Глава 20
ПРОЩАЙ, НЕИЗВЕСТНАЯ БЛОНДИНА!
Воскресным утром Турецкий валялся в постели среди вороха старых газет. Ирина хлопотала на кухне, оттуда доносился запах любимых всем семейством блинчиков.
— Турецкий, ты вообще дома или где? — Жена стояла на пороге, сердито оглядывая творческий беспорядок.
— Или где… — меланхолично ответил тот.
— Я могу хоть в выходной день увидеть твои глаза?
— Мои глаза… — машинально вторил Турецкий, переворачивая газетную страницу.
— Я думала, ты встал, заправил постель, сделал зарядку… Нет, это вообще ни в какие ворота…
— Ворота… Ириша, мне не десять лет, ты путаешь меня с Ниночкой…
Александр неожиданно вскочил, схватил жену в охапку, сделав страшные глаза.
— Ты хотела видеть эти глаза? Смотри, несчастная! Молилась ли ты утром? Прихорашивалась ли? Испекла ли блинчиков? Что ты сделала для мужа, женщина?! Отвечай своему господину!
Ирина завизжала, отбиваясь.
— А ты? А ты? Съездил со мной на рынок? Купил продуктов? Что ты сделал для семьи, несчастье мое?
— Я полагаю, торг здесь неуместен, — с достоинством ответил Александр, не выпуская жену, целуя аккуратный, прямой нос. — Между прочим, Ириша, у тебя есть мужезаменитель.
— Это кто же?
— Твой маленький, послушный ярко-зелененький «Деу». Не для того ли я купил его, чтобы вы с ним ездили на рынок, в парикмахерскую, к массажисту, к любимой гадалке?
/
— Нахал! Мой массажист висит в ванной. И он не массажист, а массажер. А к гадалке и ходить нечего. Я и так знаю все наше будущее как свои пять пальцев.
— Вот эти? — Турецкий принялся целовать каждый пальчик левой руки.
— Да-да, эти! И перестань сейчас же, я от этого слабею!
— А ты не отвлекайся! А впрочем, и слабей тоже. Каково же наше будущее?
— Ты будешь постоянно занят работой, а я буду тихо стареть на кухне.
— Это не про тебя! Ты никогда не постареешь — ни громко, ни тем более тихо. И не обязательно делать это на кухне. Есть много других красивых мест.
— Например?
— Ну не знаю… Например, Париж, Рим, Вена, Венеция… — Перечисляя города, Александр загибал пальчики ее правой руки, не забывая поцеловать каждый.
— Ловлю на слове! Значит, мы едем стареть в Париж? Когда?
— Нуты как-то резво, Ириша! Что за вымогательство? Тебя, благородную донну, это никак не украшает. — Он коснулся губами аккуратного ушка.
— Ах так! Тогда я, как благородная донна, властно требую, чтобы ты поехал со мной за продуктами… — не очень уверенно произнесла Ирина.
— Дались тебе эти продукты! Я вообще-то неприхотлив. Могу обойтись пельменями. — Турецкий возился с пояском ее халата.
— А мы с Ниночкой не можем! — слабо отбивалась Ира. — И тебе не позволим… Правильное питание — основа долголетия… А я намерена помучить тебя своим присутствием еще лет двадцать… И вообще, первобытные мужчины, между прочим, приносили любимым женщинам мамонта в зубах.
— Что, целого мамонта? Сколько же у них было зубов? Только не говори: «больше, чем у тебя», я обижусь! — Он тихонько укусил розовую мочку.
— Не собираюсь… Что касается «зубастости» — у тебя конкурентов нет. Хватит препираться, а то рассержусь по-настоящему! — Ирина обняла мужа, ища его губы.
— Все-все, так бы сразу и сказала. Мы что, мы люди маленькие… Нам приказали, мы делаем… Прямо так и одеваться или, может, сначала ты снимешь наконец свой дурацкий халат?
Большая часть дня была посвящена семье. Все вместе они закупили съестные боеприпасы на неделю, потом катались на «американских горках», где его девочки визжали от ужаса, потом ели мороженое в «Баскин Роббинсе» и вернулись домой к вечеру. После обеда Ниночка ушла гулять, Ирина — поболтать к соседке.
Александр с чувством выполненного долга вернулся наконец к газетам.
Он взял подборку двухлетней давности, когда в прессе только обсуждались варианты строительства отечественной трассы для «Формулы-1».
Получалось, что вначале истории мэр города и Соболевский шли как бы рука об руку. Делали совместные заявления, выступали на пресс-конференциях, где мэр указывал на олигарха как на генерального подрядчика строительства. Дескать, соответствующее распоряжение городского правительства почти готово. И место вроде было определено: прямо в черте города — Нагатинская пойма.
Но потом ситуация резко переменилась. Вдруг выросло в полный рост «общественное мнение», которое возопило: как это? Трасса едва ли не в центре города, в самом сердце давным-давно освоенного жилого массива, спального, между прочим, района — и такая неэкологичная гадость?!
Что бы это значило? Ага! В следующих номерах прессы местом строительства обозначался Питер — ну ясный пень, где ж еще строить?! Невольно вспомнишь классика: «…И перед новою столицей померкла старая Москва…» Но и там ничего не вышло. Болото — оно и в Африке болото. Какая трасса? Там у них асфальт каждый год перекладывают, поскольку он нагрузок не выдерживает. Или кладется шибко жидким — но это вопрос отдельный.
Потом возникали другие варианты… Затем опять поворот в Москву.
«В Москву, в Москву», как чеховские три сестры, заголосили газеты. Только теперь уже в районе Шереметьева. А что? Очень удобно, особенно иностранным туристам: приехали, посмотрели соревнования и тут же загрузились обратно, чуть ли не в тот же самолет. Так мотивировало решение московское правительство. Затем опять Нагатинская пойма. Помилуйте, но ведь там не хватает земли, элементарно не хватает площадей! Ерунда! Надо будет — насыплем новые гектары, тем более что в строящемся тоннеле третьего транспортного кольца землицы выроют миллионы кубометров.
Время от времени наезжали в страну представители Международной федерации автоспорта, главным образом хозяин «Формулы», лорд Барни Экклстоун. Ему что-то показывали, демонстрировали какие-то проекты, подписывали протокол о намерениях. Но едва лорд отбывал в туманный Альбион, тут же все и замирало.
И за всем этим бестолковым броуновским движением постоянно маячили две фигуры — московский мэр и олигарх. Один сказал одно, другой — тут же противоположное. Если поначалу олигарх недвусмысленно обозначался как генподрядчик, то очень скоро в его адрес со стороны проправительственной прессы полетели критические стрелы. Не платит налоги! Платит, но мало! Достаточно, но не вовремя! А сделка с «Маньярди» комментировалась самим мэром: «Эта нашумевшая покупка нашим знаменитым в кавычках олигархом — поступок воистину антипатриотичный, скажу больше: это плевок в сторону всего отечественного автоспорта. Вместо того чтобы вкладывать деньги в собственные команды, в их развитие…»
В общем, расплевались ребятишки, дальше некуда. Все было понятно. Не сошлись в цене. Олигарх, видимо, не сделал кому нужно такого предложения, от которого нельзя отказаться…
«Вопрос в цене вопроса», — про себя скаламбурил Турецкий, принимаясь за следующую стопку газетных листов.
Чем же ответил Соболевский? Ага! Направил в «Маньярди» Калашникова, дав по этому поводу обширное интервью «своей» газете и устроив пресс-конференцию накануне отъезда Егора во Францию. Дескать, он только об отечестве и радеет и о славе его! Мол, и Петр Первый сначала простым плотником в Голландии морскому делу учился, а уж потом верну л-ся и выстроил российский флот! Вон куда замахнулся наш финансовый генералиссимус, усмехнулся про себя Александр. Второе, что сделал Соболевский, было куда более ощутимым ударом по градоначальнику. Олигарх, выражаясь языком протоколов, вступил в сговор с правительством области, купил территорию заброшенного аэродрома МВД, расположенного в близком пригороде, — и вперед с песнями! Гостиницы, бары, рестораны, магазины — все, что выстроено вокруг автодрома, приносит доход не городу, а области!
Разве ж можно такое стерпеть? Вот почему так истово интересуется градоначальник расследованием гибели Калаша! Так что от предложенной следствию помощи придется отказаться (он, Александр, собственно, и не собирался ее принимать), а то ведь за помощью обычно следуют «отеческие наставления», как его, это следствие, вести…
В общем, Александр еще раз мысленно повторил любимую свою фразу: «Бойтесь данайцев, дары приносящих» — и вздохнул: а что делать дальше?
Ну поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. Но ведь не «заказывал» же городничий Калашникова, это же абсурд!
Он вспомнил разговор с механиком Тетериным: Егор, дескать, вернулся из Франции не в себе. И что там все же за история была с поножовщиной? Может, это действия «международной околоспортивной мафии» — как предположил в своем заявлении Соболевский? Но им-то легче было бы убрать Калаша за границей.
Эх, съездить бы туда да пообщаться и с Берцуллони и с другими членами команды…
И неожиданно зазвонил телефон.
— Александр? — услышал Турецкий глуховатый голос друга и начальника.
— Да, Костя. Приветствую.
— Что делаешь?
— Груши околачиваю…
— А серьезно?
— Вообще-то у меня нынче выходной, это так, к слову.
— На кровати, что ли, валяешься?
— Допустим. Просто тот ворох газет, что я прорабатываю весь день не покладая рук, больше нигде не помещается. И потом, это моя кровать… Я вообще имею право на частную жизнь?
— Что пишут? — не среагировал на вопрос Меркулов.
Турецкий начал излагать.
— … В общем, история со строительством трассы мне, пожалуй, понятна. Но к гибели Калашникова ее пришить трудно. Это другая история, битва двух, так сказать, титанов.
— Мне не истории нужны. А результаты! Опять генеральный звонил. Несмотря что воскресенье.
— Понятно: он — тебе, ты — мне. Я у тебя крайняя обезьяна. Но если ни к чему не прикопаться, что делать? Все документы: акты экспертиз, протоколы — все говорит за несчастный случай. Правда, у команды есть ощущение, что Калашников вернулся из Франции как бы не в себе. Ну так это эмоции — их к делу не пришьешь. А вообще, было бы полезно смотаться во Францию, вот там действительно была какая-то история, связанная с Егором! Да кто туда пошлет?!
— Ишь размечтался!
— Раз уж сунул мне вместо дела пустышку, могу я хоть помечтать? Оно не вредно.
— Ну-ну. Давай помечтаем. А кого послать-то? — Меркулов явно был в благодушном настроении.
— Как — кого? Того, кому поручено это расследование дурацкое. То есть гордости и славе Генпрокуратуры Александру Борисовичу Турецкому.
Костя рассмеялся:
— А у тебя загранпаспорт в порядке?
— Вопрос?!! Но мне понадобится переводчица! — воскликнул Турецкий, не слыша, как в дверях спальни возникла супруга.
— Именно в женском роде? А если переводчик?
— Нет-нет! Лучше переводчица! Мне, пожалуйста, такую длинноногую блондинку с пышными формами! Лет двадцати — двадцати пяти, — фиглярствовал Александр.
— Обойдешься!
— Нет, это исключительно в интересах дела! Чтобы они там видели, что мы здесь не лыком… Блондинки удивительным образом действуют на французов!
— А ты откуда знаешь?
Турецкий услышал за спиной покашливание, обернулся:
— Ой, Костя, тут Ириша зашла, что-то ей от меня нужно. Я тебе перезвоню, мы все обсудим.
Он шмякнул трубку.
— Куда это ты собрался с длинноногой блондинкой? С пышными формами?
— Ириша, ну что ты, право слово? Уж и пошутить нельзя…
— Нельзя! Я тебя серьезно спрашиваю: куда ты собрался?
— Ириш, представляешь, только мы поутру пошутили насчет Парижа, а Костя меня во Францию выпроваживает…
— А ты, как Иванушка перед печкой, руками и ногами упираешься?
— Ну… Не то чтобы… Ладно, Ирка, шучу! Никто меня никуда не отправляет. Рылом не вышел. Ну шучу! Ну что ты, в самом деле!
— Я слышала, тебе нужна переводчица, — не унималась супруга.
— Нуда! Ну не знаю я французский, ну что поделаешь?
— А я знаю!
Турецкий прямо-таки захлопнул рот. Верно ведь! Ирка заканчивала французскую школу, а потом еще и курсы. Язык знает, это правда. А вот у него язык длинный и бестолковый.
— Одна беда, Ира, ты у нас не работаешь, — осторожно произнес Александр.
— Вот как? А мне кажется, что я у вас работаю ровно столько времени, сколько живу с тобой под одной крышей. Значит, когда с Грязновым здесь, на кухне, всю ночь напролет версии отрабатываете, а я вам то картошечки горячей, то эскалопы на сковородке, то грибки соленые, тогда, значит, я член команды? А как во Францию…
— Ир, ну ты что? Чего завелась-то? Никто меня никуда не отправляет. Шутка!
— Знаю я твои шутки! Я тебя туда одного не отпущу, понял? К француженкам этим…
— Ну ладно, ладно, если что-то наметится, я поговорю с Меркуловым.
— Я сама с Костей поговорю! — непреклонно ответила жена. — У меня есть свои деньги, я поеду за свой счет. Так что еще и сэкономите на переводчице.
— О коварная! — воскликнул Александр. — Остается бессильно заломить руки, как в немом кинематографе: «Прощай, неизвестная блондина…»
Турецкому очень нравилось поддразнивать жену. Она всему верила, все принимала за чистую монету. А вообще, съездить в Париже любимой женщиной, кто ж будет возражать?
