Общественная приемная Герасимовой продолжала существовать и даже работать. Она расположилась на первом этаже обычного жилого дома недалеко от Рогожского кладбища. Когда-то тут был детский сад, и за свежезаасфальтированной стоянкой еще сохранились проржавевшие монстриальные горки в виде ракет с глазами и песочницы-корабли. Обложенный плиткой фасад перекрашивали, наверное, десятки раз, однако скинхеды с завидным упорством снова и снова изрисовывали его свастиками и ругательствами (преимущественно на немецком). В данный момент фасад был темно-зеленым, но кое-где черные рисунки все-таки пробивались из-под краски, а на асфальте и стволах толстых тополей во дворе с ними и не боролись.

Пока Гордеев искал возможности пообщаться с Чистяковым, Денис решил поговорить с Михаилом Моисеевичем Магницким как человеком несравненно более доступным. Как и рассчитывал, он нашел Магницкого в общественной приемной, правда, пришлось довольно долго ждать.

Бывшие соратники Герасимовой активно готовились к похоронам. Вокруг сновали жутко озабоченные люди с траурными повязками и маленькими портретиками Герасимовой, приколотыми к курткам и плащам. Они с сосредоточенным видом таскали какие-то картонные ящики, кипы листовок, связки газет, грузили все это в фургоны и куда-то увозили, а взамен из других фургонов вносили новые ящики и новые кипы и утаскивали их в недра длинных коридоров. Все это очень напомнило Денису суету в редакции газеты «Гудок», какой изобразил ее Гайдай в своих «12 стульях». Но подобное сравнение тут же показалось ему неуместным и несколько кощунственным, и он смущенно справился у девушки-секретарши, где можно найти Магницкого. Девушка сказала, что Магницкий занят, обсуждает с кем-то (фамилию Денис не расслышал, да она его не особо и интересовала) программу панихиды. И Денис просидел еще добрых полчаса, вдыхая резкую смесь запаха ели и запаха краски: все углы комнаты были заставлены траурными венками.

Наконец Магницкий вроде бы освободился, но оказалось, что на беседу с Денисом у него все равно нет времени: ему срочно нужно было куда-то ехать. Денис, раздосадованный бесполезной потерей времени, взялся договариваться о встрече на завтра, но Магницкий, вспомнив о чем-то, вдруг его перебил:

— Вы на машине?

— На машине.

— Я отдал свою до самого вечера, а мне срочно нужно ехать… Короче говоря, если у вас есть часа полтора, мы сможем поговорить по дороге.

Ехать Магницкому, как выяснилось, нужно было в «Березки» за гранками последней статьи, которую Герасимова написала для «Независимой газеты», но которая так и не была опубликована. И Денис, естественно, согласился — вот уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь. О том, как, не прибегая к взлому и прочим незаконным методам, попасть на место преступления, он ломал себе голову вторые сутки.

— Что могло бы помочь вашей клиентке, — заявил Магницкий, как только Денис тронулся с места, — так это заявление Хромова в прессе. Если бы он официально взял на себя и на свою организацию, разумеется, ответственность за убийство, следствию не удалось бы отмахнуться от этого просто так за здорово живешь. Им поневоле пришлось бы отказаться от легкой добычи и заняться настоящим делом.

— Думаете? — Денис был приятно удивлен. Ему показалось, что Магницкий, занятый своими проблемами, его не слышал и не слушал и сейчас придется снова повторять: кто он, что он и зачем пришел. А Магницкий-то все слышал и все понял. И что было особенно приятно: помощник Герасимовой ни на йоту не сомневался в невиновности Пуховой.

Магницкий был пожилой человек с седой бородкой, румяными щеками и постоянно прищуренными глазами. Когда он наклонился, вынимая из портфеля пачку сигарет, Денис заметил у него за ухом свежий багровый рубец. А Магницкий понял, что Денис это заметил, и привычно пояснил:

— Да, это дети, которые наше будущее, оставили мне на память. Арматурный прут. Страшное, доложу я вам, оружие в умелых руках. А еще они били нам стекла бейсбольными битами и забрасывали камнями все машины на нашей стоянке, включая мою и Екатерины Григорьевны.

— Вы полагаете, скинхеды могли ее убить?

— Могли, безусловно. Ее или кого-либо другого. Никаких внутренних сдерживающих факторов у этих мальчиков и девочек нет и в помине. Я не стану говорить вам банальности о засилье насилия, простите за вынужденный каламбур, на экранах телевизоров и кинотеатров. Нынешние дети не более кровожадны, чем пятьдесят лет назад и, уж точно, чем, скажем, триста или пятьсот. И христианское «не убий», согласитесь, было и остается весьма избирательным: если есть за что — почему бы и не убить, а о моральном кодексе строителя коммунизма давайте вообще помолчим. Хотим мы это признать или не хотим, законы морали обусловлены борьбой за существование. Да-да, той самой провозглашенной Дарвином борьбой за существование. Право всегда на стороне сильного. По одну сторону всегда общество со своими законами развития и самосохранения, по другую — человек, личность. Поступки, которые на пользу обществу, называются добродетельными, действия во вред обществу — порочны. К этому и сводятся понятия добра и зла. В борьбе с личностью у общества всегда было три средства воздействия: закон, общественное мнение и совесть. Если говорить конкретно о бритоголовых и тех, кто их направляет, то закон они успешно обходят, общественное мнение порой обманывают, а когда не удается — не особо отчаиваются, а совесть — самый действенный, по сути, рычаг воздействия… Совесть они провозгласили пережитком, пустым предрассудком и прекрасно без нее обходятся.

Денис кое в чем был с Магницким не согласен, но затевать философский диспут не стал. Ведь по большому счету его интересовали не столько душевные метания скинхедов, сколько наличие у кого-то из них реальной, то бишь материальной, возможности совершить убийство. Собственно, об этом он и спрашивал. Но Магницкий был, очевидно, не склонен к практическому восприятию проблемы, и вопрос пришлось переформулировать:

— Михаил Моисеевич, а когда начались угрозы со стороны Хромова и его соратников, Герасимова как-то на это реагировала? Я имею в виду, была ли усилена охрана, может быть, изменился распорядок встреч, отменены какие-то поездки?..

— Нет, — Магницкий отрицательно замотал головой. — Все мы, в том числе и Екатерина Григорьевна, прекрасно понимали, что угрозы — не пустые слова, но предпринято не было ровным счетом ничего. Она считала, что прятаться, менять адрес приемной, не появляться на митингах — это унизительно. Называйте это гордостью, пустой бравадой или самодурством — как хотите. В нашей работе ничего не изменилось.

— Ну а охрана? — удивился Денис. — Хотя бы пару телохранителей можно было найти?

— На частных охранников нужны средства. Которых у нас не было и нет. Екатерина Григорьевна сразу заявила, что она не пуп земли, и если охрана нужна ей, значит, она нужна и всем остальным: как минимум десяти ее помощникам и заместителям. А государственная охрана — ей ее незамедлительно предложили после первого же инцидента с битьем стекол — была неприемлема по другой не менее уважительной причине. Екатерина Григорьевна испытывала просто патологическую неприязнь ко всей нашей правоохранительной системе.

Как дети малые, честное слово, возмутился про себя Денис, «патологическая неприязнь»… А мы теперь последствия этой блажи вынуждены расхлебывать.

— В МВД ведь, хоть и предложили Екатерине Григорьевне предоставить охрану, на самом деле до сих пор скинхедов всерьез не воспринимают, — словно оправдывая блажь Герасимовой, продолжал Магницкий. — Да, создали спецотдел по борьбе с преступлениями несовершеннолетних, да, пытаются проводить какую-то разъяснительную работу в школах. Но все это, согласитесь, до боли напоминает борьбу с твистами-фокстротами в пятидесятых, а позже с битломанией. Бритые головы, свастика и мат воспринимаются как молодежная субкультура: пройдет, дескать, мода, скинхеды исчезнут сами собой. А если не исчезнут?

— Михаил Моисеевич, я тут на статью сегодня наткнулся в Интернете, — попытался снова вернуть беседу в практическое русло Денис, — там были довольно прозрачные намеки на то, что за убийством Герасимовой может стоять ФСБ…

Магницкий скептически усмехнулся: — Вот уж не думаю.

— Почему? Вы же сами говорили о патологической неприязни Герасимовой к правоохранительным органам. Они, правоохранительные органы, ее тоже, очевидно, не жаловали. Ну а кроме того, есть ведь и совершенно конкретный повод: документ, о котором заявил Чистяков. Ради его неразглашения…

— Да бросьте! У вас какое-то извращенное представление об органах. Никакое разоблачение, по-моему, не способно еще более скомпрометировать их в глазах общественности, нет у ФСБ авторитета, который страшно было бы потерять.

— У ФСБ, как организации, может, и нет, — не согласился Денис, — но конкретному генералу, который санкционировал внедрение детей в банды, может быть, очень даже дорого его кресло.

— И тем не менее. Во-первых, раз уж произошла утечка, гораздо эффективнее дело заболтать, спустить на тормозах, дискредитировать свидетеля, да мало ли способов выкрутиться с повышением. А во-вторых, так называемый документ на самом деле не есть бомба под ФСБ. Он приобрел вес только в свете убийства. Сама Екатерина Григорьевна ни в коем случае не бросилась бы с ним на думскую трибуну или в СМИ. Он требовал, во-первых, тщательной проверки, а во-вторых, подтверждения настоящими документами.

— А вы его видели, Михаил Моисеевич?

— Видел. И вам могу показать копию, подписки о неразглашении с меня никто не требовал. Но, ей-богу, это несерьезно…

— Хорошо, я понял, в виновность ФСБ и Пуховой вы не верите. А кто, по-вашему, еще мог желать смерти Герасимовой? Какие-нибудь финансовые дела? Слишком жесткая конкуренция с коллегами по Думе?

— Финансовые дела исключаю полностью, — без раздумий ответил Магницкий. — Она всегда была от этой сферы очень далека. Как ни высокопарно это звучит, но Екатерина Григорьевна была одним из последних российских политиков, кто не превратил эту профессию в большой бизнес и продолжал заниматься ею из идейных, а не из прагматических соображений. А вообще, — он криво усмехнулся, — мне удивительно, что вы об этом спрашиваете. Следователь беседовал со мной не далее как вчера, так вот его альтернативные версии не интересовали совершенно. Он только допытывался, насколько хорошим психологом была Герасимова и могла ли она, увлекшись беседой, не видеть, что довела Пухову до состояния аффекта? Меня так и подмывает обратиться к Хромову в прессе и потребовать у него прямого ответа: его рук дело или нет?

— А в Думе были в последнее, или не совсем последнее, время какие-то серьезные конфликты? — напомнил вопрос Денис.

— Не-ет, в Думе все было спокойно. Комитет по делам молодежи — слишком скользкое место. Конечно, возглавляя его, можно быстро заработать широкую известность либо популизмом, либо одним-двумя серьезными законопроектами, но, с другой стороны, в любом другом комитете или комиссии это сделать можно проще и надежнее. Так что, по всеобщему думскому мнению, Екатерина Григорьевна закрепила за собой этот пост до пенсии. И все по этому поводу уже успокоились.

— Ну а личные мотивы? Вы ведь достаточно близко знали Герасимову?

— Достаточно. На личном и семейном фронте смертельных врагов не было.

— Значит, остаются скинхеды? — резюмировал Денис.

— Думаю, вам не просто будет поймать их за руку, но убежден, что Хромов знает имя убийцы. Или убийц.

Вырвавшись на Новорязанское шоссе, Денис над дал газу и закурил. Остаток пути проделали в полном молчании. Магницкий задумался о своем, Денис — о своем. Оснований не верить Магницкому не было, но Герасимова в его изображении получалась какая-то перекошенная: с одной стороны, острая «неприязнь» к неофашистам и органам, а с другой — полная бесконфликтность во всех остальных сферах жизни и деятельности.

Желание поговорить с Чистяковым не пропало, а только усилилось. А хорошо бы еще с парой-тройкой людей, близко знавших Герасимову.