7
«Так, — подумал Гордеев, выйдя от Спирина, — теперь хорошо бы зайти к Маковским. Конечно, надежды на то, что там меня встретят радушно, нет никакой, но попробовать стоит. Сегодня, кажется, сорок дней со дня гибели Сони Маковской. Это очень кстати. Наверняка будет много народу, меня никто не заметит. Будет время осмотреться, понаблюдать за Маковскими. Ну а потом, возможно, удастся с ними поговорить… Посмотрим. В любом случае надо идти».
…Лес шумел листвой, где-то щебетали птицы. Веселый солнечный день совсем не соответствовал той атмосфере, которая царила на городском кладбище. Сегодня было сорок дней со дня смерти Сони Маковской. Рядом с могилой стояли люди, кто-то всхипывал, кто-то плакал навзрыд. Здесь каждый переживал страшную и бессмысленную гибель маленькой девочки…
Гордеев стоял чуть в отдалении от толпы, собравшейся около могилы девочки, и наблюдал за происходящим. Он все-таки успел застать тех, кто пришел сюда, на кладбище, помянуть убитую Соню Маковскую.
Трудно было не сообразить, кто из присутствующих мать покойной. Худая женщина с изможденным лицом, на котором выделялись большие глаза, с темными синяками под ними, вся в черном, стояла на коленях прямо на земле перед могилой, обнимала временно поставленный здесь небольшой деревянный крест, гладила рукой глянцевую фотографию, с которой задорно улыбалась Соня Маковская. Гордеев уже успел внимательно изучить эту имеющуюся в деле фотографию, на которой было изображено милое невинное создание.
Позади женщины стоял высокий мужчина, который поддерживал ее за плечи. Его лица видно не было. Но Гордеев и так мог себе представить, сколько скорби и страдания сейчас на душе у отца.
Адвокату было не по себе. Не от того, что он присутствовал на своеобразном апокалипсисе внутри одной отдельно взятой семьи (хотя и из-за этого, разумеется, тоже), не от того, что атмосфера кладбища, всяческих похорон и поминок действовала на него, как, собственно, и на любого нормального человека, угнетающе. Нет, он просто уже заранее ненавидел себя. Ненавидел за то, что ему, в сущности совершенно постороннему человеку, приходится присутствовать на этих поминках, за то, что скоро ему придется разговаривать с убитыми горем родителями, так сказать, бередить их рану. Ему было страшно, неловко, противно, когда он представлял себе разговор с ними. Как родители девочки отреагируют на то, что он адвокат Зайцева, убийцы, как все считают, маленькой Сони? Наверняка они сочтут это издевательством: адвокат убийцы на поминках жертвы…
«Нет, все-таки я зря согласился заниматься этим делом, — подумал Гордеев, — если бы не Лида…»
Вот мужчина с усилием поднял с колен мать девочки (она все никак не хотела отпускать крест на могиле) и повел ее прочь. За ними все присутствующие потихоньку направились к выходу с кладбища. Гордеев последовал за ними. Он не хотел ехать еще и на поминки в дом, он надеялся поговорить с родителями здесь, на кладбище. Но, по-видимому, это было неосуществимо. Да и слишком много народу. Гордеев вообще сомневался, что сможет поговорить с ними сегодня. Конечно, следовательская, а затем и адвокатская практика воспитала в нем достаточно хладнокровного человека. Но данная ситуация выбила из колеи даже его.
«Ну нет, сдаваться мы так быстро не собираемся», — с некоторой безысходностью подумал Гордеев и поплелся за остальными.
— Друг семьи? — услышал он за спиной. Обернувшись, Гордеев увидел сухонькую старушку, которая довольно шустро ковыляла за ним.
— Родственник… Дальний… — промямлил Гордеев, который до сих пор сам не сообразил, кем представиться, чтобы сразу не вызвать отрицательную реакцию.
— Хорошо, хорошо, — прошамкала старушка, оглядывая Гордеева взглядом внимательных глаз из-под пушистых бровей, — вот такое дело, старые живут, а дети погибают. Вот мне скоро девяносто стукнет, и ничего. А ребятенок малый — в могиле.
Гордеев покивал:
— Всякое бывает…
— Это что у человека на роду написано, столько он и проживет… — подхватила старушка, — вот вы человек видный, здоровый. Вы проживете долго. Если, конечно, не случится чего.
— А вы что, гадалка? — улыбнулся Гордеев.
— Да нет, — неопределенно ответила старушка, — просто жизнь знаю. Многое повидала. И теперь многое вижу.
— Интересно… А что еще вы видите?
— Будет вам счастье в жизни, — пронзительный ее взгляд, как казалось Гордееву, заглядывал прямо в душу… — Только опасайтесь… Опасайтесь…
— Чего опасаться? — спросил Гордеев.
— Врагов. Если будете лезть на рожон, вас могут и убить. Но если будете осторожны, то доживете до старости. Хотя… — вздохнула она, — ничего в ней хорошего нет.
Она снова внимательно глянула на Гордеева и добавила:
— Ты к матери с разговорами не подходи. Вишь, она вся на нервах. Лучше в уголок сядь, там тебя никто и не заметит…
Гордеев так и поступил. Но остаться незамеченным не получилось. Минуты через полторы предательски зазвонил мобильный телефон, который он забыл отключить.
Окружающие с неодобрением покосились в сторону Гордеева, который был готов провалиться сквозь землю.
— Алло, — почти выдохнул он в трубку. — Алло, кто это?
И тут он чуть не подпрыгнул на месте… Это была Лида! Ее голос был взволнованным и еле слышным, видимо, она не могла долго разговаривать.
— Лида, где ты? — зашептал в трубку Гордеев, сердце его забилось сильнее. — У Кравцова?! Адрес!.. Быстрее говори адрес!.. Да, запомнил!.. Да, буду!.. Я здесь, в Андреевске, Лида! Я сейчас приеду!
И только когда в трубке раздались гудки, он подумал, что, пожалуй, прямо сейчас мчаться спасать Лиду не получится. Он должен был еще поговорить с Маковским…
«Ничего… — успокаивал он себя, — это ее муж все-таки, не съест же он свою жену. Лида подождет. Сейчас главное — разговор с Маковским».
В большой комнате квартиры Маковских был накрыт нехитрый стол. Все расселись по местам. Собравшиеся тихо переговаривались между собой. Гордеев, последовав совету старушки, занял за столом незаметное место, хотя, так как людей было много, никто не обращал внимания на незнакомых.
То тут, то там до Гордеева доносилось:
— Несчастье-то какое! Девочка и не пожила совсем…
— Да… Только ей-то сейчас уже все равно. А родителям всю оставшуюся жизнь горевать и мучиться.
— Это точно. Ты только на Катерину посмотри. Постарела на двадцать лет! И волосы уже все седые! А Алексей сам не свой ходит…
— Да по Алексею-то особенно и не видно, что горе такое…
— Конечно, он не показывает. Ему жену поддерживать надо. А в душе-то, небось, извелся весь, бедный. А еще хуже, когда все внутри держишь…
— Да внутри — не внутри! Какая разница! Это вообще хуже всего, когда у тебя ребенок умирает!
— Не дай бог пережить собственных детей!
— А с этим что? С тварью этой! Посадят?
— Да не знаю. Его посадить мало! Его расстрелять надо!
— А Сонечка какая была! Помню, бывало…
У Гордеева мурашки по коже бежали от всех этих разговоров. Несмотря на то, что он сюда пришел не по своей воле, что, в сущности, он был на работе, Гордееву захотелось немедленно отсюда уйти… В комнату вошел Маковский — отец Сони. Гордеев еще в самом начале, как только зашел, заметил за стеклянной дверцей шкафа его фотографию в милицейской форме. Тот тихонько сказал, обращаясь ко всем присутствующим:
— Мы сейчас вместе придем, — это он, видимо, о жене. — Я только вас очень прошу — никаких речей. О чем-нибудь отвлеченном говорите, хорошо? Она очень переживает…
— Алексей Михайлович, а как же помянуть? Помянуть-то Сонечку?
— Помянем, Егор Андреевич, помянем. Я только прошу, чтобы слез там никаких не было. Ей и так тяжело, понимаете?
Все покивали, покачали головами. Как только Алексей Михайлович вышел, поднялся вопрос о том, ставить ли перед пустым стулом по традиции рюмку водки с черным хлебом, или нет.
— Ну что вы такое говорите! Ей же девять лет всего было! Какая водка, Господь с вами!
— Так традиция ведь! — не унимался бородатый Егор Андреевич.
— Ну что только раны бередить! Каково ей будет, когда она увидит эту рюмку перед пустым стулом! Не надо!
— А я вообще недавно с батюшкой разговаривала, — прошамкала какая-то старушка. — И он сказал, что это все вообще неправильно. Что это в советское время, когда всех спаивали, насадили этот бесовский обычай. А по-нашему, по-христиански, так не принято!
— Ой, да ладно вам! — гнул свою линию Егор Андреевич. — Всю жизнь это было! И при советской власти, и до нее, и после.
— А ты-то откуда знаешь! Мне-то сам батюшка сказал!
Гордееву было не по себе, он злился на себя и на всех присутствующих, занятых какими-то совершенно идиотскими разговорами. А почему злился? О чем они должны были разговаривать, по его мнению? Да он злился, если бы они и оплакивали девочку, и вспоминали о ней что-то, и если бы они даже разговаривали о чем-нибудь постороннем.
Наконец вошли Алексей Михайлович с женой. Все, как по команде, стихли. Теперь Гордеев рассмотрел ее лицо. Бледное, опухшее от постоянных слез, с впавшими, какими-то мертвыми глазами. Из-под платка выбилась темная, с явной сединой, прядь волос. «А ведь ей, наверно, немногим больше тридцати», — подумал Гордеев.
Они сели. Воцарилась гробовая тишина. Она отрешенно смотрела в свою тарелку.
— Давай тебе чего-нибудь положу, Кать, — старушка схватила ее тарелку и стала накладывать кутью.
Потом налили водки.
— Ну что ж, — с расстановкой начал неугомонный Егор Андреевич. — Давайте помянем безвинно убиенную Софью…
Все подняли свои рюмки. Мать девочки тоже дрожащей рукой приподняла свою рюмку, глаза ее застилали слезы. Егор Андреевич продолжал что-то говорить. Тут мать тихо, но очень четко произнесла:
— Убью!
— Что ты сказала, Катенька? — наклонилась к ней поближе старушка.
— Убью! — повторила она громко, выпила рюмку водки и, взяв со стола большой кухонный нож, решительно встала.
— Кать, да ты чего! — растерялся Егор Андреевич.
— Правильно всё вы говорите, Егор Андреевич! Безвинно убиенная… А за безвинно убиенных мстить надо. Я не мать буду, если эту сволочь не зарежу! — с этими словами она направилась к двери.
Муж вскочил за ней.
— Кать, перестань! Ну что ты. Люди же собрались. С ними-то хоть давай посидим. А потом сами решим все, — уговаривал он, пытаясь взять из ее руки нож.
— Что решать! Что решать-то? Ты уж решишь, пожалуй! — заплакала она. — Ходишь все, руки в карманах, встречаешься с кем-то! Что толку, что ты встречаешься! По закону все хочешь, да? Не получится у меня теперь по закону! Нет его, закона-то! — Она плакала все сильнее и сильнее, а муж ласково гладил ее по голове, уводя в соседнюю комнату.
— Ведь девчушка еще… Как рука-то поднялась, — продолжала плакать она. — Да его убить мало! Да я его… Пусти меня! Пусти!
Но мужчина был сильнее. Он отобрал у нее нож и потащил в комнату, приговаривая:
— Кать, ну успокойся! Я все сделаю. Посадят… Ну что ты, Кать, ну не при людях же…
Сразу все зашептались, зашушукались. Гордеев был поражен. Он уже точно решил для себя, что не будет людей мучить разными вопросами. По крайней мере, сегодня. Но все же поведение отца девочки показалось ему довольно-таки странным. Мать, да, он понимал. Но вот отец. Ему казалось, что как раз отец должен был размахивать ножом и рваться в бой, мстить за дочь. Здесь же дело обстояло совсем по-другому. Более чем… Отец казался даже спокойным. И если его что-то и волновало, то, в первую очередь, состояние жены. Но как бы там ни было, Гордеев встал, попрощался со всеми и вышел в коридор.
— А это кто? — успел услышать он за спиной.
— Не знаю…
Теперь предстояло найти свои ботинки среди груды чужой обуви.
— Вы уже уходите? — раздался над ним чей-то голос.
Гордеев выпрямился. Перед ним стоял отец девочки.
— Вообще-то да. Но я хотел с вами поговорить, — выпалил вдруг Гордеев.
— О чем же?
— О девочке. О вашей дочке.
— Что же о ней разговаривать? Ее теперь уж нет в живых, — видимо, он все еще принимал Гордеева за какого-то гостя.
— Да. Я очень сожалею. И, честно говоря, очень хочу помочь вам в этом деле.
— Чем тут поможешь…
— Вы знаете, кто убийца? — прямо спросил он. — Может быть, вы знаете какие-нибудь подробности?
Тот удивленно, но не негодующе приподнял брови:
— Зачем вам это? Справедливости хочется, — затем он прищурился. — А вы вообще-то кто?
— Я… — замялся Гордеев, но Маковский не дал ему сказать:
— А! Кажется, я понимаю… Вы что, журналист? Или частный сыщик? Честно признаться, меня воротит и от тех, и от других. И знаете что, без вас как-нибудь разберемся.
— Скажите только, вам самому что-нибудь известно об этом деле? — повторил Гордеев. — Вы уверены на сто процентов, что убийца именно Зайцев?
— Если б был уверен, я бы тут не стоял с вами… — задумчиво произнес тот.
— А что вы думаете по этому поводу?
Он вздохнул и вдруг, будто опомнившись, резко спросил:
— Да кто вы такой в конце концов?
— Я его адвокат, — собравшись с духом, признался Гордеев.
— Чей?
— Зайцева.
Маковский внимательно посмотрел на Гордеева, но тот, к своему удивлению, не обнаружил в его глазах ни ярости, ни жажды мести.
— А! Понятно… Ищете способа увести его от обвинения?
— Я ищу правду, — просто сказал Гордеев, внимательно наблюдая за реакцией Маковского. Как ни странно, тот только задумчиво покачал головой и отвел взгляд.
— Скажите, — продолжил Гордеев, — вам что-нибудь известно?
— Что мне известно? Мне известно, что убили мою дочку. И еще мне известно, что я этого так не оставлю, — твердо ответил Маковский.
— Но…
— Так вы уже уходите? — оборвал его Маковский. — Не посидите ли с нами еще? Что ж, по лицу вижу, что нет, опаздываете. Ну что ж, не смею задерживать… Всего доброго, до свидания!
— До свидания, — Гордееву больше ничего не оставалось, как уйти.
Маковский что-то знал. К такому выводу пришел Гордеев, обдумав этот разговор. Но что? Это еще предстояло выяснить…