Глава 22. ГАЛАТЕЯ С ТРЕМЯ СУДИМОСТЯМИ

Обсуждение политической жизни Булавинска прервал телефонный звонок. Лариса Матвеевна сняла трубку.

Звонил Володя.

Оказалось, что Павел Живейнов, несмотря на просьбы жены, несколько часов как ушел из дома и до сих пор не возвращался. Жена предполагала, что он мог отправиться к родственникам погибшего Николаева.

Проявив сообразительность, Володя попросил ее, когда Павел вернется, обязательно заставить его позвонить в больницу «Скорой помощи». Он ранен, пусть легко, и ему необходима перевязка, до понедельника оставлять рану без присмотра нельзя.

Сейчас Володя сидел в перевязочном кабинете, телефон которого он дал, и ожидал звонка. Но для конспирации звонил Ларисе Матвеевне с другого телефона, он намекнул на это. Также обещал, если Павел объявится, сразу перезвонить Баскаковой.

– Эх, пинкертоновщина... – вздохнул Гордеев. – Пожалуй, Лариса Матвеевна, вы правы даже не частично, а полностью. В этих условиях надо воевать с открытым забралом. Если они не отключат от связи с Москвой весь город, я устрою здесь в ближайшие дни действо, похлеще карнавального. Но пока надо дотерпеть до завтрашнего дня. Если меня не подведут, в понедельник я буду разговаривать с прокуратурой по-другому. Впрочем, Володю я бы все равно выслал отсюда подальше – жаль, что сейчас, кажется, уже нет студенческих профсоюзных путевок. Купил бы ему и отправил куда-нибудь на плоту по горным рекам. Обошлось бы дешевле, не говоря, что опасностей там меньше.

– Ничего у вас не получилось бы, – возразила Лариса. – Дело не столько в его желании поиграть во всамделишный детектив, сколько в стремлении показать Лиде, что он настоящий мужчина. Борис рассказывал мне, что Володя предлагал Лиде выйти за него замуж сразу после окончания школы. И Лида вроде ему не отказала, но Володю как жениха высмеяла Лидина мать, Валерия Савельевна. Мол, что это за будущий отец семейства, за душой у которого нет ничего и который к тому же собирается стать математиком! Очень денежная профессия!

– Как? – удивился Гордеев. – Почему математиком?

– Да, он хотел решить какую-то сложную теорему или еще что-то, над чем бьются по всему миру. Они собирались с Лидой поступать в Усть-Басаргинский университет. Она на исторический факультет, он – на физмат. Но в последний момент Лера решила, что, если уж Лиде уезжать из Булавинска, пусть отправляется в Москву. Там с ее внешностью и хорошим образованием она найдет себе надежного спутника жизни. Володя узнал, что Лида забрала документы и уже в Москве, только перед экзаменами. Скорее всего, если бы он успевал, бросился бы следом. А так только и сделал, что перенес свое заявление в мединститут. Но мне кажется, – заключила Лариса, – что о перемене профессии он не жалеет.

– А о перемене участи? – спросил Гордеев.

– Ну вот он и старается. Хотя мне кажется, время и молодость все же берут свое. Борис зимой говорил мне, что у Лиды в Москве завязался какой-то не очень хороший роман с человеком много старше ее, то ли разведенным, то ли женатым. Не знаю, только ли платонический... Да и Володя ведь недаром упомянул об этой медсестре, Наде. Думаю, не будь у него желания взять реванш за те пренебрежительные высказывания Леры о его будущем, он был бы более трезвомыслящ в отношениях с Лидой и внимательнее присмотрелся бы к Наде. Вот она-то ему под стать!

– Ну, вы знаете, я могу обидеться за дочь моего клиента. – Гордеев заметил, как легко они с Ларисой в течение этих часов знакомства переходят от уголовных тем и политики к довольно интимным любовным историям. – Чем же нехороша для Володи Лида?

– Это Володя для нее не очень подходящ, – развела руками Лариса. – По-моему, у нее никогда к нему не было особого чувства, не говоря о страсти, пусть юношеской. Холодноватая она девушка.

«Не в отца!» – чуть не сорвалось с языка Гордеева, и он в который раз подумал, сколь мало – еле заметное движения языка и губ – отделяет нас от дурного. «Ну зачем ты это хотел сказать, ну зачем?» – спросил он себя и нашел лишь то объяснение, что эта Лариса ему по-настоящему нравится. Однако при этом говорить женщине такие двусмысленности – это значит, скорее всего, раз и навсегда установить между собой и нею такой барьер, через который уже не захочется в один подходящий момент перемахнуть.

– Однако, наверное, мне не следует во всем этом разбираться, – произнес Гордеев. – Рыцарские подвиги Володи очень помогают, но одновременно и мешают. Ну, во первых, потому, что я все время перехожу пределы конкретного дела, за которое взялся. Вы с Володей – местные жители и сразу стали раскрывать мне такие механизмы, такую здешнюю машинерию, что даже теперь и не знаю, как быть.

– Вот именно, – кивнула Лариса. – Вечный вопрос адвоката: как быть? Пройти по узенькой дощечке к благополучному финалу, не оглядываясь по сторонам, не опуская взгляд вниз, где клубится бездна... Получить гонорар и ждать нового дела, приглашение в которое обеспечено успехом предыдущего.

– Но и в этой позиции есть свои достоинства. Я не Фигаро, чтобы поспевать всюду. Да и другие адвокаты, наверное, не могут этим похвастаться.

– Допустим. Также допустим то, что вы добились освобождения Андреева из-под стражи. Но вот вам, любитель конкретности, а не общих рассуждений, вопрос: что вы со свободным Андреевым предпримете по делу Коли Новицкого? Уже ничего.

Гордеев пожал плечами:

– Я, возможно, и ничего. Адвокатом Новицкого является Борис Алексеевич, пусть он помогает своему подзащитному – хотя бы так, как помог ему я... – Юрий Петрович несколько смешался, – ...то есть, надеюсь, смогу помочь.

– Вот, – грустно улыбнулась Лариса. – Все равно: одно тянет другое. Да, есть у нашего брата адвоката особое пристрастие к своевременно полученному – а лучше заранее – гонорару, но все ведь – живые люди, и кроме точного расчета всегда найдутся привходящие обстоятельства, которые этот расчет сломают.

– Ну, тогда я могу сказать, что такие обстоятельства у меня уже появились, – с подчеркнутой радостью в голосе произнес Гордеев, вспомнив свое обещание поквитаться с теми, кто залез в его квартиру и подсунул туда пакетик с кокаином.

– И какие же, если не секрет? – с неподдельным интересом спросила Баскакова.

– Особого секрета нет, и, если хотите, я расскажу вам кое-что. Но, наверное, не сейчас. Все же по сравнению с моим будущим рассказом истории, которые я слышу от вас, гораздо занимательнее. В любой момент может позвонить Володя, произойти еще что-то, и придется срываться с места. А ведь то, что вы рассказываете, это не просто тайны булавинского двора – это информация к размышлению.

– Считаете, все же для вас не излишняя? – не без иронии вопросила эта невероятная женщина.

– Понимаете, я ведь неплохо изучил роль и место адвоката в следствии и в судебном процессе. Очень удобная, очень необходимая фигура. С одной стороны, опытный адвокат помогает построить дело таким образом, чтобы оно не вызвало необходимость возбуждения новых дел. С другой стороны, адвокат, умелый адвокат, становится, а точнее, назначает себя на роль некоего третейского судьи, который помогает всем остальным участникам процесса договориться между собой, найти такие решения, которые устроили бы всех. Он не только проверяет правильность выводов следствия, очищает дело от наносных факторов в основной фабуле, которую, увы, формирует следователь. Но горе адвокату, если он решится взяться за самостоятельную игру! Его захотят сожрать все!

– Неплохо выражено, – кивнула Баскакова. – Но не хотите ли вы сказать, уважаемый Юрий Петрович, что и у вас это не очень приличествующее разумным адвокатам желание вести самостоятельную игру уже созрело? Я-то, грешная, хотя и собираю много лет то, что не очень щепетильные к своим словам люди назовут компроматом, все же еще не пускала его в свет. А вы только приехали...

– Сударыня, пройдемте в закрома, – приглашающе развел руки Гордеев. – Мое внимание уже не раз обратили на то, что Булавинск – город небольшой. И едва ли в нем не существует всеобщей связи между лицами и явлениями. Не станете же вы отрицать, что беды Андреева могли возникнуть без соприкосновения хоть с какими-то интересами этого здешнего всесильного «мышиного жеребчика»?! Расскажите мне, наконец, что же сделал для процветания Булавинска товарищ господин Манаев в свободное от ухаживания за хорошенькими актрисами время.

– А вот посмеиваться я бы не стала, – неожиданно серьезно сказала Лариса. – Если вы думаете, что этот драный кот успокоился, то ошибаетесь. Молоденькие девчонки – это главная слабость, и чем старше он становится, тем юнее возраст тех, кто оказывается под его покровительством.

– То есть немногие проявляют твердость, как Ковригина?

– Не будем об этом. Далеко зайдем и вовсе забудем о Борисе и Новицком, а они, как помним, и в эти минуты в СИЗО сидят. Но действительно, и проведение здешних конкурсов красоты никогда не обходилось без Манаева, и скандалы с оздоровительным комплексом «Грация и пластика», с туристической фирмой «Звезда морей», которая вывозила девчонок якобы на работу в курортном сервисе Турции и Средиземноморья... то есть сервисом они, конечно, занимались, но специфическим... и здешнее подпольное производство порнофильмов тоже мимо него не прошло... Я иногда даже думала: вот человек! Ворочает миллиардами, участвует в сырьевом бизнесе, в Москве, полагаю, связи немалые, а все не может угомониться и лезет все-таки в довольно рискованные предприятия... Само собой, уверен, что способен замять любой скандал. Но кто ему может гарантировать, что за очередную малолетку, которую он растлит, какой-нибудь ее знакомый, если не отец, просто-напросто сшибет ему голову...

– Отцы! – усмехнулся Гордеев. – Все же вы, Лариса Матвеевна, сохраняете определенную наивность – при всем вашем, совершенно сочувственно мною встречаемом, антикоммунизме. О каких отцах может идти речь, если много десятилетий насилуют нашу страну, а мужики молчат. Где эти настоящие мужики, отцы, опора? Выжидают, что и им разрешат пристроиться?... Извините!

– Дело не в моей наивности, Юрий Петрович, а в том, что я, извините, немного феминистка и поэтому не делю моральные нормы по половому признаку. И женщины тоже в ответе. И мать какой-нибудь девчонки может в порыве отчаяния отомстить Манаеву за всех, попытаться отомстить. Но, повторю, меня восхищает то, что он теряет всякий инстинкт самосохранения при виде любой новой юбки, любой смазливой мордочки.

– Красота – страшная сила!.. Но что же ваш («не мой!» – успела вставить Лариса) Манаев? Предложил на пост булавинского мэра какую-то свою пассию? Что же ему и ей помешало добиться победы?

– Первоначально, представьте себе, – да! Как мне удалось выяснить, среди тех кандидатур, к которым он приглядывался, была бывшая комсомольская богиня Булавинска Марья Митина. Ее Манаев, я бы сказала, провел не только через коридоры, но и через кабинеты власти, сделав из застенчивой сборщицы взносов на пищевом комбинате вначале секретарем обкома комсомола, а потом, когда протеже подросла и вышла из возраста комсомольской инженю, видную деятельницу областного профсоюзного движения и советских органов. Конечно, и Марья своего не упускала, чем огорчала своего покровителя, но что поделаешь, если ее вулканического темперамента хватает на всех.

– Ну, это история нередкая. ЦК ВЛКСМ этим был славен, а оттуда шло по всей стране.

Лариса Матвеевна пропустила это замечание Гордеева мимо ушей.

– Думаю, как раз из-за этого темперамента и связанных с ним непредсказуемых поступков Манаев и отказался от кандидатуры Митиной.

В связи с нынешней экономической либерализацией, а попросту говоря – с установившимся бардаком в область наехало немало кавказцев, которым, как видно, стало тесно на своих не очень просторных для предпринимательства землях. И Марья, работая в горисполкоме и будучи прикосновенной к разрешительным инстанциям, нашла в горячих сынах Казбека, Эльбруса, да и всего Кавказского спинномозгового хребта, новый вкус и новую гамму ощущений.

Кстати, говорят, что убийство одного из ее любовников, крутого бизнесмена Асланова, – дело, не обошедшееся без манаевской руки. Он вообще-то смотрел на Марьины игры сквозь пальцы, но в случае с Аслановым обнаружил, что тот не только пользует его давнюю пассию, но и начинает использовать ее должность для своих долгосрочных целей, которые больше относились не к сфере души и сердца, а к производству алюминия в окрестностях Булавинска...

Откровенность и жесткость, с которой вела рассказ Баскакова, удивила господина адвоката лишь поначалу. Он полагал, что худо-бедно, однако знает женщин, трудящихся на ниве юриспруденции. А они за годы службы здесь узнавали и видели такое, что уж, конечно, скрывать свои мысли за обкатанными, осторожными фразами им в голову не приходило.

Лариса назвала и другую кандидатуру на кресло мэра Булавинска. Манаев стал было присматриваться и к редактору «Булавинских ведомостей» Льву Чащину.

Старому интригану и провокатору думалось, что неплохо бы дать народу на несколько лет управителем эдакого ура-демократа. Пусть, мол, вкусят с ним плодов свободы и, поперхнувшись, попросят себе кого-нибудь другого. Никто не сможет дискредитировать демократию полнее самого демократа.

Однако, чем внимательнее наблюдали Манаев и его люди за Чащиным, тем яснее становилось, что ставку на игру с интеллигенцией делать опасно. Она так же непредсказуема, как Марья Митина в период перманентной страсти.

– Да-да, – усмехнулась Баскакова. – И здесь я с Манаевым полностью согласна, более того, возможно, выразилась жестче, чем это сделал бы он.

– Объяснитесь, милостивая государыня. Откуда такой скептицизм? – полушутливо произнес Гордеев, но по сути он задавал вопрос совершенно серьезный.

– Охотно, милостивый государь, приступлю к самобичеванию, – приняла его тон Лариса. – Что есть наша интеллигенция? Это люди, которые никогда не имели реальной власти, а лишь искали пути для того, чтобы продаться – не продавая себя – тем, кто этой властью обладает...

– О! – воскликнул Гордеев.

– Я еще не кончила, – предупредила Баскакова.

– Надеюсь, – кивнул Гордеев.

– Наш интеллигент – как престарелая кокетка – слишком много времени тратит на себя и никак не хочет потратиться на то, чтобы его родная, с позволения сказать, страна, о горестной участи которой он так много плачет, все-таки – и с его активнейшей помощью тоже – получила наконец некоторые неотъемлемые атрибуты цивилизованности. А именно: жесткое законодательство, ясную экономическую программу, учитывающую сложившиеся исторические традиции, социальную программу. Ибо обществом американского типа нам стать едва ли когда-нибудь удастся. А вот модели, сходные с западногерманским, простите, теперь просто с германским или с французским социализмом-капитализмом, можно было бы попробовать.

– Но при чем здесь Чащин? Он, насколько я понял из рассказанного мне, был как раз человеком достаточно рассудочным, не увлекавшимся прожектерством.

– Это правильно только отчасти. У Чащина была газета и люди вокруг нее, чащинская команда. И вот среди этих людей как раз большинство были такие типажи, о которых я говорю. Истеричные, мечущиеся из одной крайности в другую... Помнится, есть там у вас в Москве одна поэтесса, ну очень прогрессивная, ну очень гуманная, стишки для девушек, стишки для деток... Кстати, действительно немало прекрасных, – как бы немного в сторону заметила Лариса Матвеевна. – Так она потребовала некоторое время назад создания при Союзе писателей некоего нравственного трибунала, в котором одни писатели будут судить других – тех, что в советские годы, видите ли, проштрафились перед моралью и нравственностью... На полном серьезе! Причем вопрос: перед какой «моралью», перед какой «нравственностью» – она не задавала! Полагаю, считала: перед общечеловеческой. Не желая догадаться, что пропагандирует один из худших видов классовой морали: морали интеллигентов!

Лариса Матвеевна смолкла.

Гордеев тоже заговорил не сразу:

– Ну вот вы и кончили! Я по гороскопу – скорпион, но мне кажется, что даже скорпиону не удалось бы так сильно ужалить самое себя. Ведь, предполагаю, вы не относитесь к колхозному крестьянству или к работницам?

– Бросьте, Юрий Петрович, эту классовую иерархию! Оставьте ее новым коммунистам, которые прибавили к серпу и молоту раскрытую книгу – правда, что очень красноречиво, с чистыми страницами! Я живу в своей родной стране, где всего важнее для меня ее язык – единственное, что нас объединяет без изъятий, – и ее вековой уклад. Интеллигенция этого понять не желает. Так называемая интеллигенция.

– И Манаев, значит, прозорливо все это углядел?

– А почему нет? В госбезопасности у них было немало реальной, всесторонней информации. Но не только Манаев знал – и нам понятно, что по меньшей мере половина людей вокруг Чащина в той или иной степени имела отношения с КГБ – и не всегда слишком приглядные для интеллигента и попросту порядочного человека...

– Словом, от Чащина и ему подобных Манаев отказался. Значит... Я, очевидно, знаю фамилию, но тем не менее произнесу свой вопрос, чтобы открыть вам возможность придать вашему ответу особую эффектность. И кто же это? Кого выбрал Манаев для избрания булавинским народонаселением? Кто, наконец, эта новая Галатея?

Лариса Матвеевна развела руками.

– Как вам угодно, но этой Галатеей стал Сергей Максимович Вялин. – И, видя, что действительно для Гордеева это не новость, добавила: – Сергей Вялин. Человек с тремя судимостями.