1
Импульсивная и стремительная в обычной жизни Валентина Карандышева в зале суда становилась воплощенным спокойствием и рассудительностью. Уверенность в победе и какая-то внутренняя собранность сразу же привлекали к ней потенциальных клиентов, способных оценить впоследствии и ее ум, и хватку, и цепкий взгляд, который не скрывали даже толстые стекла очков. У Вали была приличная близорукость, кстати, вовсе не мешавшая ей без устали гонять на машине, и Гордеев помнил, что впервые увидел ее без очков, только когда впервые же и поцеловал. Очки куда-то девались, и они долго тогда про них не вспоминали. В самом деле, нужны ли очки, если глаза закрыты?
Когда Валя была в Москве, Гордеев знал, что она в разводе, и кольцо она носила тогда на безымянном пальце левой руки. Сейчас же первое, что ему бросилось в глаза, это самое колечко, он его хорошо помнил — узенькое, неброское, с продольной глубокой чертой, оно переместилось на правую.
Она наконец отпустила его шею и перехватила взгляд. Но сказала другое:
— Что же не предупредил?.. — Потом спохватилась: — Вот черт, как назло, у меня сейчас клиент важный будет, какой-то занудный тип из Питера напросился… Нет, Юра, я просто поверить не могу! Или?.. — Тут она внимательно посмотрела ему в глаза. — Подожди-ка, это ты, что ли?!
Гордеев кивнул.
— Но что за странности? Ты же запросто мог вообще ко мне не попасть! У меня дел невпроворот, и я улетаю на днях… Назвался бы своим именем… Господи, Юрка, да что случилось-то?
Тогда он коротко объяснил ей, что вынужден был уехать из Москвы по не зависящим от него причинам, что это не надолго и вообще ничего страшного, просто лучше перестраховаться.
— Как же ты тут перестрахуешься? — буркнула Валя. — Со своим-то паспортом?! Ты же небось в гостинице уже остановился?..
— Не волнуйся, документы у меня в порядке.
— В порядке, в смысле, на чужое имя?! И это ты называешь в порядке? — Она даже побледнела немного, и это ей удивительно шло. — Вот черт, черт возьми, ну что такое, а? Как приличный человек, так обязательно в какое-нибудь…
— Что, я разве не первый? — засмеялся Гордеев.
— А, — махнула рукой Карандышева. — Ладно, это я так, к слову, не обращай внимания. Все, хватит тут торчать, а то меня тошнит уже от кабинета, поедем сейчас ко мне домой, хоть поужинаешь по-человечески.
— Вот уж не откажусь, — с удовольствием признался Гордеев, благоразумно оставивший в желудке резервные места. — А… как же муж?
— Объелся неспелых фруктов, — безо всяких эмоций сообщила Валентина, собирая документы со стола и виртуозно, как иллюзионист, рассовывая их по ящикам стола, в свой портфель, в сейф, который, как заметил Гордеев, закрывался банальным ключом. Через несколько минут они сели в спортивную «тойоту» (это была ее-таки машина), и Валентина объяснила: — На самом деле я уже почти в разводе, кольцо не снимаю из суеверия, пока бумажку не оформлю.
Гордеев хмыкнул:
— Это, как я помню, говорилось и полтора года назад. Но сейчас…
Она резко вывернула руль вправо, и Гордеева немного прижало к стеклу.
— Я в разводе-два, если так понятней. В процессе. За то время, что мы не виделись, успела еще раз выйти замуж и еще раз почти развестись. Будет интересно — расскажу, без проблем, ты же знаешь. В моей личной жизни — все, как в правовом государстве: что не запрещено, то разрешено.
— У вас тут все — два, как я посмотрю, — заметил Гордеев. — Развод-два, «Чупринка-2» из этого самого закутка, как он там у вас называется, такой уникальный?.. Или он один?
— Он точно один, — почему-то мрачновато усмехнулась Валентина и спросила: — А что ты слышал про Чупринин Закут? У меня сейчас как раз дело с этим местом связано.
— Мне сказали, что вода минеральная, которую там добывают, — самая лучшая.
— А… То есть больше ты про него ничего не слышал?
— Вроде нет.
— Понятно. Нет, Юрочка, она не самая лучшая, а просто единственная. Есть и еще вода, но та — халтура минерализованная, а эта — настоящая, не хуже, чем на Северном Кавказе.
— А что у тебя за дело, не расскажешь?
— Пока рано, — коротко объяснила она, и он вопросов больше не задавал.
Наконец они подъехали к ее дому, и, пока Валя парковала машину, чтобы завтра удобнее было выезжать — сразу же лицом к городу, Гордеев смог оценить внешний вид жилья. Это действительно оказался пригород, и — самый настоящий особняк, причем поставленный явно бог знает когда и бог знает кем, по дизайну и архитектуре это было заметно.
— Ну как? — спросила она.
— Прямо усадьба! — восхитился Гордеев.
— Скажешь тоже.
Оказалось, дом этот она купила почти год назад, к своему второму замужеству, сейчас жила тут одна, хотя, по сути, только-только его обставила. Валя сказала, что дом был построен в 1931 году, когда здесь жил командующий округом командарм 2-го ранга Чебанадзе. А за дюжину лет до него на этом же самом месте дислоцировался штаб какого-то колчаковского генерала, и прямо вот в этом белогвардейском штабе «верховный правитель российского государства» адмирал Александр Васильевич Колчак, как известно, отличавшийся крайней скромностью и неприхотливостью в быту, часто останавливался и ночевал на своей походной кровати. Такое вот историческое место. Большая веранда и балкон шириной во весь фасад. Что чаи гонять, что водку пить, наверно, все здесь было делать одинаково замечательно. А в двухстах метрах отсюда фактически уже начинался лес.
С ума сойти — вот так жить, подумал Гордеев, но так и не понял, что сам имел в виду, крайнюю степень восторга или наоборот. Скорее восхищения перед чем-то неизведанным, вроде инопланетного корабля.
В доме оказалось два этажа и семь комнат — четыре на втором этаже и три на первом. Кроме них, на первом этаже располагалась большая, метров в двадцать квадратных, кухня, а под ней — три подвала. В одном из подвалов специально для командарма Чебанадзе было построено очень специальное сооружение — сацнахели — там выдавливался виноградный сок, в другом делали вино для его домашней коллекции, в третьем — хранили это сокровище.
— Феноменально для тридцать первого года! Но где же он брал в Белоярске виноград? — поразился Гордеев.
— Чебанадзе был тут большой человек, — пожала плечами Валя. — Виноград ему привозили на специальном самолете из Батуми. У него в роду, видишь ли, все были виноделами, так что это вроде как он наверстывал упущенное за годы Гражданской. Между прочим, построил тут, в Белоярске, винно-водочный завод. У Сталина одно время в любимчиках ходил.
— Ты знаешь такие подробности?..
— Ну, во-первых, как я уже сказала, Чебанадзе для Белоярска — действительно крупная, или, как сейчас принято говорить, знаковая фигура, а во вторых, — тут она улыбнулась, — так вышло, что я училась в одной школе с его внуком. Его потомки и сейчас тут живут.
— Смотри как! — удивился Гордеев. — Любопытно, ведь обычно эти знаменитые красные командиры исчезали бесследно, а семьи их становились лагерной пылью.
— У Чебанадзе исключительная судьба. Совершенно нетипичная. Ты еще что-то хочешь о нем узнать, господин историк?
Между тем они были уже на втором этаже, в спальне.
— Извини. Пошел он к черту, этот красный герой! — И Гордеев впился в губы хозяйки дома.
Про ужин они вспомнили несколько часов спустя. Спустились на сверкающую чистотой кухню, и Гордеев подумал о том, как же ей удается содержать в чистоте этот огромный дом? Словно читая его мысли, Валя сказала, нарезая холодную буженину:
— Приходится держать домработницу. Но я все равно рада, что у меня есть этот дом. Если бы ты знал, сколько я о таком мечтала!
— А я рад, что ты можешь себе это позволить. Это говорит о том, что дела у тебя и в самом деле неплохи, — отметил Гордеев, разливая красное вино по бокалам. — Ну, так все же расскажи мне о муже, раз уж сама предложила.
Она негромко вздохнула:
— Давай… со встречей, что ли!
Выпили. Немного пожевали.
— Особенно рассказывать нечего. Мой нынешний муж и есть внук Чебанадзе. Его зовут Реваз. Он театральный режиссер. Примерно твоих лет, хотя… я ведь даже не знаю, сколько тебе, Юрочка. Сорок уже есть?
— Замнем для ясности, — предложил Гордеев.
— Ну и дела! — всплеснула она руками. — Интересно у нас получается! Я вроде бы женщина, это же у тебя сомнений не вызывает, верно? Но ты все про меня знаешь, в том числе и про возраст, а теперь, вот даже с мужем заочно познакомился. Я же о тебе — шиш с маслом. О чем это говорит?
— С бывшим мужем, — уточнил Гордеев.
— С фактически бывшим.
— Ваша честь, прошу последнюю реплику считать недействительной и занести это в протокол, — воззвал Гордеев к воображаемому судье.
— Ладно, считай, занесено. Так о чем же это говорит, мой дорогой?
— О том, что я, как юрист — профессиональнее тебя. Ты мне рассказываешь то, что мне нужно знать, потому что я этого хочу, а я тебе — не рассказываю того, что тебе знать совсем не обязательно, тем более что на самом деле ты этого знать и не хочешь.
Она смотрела на него долго и довольно грустно. Отчего-то вздохнула.
— Может быть, может быть…
Пауза затянулась.
— Вообще-то ты рассказывала о своем Ревазе, — напомнил Гордеев.
— Помню пока еще, в маразм не впала, несмотря на свой преклонный возраст.
— Ну хватит, Валечка!
— Ладно. Реваз — человек очень творческий и… совершенно ненормальный. Впрочем, наверно, таким и должен быть грузин, уже во втором поколении рождающийся в Сибири. Он тут… — она поискала подходящее сравнение. — Как банан, что ли, тропический, в общем, фрукт, понимаешь? У нас же морозы за тридцать, а он хоть и местный, но до сих пор в толк взять не может, для чего зима существует.
— Наверно, высокий жгучий брюнет? — деланно ревниво уточнил Гордеев. — Стройный, как березка, широкий в плечах, как целый Тбилиси, верно?
— Все наоборот: маленький, толстоватый, лысоватый.
— Быть не может, ни за что не поверю, что ты в такого втрескалась!
Валя, смеясь, кивнула на стену позади Гордеева. Тот повернулся и увидел фотографию. На ней Валентина стояла обнявшись с каким-то небольшим мужичком на фоне большого загадочного забора.
— Так, значит, он театральный режиссер… Ну что ж, понимаю, — тоже смеясь, сказал ГорДеев. — Интересная жизнь, наверно?
— Невозможная, — уточнила Валя. — Совершенно невозможная. Я встаю в шесть — он спит, я уезжаю на работу в семь — он спит, я приезжаю в обеденный перерыв — он спит, я приезжаю с работы усталая, с ног валюсь, а у него только день начинается и настроение — лучше не бывает. Потом вваливается его тусовка театральная, и начинается какая-то абракадабра: Юджин О’Нил — то, Жан Жене — это, Ленком — это отстой, Фоменко — это сила, и так далее… Литературные споры, киношные, такие, сякие, я поначалу в них ничего не понимала, но потом, знаешь, к. своему ужасу, даже стала втягиваться как-то в эти полуночные бдения. Дым коромыслом и беспрерывное застолье.
— Это железное здоровье надо иметь, — уточнил Гордеев.
— Точно. Сперва мы у него жили. У него в городе большая квартира, у меня тоже ничего была. На работе моей такая жизнь, конечно, паршиво отражалась, да и вообще постепенно как-то все наперекосяк пошло. Ну а когда я дом его деда купила, тут уж совсем плохо стало… Дом-то, кстати, бесхозный стоял. Раньше тут музей был — героев революции и Гражданской или что-то в этом роде, потом какие-то коммунальные службы гнездились. А потом вышла такая возможность, ну и я ее не упустила. В долги, правда, немного залезла. Ну да ничего, не жалею. Я сюда когда приезжаю после работы, мне уже никто не нужен. То есть не то я хотела сказать… Я здесь правда счастлива, Юра, ты веришь?
— Да, — после паузы сказал Гордеев, внимательно глядя ей в глаза.
— Вообще, это трудно объяснить. Налей мне еще, пожалуйста, тебе нравится это вино? Мне очень, я люблю десертное… Ха! Между прочим, никакое оно не португальское, не верь этикетке, его делают на нашем местном заводе, на том самом, что Чебанадзе построил. Так о чем я? Ну да, о Ревазе, одоме… Когда я его купила, тут уж была жирная точка поставлена, этого он пережить не смог. Дом деда, понимаешь, и он не купил, а женщина смогла, — все-таки кавказская кровь, ее же в раковину не сольешь. Вот и разбежались. И всем на пользу, вот удивительно! Мы уже опять друзья, и главное, его вскоре после этого главным режиссером театра назначили, вот чудеса, а? Тут у него и богемная эта жизнь, что меня с ума сводила, кстати, разом прекратилась. Все теперь, режим у него, с раннего утра едет в театр, все там контролирует, к каждому рабочему пристает, просто ненормальным стал человек от такого счастья. Знаешь, как говорят: не было ни гроша, да вдруг алтын…
— Подожди, подожди, я за тобой не успеваю! Так что же получается? — изумился Гордеев. — Получается, что этот грузин, полтора метра на коньках и в кепке, от тебя, такой раскрасавицы, умницы, спортсменки и комсомолки, ушел, а не наоборот? Не ты от него?
— Выходит, что так, — подтвердила Валя.
— Ну и дела… А режиссер-то он хороший?
— Хороший, только в основном безлошадный. Надеюсь, скоро все изменится.
— В каком смысле — безлошадный, что это значит?
— В том, что театр у нас много лет не работает.
— Это как же тогда?
— Он тщательно реставрируется, — она усмехнулась, — очень тщательно — много лет, потому что тоже какая-то там архитектурная или историческая ценность, вроде моего дома. На самом деле просто заморозили стройку, и все. Проворовались, наверно, стройматериалы закончились, тут вообще такие дела в девяностые творились, не до театров было. Дураки, конечно…
— Я все-таки не понимаю. А твой Реваз высокохудожественный что тогда делал? Не вино же, в самом деле?
— А мой Реваз высокохудожественный вообще-то по образованию историк, он местный университет закончил, истфак, потом копался тут в архивах довольно много, жизнь своего деда изучал, как тот с Колчаком в наших краях сражался. Диссертацию даже защитил. Но вообще Реваз всегда к театру тянулся и еще студентом ставил спектакли, представь, ха-ха, даже я однажды в таком играла!
— Не представляю что-то, — признался Гордеев.
— Я тоже, — засмеялась Валя. — Тому уже лет пятнадцать назад. Ерунда какая-то, не помню. Но потом он серьезной драматургией увлекся, классикой, закончил в Москве театральный вуз, вернулся и почти десять лет ставил спектакли во всяких там бывших ДК и заводских клубах. Но вот сейчас за наш драмтеатр вроде взялись, с полгода городское начальство стройку под личный контроль взяло, и уже буквально через неделю обещают все закончить. Сразу и премьеру сыграть должны. Если будешь еще здесь, приходи, это наверняка окажется жутко интересно…
— Хм.
— В Москве ты такого точно не увидишь, я тебе гарантирую, потому что у Реваза очень интересный взгляд на классику. Самобытный. Вот.
— Могу себе представить, — ухмыльнулся Гордеев. — Небось Чехов какой-нибудь? «Чайка» там, «Вишневый сад»…
— Откуда ты знаешь?! — Она чуть не подпрыгнула. — Это же был большой секрет!
— Да я и не знаю, просто предположил. Мне кажется, во всех провинциальных театрах на премьере играют Чехова. Это какой-то необъяснимый закон природы. Но смотреть, как правило, невозможно, в печенках уже сидит.
— Ну конечно, — обиделась Валя, — мы темные провинциалы, куда уж нам! Была я в твоей столице, сам меня по театрам таскал, разве забыл? Что-нибудь действительно стоящее мы с тобой тогда посмотрели, несмотря на весь твой блат и лучшие места?
Гордеев поднатужился, но вспомнить ничего такого не смог. Он протестующе поднял руку: мол, я и не имел в виду ничего плохого, просто…
Но она уже не давала и слова вставить.
— А у Реваза, между прочим, Шекспир — любимый драматург! Ему «Макбет» уже много лет снится, он просыпается и все записывает! А Чехов просто в нашем городе когда-то останавливался, у нас тут где-то доска об этом висит, и у Реваза теперь просто выхода нет! Хотя он говорит, что писатель Чехов потрясающий, а драматург — никакой! И все равно спектакль будет гениальный! А ты в театре ничего не понимаешь! Я всегда это подозревала! А он — талантище, он вообще интеллектуал и эрудит, а ты… а он…
Битва двух профессиональных ораторов была безнадежно проиграна московским, впрочем, — он не сильно-то и переживал. Улыбаясь, Гордеев притянул женщину к себе, и слегка захмелевшая Валя постепенно смолкла.