подержал перед глазами и сунул в карман. – Ребятам покажу, а потом вложим в «дело». Свободен, Семен Семенович. А планчик давай сюда, может пригодиться.
К назначенному времени собрались оперативники Яковлева и группа бывшего майора-афганца Всеволода Голованова. Расселись за столом, где обычно Грязнов проводит совещания. Все здесь знали друг друга, и обычно не обходилось без подковырок, подначек. Но сейчас все были предельно собранны и серьезны. Понимали, что не по собственной прихоти затеял Вячеслав Иванович на ночь глядя операцию с возможным применением оружия. Значит, дело действительно нелегкое. Только Сева Голованов, которому Денис просто не успел сообщить о своем отлете, поинтересовался, каким это образом его юный шеф собирается завтра уже вылететь в Америку, не имея на руках ни визы, ни билета.
Грязнов охотно внес ясность, объяснив, что у Турецкого – напарника Дениса, – и все сразу заулыбались, – документ ооновский, то есть у него как бы дипломатическая виза на въезд в США. А Денис в настоящий момент вместе с первым помощником господина Чуланова оформляет в американском посольстве визу. Ну а билеты на очередной «боинг» – для президентской команды – не проблема. Вот в таком духе загнул Вячеслав Иванович и немножко разрядил напряженную обстановку.
– А теперь прошу внимания, потому что действовать придется, что совсем не исключено, каждому самостоятельно. Начнем с Демидыча. Володя, вы там, куда нам всем предстоит попасть, сегодня уже были. Давай главное: что там и как?… Я ж знаю, что, на свой страх и риск, вы, несмотря на приказ возвращаться, все же провели свою разведку? Так? Но, надеюсь, не засветились?
– Как можно, – пожал плечами Демидыч. – Что мы, дети, что ли? Но дом обнаружили. Микрик этот синий помог, как раз из подвального гаража выезжал. «Шевроле-люмина» называется. С затемненными стеклами.
– Ходы, выходы, ворота? – спросил Грязнов.
– Все там есть… Давайте карандаш, нарисую…
У генерала Коновалова было прекрасное настроение. А вот Костров, напротив, был непривычно мрачен. Не понравилось ему то легкомыслие, другого термина не подберешь, с которым этот битый и стреляный волк рассказывал о своем посещении Генеральной прокуратуры. Вроде там орешками его угощали, которые он расщелкал в одну минуту. Ну да, приехал, поучил дураков жизни, забил им баки, обрисовал ситуацию в стране, будто они сами того не знают, и наконец убедил, что дела, которым они уделяют самое пристальное внимание, на самом деле не стоят и выеденного яйца. И ведь согласились! Вот что казалось наиболее странным Марку Михайловичу.
Вообще, самодовольство генерала в последнее время, надо сказать, определенно выводило его из себя. Костров и раньше не возражал против сотрудничества, оказания постоянной помощи опальному политику, возвращающемуся в большую власть. Но превращаться в кормушку амбициозных генералов вовсе не желал. Он считал себя посредником между властью и большими деньгами. До тех, разумеется, пор, пока они полностью не сольются.
И еще Кострову очень не понравилось то, что Коновалов каким-то образом нашел, по его словам, общий язык с уголовником Чумаковым – Чумой. По роду своей деятельности Марк Михайлович прекрасно разбирался в данном контингенте лиц, при необходимости пользовался услугами криминалитета, щедро оплачивая свои поручения. Но он никогда бы не явился в дом, пусть и бывшего, уголовника. Все-таки надо держать дистанцию.
А вот Коновалов вполне серьезно – или все-таки дурачком прикидывается? – уверяет, что под будущее свое губернаторство без труда выбил из Пашки Чумы десять миллионов баксов. Какая-то фантастика! И это, говорит, пока только первый взнос… Подо что, интересно? Вернее, под какой интерес? Этот же пахан никогда за красивые глаза или воздушные миражи карман не раскроет. Тем более если он не собственный, а общаковский…
– Послушай, Андрей Васильевич, а скажи честно, ты случаем не ИТУ свои сибирские решил отдать этому Чуме сроком на девяносто девять лет? Как государь Аляску американцам?
– А что, Марк, это мысль! И не самая бесплодная. Смотри: в колониях и без того все держится на дуэте: кум – авторитет. А если мы им сверху посадим настоящего «крестного отца», дисциплинка будет почище, чем у самого Лаврентия. И – порядок.
– Так-то оно, может, и так, но только ты, говорю на всякий случай, особо на эту тему не распространяйся. Ведь кто-нибудь решит, что ты всерьез…
– А какие тут шутки? Пора осваивать новые формы социальных отношений. Газетки-то читай, там и не такое найдешь! И еще я тебе так скажу, Марк Михайлович, вот ты говоришь, что политикой не занимаешься. И правильно. Каждый должен делать то дело, которое он умеет. Вот посмотри на Георгия Ястребова. И вспомни. Он хоть один какой-нибудь решительный шаг сделал? А у него рейтинг – погляди – самый высокий из всех политиков. Президент где-то на седьмом месте, а Георгий – на первом. Почему? Послушай, как говорит! Каким голосом! Правду лепит прямо в очко! А эти все ерзают, но с ним ничего поделать не могут. Вот – политик. И поэтому быть ему новым Президентом. Царь-батюшка, между прочим, тоже не шибко вдавался в дела губерний. Он наверху правил. А если бы он стал, как наш нынешний, по каждому чиху указ выпускать, который никто не только не исполняет, но даже не читал и не слышал о нем, то до своего трехсотлетия дом Романовых не дожил бы… Вот, кстати, а ведь и они, в прокуратуре, все тот же вопросик подбросили – по поводу ценностей царских. Как мы этот-то вопрос дальше будем решать?
– А что это ты вдруг заинтересовался? – удивился Костров. – Все ж давно обговорено, экспонаты упакованы, дело на мази. Завтра, максимум, послезавтра отправляем. Тебя финансовый вопрос тревожит?
– А почему он не должен меня заботить?
– Но разве десяти зелененьких лимонов от Чумы тебе сейчас недостаточно?
– Они ж когда будут! Я ему нынче к вечеру обещал номер счета продиктовать… Куда надежней положить?
– Если мой тебе стал ненадежным, то уже не знаю… – Костров возмущенно пожал плечами. – Найди банк покруче!
– Ты не понял. Мне их нужно тут же обналичить. Не создавать же под такую ничтожную сумму отдельный банк!
– Тебе когда надо?
– К вечеру.
– Хорошо, я скажу. А теперь по поводу выставки… – Костров наклонился к столику, на котором стояли различные напитки, долил в свой бокал немного виски и щедро разбавил содовой. Генерал пил «Джонни Уокер» неразбавленным, и оттого лицо его приобретало цвет хорошего пицундского загара.
– Да, я уже устал повторять одно и то же, – кивнул Коновалов. – Почему-то у всех впечатление, будто выставка – это моя личная инициатива. Но я им нынче впаял Генку. Помнишь, в старые времена он говорил, что неплохо бы открыть миру Алмазный фонд? Можно хорошо на этом заработать…
– Ну так вот, «Сатурн» застраховал экспозицию в крупнейшей американской страховой компании «Амэрикэн интернэшнл иншурэнс груп», принадлежащей, как тебе известно, а другим знать совсем не обязательно, Роберту Паркеру, нашему партнеру по бизнесу. Пятьдесят процентов страховой суммы, это порядка двухсот пятидесяти миллионов долларов, уже переведены на наш счет. В качестве так называемого гарантийного обеспечения. Пока выставка находится на территории США. Ну, залог своего рода. При невозникновении страхового случая, то есть если все будет в порядке, с выставкой ничего не случится, экспонаты останутся в целости и сохранности, сумма залога возвращается. Выставка, как тебе известно, будет путешествовать, согласно контракту, два года. А за это время, как в том старинном анекдоте, обязательно произойдет что-нибудь государственно важное: либо султан умрет, либо ходжа, либо ишак. И наш ненормальный партнер сможет осуществить свою вековую мечту – посидеть на троне русских царей в шапке Мономаха и со скипетром и державой в руках. Ей-богу, Андрей Васильевич, не знай я этого Бобби довольно близко, решил бы, что имею дело с сумасшедшим. Впрочем, все это очень по-американски: сугубый прагматизм в сочетании с необузданной фантазией… Ну что тебе еще неясно?
– А если все это дело закончится туфтой? Чего детям скажем?
– Ты считаешь: власть стоит меньшего?
– Я – русский человек, Марк!
– Ну, и я тоже – не немец. Оставим сантименты нашей вшивой интеллигенции, которая сперва кричит, а потом думает… о собственной импотенции… Слушай, Андрей Васильевич, а чего это ты дуешь виски, когда оно тебе совсем не нравится? Возьми водяру от Ямникова. Этот «кристальный» директор лично поставляет мне то, за что наш американский «император», если только когда-нибудь он пожелает стать русским человеком, душу должен заложить! Мы еще умеем, господин генерал! И водку производить, и морду набить при случае.
– Смотри-ка, а говоришь – не политик!
– Ты меня не совсем понял, Андрей Васильевич. Ты у нас – командир. А я, если хочешь, мозг. А вместе мы и есть та политика, в которой сегодня нуждается Россия. Твоим умением, мужеством, терпением, ну и с моей помощью, восстановим Россию. Будет Георгий Президентом. Иначе нечего яйцами трясти…
– Может, ты забыл, но я – генерал-полковник!
– Где уж забыть! Мы-то простые полковники. Но если помнишь, именно мы спасли в свое время и Грецию, и Чили… Поэтому давай не будем делить сферы влияния, господин генерал… Наливай себе! А вот насчет туфты хочу тебе напомнить слова самого умного российского поэта Федора Тютчева…
Телефонный звонок прервал его мысль. Костров лениво снял трубку с аппарата старинной формы, картинно поднес к уху:
– Ну слушаю… Что надо-то? – и словно вздрогнул, напрягся. – Здесь, здесь, сейчас передам… Это, оказывается, тебя, – сказал удивленно. – И знаешь кто? Твой любимый, – он хмыкнул, – Чума. На, говори. Откуда он узнал, что ты тут?
– Я! – рявкнул Коновалов. – В чем дело?… Как?! – воскликнул после паузы. – Кто командует? Откуда знаешь, твою мать?! Что, сам сказал?… Погоди, не бросай трубку, дай сообразить… – Коновалов зажал ладонью микрофон и опустил трубку в колени. Непонимающим взглядом уставился на Кострова. Тот смотрел с удивлением. – Знаешь, чего там? Ментовская облава! А если Чума сгорит?…
– Андрей, – вдруг спокойным голосом прервал его Костров. – Вы с этим уголовником какую игру затеяли?
– Ты что, спятил? – рявкнул генерал. – Да если его сейчас возьмут за жопу… Он же нас всех заложит, как…
– Спокойно, генерал. Объясни, что там происходит?
– МУР приехал и требует допустить. А ты знаешь, что после этого – «допустить» – можно сливать воду?! Хана! Неужели?… Но МУР ведь – не прокуратура. Может, эти болваны снова на какой-нибудь бляди погорели, а?
– Ты у них свой, тебе видней, – сказал и отвернулся Костров.
– Слушай, Марк, сейчас не до сарказмов. Тут судьба, можно сказать, решается. МУР просто так не приедет! И если этих повяжут, тут, как ты говоришь, сферами влияния не отмажешься… Чего делать будем? Вопрос ребром, либо немедленно выручать Чуму, либо – «мочить»…
– Ну, у тебя терминология… – поморщился Костров, качая укоризненно головой. – А как спасать-то?
– Не вопрос. Сейчас дам команду, и туда подскочит взвод моих ребят из Ватутинок. Десять минут – и собирай трупы. Но это уже – край. А мы не готовы. Другой выход – отдавать Чуму. Если эти суки его вычислили, уже не спасти. Нам время нужно! Чего делать-то? Почему молчишь? – сорвавшись, закричал генерал.
– Думаю.
– А чего тут думать-то?! Мне приказывать надо! А что?!
– Трубку-то, – показал пальцем Костров, – прижми покрепче. Чего ты орешь на весь мир?… Тебе, Андрей Васильевич, – сказал совершенно спокойным голосом, – сейчас что нужней: десять лимонов, которых еще нет, или двести пятьдесят, что уже лежат в банке?
– Ты так думаешь? – хрипло сказал генерал.
– Я сказал, думай сам…
– Ладно, – выдохнул Коновалов после паузы, – слушай меня, Паша. Действуй, как в сказке. Дверь не открывай и волков не впускай. А минут через пятнадцать – двадцать мои подскочат. Как-нибудь разберутся. Ты только башку под пулю не подставляй, понял?… Чего? Он уже у тебя, что ли? А чего ж молчишь?… Кто? Сам начальник? Ну, Паша, большой ты человек! Ко мне начальник МУРа не ездит. Ладно, жди и береги жопу, она тебе еще понадобится…
Коновалов медленно опустил трубку на рога аппарата и задумчиво посмотрел на Марка, механическими движениями гоняющего кругами лед в стакане с виски.
– У него сейчас Грязнов, знаешь такого?
Костров отрицательно покачал головой.
– Беда в том, как мне доложили, что Грязнов и тот «следак» Турецкий – давние приятели. И работают, как те жеребцы на Беговой, ноздря в ноздрю.
– Вот видишь, – сощурил глаза Костров, – а ты уверяешь, что убедил. Все наши ошибки проистекают от повышенного самомнения, Андрей Васильевич.
Коновалов тяжелым, неподвижным взглядом уперся в вальяжного «искусствоведа» и медленно поднял трубку. Так же медленно набрал на серебристом диске номер.
– Я это. Кто?… Взвод Онищенки к делу… Чума, он знает. Дай мне его… Иван, слышишь меня? Помнишь, я тебе показывал коттедж? Нет, не тот! Который у леса, крыша там красная, черепичная, да? Вот так. Мне не нужен только первый, понял? А тому пидору отбейте яйца, чтоб он молчал, пока не уберем. Ваня, запомни, ихних не трогать. Мир и поддержка. Можешь сослаться на приказ генерала Коркина, начальника следственного управления ФСБ. Я его предупрежу. Действуй, Ваня.
Коновалов устало бросил трубку на рычаги аппарата и покачал головой.
– Хреново дело, господин интеллигент! – Он мрачно поглядел на Кострова, продолжающего размешивать позванивающий лед в бокале. – И все-таки я не верю, что эта акция инспирирована прокуратурой. Жаль, конечно, Чуму, но ничего не поделаешь, ты прав, Марк, из двух зол надо выбирать меньшее.
– А из двух гонораров – больший, – в тон ему закончил Костров.
Дождь не прекращался. Просто он становился все холодней. Думалось, что хоть в конце-то ноября должна бы наконец наступить зима. Застынет вся эта слякоть, перестанет сочиться из носа какая-то странная мокрота, да, в общем, и кости, задетые в житейских бурях, перестанут ныть на погоду…
Сева Голованов стоял напротив могучего такого паренька, которого, как сказал Демидыч, звали Костиком. Еще утром слышал. А за спиной у Костика, метрах в пяти примерно, на длинных сворках холодными бронзовыми изваяниями застыли три вполне приличных для индивидуальной беседы добермана. Их хозяина в полумраке видно не было. Рисовался лишь силуэт крупного мужика. Жаль, конечно, собачек, они же ни в чем не виноваты…
– Так ты говоришь, тебя Костик зовут? – сказал, закуривая и пряча сигарету под широким крылом плаща, Голованов. – На, закури!
– Те кто сказал? – недружелюбно спросил Костик, однако подошел ближе. Но закурил свою сигарету. – И ваще, чего вам, фраерам, тут надо? Вас вызывали?
– Не, Костик, мы сами, на «стрелку» вас, «братки», приглашаем.
– Не воняй, фраер, – с презрением отмахнулся Костик. – Ты ошибся адресом, понял? А нам не нравится, когда вокруг нас ошибаются.
– Ну это кому как повезет… Хорошие собачки. Молчаливые. Но хлипкие. Мы таких проходили. Она прыгает, ты ей варежку в пасть, а финорезом от паха до грудинки – и весь ливер наружу. Не, Костик, наш родной волкодав надежней…
Минут десять назад, когда полицейский «форд» подкатил к воротам усадьбы Павла Чумакова и громко прокричал сиреной, из дома выскочили несколько человек, а на крыше вспыхнул всамделишний прожектор, который осветил всю проезжую часть дороги перед воротами. Грязнов, закутавшись в плащ, отдал Яковлеву оружие – табельный «макаров», сказав, что пистолет не понадобится, и пошел к калитке. Подошедшему «качку» сообщил, кто он такой, и безапелляционным тоном потребовал немедленной встречи с… Павлом Антоновичем Чумаковым.
Если еще и оставалась какая-то неясность, какое-то сомнение, то оно вмиг исчезло после ответа «качка»:
– Хозяин вам назначал?
– Передай своему хозяину, паренек, – сказал Грязнов, – что возле его дома совсем не случайно оказался начальник МУРа Грязнов, который не привык, чтоб его встречали всякие сявки. Твой хозяин сразу поймет, это я тебе гарантирую. И поторопись, я долго стоять под дождем не собираюсь…
Наглость «качка» смыло мгновенно. Для этого хватило как раз времени добежать туда и обратно. Железная кованая калитка раскрылась как бы сама собою, и «качок» проводил Грязнова в дом, до которого от калитки было никак не меньше метров двухсот, годных, по прикидке Демидыча, для нормальной полосы препятствий в учебном центре КГБ – ФСБ, где он начинал службу, приехав наивным юношей из далекого Архангельска. Правда, позже судьба кидала его, куда хотела, и не всегда он мог противостоять ей. Но однажды она свела его с Грязновым, в ту счастливую пору директором собственного розыскного агентства, и с того дня Владимир Афанасьевич, а в миру – Демидыч, стал его левой рукой. Правой же были двое – племянник Денис и афганец Севка Голованов. И однажды в довольно сложной ситуации, когда Вячеславу Ивановичу пришлось довольно туго, – а он предпочитал по традиции первых советских розыскников сам выходить на преступника, – Демидыч заявил, что царапина на теле шефа будет стоить ровно столько жизней, какова длина той царапины в сантиметрах. И, войдя в контакт, убрал пятерых, еще не зная, что не царапина, а порез от ножа одуревшего от ужаса «мокрушника» уложился ровно в пять сантиметров. Что-то сверхестественное!
А вот теперь Демидыч отправил своего бывшего шефа одного и сильно переживал по этому поводу. Пока Головач, то есть Сева Голованов, травил с новым охранником Костиком, Демидыч продумывал свой ход. Собачки – это, конечно, мелочь, с ними легко справятся ребятки, которые тихо обложили усадьбу по периметру. Но просто рано было шуметь.
Между тем Голованов, продолжая травить всякую ахинею, расположил к себе Костика до такой степени, что тот подошел и даже облокотился на кованую ограду. Тема оказалась и вправду любопытной, Сева интересовался, куда девали ту падлу мента, который сегодня утром отметился в этом районе.
В башке у Костика, и без того не обремененной талантами его российских предшественников, вызрела мысль, что эти лихие парни гонят туфту. Никакие они не менты, а «братва» из соседней «малины». И все эти примочки насчет МУРа, по его грамотному мнению, не больше чем «наезд», с которым хозяин разберется сам. Это – его прямое дело. А со своими делить ему было нечего: служить одному или другому – это непринципиально.
– Собачек-то пожалей, – сказал Сева, – они ж по мокрому нюх потеряют.
– Точно? – усомнился Костик и, обернувшись, приказал застывшему сзади собачнику: -Адувард, твою мать, спрячь кобелей!
А дальнейшие действия были произведены в соответствии с инструкцией конторы по обеспечению безопасности. Даже не охнув, Костик перевалился через невысокую ограду, а через две минуты – по часам – его место занял… Костик. Который расправил плечи и отошел от ограды на почтительное расстояние.
«Качок», раздетый до нижнего белья, лежал на холодном полу микроавтобуса «мерседес». Метаморфоза произошла столь стремительно, что Костик решил, будто «братва» взяла его заложником. Но, знал он, в таких ситуациях ничто жизни не грозит. Паханы разберутся, а легионеры либо вернутся на круги своя, либо станут служить новому боссу. Потому особо и не волновался: судьба, бля, индейка…
– Кореша, – тут же заявил он, – никакой волны. Наше дело правое – мы победим, так?
– Примерно, – успокоил его Голованов. – А теперь ты, падла, мне лично доложишь, куда девался тот ментяра. Вопрос повторить?
– «Братки», – искренне сказал Костик, – бля буду, я к этому делу посторонний.
– Не, ты меня не понял, – посожалел Голованов. – Я тебе про ментяру, за которым неделю хожу, а ты мне, что ты – целка. Так не пойдет, кореш. Щербак, – обернулся он к сидящему в углу микроавтобуса сухощавому, длинному даже в сидячем положении парню, – покажи Костику, что он ошибается.
И пока Коля Щербак лениво поднимался, сутулясь под низкой крышей грязновского «форда», Сева успел объяснить Костику, что Коля и есть тот самый чудила, который в прошлом году выхолостил знаменитого Мишку Слона. И вообще, ему оторвать яйца – плевое дело.
Легенды о гибели авторитетов – это своего рода молитвенники. Не пошли мне, Господи, то, что послал соседу… ну и так далее. Костик знал драматическую историю Слона и не желал ее повторения со своим участием. Он сказал честно:
– «Братки», падлой буду! – подписав себе тем самым смертный приговор от бывших подельников. Но, с другой стороны, это был единственный шанс остаться в живых. И тут интуиция не подвела Костика. – Мы ж можем разобраться, а?
– Не, Костик, ты не понял, – сказал Сева. – Это ты – из «братков», а мы – из Афгана, из Чечни…
– Так вы ж наши! – обрадовался Костик.
– Не, ты снова не улавливаешь. Мы, Костик, сами по себе. И к вашим отношения не имеем. Так зачем, говоришь, к вам ментяра тот приперся?
Трудно возражать, лежа голой задницей на ледяной резине днища. Да к тому же и стимула никакого не маячило. И Костик решил, что не стоит того ментяра, чтоб из-за него рисковать собственными яйцами, к которым определенно уже присматривался этот худой Колян, сумевший выхолостить такого буйвола, как Мишка Слон, – легенда, кто знает…
И Костик рассказал все: как привез, как увез. Он даже готов был немедленно ехать, чтоб показать то место на щербинской свалке, куда они сваливали уже не первый труп. Он был готов на все, лишь бы не повторилась судьба легендарного в свое время Слона.
– Запечатай его, – сказал Сева, и Щербак проделал операцию так быстро, что Костик осознал себя лежащим в багажнике и спеленутым – словно мумия, которую он однажды видел в музее в школьные годы, – лишь после того, как дверца машины громко хлопнула, оставив его в одиночестве. К месту вспомнился анекдот про Кощея Бессмертного, который рассказывал этот педрила Ленечка.
«Выходи, падла! – кричит Илья. – Пасть порву! Выходи, говно, трус, замочу, курва!»
А Кощей из своей пещеры: «Ну и пусть падла, трус, курва! Зато живой!»
Зато живой, подумал Костик…
Горилла Эдик, убравший собачек от дождя и холода, приближался к мрачно застывшему на посту у ворот Костику.
– А где эти? – прохрипел он.
Тот лениво махнул рукой в сторону микроавтобуса, стоящего метрах в десяти от ворот.
– Хозяин сказал, чтоб…
Что сказал хозяин, уже не смог узнать никто, потому что Эдик как-то странно и по-детски удивленно сказал: «Ой!» – и вдруг вытянулся, а потом медленно сложился пополам и улегся на мокрую траву.
– Порядок, – негромко заметил Демидыч, но его услышали Голованов со Щербаком. И через короткое время грамотно перевязанный охранник лежал возле колес «мерседеса», рискуя заработать радикулит или чего похлеще.
– Коля, пригляди за ним.
И две тени скользнули к дому, и никто их не заметил…
– Так ты уверяешь, что ты – Грязнов? – играл в дурачка Павел Антонович, который узнал бы своего злейшего врага и без предъявления документов.
– Ксива перед тобой, Чума. Не вижу причины для сомнения, – спокойно сказал Грязнов, обысканный на предмет оружия и охраняемый с боков двумя квадратно стриженными «качками». – Давай-ка лучше не будем терять времени. Мне нужно, чтоб ты ответил на два вопроса. После чего я уеду.
Наглость мента забавляла Павла Антоновича.
– А почем ты знаешь, что я захочу ответить? Или отпустить такую редкую птичку?
– Потому, Чума, что у забора стоят мои хлопцы, которые из тебя вынут душу, если твои холуи тронут меня пальцем. Ты меня знаешь, и этого достаточно. Вопрос первый: зачем к тебе приезжал капитан Ивасютин?
– Глупо, Грязнов, – усмехнулся Чума, – мы достали твоего стукача. И отпустили с миром.
– Ты меня знаешь, Чума?
– Ну, знаю.
– Если я скажу, что он – не мой, поверишь?
– А кто докажет, что ты не восьмеришь?
– А это уж как знаешь… Мазы качать не собираюсь.
– Ладно, скажу. Вынули мы у него твой микрофончик, понял? Что на это скажешь? Или ты не по этому звонку появился?
– Нет, Чума. Капитан ссучился уже давно. Он работал на Сильвестра, пока того не убрали. Потом переметнулся к Буряту. А вот зачем он к тебе подался – вопрос.
– Так ты что, хочешь сказать, что капитан – не твоя подстава?
– А на хера ты мне, Чума, нужен? Лучше скажи, куда Ивасютин девался?
– И это из-за него вы сюда нагрянули всей Петровкой? За кого ты меня держишь, Грязнов?
– За самого обычного вора в законе, – пожал плечами Грязнов и резко обернулся к мягко подкрадывающемуся Ленечке, у которого на физиономии было написано желание «отрубить» мента: – Не балуй, парень!… Ну так что ты мне ответишь, Чума? Не темни, тебе разве есть чего бояться?
– Бояться-то мне и в самом деле нечего, – тянул время Чума. – А вот ты не прав, Грязнов. Тебе бы ко мне не со стволами являться права качать, а миром созвониться, телефоны, поди, имеешь… Сказать заране, что да зачем. И приехать бы добрым гостем, а не врываться в дом без спросу… Вот я б тогда подумал и, может, согласился оказать помощь ментовке, хоть и не люблю я вас, Грязнов. Сечешь?
– Ты бы не тянул, Чума. У нас все по минутам расписано. Я хлопцам своим сказал: если ровно через десять минут не договоримся, начинайте… Ты Шурочку Романову помнишь, Чума? Это она тебя в последний раз на курорт отправляла…
– Ага, а ты помогал, мент поганый!
– Но теперь ее нет. Значит, придется мне тебя… Время на исходе! Да, забыл спросить: ты картинки-то где развесил? Что-то не вижу их…
– И не увидишь! – Чума сделал какой-то странный знак рукой, отвлекая внимание Грязнова, и тот упустил момент.
Ленечка «сработал»-таки четко и профессионально: подловленный Грязнов лишь вскрикнул от резкого и сильного удара под дых, согнулся и рухнул, посланный на пол следующим ударом по шее.
– Вот видишь, – обратился Чума к «отключенному» начальнику МУРа, валяющемуся у его ног, – а ворковал, что тебе ментяра нужен… Ай-я-яй, кого восьмерить взялся, козел! Ленечка, что он там нес про свою Петровку? Выгляни!
Леонид подошел у окну, отдернул тяжелую штору и, прикрыв лицо с боков ладонями, вгляделся в темному двора, освещенного лишь у ворот лучом прожектора. Ему показалось, что возле калитки по-прежнему маячит крупная фигура Костика, а вообще-то не разберешь. Надо бы послать кого-нибудь удостовериться. Какая там Петровка! Их же трое всего и подъехало. С водилой вместе… А может, и не врал начальник? Этот Ивасютин сразу не понравился Леониду, может, он и в самом деле от солнцевских? Значит, туда ему и дорога, в Щербинку, на городскую свалку…
Он посмотрел на хозяина. Взглядом спросил: что, мол, делать с ментом?
– А ничего, – понял его взгляд Павел Антонович. – Пусть пока охладится, горяч больно. Ты понял про картинки-то? Падлой оказался художник! А я его помиловал. Сизого не помиловал, а его простил. Надо же так ошибиться?… Чего там, на улице?
– Свет здесь яркий, плохо видно.
– Так погаси!
– Я лучше пошлю проверить. – Леонид быстро вышел из гостиной.
Чумаков же подошел к Грязнову поближе и, опираясь на спинку кресла, с наивным любопытством рассматривал его, рассуждая про себя: «Лажанулся ты, мент… Твой капитан, может, и ссучился, но это уже его базар, сам перед своим Богом ответ держит. А ты передо мной в долгу. И я должников помню…»
Рассуждать он старался спокойно, но сердце дрожало, бухало в ребра, и ногу заломило вдруг так, что хоть криком кричи. Злость захлестнула вдруг Чуму с такой силой, что он едва сдержался, чтобы не вмазать с размаху носком ботинка в ненавистную рожу скрюченного мента.
Но где же подмога, которую обещал генерал? Вот им он и сдаст Грязнова, пусть что хотят, то с ним и делают. А самому пришло время раскинуть собственными мозгами. И по всему светило так, что надо было менять судьбу… Уйти, исчезнуть и вынырнуть там, где его не достанут ни менты, которые если вцепятся, то уже не отпустят, ни спецслужбы – те сперва разденут догола… Счет им, падлам, подай! Лимоны им снятся!…
Вернулся Леонид, неопределенно как-то пожал плечами.
– Послал… Собачки воют под навесом… А с этим – чего? «Мочить»?
– Это успеется. А пока он – заложник. Чует сердце, срочно отваливать надо, Ленечка. Ноги делать. Поднимусь-ка я, возьму необходимое, а ты последи тут. Ментовским «Жигулем» поедем. Утром будем в Бобруйске, а там…
Павел Антонович, приволакивая ногу, пошел к лифту и уехал наверх. А Леонид походил в раздумье по залу, потом погасил свет огромной хрустальной люстры и приблизился к окну, чтобы выяснить наконец, что же происходит во дворе и почему не возвращается посланный туда охранник.
В этот миг с грохотом раскололись и брызнули во все стороны стекла нескольких окон и в зал влетели снаружи огромные, непонятные во тьме фигуры. Вспыхнули сразу несколько фонарей, ослепили. Леонид вскинул ладонь к лицу и тут же потерял сознание от сильного удара по голове.
Зажглась люстра. Четверо в черном и в темных шапочках с вырезами для глаз и рта, что делало их похожими на привидения или монстров из американских фильмов-ужастиков, огляделись, и один сразу кинулся к слабо застонавшему Грязнову. Скинул шапку и приложил ухо к груди начальника, пальцем проверил пульс за ухом и кивнул остальным, поднимая Грязнова с пола и укладывая его в кресло:
– Порядок. Правда, немного в отключке. Сейчас отойдет.
Демидыч, а это был он, достал из кармана шприц-ампулу и, заголив руку Грязнова, сделал быстрый укол.
– Давай, следи, – скомандовал Голованов, снимая шапочку, – за мной, ребята, к лифту. Где Яковлев?
– Он в подвале шурует, – ответил один из «черных».
– Значит, нам наверх. Чума не должен уйти. Брать живым!
Оперативники втроем влетели в кабину лифта, и та поехала наверх.
Ветер, врывавшийся в разбитые окна, вздымал штору, шумел дождем. Демидыч подкатил кресло с Грязновым ближе к свежему воздуху. Вячеслав Иванович наконец пошевелился, глубоко вздохнул и открыл глаза. Прищурившись, огляделся, приподнялся, увидел стоящего перед ним Демидыча:
– Ты, что ль, Володька? Что ж вы, вашу мать, зеваете? Я вам десять минут отпустил, а вы?…
– Виноват… – буркнул Демидыч. – Отъехало, Иваныч?
– Ничего, пройдет. – Грязнов поднялся, потирая шею. Увидел лежащего на полу Леонида. – Вот он и перехитрил. Молодец. Это ты его?
– Ага, – застенчиво сказал Демидыч.
– Не перестарался? А то он нам еще понадобится.
– Не-а… – Володя рывком поднял Леонида с пола и кинул, словно куклу, в кресло. – Лежи, пидор…
Грязнов обратил внимание на выбитые окна:
– Хорошо вошли. А где хозяин?
– Пошли за ним.
– А мои чего делают?
– Внизу шерстят.
– Ясно, – усмехнулся Грязнов, поводя головой из стороны в сторону. – От тебя всегда самая полная информация…
Громко топая подкованными каблуками, в зал из бокового коридора ввалились Голованов со товарищи. Оперативники были уже без масок. Автоматы закинуты за спины.
– Пусто, Вячеслав Иванович, – доложил Сева. – Уйти не мог, мы же видели: он наверх отправился. И нет. Может, там какой-то другой ход имеется? Этот скажет? – Он ткнул стволом в сторону Леонида.
– Пока нет, – буркнул Демидыч и проделал ту же операцию, что и с Грязновым. Ампулу снова кинул на ковер, покрывающий почти весь пол в огромном зале. Это ж надо такой иметь!
Но укол не очень подействовал, видно, рука Демидыча оказалась покрепче Ленечкиной.
– Ладно, оставь пока, – махнул рукой Грязнов. – Что так долго Яковлев-то? Может, у него ясность? Давайте, кто-нибудь…
А Володя Яковлев беседовал в это время с «качком», который, широко расставив ноги и держа ладони на затылке, стоял перед ним и давал некоторые объяснения. В смысле, информировал о том, где здесь что находится. Да он бы и не мог промолчать, даже если б и захотел, поскольку с обеих сторон его жесты стерегли двое с автоматами, а коллеги «качка» в свободных позах раскинулись на бетонном полу подвального этажа.
– Ну и где этот твой подземный ход? – торопил «качка» майор.
Парень сделал странные движения головой – вбок и назад.
– Опусти руки и покажи. Но учти, если не хочешь отдохнуть, как они, – Володя Яковлев кивнул на распростертых защитников Чумы, – веди себя достойно.
«Качок» послушно подошел к торцевой стене коридорчика, провел ладонью по стене сверху вниз и толкнул ее. Стена, представляющая собой тайную дверь, стала открываться.
– В сторону! – приказал Яковлев парню. – К стене! – и шагнул в темноту. И тут же услышал голос:
– Эй, Петровка! Не стреляй! Тут ваши коллеги объявились! Не боись, свои! Грязнов есть?
– Выходите! – крикнул в ответ Яковлев и отступил на шаг. – И без шуток, стреляем без предупреждения!
– Свои, свои, парни! – Из темноты появилась группа облаченных в камуфлированную форму молодых людей. Шедший впереди был старше. Автоматы были закинуты за спины.
– Кто такие? – спросил Яковлев, отступая.
– Спецназ АТЦ ФСБ, – отрапортовал с улыбкой старший и приложил три пальца к сдвинутому на правое ухо берету. – Майор Онищенко. Антитеррористический центр.
– Майор Яковлев, МУР, – козырнул в ответ Володя. – Какими судьбами?
– Вам в помощь, – небрежно сказал Онищенко. – Начальник следственного управления службы безопасности приказал поддержать операцию МУРа по захвату бандитского гнезда. Вопросы к генералу Коркину. А где ваш Грязнов? Мне приказано ему доложиться.
– А как же вы туда попали? – Яковлев с недоумением поглядел в темный провал туннеля.
– Места надо знать, майор! – подмигнул Онищенко. – Служба такая. – И обернулся: – Эй, парни, чего мешкаете, выносите!
Из туннеля появились еще двое спецназовцев, которые тащили за ноги труп человека. Голова его подскакивала на неровностях пола.
– Так это ж!… – воскликнул Яковлев.
– Ага! – хмыкнул Онищенко. – Мы уже разобрались. Я – ему: стой! А он – бабах! Ну кто-то из парней и не сдержался, прикрыл командира. За что ж его наказывать, верно? А с этой мразью все равно разговор был бы коротким. Забирайте его, пошли к Грязнову…
Странное это было противостояние. Вячеслав Иванович выслушал сообщение Ивана Онищенко, не поленился, взглянул в протянутое ему удостоверение майора. И старался сохранять спокойствие. Хотя понимал, что ни о какой помощи со стороны ФСБ речи и быть не могло. Решение об операции он принял лично, никого в него не посвящая. Если, конечно, не стукнул кто-то из оперативников. Но в них Грязнов был уверен, как в себе. Значит, Чуму требовалось срочно убрать. Не получилось спрятать, тогда – «мочить». Логика есть. А что генерал Коркин? Он подтвердит, если надо. И только. Остальное – секреты службы, которые не разглашаются. Но именно то, что был экстренно задействован спецназ, и убеждало Вячеслава Ивановича в непосредственных связях Чумакова с Коноваловым. И подтвердить это может только один человек – Леонид.
– А это что за хмырь? – показал пальцем Онищенко на человека, лежащего в кресле.
– Один из, – коротко ответил Грязнов.
– Давай, куда тебе его доставить?
– Спасибо, не стоит беспокоиться. У меня есть свой транспорт.
«Да, этого Ленечку надо беречь пуще собственного глаза, а то еще, чего доброго, выскочит из одной машины, да под другую…»
– Ну, как знаешь, – Онищенко повернулся к своим, стоящим шеренгой напротив грязновских оперативников, словно ожидая какой-то команды, а ее все не было. – Можно разоблачиться!
Спецназовцы стянули с лиц шапки-маски, достали из карманов и надели береты. Грязнов скользнул по их лицам. На одном, крайнем слева, глаза задержались. Он подошел поближе, вгляделся. Мать честная, так это ж Воробьев!
Грязнов обернулся к Яковлеву, показал глазами на Воробьева. Тот сделал было движение к спецназовцу, но ему преградил дорогу Онищенко:
– Какие проблемы, майор?
– Капитан Воробьев? – резко спросил Грязнов.
– Где? Который? – Онищенко обернулся к своим. – Ты кого, Грязнов? Этого? – Он показал на Воробьева.
– Именно! – так же резко подтвердил Грязнов. – Он объявлен в федеральный розыск. Предатель и убийца.
Лицо Воробьева оставалось каменным, он никак не реагировал на слова начальника МУРа.
– Ошибаешься, Грязнов, – покачал головой майор. – Это не Воробьев, а Есенин. Сергей Александрович Есенин, понял? Полный тезка великого поэта. Сережа, покажи ксиву.
Грязнов посмотрел: действительно, так. Но это был Воробьев, он мог бы поклясться! Мерзавцы, даже имя русского поэта не пожалели! Вот, значит, куда уходят уголовники и прочая «братва»!… Но задержать сейчас этого негодяя никак нельзя, не отдадут. Ладно, хоть знать теперь будем, где…
– Все, майор, спасибо за помощь. Если вопросов нет – свободны. Начальству твоему позвоню, поблагодарю. Яковлев! Звони нашим следователям, пусть едут сюда шмон наводить. «Качков» собрать до кучи, вызови труповозку.
Поняв, что у муровцев пошла рутинная работа, майор Онищенко снова лихо козырнул и приказал своим спускаться в подвал и – на выход. Сам он пошел вместе с последним, которым был капитан Воробьев.
– Молодец, – сказал тихо. – Зря только не сказал…
В подвале, у выхода в гараж и наружу, Воробьев ткнул в плечо одного «качка», который безучастно стоял у стены, раскинув по ней руки.
– Тут девка была, – быстро проговорил капитан. – Зинка. Где она?
Парень равнодушно посмотрел на спецназовца, видимо, узнал.
– А, это ты… Генералу отдали. Не одному ж тебе, парень… Теперь она ему строчит…
– У-у! – чуть не врезал в челюсть Воробьев, но сдержался и быстро догнал своих.
– Про какую девку он спрашивал? – подошел к «качку» оперативник.
– Да были тут… – уклончиво ответил парень. – Им же и достаются… чтоб не скучали.
– Руки, руки! – прикрикнул оперативник. – Ладно, не желаешь говорить, потом сам проситься будешь…
…Иван Онищенко докладывал из машины:
– Андрей Васильевич, приказ выполнен. С Чумой несчастье. Замолчал.
– Отлично, Ваня! – Коновалов откинулся на спинку кресла, бросил ногу на ногу и показал Кострову, сидящему напротив, большой палец. – Обошлось без осложнений?
– Чуть было…
– А что такое? – напрягся генерал.
– Грязнов признал одного моего новенького.
– Кто таков?
– Назвал Воробьевым. Но парень не подвел.
– А зачем было рисковать?
– Андрей Васильевич, вы же знаете, с прошлой операции у меня недобор. Я попросил подкинуть парочку ребят из «Легиона». Прислали этих. Хотел обкатать их на живом деле. Впечатление хорошее. Особенно этот – Есенин.
– В самом деле? Так назвали?
– Точно так. У него, оказывается, был свой счет к клиенту. И сориентировался грамотно. Так что, можно считать, зачет сдал. Но интересовался какой-то девкой. Зовут Зина.
– Ах вон оно что! Хорошо, будем принимать меры. Как там?
– «Следаки» поднавалили.
– Ну пусть ищут. Коркину сказал, он в курсе. Отдыхайте, Ванюша! – Коновалов положил трубку и сказал: – Жаль, конечно, что так произошло… А ведь верно народ заметил: за двумя зайцами погонишься… Ну давай, Марк, обсудим теперь, что будем делать со Зверевым. Он, по-моему, совсем уже мышей не ловит. На каждом шагу какие-то неразрешимые проблемы! Коллекция, понимаешь, Гинзбургов! Да кто они такие, в конце концов, что их продать нельзя?
Костров засмеялся, таким вот образом отреагировав на возмущение горячего генерала.
