Из воспоминаний Щербины
– Эдик, как у тебя со временем? – спросил Невежин.
– А в чем дело?
– Есть предложение посетить мастерскую одного очень талантливого художника. Сегодня у него день рождения и там будет много интересных людей.
– Но я с ним не знаком.
– Вот и познакомишься.
– Но меня никто не приглашал.
– Ерунда. К нему можно и без приглашения. Тем более со мной.
– Опять же без подарка...
– Эдик, я не знал, что ты такой зануда! Купим вина. Это лучший подарок.
– Ин вино веритас?
– Именно. «Истина в вине» – это одна из его любимых крылатых фраз.
– И моя тоже.
– Вот видишь. Ты уже заочно вписался в его круг. Если у тебя нет никаких дел, не упрямься. Идем, там будет интересно, не пожалеешь.
С бутылками портвейна, завернутыми в газету «Вечерняя Москва», они вошли в единственный подъезд бетонной высотки, стоявшей одинокой свечой среди подрастающих новостроек в районе Чертанова.
Поднявшись на последний жилой этаж, преодолели еще два лестничных пролета и остановились у двери, обитой оцинкованной жестью. Из-за нее слышались голоса и звуки музыки. Рядом с дверью располагалась кнопка звонка, под которой висела табличка с надписью: «Звонить или стучать».
– Лучше стучать, – сказал Невежин. – Все, наверно, на крыше. А звонок слышен только в мастерской.
После непродолжительного, но настойчивого стука дверь открыла невысокая блондинка.
– Проходите! Виновник торжества сейчас явится. А мне нужно еще кое-кого встретить, – приветливо сказала она и стала спускаться к лифту.
Войдя в дверной проем и сделав несколько шагов, Поташев понял, что оказался на крыше. Она была плоской и выложена квадратной бетонной плиткой. С трех сторон ее ограждал невысокий – сантиметров сорок – парапет. С четвертой – стена технического этажа, в нескольких помещениях которого и находилась мастерская художника. На крыше было уже достаточное количество людей. В руках многих из них были стаканы с жидкостью разного цвета и крепости. В центре площадки стоял металлический ящик, в котором сгорали небольшие поленья. Рядом с этим костром длинноволосый парень нанизывал на шампуры кусочки мяса, которые вытаскивал из алюминиевой кастрюли, явно одолженной в ближайшей столовой.
– Сейчас шашлык делать будем! – увидев вопросительный взгляд Поташева, сказал парень с деланным кавказским акцентом и уже без акцента добавил: – Минут через сорок будет готов. Подходи.
Поташев поискал глазами Невежина, но нигде не увидев, подошел к парапету, который едва доходил ему до колена, и посмотрел вниз – падать, если что, пришлось бы метров семьдесят.
– Ну как? – неожиданно услышал он за своей спиной. – Нравится?
Эдуард обернулся. Рядом с ним стоял Невежин.
– Да как тебе сказать, – неопределенно пожал плечами Поташев. – В общем-то... да.
– Я так и думал, что тебе здесь понравится. Но идем, я представлю тебя хозяину, – сказал Невежин под радостное улюлюканье гостей, сосредоточившихся в центре площадки. – Сейчас ты его увидишь.
Под крики «Браво, Фази! Браво, Фази!» Эдуард Поташев увидел художника, который выходил из дверей мастерской. Это был мужчина среднего роста с намечающимся брюшком и светлой гривой длинных, но уже редеющих волос. Его улыбающееся лицо обрамляла небольшая бородка. На вид ему было лет тридцать пять. Движения отличались легкостью и энергичностью. Он был одет в потертые синие джинсы и тонкий белый свитер с красной стеганой жилеткой, напоминавшей лоскутное одеяло из какого-нибудь краеведческого музея. Упругой походкой он вышел в центр площадки.
– Друзья мои! – начал он под аплодисменты гостей. – Я не буду утомлять вас приветственной речью. Я просто скажу, что очень рад всех видеть и слышать. А по случаю дня моей очередной годовщины приказываю вам веселиться. Вы готовы?
– Всегда готовы! – хором ответили все присутствовавшие на крыше люди.
В руках у гостей появились бутылки с шампанским. С них начали снимать фольгу и проволочные уздечки.
По чьему-то невидимому знаку все шампанское было одновременно и с шумом откупорено. В то же мгновение с крыши технического этажа в воздух взлетели сигнальные и осветительные ракеты, последние еще долго спускались на парашютах разноцветными шарами.
– Такое на его днях рождения происходит ежегодно, – сказал Невежин удивленному Поташеву. – Фази умеет удивлять. Ты в этом скоро убедишься... Когда увидишь его работы. В мастерской лишь небольшая часть – многие в частных коллекциях, в том числе и за границей. Самого его туда не пускают, но и здесь не трогают. Из-за жены. Она дочь маршала...
Федор назвал фамилию известного советского военачальника и показал на невысокую блондинку. Это была та самая женщина, которая открыла им дверь.
– Фази... Странное имя. Ты не находишь? – поинтересовался Поташев.
– Это не имя или, вернее сказать, его второе имя – для своих. На самом же деле его зовут Игорь, но все друзья предпочитают называть его Фази. Идем, пока он свободен. Фази сегодня нарасхват.
Однако со знакомством им пришлось повременить. Группа хорошеньких женщин взяла виновника торжества в кольцо и долго не выпускала. Когда их силы иссякли и они отступили, лицо художника – все в губной помаде – напоминало авангардистское полотно, достойное любой выставки современного зарубежного искусства.
– Фази, – обратился к владельцу мастерской Невежин, – позволь представить тебе моего друга детства. Эдуард Поташев.
Поташев пожал протянутую руку.
– Игорь... Щербина, а для друзей просто Фази, – улыбнулся художник и добавил: – Извините, мне теперь нужно смыть грим. А ты, Федор, можешь показать гостю мою мастерскую.
– Есть что-то новенькое?..
– Кажется, есть, – засмеялся художник.
Его мастерская состояла из нескольких помещений, и в ней действительно было на что посмотреть. Таких картин Поташев еще не видел. Он удивленно озирался. Его взгляд то задерживался на каком-нибудь полотне, то перебегал с картины на картину. Эдуард многого не понимал, но шестое чувство подсказывало ему, что это действительно здорово написано. Поташев подошел к мольберту, на котором также стояла картина, и стал внимательно ее рассматривать.
– Она еще не закончена, – услышал он за спиной голос художника. – Но уже продана. Уйдет за границу. На Запад.
– Интересная.
– Не то слово... Гениальная! – сыронизировал Щербина.
– А те какие-то другие, – сказал Поташев и показал на три картины, стоявшие на полу в дальнем углу.
– Это не мои. Их писал Сашка Тиней. Называются «Летчик», «Доктор Фауст» и «Каролина». Мы с ним вместе учились. Он живет в Кишиневе. В Москве бывает наездами. Талантлив. Но провинцию не покидает. Зову сюда, зову. Тяжел на подъем. Влюбился, наверное. Они тоже проданы. Их и мою – эту, что сохнет, – купил канадский миллионер. Булгак его фамилия. Слышали о таком? Нет? И я прежде не слышал. Бывший бессарабский помещик. В годы войны бежал от Красной армии. И правильно сделал. Иначе бы занимался своим земледелием где-нибудь в Сибири. А так живет себе в Канаде и торгует зерном. Сюда прилетел заключать договор на поставку пшеницы.
– Пшеницы? – удивленно переспросили Невежин с Поташевым.
– Пшеницы, – подтвердил Щербина. – Довели Россию! Пшеницу закупать стали. Прежде всю Европу ею кормили. А теперь не хватает. За океаном закупать стали. Ну ничего, Запад нам поможет! Ладно, идемте на свежий воздух. Глотнем свободы.
Художник и два его гостя вышли на крышу. Там уже вовсю веселился народ – каждый по-своему. Одни танцевали модный рок-н-ролл, другие громко подпевали голосам ливерпульской четверки, третьи тихо напивались, четвертые ждали, когда приготовят шашлык.
– Ну как вам мой пентхаус? – спросил Поташева Щербина.
– Что? – не поняв, переспросил Эдуард.
– На Западе такая площадка, – художник обвел рукой крышу, – называется пентхаус.
Поташев понимающе кивнул.
– Вы что-нибудь знаете о Западе, кроме того, что он загнивает?
Эдуард пожал плечами.
– А о Союзе, кроме того, что он процветает?
– Лишь то, что в газетах.
– Э т и б ы г а з е т ы д а с р а з у б ы в к л о з е т ы! – с к а з а л а п о д о ш е д ш а я к н и м ж е н а х у д о ж н и к а, о к о т о р о й у ж е г о в о р и л Э д у а р д у Н е в е ж и н, и з в о н к о р а с с м е я л а с ь.
– Очень точная рифма, Бельчонок. Тебе пора писать стихи, – отметил Фази и представил блондинку: – Знакомьтесь, моя жена.
– Эдуард Поташев.
– Ирина, – женщина улыбнулась Поташеву и добавила: – Не слушайте его. Он сделает из вас диссидента, а потом вас посадят.
– Не накаркай! – оборвал ее Щербина. – Займись лучше гостями.
– Милый, гости ждут шашлыков.
И именно в этот момент, как бы услышав их разговор, длинноволосый парень поднял вверх руки. В них он держал металлические шампуры, на которые были нанизаны кусочки сочащегося мяса. Парень радостно закричал:
– Готовы! Фази, они готовы!
– Ура! Они готовы. – Щербина подпрыгнул насколько мог. – А вы готовы? – обратился он к гостям.
– Всегда готовы! – ответил смешанный хор голосов.
– Эти художники – истинные оболтусы, – констатировала Ирина.
– Поторопитесь! – позвал художник. – А то не достанется!
После нескольких глотков ароматного кофе Игорь Щербина рассказал Гордееву, что после той, первой встречи Поташев стал появляться в его мастерской все чаще и чаще. Сначала он был как бы при Невежине, и они заходили только вдвоем, но потом он зачастил и сам. Постепенно Эдуард становился своим человеком в среде людей, окружавших Щербину в ту застойную пору. Тогда же, собственно, и началась журналистско-литературная карьера Поташева.
– Начинал он с коротких заметок в институтской прессе, но вскоре стал печататься и в московских газетах. Сначала это были обычные информашки типа «что? где? когда?». Ну и так далее и тому подобное. Все в этом роде. Чуть позже он и Невежин стали писать фельетоны на злобу дня. Если не ошибаюсь, для «Московского комсомольца» и «Вечерней Москвы». Пару раз у них что-то вышло даже в самом «Крокодиле».
– Они печатались под своими фамилиями? – спросил Гордеев.
– Нет. У них был псевдоним: Леонид Эпотажин.
– Из двух фамилий слепили одну?
– Да. В то время это неплохо звучало. Как раз для фельетонов.
– А как они писали? Каждый по абзацу?
– Не знаю. Они мне не раскрывали своих секретов. Но тем не менее в этой паре всегда был лидер.
– Расскажите об этом.
– Поташев при каждом удобном случае старался показать, что в их дуэте главный именно он, а не Федор.
– А как на это реагировал Невежин?
– Невежин? – переспросил Щербина и задумался. – Да никак! Не обращал на это никакого внимания. Ему было наплевать. Для него важен был сам процесс созидания, а не конечный результат. Это как в том анекдоте про детей, помните?..
– Нет. Расскажите.
– Спрашивают у одного пожилого богатого, но бездетного господина: «Почему у вас до сих пор нет наследника? У вас с этим проблемы? Или вы просто не любите детей?» – «Детей? – переспрашивает господин и отвечает: – Нет!!! Но сам процесс...»
– Вспомнил, – засмеялся Гордеев.
– Так вот, – продолжил художник, – и для Невежина, как в анекдоте, был важен сам процесс, а не конечный результат. Но... – Щербина многозначительно замолчал. – Но истинным лидером в этой паре был конечно же Федя Невежин. Он оставался так называемым теневым лидером. Он вырабатывал идеи, находил темы для фельетонов... И... И у него к тому же были жесткие принципы.
– А у Поташева принципов разве не было?
– У Поташева они тоже были, но немного другие и, я бы сказал, не столь незыблемые. Эдик всегда держал нос по ветру, что, впрочем, являлось неплохим качеством для фельетониста. Ведь писать приходилось на злобу дня.
Щербина налил себе еще чашку кофе.
– Нужно как следует взбодриться. Сегодняшний вечер для меня очень напряженный. На вернисаже будет много прессы, искусствоведов, коллекционеров, да и просто старых друзей, – объяснил Игорь. – А вам налить?
Гордеев отрицательно помотал головой.
– На сегодня я свою норму уже выпил, – сказал он.
– Так вот, – вновь продолжил свой рассказ Щербина, – однажды Невежин предложил своему другу Поташеву – а в то время они были очень близкими друзьями – написать книгу. Книгу о становлении рынка и демократии в Советском Союзе. Не художественную книгу, а научно-финансового характера. Поташев согласился. И ребята сели за работу... А через полгода рукопись книги была готова. Но в бывшем СССР ее не напечатали.
– Почему?
– Наверно, пришлась не ко времени... или не ко двору. Какое-то время рукопись кочевала по редакциям журналов и разным издательствам. Но ее нигде не принимали. Никто не решался брать на себя ответственность. Даже отрывки не хотели печатать.
– А вы сами-то читали эту книгу?
– Да! Еще в рукописи! В то время ее действительно ни за что бы не напечатали.
– А кто-нибудь еще ее читал, кроме редакторов.
– Конечно! В нашем кругу ее прочитали почти все. И она многим понравилась, хотя и была спорной. Крамольного в ней было немного, но тогда, если помните, любая самостоятельная мысль уже являлась крамолой.
– Да, вы правы, – согласился Гордеев.
– Поняв, что в СССР эта книга никогда не будет напечатана, ребята очень расстроились. Все же старались, работали... Тогда кто-то из наших, кто был постарше и поопытнее их, напомнил авторам, что кроме СССР в мире есть и другие страны.
– И что же?
– Ребята намек поняли. Подумали хорошенько, так как знали, что за этим может последовать, и решились. Короче, мы по своим каналам переправили эту рукопись на Запад. В Германию. Тогда она еще называлась ФРГ. А русское эмигрантское издательство «Посев», что находится во Франкфурте-на-Майне, ее издало. Книга вышла в свет очень быстро, так как на Западе оказалась как раз ко времени. Многие тамошние газеты и журналы откликнулись на ее выход. Особенно русские. Поместили заметки, опубликовали критические и аналитические статьи западных экономистов. Книга имела огромный успех. Ее перевели и издали, кажется, в двенадцати странах. Естественно, не социалистического лагеря. Так что резонанс был огромный. И не только на Западе. Но и на Востоке – в СССР. Я думаю, что вы догадываетесь, какой именно.
– Могу себе представить, – сказал Гордеев.
– Думаю, что не можете, – усмехнулся Щербина. – Это нужно испытать на собственной шкуре. И ребята испытали... После выхода книги их стали у нас считать диссидентами. Со всеми вытекающими последствиями.
– Они попали в опалу? – спросил Гордеев.
– Разумеется.
– Их, наверно, стали прорабатывать на всевозможных собраниях – комсомольских, профсоюзных, партийных...
Щербина засмеялся:
– Если б только это! Но после цветочков, каковыми явились эти собрания, нужно было ожидать ягод. И они посыпались!
– Что вы имеете в виду?
Щербина ответил не сразу. Он поднялся со своей табуретки, постоял у окна, рассеянно глядя на летнюю пыльную улицу, которую орошали поливочные машины. Среднего роста, в тонких льняных серых брюках и модной шелковой рубашке.
– Невежину и Поташеву собирались пришить статью, – пояснил Игорь.
– Какую?
– Семидесятую. Сейчас ее уже нет в Уголовном кодексе.
– Это за антисоветскую агитацию и пропаганду?
– Да.
– Над ними был суд?
– Нет. До суда дело не дошло. Правда, ребят все же потаскали в КГБ. Провели разъяснительную работу... – Щербина вновь сел на свое место и продолжил: – В бывшем СССР, я думаю, это вам известно, инакомыслящими занималось Пятое управление КГБ. Люди из этого ведомства очень интересовались молодыми, талантливыми и перспективными экономистами. А то, что Поташев и Невежин были талантливыми, это они хорошо знали. Я думаю, что кагэбисты прочитали их книгу от корки до корки. И не только из служебной необходимости. В общем, ребята остались на свободе, и им даже позволили продолжать учебу. Но в опале они все же оказались. Зато, – бодро сказал Щербина, – они познакомились и сошлись с известными правозащитниками и оппозиционерами советскому тоталитарному режиму. А среди них было много достойных людей. – Это предложение Игорь Щербина произнес с некоторым сожалением. – Многие из которых потом были высланы или отправлены в лагеря.
Щербина снова замолчал, ненадолго уйдя в себя.
– Но, оказавшись в опале, – сказал Гордеев, – они все же сумели получить степень кандидатов экономических наук?
– Да. Как я вам уже говорил, в Пятом управлении интересовались талантами. Их вели, ими занимались. Кого-то кагэбисты наверняка вербовали и склоняли к сотрудничеству... Об одном таком таланте, я уже тогда был на Западе, мне как-то рассказал один знакомый чекист-перебежчик. Сейчас этот перебежчик популярный писатель. Пишет книжки, – Щербина усмехнулся, – в которых потихоньку сдает миру своих бывших коллег, раскрывает тайны подковерной внутридворцовой борьбы за власть, ну и так далее. В его будущей книжке будет фигурировать невымышленный персонаж – агент по кличке Плеханов. Талантливый экономист и непревзойденный стукач, сдавший органам немало достойных людей. И персонаж этот, и его кличка, как утверждает мой знакомый писатель, не вымышленные, а настоящие... Я хорошо помню ту прокатившуюся волну арестов и вызовов для бесед на Лубянку. Тогда ряды моих друзей и знакомых сильно поредели. За короткое время... В лицо этого стукача знали лишь единицы из высшего эшелона КГБ.
– А этот ваш знакомый – писатель – его знает?
– Только по донесениям, которые проходили через его руки. Ему даже неизвестно, мужчина это или женщина.
– Вот как?
– Да, – вздохнув, ответил художник.
Щербина отпил немного кофе и погрузился в свои воспоминания. Он молчал. Молчал и Гордеев. На кухне повисла тишина прошлого, которую нарушали только детские крики, раздававшиеся за окном, да легкие женские шаги в соседней комнате. Через какое-то время в кухню залетела оса, своим жужжанием вернула Игоря в настоящее, и он продолжил рассказ:
– После волны арестов мне стало не хватать «воздуха интеллектуальной свободы», то есть моих товарищей. Меня-то самого не трогали – из-за жены. Из-за Ирины. Она была дочерью известного военачальника. Он тогда еще был жив и обладал определенным весом и нужными связями. Но кольцо понемногу сжималось. Выставок у меня не было. Даже коллективных. Из Союза художников исключили. Повод был пустячный – драка в Доме журналистов, в ресторане. Дал по морде одному гаду – стукачу поганому. Мастерскую собирались отбирать... Вот тогда я и решил для себя, что хватит. Пора уезжать за бугор. Но как? Зять героя войны не мог просто так эмигрировать. Это был бы позор для страны. А разводиться с женой я не собирался. Что делать? Вечный русский вопрос! Тогда я собрался бежать. В Турцию. По Черному морю в надувной лодке. Даже съездил туда на разведку... Но вскоре западные голоса подняли из-за меня шумиху. Как художника меня там уже знали. После этого мне позвонили и пригласили зайти в ОВИР на беседу. А еще через неделю я уехал.
Щербина вновь на время замолчал. На очень короткое время.
– Да что это я все о себе да о себе, – спохватившись, сказал Игорь.
– Опомнился, Фази? – с легкой дружеской иронией сказал Александр Тиней, который до этого не проронил ни слова.
– Извините, – сказал Щербина.
– Ну что вы. Мне интересно все, – успокоил художника Гордеев.
– Что вас еще интересует? – спросил Игорь. – Спрашивайте.
– Скажите, после вашего отъезда из СССР вы поддерживали взаимоотношения с Невежиным?
– Иногда посылали друг другу весточки, а если и говорили, то только по телефону. Звонил обычно я. Ну а в гостях он у меня не был. Давно мы с ним не виделись. Ведь мой нынешний визит в Россию для меня первый... после отъезда.
– А с Поташевым? С ним встречались?
– С Поташевым мы однажды виделись. В Париже. Он был там по своим коммерческим делам. Зашел и ко мне, в мою мастерскую. Поболтали. В тот день у него было отчего-то приподнятое настроение. Но думаю, что не только из-за нашей встречи, а скорей всего, из-за удачно совершенной сделки. Что-то связанное то ли с нефтью, то ли с лесом. Точно не помню. Но еще выше его настроение поднялось, когда он в моей парижской мастерской познакомился с одним канадским бизнесменом. Моим постоянным покупателем, знающим толк в современной живописи. Мои картины когда-то положили начало его коллекции. Я тогда еще жил в Москве, а он в ту пору торговал с СССР пшеницей. Его ко мне привели знакомые моей жены. Канадец пришел, увидел и купил... так вот. Поташев быстро заинтересовался моим миллионером, когда узнал, кем тот является. Он предложил ему купить какое-то вооружение.
– И сделка состоялась?
– Не знаю. Но о дополнительной встрече они собирались договариваться по телефону. Обменялись визитными карточками. Могу лишь добавить, что, когда я в следующий раз спросил господина Булгака, так зовут моего коллекционера, как идет его бизнес с господином Поташевым и какое тот на него произвел впечатление, господин Булгак ответил: «Превосходно!» – а самого Поташева охарактеризовал как очень хваткого бизнесмена, который идет к поставленной перед собой цели, сметая все преграды на пути.
– Так и сказал? – усмехнувшись, спросил Гордеев.
– Да, – ответил художник и подтвердил свои слова энергичным кивком.
И тут зазвонил будильник в соседней комнате, где наводила порядок Каролина.
– Это для нас? – спросил Игорь у Александра.
– Да. Если мы через пятнадцать минут не выйдем, то опоздаем на открытие твоей выставки, – пошутил Тиней.
– Юрий Петрович, – обратился к Гордееву Щербина, – я приглашаю вас на открытие. Посмотрите мою мазню. Если, конечно, у вас есть свободное время. Сегодня вернисаж.
– Спасибо за приглашение. И за ваш рассказ тоже. Но как раз сегодня я не могу. У меня еще есть дела, – вежливо отказался Гордеев. – Однако ваши работы я обязательно посмотрю.
– Ну в крайнем случае... у вас останется мой каталог, – сказал Щербина.
