Профессор Ричард Кимбл решил, что Денис пришел просить за Старостяка. А собственно, что он еще мог подумать, услышав от секретарши, что в приемной ожидает русский частный детектив. Но, несмотря на это, Денис был принят, и Кимбл, удостоверившись, что сыщик хорошо владеет английским, сразу же заявил:

— Я уже забрал жалобу из полиции. — Но этим профессор не ограничился, счел нужным объяснить все подробно: — Я долго размышлял над обвинениями, которые предъявлял мне юный аспирант Старостяк, и я его понял. Более того, я на его месте, возможно, подумал бы так же. Он продемонстрировал логику, настойчивость, даже напористость. Мне это потом, после размышлений, очень понравилось, и я забрал из полиции жалобу. Теперь ему не грозит тюремный срок, а несколько дней в одиночестве и спокойной обстановке помогут ему все взвесить и осознать ошибочность своих выводов. А после этого я готов найти для него место в штате своей лаборатории.

На Дениса Кимбл произвел хорошее впечатление: он совершенно не был похож на коварного злодея, интригана, скорее на рассеянного недотепу. Как часто бывает с людьми талантливыми, в повседневной жизни профессор наверняка постоянно чувствовал себя неуютно, и, была бы у него такая возможность, он не вылезал бы из своей лаборатории годами. Этажерочки, фотографии и мини-площадка для гольфа, так взбесившие Старостяка, говорили Денису вовсе не о том, что Кимбл гордец и сноб. На всех снимках у Кимбла выражение лица было рассеянное, а на фотографиях с ружьем и у вертолета — и вовсе перепуганное. Наверняка затащили фотографироваться, и он скрепя сердце согласился, только чтобы отстали, не умея или не желая отказывать. Ни спесивости, ни самолюбования, ни даже радости не было на этих снимках. То же и с гольф-тренажером: клюшки даже не распакованы, в гольф Кимбл не играл ни здесь, ни где-либо в другом месте, всю эту хренотень ему подарили на какой-нибудь юбилей, и с тех пор она просто пылится в углу. На этажерках нет ни одной книжки, написанной самим Кимблом. И после этого Старостяк будет утверждать, что австралиец ради славы нанял в Москве киллеров?! Да он наверняка мальчика для стрижки газонов сам нанять не сумеет, дома, скорее, всем занимается жена, а тут — секретарша или еще кто-нибудь.

Неудивительно, что, когда Денис объяснил, чем он на самом деле занимается, пришлось повторять дважды. Кимбл даже не слышал о том, что в России убивают ученых, а в то, что Кропоткин был отравлен, просто отказывался верить.

В третий раз рассказывать Денис не стал. Пусть профессор потом на досуге поскрипит извилинами и либо поверит, либо забудет — неважно. Сейчас сыщика интересовала конкретная информация, и он попросил Кимбла вспомнить недавнюю конференцию в Швеции и конфликт между Кропоткиным и Джонсоном.

Профессор почти слово в слово повторил рассказ Старостяка: Джонсон не попал на доклад, пристал на фуршете к Кропоткину с расспросами, Кропоткин почему-то не захотел об этом говорить, даже понятно почему — он, очевидно, очень устал, так как доклад был в тот же день, Джонсон счел себя оскорбленным таким отношением и сам начал хамить, но серьезного скандала на самом деле не было, все закончилось почти мгновенно.

— А почему вас вдруг заинтересовала эта нелепая стычка?

— Меня скорее интересует не сама стычка, а почему на самом деле Джонсон заговорил на фуршете с Кропоткиным? Что он собирался выяснить в личной беседе, чего не мог прочитать в сборнике тезисов? Почему завелся, не получив немедленного удовлетворения, а не пригласил Кропоткина тихо-мирно позавтракать вместе на следующий день? Ведь Джонсон наверняка умеет владеть собой?

О характере и манерах Джонсона Денис, естественно, абсолютно ничего не знал, но на то он и саентолог, чтобы уметь убедить собеседника в чем угодно, не прибегая к брани и рукоприкладству. А тем более саентолог продвинутый.

— Очевидно, всему виной Вудбридж… — растерянно хлопнул ресницами Кимбл.

— Кто?

— Вудбридж. Семюэль Вудбридж. Экономист, теоретик финансирования науки. Входил в комиссию при конгрессе США по научным разработкам в качестве советника или консультанта. Один из идеологов закона об авторском праве в эпоху информационных технологий, который не только местами противоречит здравому смыслу, но и создает реальные проблемы — искусственно сдерживает научный прогресс, поскольку ограничивает свободу распространения научной информации. Вудбридж заработал себе славу на решении патентных споров между крупными научными корпорациями. Причем бытует мнение, что он своим авторитетом или связями может погасить подобного рода конфликты в зародыше, не доводя дело до арбитражных разборок.

Чем дальше рассказывал профессор о Вудбридже, тем больше воодушевлялся и одновременно раздражался. Растерянность куда-то улетучилась, он рубил воздух ладонью и даже брызгал слюной, очевидно, и лично ему этот Вудбридж кровушки попортил немало.

Он как стервятник снует по научным конференциям, вынюхивает, высматривает. И его терпят! Потому что никто из ученых не может зарекаться, что ему не понадобятся услуги или совет Вудбриджа по какой-нибудь проблеме в области авторского права. Возникшей, кстати, не в последнюю очередь благодаря его законотворческой деятельности.

— И почему же он всему виной?.. — напомнил Денис.

— А так как он появился на конференции вместе с Джонсоном. Или одновременно с Джонсоном. Причина его интереса мне лично была понятна. Мы и группа Кропоткина в наших исследованиях начали двигаться параллельными курсами, получая примерно в одно и то же время очень похожие результаты. До реального патентного конфликта дело дошло бы, если бы вообще дошло, еще очень не скоро. Но Вудбридж с его феноменальным нюхом уже все просчитал. Юристы-финансисты из WW-TEL забили тревогу. Их можно понять: в проект вложены немалые деньги. После конференции из канцелярии Джонсона от меня затребовали полный отчет о ходе исследований. И вместо того чтобы спокойно работать, я бесполезно потратил почти неделю на бесконечные дискуссии с юристами. — Он вдруг замолчал и надолго задумался. — Вообще-то я не должен был и не собирался с вами все это обсуждать, — сказал после паузы, — но…

— Свои источники я не разглашаю даже под страхом смерти, — усмехнулся Денис.

Разумеется, Кимбла больше устроила бы другая формулировка: «За пределы этого кабинета информация не выйдет», но такого Денис обещать не мог, поскольку собирался воспользоваться услышанным на полную катушку.

Кажется, все становилось на свои места. Никакие саентологи Кропоткина не убивали. И остальных — тоже. Организация, о которой Эренбург собирался рассказать миру, «решает» патентные споры. Причем самым простым из возможных способов — устранением одной из конкурирующих сторон.

И приходилось признать, что о гонке за патентами Денису говорил Беспалов, потом повторял пару раз Борис Рудольфович, потом напомнил Венцель, а за ним и Полянчиков, но Денис слушал и не слышал. Потому что постоянно метался между саентологами и Соросом (который тоже, безусловно, ни при чем). А метался потому, что преступники с самого начала расследования осторожно и ненавязчиво направляли расследование на ложный след.

Ну хотя бы ради этого стоило лететь на другой конец земли, чтобы понять, что тебя водят за нос и хихикают при этом в тряпочку, а может, гордятся собой без меры.

Ничего, господа злодеи, недолго вам осталось радоваться.

Выйдя от Кимбла, Денис позвонил Максу на сотовый:

— Макс, пожалуйста, срочно выясни все, что можно о Семюэле Вудбридже. Это американец, экономист, советник или консультант в какой-то комиссии конгресса США по научным разработкам, имеет отношение к новому штатовскому закону об авторском праве. Особо меня интересуют его визиты в Россию, знакомства с нашими, особенно из научных и околонаучных кругов. Не пропускай всякие сплетни, светские новости, фотографии, опять же с учеными или со всяких научных симпозиумов. И еще откопай все адреса и телефоны, по которым с ним можно связаться. Я завтра уже буду на месте, успеешь?

— Угу, — только и буркнул Макс.