Глава 31.
Второй день Антоненко был не в своей тарелке. Не в своей тарелке – это еще мягко сказано. Как выразиться точнее, знает только тот, кто испытал подобное. Нет, он любил Зойку…
Он множество дел вел. Попадались и изнасилования, но на общем фоне кровавых преступлений они просто казались ему отвратительными, и все. Все, до тех пор, пока это не коснулось его лично. Да, точно любил. Но, разбираясь теперь в своих чувствах к Зое, он вдруг с тоской понял, что не просто втянулся в роман. Она его зацепила.
Антоненко не Гордеев. Он не придавал большого значения своим женщинам. Это приятно. Это, с точки зрения здоровья, хорошо. Это может быть даже в бытово-хозяйственном (попадались и такие) здорово. По жизни – удобно. Никто никому не обещает. Как только начинаешь замечать излишнюю задумчивость в даме во время общего веселья, сливай керосин, пора домой. Антоненко превыше всего любил свободу и вот нынче не мог разобраться с собственными чувствами. Если его хотели зацепить, то добились своего. Припугнуть – черта с два.
Еще сломалась эта чертова машина. Шофер обещал починиться и заехать за Антоненко прямо к клиенту, так что обратный путь следователь рассчитывал проделать с комфортом. А сейчас, что ж, придется делить лавку электрички с бабульками и дедульками, едущими на свою «малую родину», то есть к грядкам.
Когда она позвонила ему и, захлебываясь слезами, начала рассказывать о случившемся, Борис чуть не хватил телефонной трубкой о стол – так все было для него неожиданно и мерзко. Бывало, выпив, подшучивал над подобного рода событиями, говоря, что, если не можешь оказать сопротивление, должна расслабиться и получать хотя бы удовольствие. Теперь слова эти могли привести следователя в неистовство. А все потому, что грязное событие касалось его самого. Так уж устроен человек, по долгу службы обязан расследовать и найти, а про переживания в учебниках и должностных инструкциях ничего не сказано.
По ходатайству Гордеева неделю назад он сделал повторные запросы в различные организации, а также включил в них несколько новых имен. С новыми именами появились и новые версии. Теперь он отслеживал всю жизнь Игнатьева, его связи, службу в армии и возможные контакты. Странная складывалась ситуация. В подразделении, где служил обвиняемый после окончания военных действий, были комиссованы с незначительным интервалом сразу несколько офицеров, начиная от взводного и заканчивая подполковником Поповым. Был комиссован даже военный прокурор Бирюков. И это при том, что за год до комиссования в части работали местные особисты и даже контрразведка из московской ФСБ.
Во-первых, Игнатьев везде пишет о матери – мать-одиночка. Но пусть даже одиночка. Это же не божественное Непорочное зачатие?
Во-вторых, не все ясно со служебными бумагами. Например, май. Пленение. Медаль посмертно. А он жив, и не только. Главное – бумаги подлинные.
В-третьих… Борис не успел подумать, что в-третьих. В вагон ввалилась компания подвыпивших гуляк. С утра зарядились, подумал он неприязненно. Вообще-то Антоненко в штатском предпочитал не ввязываться ни в какие свары. Нет, до определенного предела, конечно. Вся эта мелочевка доставляла больше хлопот, чем удовлетворения чувства долга перед гражданами. Вот уже два дня следователь был на взводе, а когда один из подвыпивших молодых людей плюхнулся рядом с симпатичной девицей и бесцеремонно позаимствовал у той газету с кроссвордом, вскипел. Внешне это ничем не выражалось. Разве что цедил слова сквозь зубы.
– Верни газету, извинись и убирайся отсюда, если не хочешь своей тупой башкой пересчитать все столбы по дороге.
– Дядь, ты чего?
– А у него репа казенная, ему все равно, – ухмыльнулся второй.
– Я сказал – ты услышал, – предупредил Антоненко и побелел.
Две тетки засобирались на выход.
– Ну что вы, не надо, я уже догадала, – постаралась погасить скандал девушка, но Бориса уже понесло.
– А вы их не защищайте. Он выпил на грош, а пупырится на бутылку. Ему покажется, что вы симпатизируете, он бобиком у ваших ног крутиться будет. Но до ближайшей лесопосадки. Вам игрушки, ему – аппетит.
– Слушай, чего он балабонит? – спросили друг у друга парни. – Не знаю. Больше всех надо. Так давай пригласим на беседу?
Но Антоненко особого приглашения не требовалось. Когда первый встал, встал и Борис. При этом наступил каблуком на ногу второго встающего. Наступил и чуть провернулся. У Антоненко на ногах были его любимые «казаки», а на парне шлепанцы. Парень коротко вскрикнул и тут же захлебнулся. Антоненко, одновременно с первым действием, коротко отработал локтем назад. Прямо в кончик курносого носа. Второй так и прилип к скамейке, зажимая лицо руками и подобрав ногу под себя. Первый шел к тамбуру не оглядываясь, но, когда оказался там лицом к лицу с Борисом, растерялся, явно рассчитывая, что они будут в большинстве.
– Слушай, дядя, давай по-хорошему… – начал он с предложения.
– А не выйдет.
Антоненко не оглядывался. Знал: полвагона наблюдает. Ну и хрен с ними. Не умеете себя защищать, вашу мать, Антоненко защитит.
Борис отработал прямой в диафрагму, и парень сник. Борис прихватил его за воротник джинсовки и, подтащив к двери, отжал створку. Перекинул тело парня через ногу, словно в ковбойском фильме через коновязь.
– Ну что, отпустить?
– Не… не-на-до…
– Скажи спасибо – моя остановка.
Поезд действительно подходил к нужной станции.
Но Антоненко не видел, что все это краткое время происходило в вагоне. А произошло вот что… Когда Антоненко вышел и девушке стал виден тот парень, что забрал у нее газету, она даже вскрикнула. У парня обильно текла носом кровь. Он прижимал к лицу злополучный кроссворд и с ужасом смотрел на ногу с расплющенным пальцем.
– О, господи! Да что же это делается? Они ведь совсем ничего… Они ведь шутили. Правда?
Парень согласно кивнул головой. Боль и слезы мешали ему отвечать.
– Покажи, милый, что с ногой-то? – вернулась на свое место одна из струхнувших пассажирок. – Да он тебе палец сломал. Какое безобразие.
– Нажмите кнопку милиции!
– Позно. Он уже вон второго обработал.
– Сейчас остановка. Я знаю, у них милиция прямо на вокзале!
Граждане пассажиры тут же вспомнили о правоохранительных органах. К тому же кое-кому было здесь сходить. Были и те, кому очень хотелось понадблюдать за процедурой ареста, дачи показаний, а главное – приговор. Почему-то обыватель представляет себе отделение милиции, пусть даже на какой-то узловой, как некий карающий орган, где сразу выносится приговор, а главное, тут же, во дворе, приводится в исполнение. Может, такое и бывает в линейных отделениях милиции при железной дороге, но крайне редко и негласно и уж, конечно, не при всеобщем обозрении, а сугубо тет-а-тет.
Так или иначе, но, когда электричка остановилась, Антоненко не успел ступить на перрон, как сзади кто-то из женщин ухватил его за волосы. Остальные закричали. Вокруг Бориса образовалось свободное пространство, как на арене.
Вот шмакодявка-то, от горшка два вершка, а вцепилась так, будто ее жениха кастрировали, пытаясь стряхнуть с себя девицу, успел подумать следователь, и в это время профессиональным приемом ему завели руку назад. Это подоспел на крики прогуливавшийся по перрону милиционер.
Все дальнейшее для Антоненко разворачивалось как в дурном сне. Областная милиция вообще не любит москвичей. Ну вот не заладилось у коллег, и все тут. Плюсуй к этому многочисленных свидетелей, которые в один голос утверждали, что парни вели себя нормально. Ну выпили. С кем не бывает. А этот, черт, вона как.
Распоясался. Когда же у Бориса вывернули карманы и достали удостоверение, возмущению честных обывателей не было предела. Не смущаясь того, что жаловались, в сущности, таким же милиционерам, на московских повесили все накопившиеся обиды. Эти-то свои. Родные. Были забыты даже станционные поборы с торговок. Или торговки, желая выслужиться, начали давать самые немыслимые показания. Никого не смущало, что половина свидетелей вообще не ехали в этой электричке.
Короче, когда Антоненко через два часа выпустили, пообещав представление в прокуратуру столицы, настроение у него было еще то…
Он шел по главной улице поселка, и следователю казалось, что из-за всех заборов за ним наблюдают десятки ненавидящих глаз, обыватели прячут детишек по домам и подвалам, закрываются ставни. На перекрестке он остановился и прочитал табличку – «УЮТ». Надо же, как эстрадная дива, указатель поставил, подумал он с досадой, эскулап хренов.
Для него вдруг стала очевидной связь между поспешным комиссованием вояк и председателем комиссии. Он что, известный на всю страну глазник Федоров, чтобы такие хоромы иметь? Да и какова его заслуга перед Отечеством? Перед ворьем – понятно. Но Отечество наше не любит награждать при жизни.
Он остановился у массивных ворот и нажал кнопку звонка. Видеокамера отработала в его сторону и некоторое время неприятно наблюдала за следователем. Он снова приложил палец к звонку и не отрывал даже тогда, когда калитка в воротах открылась и на пороге возник человек в камуфляже.
– Назначено?
– Назначено, – ответил Антоненко, не снимая пальца с кнопки.
– Ну так проходите…
– Сейчас, сейчас, – продолжал держать палец на кнопке Антоненко.
Охранник молча снял его руку со звонка и отступил в сторону. В жесте его чувствовалась сила опытного человека. Это не сопляки в электричке. Пожалуй, Антоненко, одному из самых опытных спортсменов в управлении, доведись выйти один на один с таким, пришлось бы не сладко.
Метров триста шли по аллее среди корабельных сосен. Не меньше половины гектара, решил он. Видать, заслуги перед Родиной нынче хорошо оплачиваются, почему же я свою Зойку до сих пор определить не могу?
Генерал ждал его, по-домашнему расположившись в беседке, затейливо сработанной под сказочный теремок.
– Предупреждая любопытство, хочу сразу сказать, чтобы у вас не возникало никакого предубеждения: прадед мой еще у Пирогова в Севастополе ассистировал, за что был пожалован этим местечком. Правда, до определенного времени здесь располагалась амбулатория туберкулезников, но им нашли более приемлемое место. Слава богу, что при нынешнем правительстве законные владельцы могут вернуть себе кое-что из нажитого предками. Присаживайтесь. Сажают у нас суды, – пошутил хозяин.
Антоненко смотрел на хозяина и не переставал удивляться. На вид лет пятьдесят – пятьдесят пять, но следователь точно знал, что военврачу под семьдесят. С подобным феноменом Борис встречался второй раз. Первый в Институте востоковедения, где профессорский состав удивлял его своей бодрячковой розовощекостью, подтянутостью и ухватками отставных донжуанов. Этот был из той же когорты.
– Я, собственно, хотел показать вам кое-какие документы и проконсультироваться как со специалистом. Можно было вызвать вас и к себе в прокуратуру, но я подумал, прикинул годы и решил, что незачем тревожить вас переездом.
– Ну почему же, я скор на подъем. Мой шофер тратит на дорогу до столицы не более часа. Но вы правы. Мы же беседуем не официально?
– Я бы сказал, в неофициальной обстановке. Вам придется дать кое-какие пояснения, которые мы внесем в протокол. Вам ведь достаточно взглянуть, вспомнить и удостоверить подлинность некоторых бумаг.
– Это связано с прошлой кампанией?
– Как вы догадались?
– Это несложно. Бездарная кампания, бездарное руководство, множество взаимоисключающих приказов и совершенно разнузданная пресса. Там ведь такая кутерьма была. То мы их, то они нас. Масса приказов и распоряжений. Одним словом, зона боевых действий. Там подписываешь не глядя.
– Совершенно с вами согласен. Но не в данном случае. Документы относятся как раз ко времени окончания кампании. Так сказать, к подведению печального итога. А это уже делалось в тиши кабинета, в спокойной обстановке. Думаю, у вас решения принимаются взвешенно.
– В основном документы на подпись мне готовят. И я доверяю своим сотрудникам. Если где-то и вкралась ошибка, то стоит ли она того, чтобы над этим работала такая многочисленная группа квалифицированных специалистов.
Вот жук, подумал Борис, теперь валит на сотрудников. С военной суматохой не вышло.
– На отсутствие работы не жалуемся. Знаете, как в известной песне: если у нас кто-нибудь, когда-нибудь и как-нибудь честно жить не хочет… И так далее…
– Я ведь до сих пор звание ношу, – между прочим предупредил хозяин. – Масса талантливых молодых появилась, но там, – он указал пальцем в небо, – почему-то больше доверяют свой организм мне. Нет, заграница заграницей, лечение и профилактика у них отменные, но не будешь же государственный самолет в Швейцарию гонять по поводу каждого насморка?
Не пугай, подумал про себя Антоненко, пуганые.
– Ну-с, давайте ваши бумажки. Посмотрим, что тут у вас.
Антоненко раскрыл папку и начал по одному подавать хозяину документы. Тот рассматривал их. Разве что не принюхивался. Щурил глаза. Близорукий, но очки не носит, перед молодухами выставляется, отметил Борис.
– Вот эту помню. Вот эту тоже помню. Эту нет. Эта… Нет, не помню…
Он выборочно помнил или не помнил. Антоненко, еще только отправляясь на встречу, вложил в общую папку и дела комиссованных безусловно. Это были увечья, несовместимые с дальнейшим прохождением службы, ампутации и тому подобное. Хозяин попался. Он признал подлинной свою подпись именно на тех документах, где комиссование было бесспорным. Бумаги же Попова и других сомнительных личностей удостоил мимолетного взгляда.
Антоненко положил на стол пронумерованный список представленных документов.
– Вот здесь укажите номера документов, где ваша подпись бесспорно подлинная…
– Но вы же понимете: прошло два года… и при тех обстоятельствах… – что-то заподозрил хозяин.
– Формальность. Поэтому и не стал вызывать вас к себе…
Антоненко составил протокол допроса и попросил генерала составить список документов, которые не вызывают сомнений. Генерал быстро выполнил просьбу и подмахнул протокол.
– Но немаловажная формальность, – добавил следователь. – Пожалуй, все-таки следует отдать все списки на повторную графологическую экспертизу. Возможно, назначат еще одну комиссию. Не могли же комиссованные за два года полностью излечиться. Это было бы чудом святого Януария. Как вы думаете, профессор? Или мне называть вас генералом?
– Да. Я еще служу по военному ведомству, – машинально ответил хозяин. – Поэтому называйте меня генерал-майор медслужбы.
– Засим откланяюсь. Чудесные у вас тут места. Полгектара, не меньше, – лучезарно улыбнулся следователь.
– Гектар, – налился кровью хозяин.
Сразу стали видны мешки под глазами и какой-то тусклый блеск глаз. Так у молодых, здоровых и уверенных в себе людей не бывает.
– Может, провожатого дать? – кивнул генерал на прохаживающегося охранника. – Местность, знаете, дачная, у нас все бывает. Да что там у нас… В столице среди бела дня и изнасиловать и убить могут. Сколько случаев наблюдается. Кошмар. Желаю успешного продвижения по служебной лестнице.
Знает, гад, про изнасилование. Знает. И намекает, что знает. Рисковый дядя. А про лестницу служебную зря. Все знают, что она человеческим жиром смазана и кровью полита неоднократно.
Антоненко не рискнул идти прямиком на станцию. Выбрал кружной путь. Не успел выйти за ворота, как в воздухе поплыл далекий колокольный звон. Борис остановился и прислушался. В церквах звонят либо извещая о службе, о ее кульминации, либо призывая на службу, а также в большие праздники. Сегодня никакого праздника не было. Антоненко воспринял колокольный звон как знак одобрения своих действий. Он приблизился к станционному зданию по боковой тропинке вдоль путей и сразу заметил почти весь личный состав отделения милиции на перроне на Москву. Чертыхнулся. Надо же было такому сложиться, что его машина сломалась именно сегодня. А милиции полно неспроста. Коли у генерала длинные руки в Москве, почему бы ему не протянуть их и сюда. А что? Живет как местный барин. Маленькую больничку поселковую, наверное, осчастливил каким-нибудь списанным прибором. Наверняка в свое время осчастливливал инквизиторов кое-чем. Пропал же «уазик» с аппаратом переливания крови. Нашли только сгоревший остов. Надо бы покопаться в этом. Кто нашел, что из сгоревшего осталось в салоне?.. Вопросов тьма. А дело-то ясное было.
Следователь развернулся и пошел прочь в сторону Москвы по тропинке, вьющейся вдоль насыпи. Он решил сесть в электричку на следующей станции. Шел споро, потому что смеркалось. Сначала этот случай в поезде, потом продержали в милиции и сам разговор. Времени потрачено уйма. Но и сделано немало. Все-таки зацепил дедушку военной медицины.
Быстро смеркалось. Борис услышал, как хрустнула ветка слева от тропинки. Кто-то шел параллельно. Угрозы, брошенные генералом вскользь, приобретали реальность. Две драки в один день – это уже много. Он сунул руку в карман и нащупал связку ключей. Стараясь не звенеть, распределил их между пальцами так, что само кольцо с личной печатью оказалось в кулаке. Печать старая. Медная. Приятно холодила вспотевшую ладонь.
Как они его вычислили, подумал он, хотя люди умные. Сунулись на станцию, мобилизовали местных стражей порядка. Те нашли бы, к чему придраться. Если же он не появился, значит, пошел перегон пешком. Кто же пойдет в обратную сторону? Ясно, что к Москве. Треск слышался все ближе. Вот, гад, даже не скрывается, подумал Борис. Страшно не было. Досада. Как это он не учел такой вариант. Это все история с Зойкой выбила из него профессиональный нюх. Впереди светлела поляна. На таких хорошо проводить пикники. Где-то неподалеку шумел ручей.
Они вышли на освещенный пятачок почти одновременно. Сбоку от Бориса застыла бесформенная тень непонятной конфигурации. Словно человек натянул на себя брезентовый чехол от машины. Сопел под ним и стоял. Ну иди! Антоненко подобрался для броска в сторону.
Тень сопела и не двигалась.
– Ну иди, чего встал? – громко предложил Борис.
Ему показалось, что нападавший брезгливо фыркнул. По-лошадиному.
Взошедшая луна сбросила лохмотья облаков, и Антоненко облегченно вздохнул: метрах в семи сбоку стоял не дюжий охранник в чехле от машины, а лось. Обыкновенный подмосковный лось. Стоял и фыркал по-лошадиному. Антоненко вдруг вспомнил, что у него в папке лежит бутерброд. Теперь уже сам стараясь не спугнуть зверя, достал его и, развернув, положил на землю. Отошел. Лось ждал, когда человек уйдет совсем, и следователь пошел по тропинке с легким сердцем. Начавшаяся так неудачно сегодня служебная командировка в Подмосковье закончилась.
Лось провожал его до самых огней следующей станции.
