Глава десятая

— Елы-палы, — вздохнул Денис. — Я чувствую себя полным идиотом. К тому же профнепригодным идиотом.

— А чего ты дергаешься, — философски заметил Турецкий. — Все разрешилось как нельзя лучше. Комарова продали, «Буревестник» получил неплохую компенсацию, ты — гонорар. Все довольны.

Они сидели на банкете в «Балчуге» после пресс-конференции, на которой представители «Буревестника» и «Бонавентуры» сообщили о достигнутом соглашении и состоявшемся переходе Антона Комарова из российской команды в итальянскую. Оба клуба представляли не первые лица, и сам футболист тоже отсутствовал, по слухам, он был уже в Италии. На пресс-конференции особенно подчеркивалось, что «Бонавентура» проявила добрую волю, учитывая немалые заслуги «Буревестника» в становлении Комарова как высокопрофессионального спортсмена. Ведь при желании, форсируя конфликтную ситуацию, итальянцы могли получить его практически даром.

— Но сколько времени потеряно! — не унимался Денис. — И люди погибли… Да ведь еще в самом первом разговоре президент «Буревестника» упоминал, как в газетах писали, что Комаровым интересуются итальянские команды. Получается, круг замкнулся.

— Ну так что же ты проморгал эту версию?

— А что — я? Что — я?! Сам Комаров заявил Рыбаку, что его лично привлекает испанский или английский чемпионат! Толку-то от всей этой болтовни было на грош. Сколько всего за это время фигурировало — сначала немцы, потом «Салют», испанцы, украинцы, даже американская команда была!

— А теперь вот нашего вундеркинда заграбастал синьор Винченцо Кандолини — владелец фабрик-заводов-газет-пароходов и автоконцерна «Фиат», одного из крупнейших потребителей титана. И в определенном смысле большой поклонник России, в которой «Фиаты» пользуются неослабевающим спросом, особенно выпущенные в пятницу и ввезенные без таможенной пошлины.

— Почему — в пятницу? — удивился Денис.

— Это оч-чень специальная история, — ухмыльнулся Турецкий. — Но я до нее доберусь.

Русская версия. Он знал, что она думала сейчас об отце. Но не рука отца, а его рука лежала на ее плечах. Он негромко болтал о приятных пустяках. Это, как он надеялся, немного отвлечет ее. В утренней тишине они неторопливо прохаживались вдоль палубы, тихое покачивание корабля на приколе убаюкивало. Летний туман, теплый, но не менее плотный, чем зимой, скрывал их от посторонних глаз.

Он отметил про себя, что даже в тревоге Валерия выглядит изумительно. Это ему нравилось. Он был горд, что обладает ею.

Мимо прошагал капитан и, почтительно откозыряв, бросил:

— Привет молодоженам, не спится?

Она неопределенно кивнула и чуть ускорила шаг. Они поднялись на верхнюю палубу. Пассажиры теплохода еще спали, но матросы уже взялись за утреннюю уборку. Они сновали по палубам с ведрами и щетками, и укрыться от них не было никакой возможности.

— Пойдем в каюту? — предложил он.

Она отрицательно покачала головой:

— Сейчас взойдет солнце…

Рассвет окрашивал туман в розовые тона, но он был по-прежнему плотным и скрывал корабль густым облаком. Это первое утро, что они проведут вместе. Еще вчера была утомительная и не такая уж приятная суматоха свадьбы: переполненный ЗАГС, орда малознакомых людей с охапками цветов и слюнявыми поздравлениями. Хорошо еще, что не пришлось присутствовать на банкете — прямо из ЗАГСа двинули в аэропорт, а с самолета — на теплоход…

— Неужели это никогда не закончится? — Она словно очнулась от забытья и, развернувшись, взглянула ему в глаза.

Он с трудом удержался, чтобы не улыбнуться. Он прекрасно понимал, что это она не об их свадебном путешествии и не об их, он искренне надеялся, долгой совместной жизни, которая только-только начиналась, она снова об отце.

Он притянул ее к себе:

— Все будет хорошо, не волнуйся. — О Змееве он сейчас хотел говорить меньше всего. Здесь, на палубе корабля, окутанного туманом и окрашенного утром в золотистый цвет, он чувствовал себя эгоистом, но был счастлив, потому что знал — Валерия принадлежит ему. Безраздельно принадлежит. Он полюбил ее с первого взгляда и верил, что она очень скоро тоже его полюбит.

— Эдик, расскажи мне о себе, — попросила она.

— Что тебе рассказать?

— Все. Что-нибудь. Что хочешь.

— Хорошо. — Они действительно поженились, едва познакомившись. То есть он, как ему казалось, знал о ней все, а у нее теперь будет достаточно времени, чтобы узнать все о нем.

В шаге от них вежливо кашлянул стюард:

— Кофе? — Он стоял с подносом на вытянутых руках и неловко отводил взгляд.

Эдуард усадил Валерию за столик, официант разлил кофе по чашкам и удалился почему-то на цыпочках. Советский сервис — нечто абсурдно-несуразное, усмехнулся про себя Эдуард.

— Так о чем же тебе рассказать? Я замечательный… добрый, чуткий, нежный. А еще ужасно талантливый адвокат и твой муж. У меня есть замечательный дед, с которым я тебя обязательно познакомлю. Он, знаешь, такой аристократ пролетарского происхождения, писатель, полиглот, блестящий переводчик с немецкого и итальянского. Он живет в потрясающем по красоте месте. Там черный-черный лес, которого я ужасно боялся в детстве, на холме кладбище и старинная церковь, под холмом узенькая речка Сетунь, вся заросшая кустами и ракитами, а за зеленым забором — дачи издательства «Правда». И сейчас он наверняка сидит на веранде в плетеном кресле-качалке, обложившись книгами, и мечтает умереть в Италии.

— В пять часов утра? — чуть улыбнулась Валерия. — Мечтает умереть в Италии?!

— Ну, значит, еще не сидит, — поправился Эдуард, — еще спит, и ему снится Италия. А когда проснется, усядется в кресло и начнет мечтать.

— А родители?

— Они погибли, когда я был совсем маленьким. В какой-то археологической экспедиции в Туркмении.

— Извини, я не знала…

Она смутилась, но он был рад, что Валерия спросила. Его давно покойные отец и мать, которых он не знал, которых никогда не любил и о которых не жалел, потому что не знал, теперь оказали ему хорошую услугу — между ним и Валерией обнаружилось что-то общее.

— Давай не будем об этом. — Он улыбнулся. — Я, между прочим, тоже мечтаю об Италии. То есть умирать там я, конечно, не собираюсь. Но почему бы нам не заработать кучу денег и не махнуть куда-нибудь на маленький островок в Адриатике, а? Скажем, следующим летом. Когда мне было десять лет, я мечтал удрать на пароходе в Америку и поступить в школу ковбоев. Я даже сплел себе лассо из бельевых веревок и в ожидании удобного случая тренировался на подмосковных коровах. Только коровы были какие-то неправильные: одна так перепугалась, что удирала от меня галопом, упала в овраг и сломала ногу. Вообще-то я был совсем нестрашный: всего лишь старая дедова широкополая шляпа, платок из пионерского галстука на лице и штаны из двух волчьих шкур. Я их изготовил точно такие, как были на иллюстрации в какой-то книжке о ковбоях, а шкуры стащил у деда, он у меня охотник. Но корову пришлось зарезать, а деду заплатить за нее хозяевам. После чего он прочел мне целую лекцию о том, что Америка — дикая страна, Европа, а особенно Италия, куда как интересней, и ковбоем (то есть пастухом) быть, в сущности, очень скучно, а если мне хочется настоящих приключений, лучше заняться поисками кладов…

— С тех пор ты мечтаешь разбогатеть и — в Италию, да? А как ты познакомился с моим отцом?

— Ты же знаешь, я был его адвокатом.

— Знаю.

Она отставила чашку, так и не притронувшись к кофе. Наверняка ей хотелось об этом поговорить, но она и не подумала наседать с расспросами. И дело не в том, что она еще немного дичилась Эдуарда. Дело в том, что назойливое любопытство, даже если оно не праздное — не ее черта. Дело в том, что она была необыкновенной, словно с другой планеты или из другого времени. Она была именно такой, о которой он мечтал: гордой, немного холодной, умной, прекрасно образованной, уверенной в себе и никогда не выставлявшей напоказ свои чувства. Она была настоящей принцессой.

Дети коронованных особ, как ни крути, — принцы и принцессы, даже если у них нет прав престолонаследия. А Змеев, отец Валерии, был коронован по всем правилам. Владел и управлял территорией уж точно побольше какого-нибудь Лихтенштейна, имел двор и свиту, а то, что жители его королевства в большинстве своем не знали и даже не догадывались о существовании монарха, так это их сугубо личные проблемы.

Впрочем, о том, что Валерия — дочь своего отца, тоже знали немногие. У нее была другая фамилия и другое отчество. Отец никогда не приходил на ее детские утренники и не присутствовал на выпускном балу. Только один месяц в году, и то не каждый год, они проводили вместе где-нибудь в глухом уголке Северного Кавказа или на Рижском взморье. Но он воспитал ее. Воспитал по-настоящему свободным человеком, свободным от марксистско-ленинских идей и прочей мути, свободным от обывательского, мещанского крохоборства и страха, свободным волей и совестью. Таким человеком, о которых можно до хрипоты кричать с трибун, но каких на самом деле практически не существует в природе. Во всяком случае, в родной советской природе.

Возможно, Змеев и загубил в себе великий талант педагога. Но так уж сложилась судьба: вместо нового Сухомлинского, Макаренко явился миру вор в законе Змей.

Эдуард познакомился с ним полгода назад. Какие-то люди однажды вечером заглянули к Эдуарду домой и предложили работу. Все было очень чинно и вежливо. Ему сразу же выдали аванс. Причем никаких чемоданов с банкнотами, никакого золота-антиквариата — скромная тоненькая сберкнижка на предъявителя, и сумма на ней — две тысячи рублей. Еще три точно таких же серо-синих книжечки ему просто показали и даже дали чуть-чуть подержать в руках — гонорар, который будет выплачен по окончании работы.

Все это Эдуарду пришлось по вкусу: дело-то обычное, он уже не один раз защищал и рецидивистов, и воров в законе приходилось. Но с выплатой гонорара практически всегда возникали проблемы: то финский мебельный гарнитур предложат в качестве оплаты, то новенькие «Жигули», то лотерейный билет опять же с «Жигулями», как будто трудно уразуметь, что репутация адвоката, по крайней мере в глазах общественности, должна быть кристально чистой, зарабатывать ему положено максимум рублей триста в месяц со всеми гонорарами и премиями и жить соответственно зарплате.

Змеева обвиняли в организации убийства некоего Глазунова, именовавшего себя коллекционером, а по сути являвшегося ростовщиком и скупщиком краденого. Глазунов якобы стучал кому-то в МУРе и якобы благодаря ему в Москве была ликвидирована целая воровская организация. Естественно, его убили.

Отдавал на самом деле Змеев приказ о ликвидации Глазунова или не отдавал, Эдуард у него не спрашивал. Скорее всего, отдавал, но, во-первых, меньше знаешь, крепче спишь, а во-вторых, выстроить эффективную защиту можно было, вообще абстрагировавшись от совершенного преступления.

Прокурором на суде выступал жутко амбициозный, а на деле совершенно никчемный человечишко — некто Стернин В. В. И Стернин В. В. полагал, что раз Змеев — вор в законе, рецидивист, имеет шесть отсидок общим сроком почти тридцать лет, то теперь можно вешать на него всех собак. Причем вешать, даже не потрудившись провести нормальное следствие, не выполнив элементарных процессуальных норм. Все: и следователь, и прокурор — дружно повышали показатели, торопились отрапортовать. Отрапортовали.

На суде Змеев заявил, что вину свою не признает и никогда не признавал. А Эдуард, вместо того чтобы упирать на возраст и плохое состояние здоровья подсудимого и торговаться только из-за срока (а именно этого от него ждали), разбил доводы обвинения в пух и прах: прямых улик против Змеева нет, косвенных, впрочем, тоже, есть якобы свидетельские показания, но в ходе следствия не было проведено ни одной очной ставки, а на суде свидетели (естественно, предварительно обработанные соратниками Змеева) от своих показаний отказались, исполнители — двое парней, которые удавили Глазунова, в один голос твердят, что коллекционера они пошли грабить, а убили потому, что деньги не хотел отдавать, и со Змеевым их вообще только следователь познакомил, а до того они о нем не знали не ведали… В общем, получается: схватили старого, больного человека, единственная вина которого в том, что есть у него определенное преступное прошлое. Но за прошлые грехи он отсидел уже…

Конечно, ход мыслей Стернина В. В. был вполне понятен: для вора в законе зона — дом родной, лишний срок только способствует повышению авторитета, а значит — какие проблемы? Одного не учел прокурор: Змеев больше не хотел в зону. А хотел спокойно пожить где-нибудь, где потеплее, выдать замуж дочь, поглядеть на внуков.

И потому процесс, который должен был прокатиться без сучка без задоринки, просто-напросто провалился. Змеева вынуждены были оправдать за недоказанностью вины. Стернину В. В. вкатали строгача по партийной линии, следователю тоже.

А Эдуард получил заслуженный гонорар и царскую дочку в придачу.

Правда, Змеева, только отпустив, снова арестовали по очередному надуманному обвинению — сорвали менты злость и обиду. Потому и нервничает сейчас Валерия. Но Змеев определенно снова выпутается. С помощью Эдуарда или без оной — выпутается. К Эдуарду же после такой блестящей победы клиенты выстроились в километровую очередь…

На верхнюю палубу выбрались первые зевающие пассажиры. Они громко здоровались, во весь голос обсуждали погоду. Заработало радио, из динамиков понеслись звуки «Прощания славянки». Круизный теплоход «Александр Невский» снимался с якоря. Следующая остановка — Казань.

Внезапно Эдуард сжал Валерию в объятиях и поцеловал так, что она чуть не задохнулась. Возможно, он мстил этим надоедливым людям, которые нарушили их уединение. Или, быть может, он хотел ее подбодрить? Но, отпустив супругу, он тотчас же принял свой обычный небрежно-сдержанный вид. На них оглядывались, и Валерия, с трудом усмиряя взрыв смеха, пыталась изобразить чопорность. Затем, откинув со лба непокорную прядь, которая все время развевалась в порывах летнего ветра, она приняла наконец подобающий серьезный вид и поинтересовалась:

— А не пора ли нам начать обживать каюту?