Глава 40. ОБИЖЕННЫЙ МАНАЕВ

В Булавинске Гордеев объявился в четверг вечером.

Меркушка был убит, а Ландышев так и не показался.

Как выяснилось, Юрий Петрович уехал довольно далеко от города. Он шел обратно вдоль шоссе почти всю ночь, потом проспал несколько часов в сторожке заброшенного сада, наверное некогда принадлежавшего совхозу или колхозу. Снова шел, не помышляя о том, что можно попытаться остановить автомобиль и побыстрее добраться до Булавинска. У каждого человека, даже молодого и сильного, есть пределы возможностей, есть иссякание запаса бодрости и стойкости духа, и этот запас требуется восстанавливать.

Места здесь были красивейшие, и даже на этом шоссе, большей частью проходившем то ли сквозь лес, то ли сквозь тайгу, ощущался необозримый простор земли, которого нет ни в Подмосковье, ни в ближайших к нему областях. Гордеев уже увидел, что цивилизация съела немало земель вокруг Булавинска, но этот лес пока стоял – стоял надеждой на спасение живого...

Одиночество и устремленность к цели погружают странника в философическое состояние. Господин адвокат с готовностью дал себе достаточно времени, чтобы размыслить и о собственной судьбе, и о судьбах тех людей, которые оказались заверчены в эту историю.

Поездка исчерпала себя.

То, что можно было собрать, было собрано, а сказать, что Вялин стал нервничать, – означало ничего не сказать, поскольку ежедневные смерти уже не только превращали его криминальное досье в безысходное, они заставляли Гордеева задуматься над своим участием в булавинских событиях последней недели.

Возникал горький парадокс этого, как его назвал философ, противостояния злу силою: не он фабриковал обвинения, не он арестовывал Новицкого, а затем Андреева, не он передавал Живейнову компромат на Вялина, не он выбирал в подручные киллеру щуплого Меркушку и так далее и так далее. Но именно его появление в Булавинске стронуло гору с места, и она, эта гора, оказалась сметающим все на своем пути оползнем, бедоносной силой, среди последствий от движения которой фингал вокруг Володиного глаза был самым невинным происшествием...

Гордеев прекрасно помнил все постулаты о причинно-следственной связи, все эти «одно после другого», однако их логическая стройность рассыпалась лишь при намеке на воспоминание о погибших – не только о Павле Живейнове, но и о смутном Георгии Николаеве, даже о мелкой шушере – Меркушке, за каким-то чертом избравшем себе эту экзотическую профессию, как видно востребованную временем, – «ассистент киллера»...

То, что Николай Новицкий не сообщил конкретный московский адрес хранителя кассеты или хотя бы не намекнул на него, свидетельствовало, скорее всего, об отсутствии копий откровений киллера и боязни, что кассета пропадет безвозвратно. Но, возможно, он попросту не знал, что Инга исчезла, и полагает, что она может эту кассету передать... Впрочем, здесь оставалось много неясного, и Гордеев уже раздумывал над тем, не запустить ли в прессу сообщение, аккуратно намекающее хранителю кассеты, что неплохо было бы представить ее для ознакомления соответствующим инстанциям.

Сделав крюк по лесу, чтобы обойти пост ГАИ, располагавшийся при въезде в город, Гордеев оказался среди бараков и ветшающих домов Собачьей слободки. Печальная окраина, к счастью, имела несколько форпостов культуры и, в частности, школу. Конечно, вид у Юрия Петровича был не самый свежий, но все-таки для лета не очень подозрительный.

Поздоровавшись со сторожихой, сидевшей у входа и ловившей последние лучи июньского солнца, господин адвокат поинтересовался, откуда может позвонить в Москву.

Оказалось, что в вечернее время Собачья слободка такие услуги не предоставляла. Однако, немедленно сочинив доходчивую историю с неожиданно сломавшейся поблизости от школы машиной, с необходимостью немедленно позвонить в Москву на службу, откуда вот-вот может уйти нужный позарез человек, и, главное, показав свое адвокатское удостоверение, Гордеев получил от сторожихи разрешение пройти в учительскую и попытаться позвонить оттуда.

Здесь завершали приготовления к завтрашнему выпускному вечеру три учительницы... После недолгих переговоров разрешение было получено – господин адвокат числил среди главнейших качеств юридической профессии умение очаровывать женщин и постоянно проверял этот пункт своей профессиональной пригодности.

Разговор с Турецким был недолгим, но вполне содержательным. Александр Борисович полагал, что происшедшего в Булавинске за последнюю неделю вполне достаточно для того, чтобы ставить вопрос перед Меркуловым о создании следственной бригады Генеральной прокуратуры по Булавинску. Пантелеев уже передал ему по факсу копии всех документов из конверта, переданного Живейнову. И хотя это всего лишь копии копий, при взгляде на них наворачиваются не слезы на глаза, а вопросы к Вялину – и очень неприятные вопросы.

Гордеев сказал, что он сделает последнюю попытку получить свидание с Андреевым или Новицким, после чего вылетит в Москву.

Были, правда, затруднения и с печатью. Вадим Райский, которому Гордеев тоже позвонил, рассказал, что, как и предполагала Ирина Федосеева, начальство устроило ей взбучку за раскручивание булавинской темы. При этом главный редактор, что можно было понять, исходил не из защиты интересов Вялина или его высоких покровителей, а попросту не хотел лезть в очередную криминальную историю, которая не давала ему каких-либо дивидендов. Вместе с тем, конечно, тема уже была заявлена, и другие издания и информационные агентства, которым надо было раскручиваться, проявляли к ней ежедневный интерес. «Так что не удивляйся, если там у вас появятся шустрые московские репортеры», – усмехнулся Райский. Правда, при этом он не мог не заметить, что к вялинскому правлению стали присматриваться и политические силы, которым эти края виделись очень сытным пирогом.

«Но об этом мы поговорим при встрече», – заключил Вадим.

Наконец, Юрий Петрович сообщил, что он через час-полтора будет в гостинице, и просил сделать ему в номер несколько контрольных звонков – и сегодня в полночь, и завтра пораньше...

Ведя разговор с Турецким, Гордеев краем уха слышал и то, о чем переговаривались учительницы, выклеивавшие на полу учительской огромную фотогазету, очевидно посвященную выпускникам этого года.

В пятницу вечером в киноконцертном зале «Космос» на выпускном балу должен был появиться Вялин со свитой. Слух об этом, понял Гордеев, прошел по школам только сегодня.

Гордеев, как они и условились, расплатился за телефонный разговор наличными, заодно разговорившись с этими тремя женщинами, довольно привлекательными, хотя и выглядевшими устало.

Оказалось, что общегородские выпускные балы проводятся в Булавинске уже несколько лет: именно на них вручаются золотые и серебряные медали, а после концерта все разъезжаются по своим школам и веселятся до рассвета, когда вновь собираются на главной набережной.

В этом году, рассказали Гордееву учительницы, кроме того, будет также избрана царевна бала, и вот, наверное, поэтому мероприятие решил почтить своим присутствием Сергей Максимович Вялин. Правда, господин адвокат имел на этот счет другое предположение: очевидно, народный мэр в трудную для него минуту жизни решил выйти в народ и, лично напутствуя племя младое на светлую жизненную стезю, призвать горожан сплотиться вокруг родной мэрии и лично...

Однако делиться этими соображениями с присутствующими Юрий Петрович не стал, но как человек приезжий выказал немалый интерес к местной жизни и в итоге был вознагражден пригласительным билетом на этот вечер. Действительно, желание повидать Вялина у него нарастало с каждым днем, и хотя с большим удовольствием он провел бы эту встречу не на людях, а с глазу на глаз – очень подошло бы для этого помещение в любом из трех следственных изоляторов Москвы, – выбирать сейчас не приходилось, тем более что в булавинском следственном изоляторе пока что томились его подзащитный и честный, хотя и не очень предусмотрительный журналист.

Попрощавшись, усталый, но, как говорится, довольный, Гордеев продолжил свой путь в гостиницу, по пути наконец сразу позавтракав, пообедав и поужинав в одном подвернувшемся ему кафе. Впрочем, почти суточную голодовку Юрий Петрович перенес довольно легко: его вес был для него предметом каждодневной озабоченности уже несколько лет, так что, идя по лесам и полям, он, помимо всего прочего, радостно прикидывал, сколько лишних сот граммов сбросит за время этого приключения.

Наконец, уже в сумерках добравшись до «Стрежня», Юрий Петрович прошел в свою обитель, где провел пока всего одну ночь, через ресторанный вход с улицы – второй кроме внутреннего, гостиничного. Это давало ему возможность некоторого выигрыша во времени: в центральном холле гостиницы его могли пасти, и, скорее всего, пасли, а так он, не заходя в ресторанный зал, проскользнул через коридор к лифту. Здесь, правда, тоже был охранник, по сложившейся современной традиции, с дубинкой, газовым пистолетом и в бронежилете, но все же такой проход Юрия Петровича некоторую путаницу в планы против него должен был внести.

Оказавшись перед дежурной по этажу, господин адвокат предупредил ее, что только что говорил с Москвой и ему должны перезвонить по важному делу через несколько минут. Неразговорчивая дежурная кивнула, и по ее скованности Гордеев предположил, что его уже искали. Все же, по его расчетам, упоминание о будущем разговоре с Москвой давало ему небольшой выигрыш во времени. Скорее всего, «они» захотят этот разговор прослушать, прежде чем к нему ворваться.

Войдя в номер, он первым делом уже привычно натянул резиновые перчатки и обшарил помещение, а затем изучил свои еще остававшиеся здесь вещи. Знаменитые пакетики были на своих местах, и, как проверил господин адвокат, именно те, которыми он заменил кокаиновые упаковки. Никаких новых подложек вроде не было.

Удовлетворенный результатами осмотра Гордеев позвонил Лиде и, не обращая внимания на ее взволнованные вопросы, сообщил, что он сейчас в «Стрежне», что ночевать будет здесь и что, главное, кассета уже в Москве и единственное, что могут сделать в булавинской прокуратуре для смягчения оргвыводов по результатам, по меньшей мере, служебного расследования, это немедленно выпустить из СИЗО ее отца и Новицкого.

Не позволяя Лиде задавать вопросы, Гордеев быстро попрощался с ней до завтра и повесил трубку. Он прекрасно понимал, что его новые булавинские друзья, во всяком случае, не равнодушно относятся к его исчезновениям, но ничего не мог поделать – все же только так ему удавалось на какой-то срок, пусть небольшой, отрываться от преследования...

Гости к Гордееву в номер заявились ближе к полуночи, когда Юрий Петрович уже успел как следует помыться и еще раз осмотреть номер. А завтрашнее приглашение он на всякий случай засунул в стопку рекламных буклетов, лежавших на столике возле телефона.

Когда раздался требовательный стук в дверь, он позволил себе еще некоторое время поиграть в препирательство с визитерами, предлагая им не будить мирных людей, а прийти наутро.

Но, зная, что открывать все-таки придется, Гордеев провел своих непрошеных гостей через все этапы следственной процедуры, связанной с осмотром помещения или обыском.

Он цитировал Конституцию и Уголовно-процессуальный кодекс, добился телефонного разговора с дежурным УВД города и с дежурным прокурором городской прокуратуры, проверил документы у всех пришедших.

А их оказалось четверо. Долговязый субъект, фигурой похожий на мальчишку, со злыми, почти бесцветными глазами – это и был Вячеслав Константинов. Второго звали Василием Шмаковым, третьего – Виталием Долотовым. Эти были типичные «шкафы», которых используют для мордобойных дел. Также присутствовала девушка в милицейской форме старшего лейтенанта, Жанна Былинина, она стала вести под диктовку Константинова протокол обыска.

Константинов объявил Гордееву, что он подозревается в незаконном хранении оружия и предъявил постановление на производство обыска в его гостиничном номере.

Юрий Петрович уже дважды облазил свой номер и ничего не нашел. Представить, что ему все же куда-то в вентиляционную систему подсунули злосчастный «Зиг-зауэр» или даже разобранный автомат Калашникова, из которого уложили Меркушку и чуть не прикончили его самого, он, конечно, мог, но то, что никаких его отпечатков пальцев на них нет, он тоже знал. Во всяком случае, он приготовился к непросчитанным неприятностям и к их отражению, потребовав для обыска вызвать понятых из соседних номеров, причем отвел одного из них – приконвоированного было мужчину, уже находящегося под хорошим градусом. Впрочем, тот не переживал и отправился к приятелям продолжать выпивку.

В конце концов под наблюдением двух командированных – профессора из Томска, приехавшего в Булавинск на научную конференцию, и довольно смазливой женщины, извлеченной, как видно, уже из постели: она куталась в халат и несколько раз зевнула, – номер был обыскан.

Да, Гордеев в своей догадке оказался прав: ставку они сделали на пакетики с кокаином. Константинов, несмотря на свои чудовищные амбиции, запечатлевшиеся на его злом лице с подергивающимися губами, был актером никудышным и обнаружение пакетиков разыграл бездарно. К тому же Юрий Петрович позаботился, чтобы пакетиков этих было уже не два, а четыре, что изрядно обескуражило Вячеслава Васильевича.

Тем не менее он их выложил на стол:

– Понятые, прошу внимания!

Женщина встряхнулась, а профессор в очередной раз вздохнул.

– Гражданин Гордеев, что это? – вопросил он голосом, в котором уже начинало звенеть торжество.

– Очевидно, продукты питания, – равнодушно ответил господин адвокат.

– Они ваши?

– Ну, поскольку вы нашли их в моем чемодане, очевидно, отказаться от того, что они мои, мне будет не очень просто, – с подчеркнутой иронией произнес Гордеев. – Хотя я что-то не вспомню, чтобы положил их туда.

– Что находится в этих пакетиках? – задал следующий вопрос Константинов.

– У меня такое впечатление, что об их содержимом вы знаете больше, чем я и понятые, – с явной издевкой ответил Гордеев.

– Прекратите! Отвечайте на вопрос!

– Если у вас есть желание установить содержимое пакетиков, вам бы следовало прибыть с экспертами-криминалистами...

– Товарищ Былинина и есть эксперт! – внушительно сказал Константинов. – А вы, значит, не знаете, что в этих пакетиках?

– Запишите, я продиктую. – Гордеев сделал указующее движение рукой в сторону Былининой. – «Гордеев Ю. П. сообщил, что обнаруженные в его чемодане четыре пакетика с надписью «Молоко» и с авиационной символикой он в чемодан не клал и об их содержимом представления не имеет».

Милиционерша вопросительно посмотрела на Константинова, но тот кивнул: «Пиши».

– А ведь вас давно предупреждали, – произнес Константинов знаменательную фразу, но Гордеев махнул рукой.

– Может быть, вам в соответствии с требованиями статей сто шестьдесят восемь – сто семьдесят шесть УПК, где говорится о порядке производства обыска, все же осведомиться о содержимом этих упаковок, вызвавших почему-то неясные подозрения...

– Незамедлительно! Приступайте! – скомандовал Константинов.

Былинина вскрыла один из пакетиков и высыпала содержимое на чистый лист бумаги. Взяла на ноготь, попробовала. Но и без этого было ясно – желтоватый порошок оказался, согласно этикетке, именно сухим молоком.

После вскрытия второго пакетика и сходного результата Константинов заметно побледнел, а после краха с третьим пакетиком четвертый он уже вскрывал сам...

– Ну что? – улыбаясь, спросил адвокат. – Экспертиза окончена? И обыск, как я понимаю, не имеет дальнейшего смысла?!

Константинов, очевидно находясь в состоянии, близком к истерике, вновь и вновь обнюхивал пакетики.

– Да-да, Вячеслав Васильевич, отпускайте понятых, ведь они не для этих спектаклей сюда приехали, а по серьезным делам, им еще выспаться надо, а после полученных эмоций, опасаюсь, заснуть будет не так просто.

– Понятые свободны, – взвизгнул Константинов.

– Нет и нет! Вначале пусть они поставят свои подписи в протоколе этого плохо подготовленного обыска, – напомнил Гордеев. – Кроме того, разумеется, и я тоже в соответствии с действующим законодательством изложу свое отношение к произошедшему здесь. – Гордеев достал авторучку...

В это время раздался телефонный звонок, и Константинов, уже совершенно не соображая, что он делает, забыв, что телефон Гордеева, как и его номер, прослушивается его же людьми, схватил трубку.

Это был Турецкий.

Александр Борисович ничуть не удивился, услышав не самый приятный и при этом незнакомый ему голос.

– Передайте, пожалуйста, трубку Юрию Петровичу, – с ангельской вежливостью попросил он.

– Кто это? – заорал Константинов.

– Зачем же так громко?! Нам в Москве все прекрасно слышно... – Турецкий сделал паузу. – Простите, а с кем имею честь? Это телефонист?

Захлебнувшись от ярости, Константинов сунул трубку Гордееву, и Юрий Петрович стал, не жалея денег Турецкого, подробно рассказывать Александру Борисовичу о происходящем в его номере...

Поговорив, Гордеев не торопясь внес в протокол заявление о незаконном обыске, предложив своим поздним гостям оставить его в покое. И пообещал при этом, что назавтра подаст Мещерякину жалобу на незаконный обыск и потребует объяснить основания выдачи ордера на него.

После оформления протокола бригада неудачливого ловца наркодельцов и обескураженные понятые вышли, причем Гордеев отметил, что Долотов заметно прихрамывает...

А Константинов все же на мгновение еще задержался, прошипев в лицо Гордееву:

– Все равно мы тебя уроем, раз не понимаешь по-хорошему. Считай это третьим, последним предупреждением.

– Хамам я предпочитаю давать по морде, – тихо сказал Гордеев. – И надеюсь, еще буду иметь удовольствие объясниться с тобой на доступном тебе языке. А пока передай Анатолию Ивановичу следующее. Я: а) недоволен, что он не обучил тебя светским манерам, и б) что я тебе сегодня поставил кол за непрофессионализм.

Своим литым плечом Гордеев вытолкнул Константинова за порог номера и захлопнул дверь.

Треснув по ней кулаком, Константинов поплелся по коридору, гноясь злобой по отношению к своим подчиненным, которые стали свидетелями его позора, и лихорадочно ища повод, чтобы оттянуться на них.