Книга: В состоянии необходимой обороны
Назад: Глава 11
Дальше: Глава 13

Глава 12

Я только проснулся. Во рту, как справедливо заметил когда-то один из русских классиков, как эскадрон переночевал. Можно, конечно, было бы сказать по-простому, есть такое меткое народное выражение – «как кошки с...ли», но я не любитель соленых словечек, разве что в крайних случаях. Чего зря тратить слова, которые могут пригодиться в сложной и ответственной ситуации? Они от этого затираются, теряют весь блеск. Это как с приемом антибиотиков – если пить постоянно, организм перестает на них реагировать, и что тогда спасет тебя от простуды с воспалением легких? Потому-то я не одобряю, когда матом разговаривают, – им надо ругаться.
Нет, пить-то я не пил, просто спать лег поздно, да и настроение было какое-то поганое... Решил отвлечься, классику перечитать. «Вечера на хуторе». М-да. Или украинский он теперь писатель, черт их разберет. Не спал с ним до трех ночи, все хотел еще чуть-чуть дочитать...
Спорил я тут недавно с одним украинским шовинистом... Все он мне доказывал, что надо писать теперь «в Украине», а не «на». Это как Таллин с двойной «н» совсем недавно. Ну нам-то что, нам не жалко, можем и написать, а толку-то? Что им от этого, денег больше в стране появится или нефть своя? Тьфу, что за ерунда с утра в голову лезет. Удивительно даже.
И напрасно я взялся классику перечитывать. Это всегда меня ввергало в плохое настроение. Начинаешь думать о жизни, о судьбе, о себе... Размякаешь и становишься совершенно к работе неспособный и подверженный чужим влияниям. В том смысле, что приходи кто хочешь, проси чего хочешь – отказать уже сложно. Облагородился уже, блин... Хорошо хоть, ни клиенты, ни знакомые не осведомлены, не обладают возможностью предусмотреть, когда на меня очередной русский сплин накатит. Деньги надо зарабатывать, свои интересы соблюдать, а не благотворительствовать. Не так я богато живу, чтобы постоянно людям помогать. В книжках, оно конечно, все хорошо и правильно, только не для нашего времени поганого. Хотя... Может, время – оно всегда такое. Я раньше не жил, не знаю.
Сунул ноги в тапочки и прошаркал в ванную. М-да, товарищ Гордеев... Как будем оправдываться? Пузико хоть и небольшое, но если приглядеться, заметное – вот что значит пиво употреблять не отдельно, а вместе с закуской. Рожа опухшая, под глазами какие-то мешки... Мы понимаем, товарищ Гордеев (или господин? Да, господин лучше. Как-то солидней), что плохие дни у всех случаются. Черт его знает, что тому причиной – магнитная активность, пятна на Солнце, тотальное отсутствие женского внимания? Не повод же это так себя запускать. Вот и щетинка какая-то противная пробилась. Нет, конечно, есть мужчины, которым щетина очень идет – эдакие становятся бывалые ковбои, бандиты с большой дороги. Женщины штабелями направо-налево... Но к нам это не относится. Нам лучше бриться ежедневно. Нам нужно, чтобы все гладенько, аккуратненько, а иначе такой вид, будто на вокзале переночевал. Откуда же при такой физии взяться к тебе еще и женскому вниманию? А ну встряхнись! Слушаюсь, господа присяжные заседатели, отвечаю сам себе, счас все будет. Счас мы себя оформим... В лучшем виде.
Первым делом я, кряхтя от натуги, залез под душ. Нет, что ни говорите, а включить поутру холодную воду в душе вместо горячей – это требует особого мужества. Это вам не с вооруженными бандитами махаться, такое мое мнение. Это гораздо хлеще.
Подождав, пока тело не разогреется и кровь не побежит по жилам быстрее, выключил опять горячую, потом вылез, растерся жестким полотенцем, поприседал, благодаря Бога, что никто этого отвратительного и позорного зрелища не видит, потом выправил бритву и соскреб с лица растительность. Не признаю я, что ни говорите, все эти новомодные новшества – электробритвы, пластмассовые безопасные для пальцев терки, тефлоновые сковородки... Электричество, конечно, хорошо, от керосиновой лампы больше вони, чем свету, а все ж как-то романтичнее...
Я в душе вообще романтик. Надеюсь, внешне это никак не проявляется. В нашей работе это ни к чему.
Близкие люди, конечно, осведомлены о моих слабостях прекрасно. К счастью, с близкими я общаюсь редко, по причине территориальной удаленности...
Хотя люди – они тоже не дураки, слабину всегда чувствуют. В прошлый раз соседку пришлось на дачу подвозить – четыре часа туда, четыре обратно. Это уже Достоевский со мной сделал. Кроме того, температура была у меня накануне – Достоевского вообще в здоровом виде читать не могу, кажется, полный бред. А с температурой вроде как понимать начинаешь... А так бы я отмазался, конечно, я ж не враг самому себе. Мол, мотор полетел, срочное совещание... А вот в таком состоянии, как сейчас, – приходите, берите меня тепленького... Нет, надо срочно чайку крепкого дерябнуть, сладенького, порнушку какую посмотреть или детектив и, пока в себя не приду, на улицу не выходить, телефон игнорировать и дверь никому не открывать... Себе дороже станет. Ибо все, что я скажу, может быть использовано против меня...
Пробежался марафонским шагом по квартире до холодильника. Сварганил себе бутербродец по любимому мной рецепту – на хлеб мажется масло, сверху кладется вареная колбаса. Зато очень удобно. Колбаса прилипает к маслу и не падает. Ну и пусть окружающим противно смотреть, как я это ем, а мне нравится. Главное – вот еще один плюс холостяцкого существования – никто не видит, никто замечания не сделает, ешь как свинья, спи в носках...
Я, например, люблю еду переворачивать. Бутерброд – хлебом вверх. И вязкую пищу люблю – пюре там, творог... Потому что ложки я тоже переворачиваю. Тогда на язык попадает еда, а не железо. В детстве я вообще мечтал из тюбиков питаться, как космонавт.
Заварил себе большую мужскую кружку крепкого чаю – то есть заварил сначала в чайничек, конечно. Я ведь тоже с удобством живу. Нехорошо на себя плевать. Я, например, себя люблю и уважаю. А если иногда и позволяю расслабиться – так это иногда, для контраста. Чтобы ощутить как следует, что я все еще свободен... Как птица.
Так вот. То, как вы все чай завариваете, господа присяжные заседатели, – так это одни слезы. Во-первых, чай нужен хороший. Дорого, конечно, но почему себя не побаловать? Во-вторых, еще лучше смешать самому из трех-четырех сортов оптимальный вариант, чтобы и душистый был, но в меру, и крепкий, наваристый. В-третьих, чай надо заваривать в порционный чайник, ложка с верхом на чашку плюс еще одна на весь чайник. А чайник обдать кипяточком крутым, чтобы он разогрелся. И заваривать не больше трех минут, а потом сразу пить, но только и именно то, что у вас в чайнике, а не водой доливать. Разбавлять заварку водой – этому я всегда был и буду принципиальный противник. Одно время я даже вынашивал планы ходить по гостям со своим чайничком и заваркой, но не решился. Просто от сего ароматного напитка обычно вне дома отказываюсь, прошу принести что-нибудь более крепкое. Или молоко – по обстоятельствам. Короче, что-то, что трудно испортить неумелым обращением. Тоже, конечно, всякое бывает. Вот посещал я однажды один дом... Нет, лучше не будем, а то придется вспомнить и о хозяйке дома, а мы собирались отдохнуть и настроение улучшить. Разве нам плохо друг с другом? А, черт, кота, что ли, купить? Да ведь сдохнет животина без присмотра, с моими-то постоянными отлучками! Эх, где ты, стабильная жизнь, маленький, уютный домик в деревне...
Надеюсь, это действительно магнитные бури, а не неизбежный процесс старения. Нет, дорогие мои, я еще мужчина в самом соку. Фу, как звучит-то противно... Ладно, отвлечемся, телик посмотрим...
Я включил телевизор. Шла обычная утренняя мура, приглашенные в студию телезрители тщетно пытались угадать, кто написал «Вишневый сад» – Пушкин, Гоголь или Чехов. Я, конечно, утрирую, но вопросики были не лучше. Явно здесь есть какой-то подвох – может, и мне как-нибудь поучаствовать, выиграть миллион и закатиться с девочками на Багамы? То ли участники таких игр с перепугу перед камерами последний разум теряют, как в школе на зачете. То ли их специально таких для телевидения выращивают. А может, все, кто поумней, вот так сидят перед экранами по всей стране и не решаются сыграть, все сомневаются, и деньги в результате получают не самые умные, а самые наглые, как всегда. Я переключил на новости...
Короче, только я устроился как следует, со вкусом позавтракать, раздался звонок в дверь. Я чуть не поперхнулся. Ну вот, так и есть, проситель. Кто еще может явиться с утра на квартиру к одинокому мужчине? Пожалуй, все-таки не открывать. Или открыть?..
Я подождал. Звонков больше не последовало. Мучимый любопытством, я прокрался в коридор, стараясь, чтобы паркетины не скрипели. Заглянул в глазок и вздрогнул. На лестничной клетке стояла Наталья Шишкова, сложив руки на животе и кротко ожидая, пока я соизволю выйти. Даже звонить не стала во второй раз. По ее виду можно было догадаться, что стоять она так может аж до второго пришествия. Есть все-таки женщины в русских селеньях... А если я не выйду сейчас – она станет лагерем напротив моих окон, и получится вовсе неудобно – должен же я хоть в магазин за продуктами сбегать, если уж не на работу?
Мысленно поздравив себя с тем, что успел облачиться с утра в довольно приличный спортивный костюм, в котором можно было принимать знакомых – и малознакомых – женщин, я торопливо отпер дверь, изобразив на лице дружелюбную и легкомысленную улыбку. Не люблю, когда люди догадываются о моих истинных чувствах...
– Здрасте-здрасте, проходите... Какими судьбами? – запел я сразу что-то тошнотворно примитивное, в то же время мучительно соображая, как она меня нашла, а потом вспомнил, что сам же, по обыкновению, дал ей на всякий случай адрес.
– Добрый день, Юрий... – замялась Наталья, явно вспоминая мое отчество. Я не собирался ей помогать. Не вспомнив, она решила не заострять на этом внимание. Вот и хорошо, это нам на пользу, легче будет перейти на «ты». – Я не рано? Вы уже позавтракали, я вас не отрываю?
– Да, – соврал я, – давно позавтракал. (Надо будет незаметно спрятать остаток бутерброда.)
– Можно пройти?
– Проходите, – засуетился я, – пока на кухню, один момент... Не взыщите, холостяцкий беспорядок... Чайку?
– Спасибо.
Наталья прошла и, оглядываясь, подождала в коридоре, пока я закрою дверь. Я проводил ее до кухни, усадил, зажег огонь подогреть чайник, а сам ретировался. Когда вернулся на кухню, я был образцом денди: благоухающий одеколоном, с прилизанными на пробор волосами, в добротных, хоть и не вызывающих, брюках и весьма приличной сорочке. Все это заняло у меня не более пяти минут – недаром я в детстве тренировался одеваться по будильнику – хотел, видите ли, стать пожарником. Ну да ладно. Адвокат тоже благородная профессия. Девушкам нравится.
Гостья моя за это время несколько пригорюнилась. Некоторым гостям только на пользу идет, если их оставишь минут на пятнадцать одних – соберутся с мыслями, потом подрасслабятся, подрастеряют запас агрессии... На Наталью, однако, это произвело совсем иное действие: она разнервничалась. Вот и сейчас она сидела, комкая в ладонях платочек. Я знаю, что это такое: это у нее ладони потели с перепугу. Неужели я такой страшный? Ну ничего, сейчас чайку...
Я шикарным жестом закурил сигарету, спросив предварительно разрешения – на женщин такие мелочи очень действуют, тут нельзя пренебрегать хорошим тоном. Люди должны доверять своему адвокату. А фигурка у нее ничего... Так, это после.
– Ну-с, я вас слушаю, – сказал я и проникновенно поглядел ей в глаза. Наталья смутилась, посмотрела в пол, потом, совершая над собой усилие, но все же достаточно твердо произнесла:
– Я пришла, чтобы просить вас спасти моего мужа.
Вот, как я и предполагал, удивляться нечего – ради чего она еще могла ко мне прийти, не ради же моих красивых глаз? Хм... Я кивнул осторожно, стараясь этим кивком выразить только внимание, но отнюдь не согласие. Впрочем, такое отношение мне польстило – давненько на меня не смотрел никто как на спасителя и рыцаря. Как бы ее не слишком разочаровать...
Наталью же было уже невозможно остановить. После того как главная цель визита была обозначена, произнесена на словах, получила, так сказать, вербальное подтверждение, Наталья оживилась и, наклоняясь ко мне через стол, заговорила горячо, поспешно, словно на меня можно было воздействовать непрерывным потоком слов. Не знает, что в моем случае напирать бесполезно. Я порадовался собственной нечувствительности, натренированной годами государственной службы.
– Я верю, что вы можете нам помочь, – говорила моя нежданная, но прекрасная посетительница. – Вы производите впечатление человека порядочного – что я говорю! – вы наверняка человек порядочный, и, кроме того, мне больше не к кому обратиться, доверяю я только вам, ситуация у нас исключительная, а вы человек бывалый, у вас знакомства, только вы можете нам помочь. Вы ведь уже один раз нам помогли!..
Ах, женщины. Как это типично. Как это вообще очень по-человечески – едва только ты помог кому-то один лишь раз, этот облагодетельствованный обязательно будет рассчитывать на тебя и в дальнейшем. Причем в следующий раз он попросит гораздо большего... Что характерно, ты и сам будешь уверен, что просто обязан давать ему все больше и больше, помогать снова и снова – такой, говорят психологи, уж стереотип закрепляется. Да, инициатива наказуема, а добрые дела – в особенности. Ничем другим нельзя вызвать на свою голову столько неприятностей, как небольшим добрым делом...
– Слушаю вас, – важно произнес я, потому что, осознав мое молчание (а может, просто дыхания стало не хватать), Наталья остановилась.
– Вы не беспокойтесь, деньги у меня есть, – сказала она, подумав. – Я не знаю, какие у вас гонорары... Я соберу! Я обязательно соберу столько, сколько понадобится. Может, взятку кому надо дать? Я знаю – судье там, прокурору? Вы же честный человек!
Ну и логика, подумал я. С ума сойти. И что она думает – я Рокфеллер? Она же сама только что мою квартиру осматривала, более того – она сидит у меня на кухне и все это видит. Какие гонорары? Или, по ее мнению, я тайно коплю на операцию по перемене пола?..
– Пожалуйста, спасите его. Тюрьмы он не выдержит. Он же не виноват ни в чем! Как кур в ощип мы попали, а все по доверчивости к людям. Такая грязь... Может, вы, конечно, боитесь, я вас понимаю, но поверьте – Бог видит добрых людей, он им помогает. Ну, в крайнем случае, отсидитесь где-нибудь, мы ж заплатим, я с ребятами поговорю...
О чем это она? Странно. Как будто знает – нет, все-таки у женщин есть интуиция! На самом деле, ничем меня нельзя так завести, как вот таким элементарным взятием «на слабо». Я боюсь?! Да позвольте, барышня, я ничего не боюсь, я могучий и сильный, я велик и ужасен, я гордый Гордеев – да, а кстати, неплохо бы уточнить, чего именно я не боюсь? То есть чего я должен бояться-то?
– Деньги не главное, – шикарно и покровительственно заявил я, сам засовывая голову в петлю и прося потуже затянуть узелок. – Обрисуйте ситуацию...
И она обрисовала. Лучше бы я молчал... дельце оказалось препаршивое. В нем, как я понял, был замешан прокурорский сынок, Бутусов-младший. Никогда не нравилась мне эта фамилия, по ассоциации – певца я тоже не люблю. Ассоциации меня не подвели, но и помочь ничем они мне сейчас не могли. Предстояло ввязываться в неприятную авантюру. С одной стороны, кто такой этот Бутусов? Подумаешь, фигура. Я, как близкий друг Турецкого, как, можно сказать, кореш... Однако все же неприятно.
То, что мне придется взяться за это дело, я понимал. Во-первых, не могу устоять перед настойчивыми просьбами прекрасной дамы – всегда мне свинью подкладывало это мое доморощенное рыцарство. Во-вторых, чисто по-человечески – я чувствовал, что должен помочь этому бедолаге Шишкову – все-таки он и денег тогда с меня не взял, и вообще – хороший парень... Хорошо. Значит, сегодня с утра у нас по расписанию подвиг. Разгон облаков и установление хорошей погоды... Отправляюсь, как мифический Геркулес, чистить авгиевы конюшни государственных служб. Флаг мне в руки... Однако я не мог забывать и о других делах – о том же Рожкине...
– Вот черт, – сказал я, когда Наталья кончила изъявлять восторг по поводу принятого мною положительного решения. Восторг этот, честно говоря, вперемешку с благодарственными объятиями навел меня на мысль, что стоило хоть чуть-чуть рискнуть карьерой. Я воодушевился, настроение исправилось, плечи распрямились. Главное, чтобы она не зарыдала и не испортила мне новый пиджак. Посмотрел – нет, ничего, рыдать Наталья не собиралась. Молодец, держится... Еще неизвестно, как бы я вел себя, если бы был женщиной и оказался в подобной ситуации...
Восклицание мое, таким образом, относилось не к ее проявлениям чувств, а вызвано было тем, что я вспомнил – машина моя сломана, бедный старый, долготерпеливый «жигуль», и с места ее ничто не стронет. А мне, если честно, давно разонравилось ездить на метро – я от этого зверею. Я сообщил свои мысли Наталье – просто так, в порядке дружеской беседы. Однако оказалось, что очень правильно сделал.
– Возьмите нашу машину! – воскликнула благодарная женщина, так и сияя от возможности сделать мне приятное. – Пожалуйста! Конечно, я понимаю, сейчас нельзя терять ни одной минуты, и скорость передвижения...
Хмыкнув про себя, я с удовольствием принял из ее рук ключики от машины.
– Правда, это наш старый «Москвич».
Давно что-то не ездил я на «Москвиче»... Впрочем, чего я радуюсь – доверенности-то у меня на него нет, так что вместо скоростного передвижения может возникнуть как раз обратный эффект – буду долго и кропотливо объясняться с нижними чинами милиции... Неприятное занятие. А, ладно... Что-то мне сегодня все легко и раз плюнуть. Вот что значит тонус. Гордеев, ты в хорошей форме! Все твое утреннее нытье было ни к чему. Стоило появиться даме – и за окном вновь сияет солнце.
Итак, я отправился в дорогу, договорившись постоянно созваниваться с Натальей и вообще держать ее в курсе всех событий.

 

Следствие по делу Шишкова было поручено вести следователю городской прокуратуры Валентину Жукову. Произошло это буквально следующим образом: к Жукову в кабинет, не стучась, вплыл важный, как налим, прокурор города Бутусов. Собственно, кабинет принадлежал не только Жукову, и обычно в нем находилось одновременно не менее трех следователей, из-за чего обычно происходил жуткий бардак с необходимыми документами и общая раздраженность от скученности. Но сейчас коллеги Жукова разъехались в отпуска, кто на пригородные дачи, а кто и к морю, и он в одиночестве наслаждался просторным кондиционированным помещением, покуривая сигару у окна и размышляя сразу о нескольких вещах – на какие деньги покрасить дачу, что подарить жене к юбилею свадьбы и как бы обрести рельефную мускулатуру, не затрачивая на то физических усилий. Сам он дожидался сентября для отпуска – жена не переносила яркого солнца, ей подавай бархатный сезон. Именно в этот приятственный момент дверь в кабинет открылась, и Жуков подскочил и поспешил приветствовать высокого гостя за влажную и вялую ладонь, одновременно пододвигая к его обширному заду удобное широкое кожаное кресло.
– Приветствую, – сообщил прокурор покровительственно и вместе с тем послал Жукову один из своих знаменитых колючих и цепких, как репей, взглядов. – Как жизнь?
– Спасибо, все ничего, – заулыбался тревожно Жуков. Начальство, да еще такое, не могло явиться к нему в кабинет просто так, поболтать о жизни. Жуков с тоской подумал о том, что ему предстоит очередной многозначительный, полный намеков, небезопасный для его карьеры разговор. Следующая фраза прокурора подтвердила худшие опасения Жукова.
– Как жена? – ласково спросил Бутусов, посапывая.
– На поправку, на поправку. – Жуков оперся о стол и всем своим видом выказал желание внимательно слушать прокурора. От волнения у него даже побледнел нос.
Бутусов был Жукову одновременно и неприятен, и наводил на него тягучий ужас. Собственно, ничего особо страшного ни во внешности, ни в манере поведения Бутусова не было. Однако то ли Жуков по натуре был трусоват и вообще терялся перед начальством, то ли Бутусов действительно обладал тяжелым характером. Ничего не говоря, он ухитрялся одним своим присутствием угнетать настроение подчиненных, и они при его появлении смолкали, тушили сигареты, отодвигали стаканчики с кофе и хмуро разбегались по рабочим местам. Женская часть коллектива была совершенно уверена, что Бутусов – энергетический вампир. На ту же бутусовскую харизму со знаком минус был списан преждевременно погибший от странной болезни шикарный и сочный кактус в кабинете следователей.
Но не своей дурной энергетикой был неприятен Бутусов Жукову, и даже не тем, что занимал более высокое положение. Какое-то время назад Жуков, будучи помоложе и порисковее, дал вовлечь себя в одно, прямо скажем, противозаконное, противоправное действие. У большой местной шишки, главы предприятия, выпускающего консервированные соки, великовозрастный сын-оболтус был пойман с поличным с полным карманом наркотиков. Ну известное дело, как раз разнарядка только что спущена была по поводу усиления борьбы с наркодельцами, соответственно, в милиции и расстарались – устроили несколько провокаций, загребли всех, кто помельче... Главное – статья-то одна и за распространение и употребление, пункты только разные, так что нагребли в основном вот этих самых жертв и основных потребителей продукта, а с дельцами, конечно, связываться не стали. Вот и этот наркоман попался под горячую руку. А тут на него еще с перепугу школьный товарищ накапал, мол, приторговывает... Ну и приторговывал, понятное дело, кто же это употребляет и не торгует – разве что новички. Но, конечно, не держать же сына такого человека, тем более что и камера общая, и ребят в ней в два раза больше нормы набито, обидеть могут, куртку у него вон сразу отобрали, да и спать приходилось в две смены, а передачу можно было только раз в месяц...
Стало быть, приходит тогда Бутусов к Жукову, незаметному следователю, и предлагает – не прямо, а намеками: мол, дело надо закрыть. Получил, значит, сам Бутусов большую взятку, и с Жуковым собирался поделиться... У Жукова тогда такая ситуация как раз была аховая с деньгами – срочно нужна была большая сумма, разменивались они с жениными родителями, невозможно с ними уже жить стало, а на доплату, чтобы в хороший район попасть, денег не хватало. Жена на пару с тещей тогда Жукова испилила: мол, бездарность ты, никчемный ты мужик, на семью заработать не можешь, хороший следователь, мол, каждый месяц домой премиальные бы приносил... И не объяснишь ведь ничего. Женщины... Одно слово – наказание.
Ну Жуков и соблазнился. Согласился помочь прокурору, и закрыли тогда они это дело за недоказанностью. Жуков сам бегал, свидетелей искал, подкупал, в итоге так перестарался, что едва того самого школьного приятеля-доносчика за решетку не упрятал, хорошо, что родители того вовремя спохватились и в сумасшедший дом его на время определили. Зато и показания его тут же стали считаться недействительными. Все гладко сошло, и деньги Жуков получил, только с тех-то пор стал он с прокурором крепко повязан. Снаружи отношения их напоминали дружеские, только это сверху, а что в глубине лежало – и сам Жуков не знал и боялся. Не знал он, какие планы на него Бутусов имеет и с какой стороны тут можно ожидать подвоха. Ну а пока старался держаться на должном уровне, с высоким покровителем не ссориться. Еще несколько дел таким образом они вместе провернули. Жуков жил теперь в отдельной двухкомнатной, на тихой улице, со сталинскими домами. Семья его на время притихла, хотя деньги, конечно, требовали и требовали – ну это ясное дело, сколько ни дай, все мало... А Бутусов скоро Жукова и беспокоить перестал. Они и общались редко. Услуги по мелочи – жену Жукова к хорошему врачу устроить, племянника за большие деньги на плевую работу – в банке убираться, пол мыть, и то при помощи машины и не каждый день... А как от услуг отказаться, если они тебе и твоей семье на пользу? Авось не придется расплачиваться очень уж по-крупному. Авось обойдется.
И все же ждал Жуков и внутренне дрожал, когда Бутусов к нему с просьбой придет. И что это будет за просьба. Вот, стало быть, и дождался.
Прокурор словно нехотя открыл рот и с барской интонацией процедил, не глядя на Жукова:
– Э-э... Вот что, милый мой... У Ивана моего – кстати, привет тебе от него. – Небольшие временные трудности. От души тебя прошу, поспособствуй. Есть тут одно дело...
Бутусов, пожевав губами, стал излагать суть дела. Давно Жуков слышал разные темные слухи про Ивана, прокурорского сына, что он чуть ли не один из главных в местной мафии; и верил и не верил. А вот теперь подтверждение пришло. Тут бы позлорадствовать, да только Жукову-то от этого известия еще хуже. Вот попал в кабалу к семейке. Вдвойне опасны были Бутусовы. Тут бы не рыпаться и все исполнять, что ни скажут, уповая на то, что отмажут, коли попадешься. Хотя не станут с ним возиться, чуть поболе заплатят за риск – и все. И хватит с тебя, Жуков, сиди и дыши в свои две дырочки. Однако предложение было нешуточное, Жуков понимал. В перспективе чудились ему уже железные ворота тюрьмы. Сокрытие важных для следствия улик с частичной фабрикацией – это вам не баран чихал. Конечно, не за бесплатно, но всему есть предел. Стоит ли рисковать, хоть и за большие деньги? Деньги – что. Из-за них только Жуков бы теперь на должностное преступление не пошел бы. Вот и выходило, что пропадать теперь Жукову за чужие грехи, и поделом, надо было тихо сидеть, не ввязываться, раз сам ты по жизни мелкая сошка, вегетарианец, а не хищник. Знал же, что тебя съедят, и слабость своего характера знал... А почему начинал тогда? Думал всех обмануть, прокатиться за чужой счет? Ну ладно, прокурор для сына старается, родственника выгораживает, он ради этого на все пойдет, ему и власть дана; а Жуков ради кого головой своей рисковать будет? Ради чего? С другой стороны, отказать не то чтобы нельзя – просто и помыслить о таком невозможно. Бутусов Жукова быстро к ногтю, наверняка он уже досье на Жукова собрал и у себя в сейфике держит, ждет удобного часа, чтобы дать делу ход... И загремит тогда Жуков... И покажется тогда небо с овчинку... А может, и не будет Бутусов пускать разбирательство по официальной линии – вдруг через Жукова и на него выйдут, раскопают? Нет, скорее всего – шлепнет Жукова в тихом переулке из-за угла какой-нибудь из товарищей прокурорского сына... Жену жалко – одна останется... Видно, коготок увяз – всей птичке пропасть.
Надо было, с запоздалым сожалением подумал Жуков, досье собрать – на прокурора. Как бы оно мне пригодилось! Хотя заметил, заметил бы, старый черт. Хитер, как лиса, не подкопаешься, – во всяком случае, не для Жукова эта задача, и кому она по зубам, одному Господу Богу известно. А все ж таки жалко, неплохое бы на суде было выступление... С разоблачением.
Такие судорожные мысли одолевали следователя. Еще в самом начале разговора с Бутусовым он сильно помрачнел, задумался и стал отвечать невпопад, а под конец сидел и вовсе как на иголках и вид имел обиженно-раздраженный. Бутусов смотрел на подчиненного из-под тяжелых век и понимал прекрасно, что сейчас происходит у того в душе. В который раз подумал Бутусов, что Жукова все же придется убирать, потому как человек больно нервный, может, и не предаст, да спокойнее подстраховаться. Во всем, считал Бутусов, должен быть точный расчет и ноль эмоций. В подчиненных и помощниках – все равно, шагал он рядом с ними по стезе закона или обделывал собственные дела, – он любил быть уверен. Конечно, уверенным на сто процентов ни в ком быть нельзя, даже в родной матери, – но насколько это возможно, необходимо, чтобы человек был надежен сам по себе. А тут уж дело Бутусова изыскать дополнительные средства и человека накрепко к себе привязать. Одного легче взять на благодарность и исполнительность, другого просто на деньги, третьего на мечту – якобы вот тебе возможность ее осуществить... Да много, много приемов за свою долгую жизнь наработал прокурор Бутусов. Ну и третий подстраховочный маневр – ни за кого долго не держаться.
Ибо наступает предел каждым отношениям, хотя бы и самым близким. Бутусов оставлял людей, когда более уже ничего ценного получить с них не мог, когда сил и средств на поддержание этих отношений начинало затрачиваться больше, чем стоили оказываемые человеком услуги. Короче, когда это становилось неэффективно и невыгодно. Это был простой математический расчет.
В данной ситуации Жуков вряд ли и далее мог быть полезен Бутусову. Тем более что речь шла о его собственном сыне и лишние свидетели были совершенно ни к чему. Жуков представлял для Бутусова интерес лишь с одной стороны: он должен был помочь ему спустить это дело на тормозах, незаметно, никак не вмешивая сюда Ивана. А потом... Так что все метания Жукова были суета сует. Что бы он ни решил, судьба его, в сущности, была уже предопределена. Бутусов испытал удовольствие, подумав об этом.
Ему нравилось наблюдать за поворотами судьбы со стороны – он был немного мистик.
Поговорив для приличия еще пару минут о том, о сем, о семье и детях, Бутусов встал и распрощался с Жуковым, стараясь в прощальное рукопожатие вложить заряд силы и твердости, дополнительно подчеркнуть свою власть, чтобы у Жукова и мысли бы не возникло рыпнуться каким-то образом в сторону, уклониться от намеченного плана.
Бутусов шел по коридору, ступая тяжело и размеренно, слегка кивая вспугнутым подчиненным, и мысленно сравнивал себя с прокуратором из известной книги. Для полной аналогии не хватало только белого плаща. Впрочем, Бутусов чувствовал себя гораздо более удачливым, чем сей исторический персонаж, и, что немаловажно, в гораздо большей безопасности.

 

Я весело рулил, и машина шла удивительно послушно. Ехал я аккуратно, держась в границах дозволенных правил: во-первых, я всегда езжу аккуратно, во-вторых, когда нет прав на машину... Дорога, конечно, была отвратительная. Нет, не то чтобы отвратительная, но все-таки вся в колдобинах. Эх, по скоростной бы трассе! Но грех жаловаться – в России, как известно, дорог нет, есть одни только направления. Меня со всех сторон обгоняли шикарные машины, в этом ощущалась какая-то высшая несправедливость. Интересно, вот откуда у людей деньги? А я, значит, честный и скромный труженик, должен возиться со старым горбатым «жигуленком»... Особенно популярны среди народа, как я заметил, были «ауди». Что ж, хорошо, что я не так называемый автолюбитель. Отнюдь. Я скорее гонщик. Мне лишь бы ехало. Я могу управлять практически любым видом транспорта и на всем этом я всегда буду передвигаться быстро. Однако и не нарушая. Таково основное противоречие моей натуры.
Значит, прокурорский сынок... Что ж. В семье не без урода. Наоборот, я бы заметил – почему-то именно в прокурорских семьях часто вырастают бандиты, в семьях рафинированных интеллигентов – подонки или карьеристы, у консервативных родителей дочери обычно... Гм, об этом не будем, тем более что последний вариант мне лично как раз вполне симпатичен. Что за игра природы такая? По контрасту, что ли? Или и в этом проявляется извечный конфликт отцов и детей, когда дети из духа противоречия стараются вырасти совершенно другими? Так сказать, диалектический материализм в действии, будь он совсем неладен, тезис – антитезис? В сущности, мне абсолютно наплевать, решил я, это загадочное явление природы. Не суть важно, как и откуда что появилось, моя проблема – решить теперь, что с этим делать. Я чистый практик.
По дороге мы сделали большой крюк – заехали на Таганку и оформили соглашение на защиту, без которого меня не будет слушать никто, включая следователя, который вел дело Шишкова.
Лихо съехав с дороги, я припарковал машину между двумя, уже стоящими у тротуара, вспомнив с перепугу расхожую шутку – «парковаться следует вплоть до характерного стука». Как бы мне ее тут не поцарапали – машина-то чужая, да еще такая, можно сказать, легендарная. Может неудобно получиться... А, ладно, постараюсь вернуться побыстрее.
Я торопливо вошел в прокуратуру, лишь слегка попрепиравшись на входе с осоловелым охранником за решеткой, и взбежал по выщербленным временем каменным ступеням на третий этаж. Стиль поведения на этот раз я решил избрать развязный – с этими казенными господами иногда бывает действенно.
– Простите, девушка, – спросил я у пробегавшей мимо очаровательной юной леди, прижимающей к груди несколько папок с надписями «Дело номер...». – Где я могу лицезреть в этом богоугодном заведении высокочтимого следователя Валентина Жукова?
Девушка, как я и ожидал, захихикала, отчего стала гораздо более симпатичной и менее официальной, и любезно проводила меня до самой двери его кабинета.
Следователь Жуков оказался довольно молодым, но уже плешивым человеком совершенно серого вида. У него был серый костюм, черно-серый свитер – словно поношенный или пропыленный, хотя, если приглядеться – вполне приличный. Возможно, ощущение потертости жизнью создавалось при взгляде на его лицо – бледное, невнятное, с голубыми глазами и с довольно-таки кислым выражением. Подбородок был скошен внутрь – абсолютно слабоволен, заключил я, кто ему дал эту должность? Хотя хитер, конечно. Но – на всякого мудреца...
– Чем могу быть полезен? – в лучших русских классических традициях не спросил, а именно осведомился он.
– Добрый день, Валентин... э-э, простите, не знаю, как вас по батюшке?
– Георгиевич, – поднял он свои светлые бровки.
– Вот именно... Я, собственно, адвокат господина Шишкова и официально занимаюсь его делом. Вот соглашение на его защиту, заявление супруги... Так как дело поручено вести вам, я поспешил сюда лично, чтобы на совершенно законных основаниях ознакомиться с имеющимися у вас материалами по делу Шишкова.
Выпалив эту тираду, я выпучил глаза и сцепил руки на колене. Мне весьма хотелось добавить ко всему вышесказанному шикарное «благоволите», но не стоило, наверное, с этого начинать знакомство со следствием. В крайнем случае, это мы всегда успеем.
Моложавый Жуков при этих словах весьма и как-то сразу поскучнел. Глядя в угол, он дурным голосом и немного в нос попросил у меня документы, затем долго куда-то звонил, что-то уточнял и вообще тянул время. В конце концов, потеряв интерес к сопротивлению, ушел ненадолго, затем вернулся и со вздохом выложил передо мной папку с материалами по делу Шишкова, а сам встал перед окном и вперил в туманные дали ищущий взор.
Я с интересом раскрыл папку. Всегда люблю я этот момент – начало дела, осмотр материалов, предварительное изучение, обнюхивание... На меня это действует возбуждающе, почище любого детективного романа, потому как там – сплошь выдумка, а здесь самая что ни на есть чистая правда, хоть, может, и не совсем приглядная. Зато наша! Я, в отличие от многих образованных и умных людей, от нашей действительности никогда нос не воротил – она мой хлеб насущный, она же моя среда обитания. Что поделаешь? Не всем же розы обонять. И так далее.
Я погрузился в изучение материалов, внимательно вчитываясь в каждую строчку, пытаясь высмотреть для начала огрехи в действиях должностных лиц – это всегда может помочь. Изучил я протокол допроса. Жуков все это время стоял и скучал у оконного стекла, с тоскливым выражением на лице, и, должно быть, все видевшие его мухи при этом мгновенно дохли.
И тут, перевернув страницу, я испытал настоящий шок. Кто-то вырвал из подшитого уже дела несколько страниц, причем поспешно и под корень. Соседняя страница была смята, осталось немного неровных бумажных краев у самого переплета – и все.
Я с новым интересом посмотрел на Жукова. Не может быть! Ай да сукин сын!.. А я-то еще тебя недооценивал. Да ты ж просто отец русской стратегии и тактики!.. Что я могу сказать – я бы на его месте тоже заскучал. Конечно, может, это и не он, во всяком случае, не он лично... Интересно, отпечаточки остались?.. На всякий случай я решил быть сама любезность. Что содержалось в уничтоженных рукой варвара страницах, я уже знал – конечно, материалы, обличающие сына Бутусова. Эх, товарищ прокурор, топорно работаете! Или уже так поверили в собственную безнаказанность?
Сделав вид, что я слепой и совершенно ничего не заметил, я отложил дело и, встав, в самых вежливых и радушных выражениях поблагодарил товарища Жукова. Он заметно повеселел – совсем, что ли, за дурака меня держит? – хотя в глазах еще плавал огонек настороженности. Я обещал еще вернуться и попросил показать мне остальные материалы и улики.
– Если не ошибаюсь, в деле в качестве улик должны были фигурировать еще полотенце, которым потерпевший останавливал кровь, и его носовой платок.
– Полотенце? – фальшиво удивился Жуков. – Откуда такие сведения?
– От моего подзащитного.
– Когда же вы, позвольте, успели с ним переговорить? – снова подозрительно уставился на меня этот малахольный следователь.
– Профессиональная тайна. Кроме того, то, что данные предметы должны были быть приобщены к делу в качестве улик, явствует уже из самого протокола.
– Я не знаю, что именно сказал вам ваш подзащитный, но ко мне лично подобных сведений или заявлений от него не поступало. Нашими сотрудниками на месте преступления ничего похожего на полотенце, во всяком случае, на полотенце, заслуживающее особого внимания следственных органов, обнаружено не было, – с вызовом сказал малышка Жуков, становясь похожим на потревоженного петуха.
– Странно, – сказал я. – Я вижу, работа следствия ведется небрежно, вижу, что против моего подзащитного здесь имеются какие-то предубеждения. Замечаю также и халатное отношение к своим обязанностям. Не говоря уже об отсутствии столь важных улик. Все это наводит меня на подозрения. Я, как адвокат, буду добиваться перевода дела в другую инстанцию.
Некоторое время мы стояли друг против друга, как бойцовые птицы, и сверлили друг друга взглядами. Конечно, этот хлюпик сдался первым. Взгляд его потух, лицо приобрело прежний сероватый оттенок, и, сев за стол и не глядя на меня, Жуков уныло махнул рукой:
– Делайте что хотите, только оставьте меня в покое.
Разворачиваясь на каблуках и выходя из кабинета с эдаким легким хлопком дверью, я думал, как бы он за моей спиной тут же не застрелился. Интересно, в наше время еще стреляются ответственные работники? Вряд ли. Кишка тонка. У нас, брат, не Япония. Впрочем, сказать, чтобы я особенно переживал по этому поводу, – значит погрешить против истины.
Оставшийся в одиночестве Жуков, впав в апатию, тупо уставился на лежащий перед ним белоснежный лист бумаги. Что делать? Может, написать чистосердечное признание? Или, подхватив жену в охапку, срочно удариться в бега за кордон? Поможет ли? Да она и не согласится. И передачи небось мне не будет носить, раздраженно подумал Жуков. Как деньги на тряпки тянуть, так я любимый муж, а вот не угодно ли в Сибирь, в тайгу, на лесоповал, через снега много часов добираться ради одного-единственного свидания?
Бред, конечно... Самое большее, что грозит, – увольнение за халатность.
Ну и кто я после этого выхожу? Круглый идиот, ответил неожиданно зло сам себе Жуков и, взяв ручку, изобразил на листе несколько профилей. Все они выходили похожими то на Бутусова, то на Жукова, причем последние – с отчаянно вытаращенными глазами... Рожа, долженствующая изображать Гордеева, была почему-то с мерзкой улыбкой и с рогами, хотя это, надо сказать, было уж и вовсе несправедливо.

 

По дороге в консультацию я предавался размышлениям. Следовало выработать четкий план действий. Для начала хорошо бы знать, где именно находится сейчас Турецкий. Главное – добиться свидания с Шишковым, обговорить с ним линию поведения, понять, на чем будет строиться защита. Я так полагаю, что вполне необходимая самооборона может тут проканать... Я боялся, что ни полотенца, ни платка уже никогда никто не увидит, скорее всего, их сразу же уничтожили. Медицинское освидетельствование Шишкова?.. Ну и это тоже... Таким образом, дело становилось гораздо сложнее. Мне требовалась срочная консультация у Турецкого, а также надо было позвонить Наталье и сообщить ей о результатах разговора со следователем. Не то чтобы это ее могло особо обнадежить – просто мне вдруг захотелось еще немножко с ней поговорить. Услышать ее голос... Эх, Гордеев, жениться тебе надо. Непременно, барин, заверил я сам себя, вот дело закрою и сразу начну искать подходящую кандидатуру... Только где найти такую женщину, которая бы согласилась со мной жить? Я имею в виду долго?
Назад: Глава 11
Дальше: Глава 13