— Вообще-то, я родился и вырос непосредственно в Москве, — начал свой рассказ Коваленко. — Я коротко сейчас расскажу о том, как я оказался в Андреевске, и надеюсь, что эта информация не будет распространяться без моего на то согласия.

Я работал главным бухгалтером в одной московской фирме. У меня были довольно хорошие отношения с директором. Надо сказать, я знал, что наша фирма занимается обналичкой. А тут налоговая проверка. И подписи-то на всех бумагах и документах мои! И засадят-то меня, если что! Что делать?! Я — к директору. Сидеть-то не хочется вообще, а за другого человека тем более! Ну и директор знает, что мне своя шкура дорога и что я молчать не буду. Он мне и говорит: «Филиппыч, мол, нужно тебе на некоторое время на дно залечь!» Я говорю, какое дно? Вы в своем уме! Будто я бандит какой-то! Мне полтинник скоро стукнет, а я — на дно залегать! Да и на какие шиши я «залегать» буду! А он мне: «Оформи административный отпуск и езжай ко мне на дачу, в Андреевск (у него вообще-то две дачи, одна в Подмосковье, а вторая — под Андреевском, о которой никто и не знал). Все равно я там не бываю. Семьи у тебя, говорит, нет. А я, говорит, буду тебе деньги кое-какие высылать. А как все наладится, я тебя обратно вызову». Ну и вот так получилось, что я там под видом сторожа уже около четырех лет проживаю…

— Извините, а что, за четыре года ничего не наладилось? — спросил Гордеев.

— Видимо, нет, раз он меня до сих пор не вызывал. И потом, я так перетрухнул, что мне и самому уже там работать не хочется. Деньги мне высылают, природа — сказка, никто меня не трясет, ни директор, ни налоговая. Я живу себе тихо-спокойно… Жил…

— Ну, давайте уже к делу. Все подробно: что видели, где, как…

— Да… Так вот, значит… Я там четыре года живу. А неподалеку находятся дачи высокопоставленных лиц Андреевска. Так вот, у них что ни праздник, то гульба. А потом стрельба…

— Не понял, что значит стрельба? — спросил Гордеев.

— Ну что непонятного, напьются да пальбу начинают.

— В смысле охота, что ли? Или они бессмысленно, в воздух стреляют?

— Ну какая охота! Там охотиться-то не на кого! Так просто, стреляют. В воздух или по сторонам, не знаю. В тот день стреляли явно не в воздух… Короче говоря, покоя никакого не было. А то и ночью стрелять начнут, вообще не заснешь!

— Хорошие развлечения, — с сарказмом заметил Турецкий. — Им бы надо у московских чиновников уроки брать, как развлекаться нужно. А то — постреляли да спать завалились, ну что это такое!

Гордеев усмехнулся этой реплике, а вот Коваленко было не до смеха. Чем ближе он подходил к конкретным событиям, тем сильнее он нервничал.

— Ну давайте уже о событиях того злополучного дня.

— Тот день… Это как раз праздник был, Девятое мая. Я помню, мне надо было зверобоя набрать… Мне для желудка отвар зверобоя полезен… Я и пошел в лесок…

— Это сколько времени было?

— Я точно не помню, кажется, около пяти часов вечера. Вот… Я и пошел в лесок…

— Девочку видели?

— Да… Две девочки, моя соседка по участку и ее подруга, тоже пошли в лес. Одна из них возвратилась, не знаю зачем, по-моему, они немножко поссорились. А вторая пошла в лес. Я шел за ней, практически не отставая, потому что я собирал зверобой, как я уже сказал, а она какие-то ветки собирала…

— Они шалаш строить собирались, — пояснил Гордеев.

— А эти… ну, высокопоставленные чиновники… у них пикник был… Они, видимо, напились порядком уже… Девочка там ходила…

— Рядом с ними?

— Нет, не рядом, вдалеке… А я как раз нашел целую полянку…

— А вы находились близко к этим чиновникам?

— Я, во-первых, сидел на корточках, поэтому меня, как мне кажется, им видно не было… А я все видел прекрасно, хоть и находился от них достаточно далеко…

— Так, продолжайте, что было дальше?

— Дальше они там что-то кричали пьяными голосами. А потом, как всегда, принялись стрелять, — голос его задрожал. — И убили девочку.

— Вы видели, кто именно из них убил ее?

— Да.

— Кто это был?

Коваленко молчал, только видно было, как мелко дрожат его руки.

— Чего вы теперь-то боитесь? — завелся Гордеев.

— Юр, подожди, — перебил его Турецкий. — Виктор Филиппович, вы даете свидетельские показания, они записываются на пленку. Вы сказали, что видели, кто конкретно застрелил Софью Маковскую. Так кто же это был? Вашу безопасность мы вам гарантируем.

— Губернатор, — тихо произнес Коваленко.

— Это был губернатор Ершов?

— Да. Ершов.

— Вы в этом уверены?

— Я же сказал, я видел…

— Но вы сказали, что начали стрелять, как я понял, несколько человек. Как же вы поняли, что убил девочку именно Ершов?

— Когда девочка упала, никто не стрелял. К тому времени стрелял только один Ершов. Он в нее и попал.

— Он стрелял точно в нее, или он ее не видел?

— Я не могу ответить вам точно. Скорее всего, он ее не видел. Он просто стрелял по деревьям. А там оказалась девочка.

— Все понятно. Ваши дальнейшие действия?

— Я очень испугался. И побежал из леса в дом.

— Почему вы уехали, никому ничего не сказав, никого не предупредив?

— Понимаете, я очень испугался…

— Угу, — тихо подтвердил Гордеев.

— А потом, мне показалось, что, когда я убегал, они могли меня слышать или видеть. Самым первым решением, пришедшим мне в голову, было скрыться. И я уехал…

— Тем более у вас уже есть опыт «залегания на дно», — усмехнулся Гордеев.

— Ничего смешного! — обиделся Коваленко. — Ведь это же сам губернатор! — тихо, расширив глаза, произнес свидетель.

— Почему вы не пошли в правоохранительные органы? Вы так сильно боялись? — спросил Турецкий.

Тут уже вступился Гордеев.

— Да какие правоохранительные органы! — сказал Юрий, сам с ними столкнувшийся в Андреевске. — Один Спирин чего только стоит!

— Это же сам губернатор! — продолжал испуганно шептать Коваленко.

— Так. Хорошо. Вы скрылись. Но вы мне признались, что это вы были тем человеком, с которым встречался Маковский, отец девочки. Расскажите об этом, — попросил Гордеев.

— Да. Я встречался с ним. Сначала я спокойно жил там, куда уехал (я снял там квартиру). Девочку, конечно, было очень жалко и родителей ее тоже… Но сделанного не воротишь, а я тоже еще пожить хочу…

— А как же справедливость, Виктор Филиппович? — спросил Гордеев, но Турецкий толкнул его локтем, и тот с презрением отвернулся от свидетеля.

— Ну, справедливость — понятие растяжимое. И потом, я же хотел справедливости! Я, когда услышал по телевизору эту версию о самоубийстве, мне прямо плохо стало! Я так разозлился! Меня это так взбесило! Потом выдвинули версию, что ее убил Зайцев. Но я-то знал, кто настоящий убийца! Показывали по телевизору похороны… Состояние родителей. Жуткое зрелище! У меня тогда чувство страха заменилось чувством негодования. И я решил во что бы то ни стало все рассказать Маковскому, тем более что он был лейтенантом милиции. Но потом здравый смысл ко мне вернулся, и я понял, что это бессмысленно — рисковать собой!

— Но вы все же сообщили Маковскому какую-то информацию.

— Да. Я решил, что он должен знать правду, потому что он отец. Я просто представил себя на его месте… Ужасно! Я знал, что я очень сильно рискую. Поэтому, когда я с ним связался, то не назвал своего имени. Я встретился с ним поздно вечером, специально, чтобы он не видел моего лица. На мне была шляпа с широкими полями. Мы встретились на автобусной остановке. Я делал вид, что совершенно посторонний человек, прохожий. Я просто шепнул ему на ухо, что убийца Ершов. Маковский вел себя спокойно, тоже делал вид, что не знает меня, что я обычный прохожий, который ждет автобуса. Он спросил, откуда я знаю. Я ответил, что сам видел, своими глазами. И сразу предупредил его, что не собираюсь быть свидетелем, что я скрываюсь. Он тогда спросил, может ли он рассчитывать на мою помощь, и я честно ответил, что, скорее всего, нет. Он спросил, могу ли я еще что-нибудь рассказать ему, какие-нибудь подробности. И я ответил, что тогда сам с ним свяжусь. Мне уже пора было уходить, мы и так долго с ним разговаривали… Мне казалось, что за мной следит каждый куст, каждый случайный прохожий. Я вернулся в свое укрытие. У меня тогда было чувство облегчения, чувство выполненного долга. Я не исключал возможности, что еще свяжусь с ним… Но так и не связался. А потом в новостях услышал, что его сбила машина и что это, скорее всего, не случайность, а убийство. Мол, убивают свидетелей. Я тогда подумал, что он ведь не был свидетелем. И мне стало так страшно! Значит, узнали обо мне! Страх вырос, превратился просто в кошмар! Я не спал по ночам. Но за мной все не шли и не шли. И я понял, что в этой глуши меня не найдут.

— Но вы же оставили адрес своей соседке…

— Только потому, что я был с ней в очень хороших отношениях. И то, я попросил, чтобы она не давала никому мой адрес и чтобы сама мне не писала и не приезжала ко мне в течение нескольких месяцев.

— Какая непростительная ошибка! — прокомментировал Гордеев. — Ведь именно она дала мне ваш адрес.

— Да… А вы знаете, как это страшно… Страшно, что тебя найдут, но еще страшнее вот так взять и пропасть без вести, порвать все связи с окружающим тебя прежде миром, стереть себя из памяти друзей, из их собственной истории…

Гордеев отвернулся от Коваленко, а Турецкий терпеливо кивал свидетелю.

Через полчаса Турецкий с Гордеевым совещались о дальнейших действиях. Коваленко, как ему и обещали, был поселен в одной из спецквартир.

— Занимательная история, — говорил Турецкий.

Гордеев смотрел на своего коллегу.

— А что ты так улыбаешься? — спросил его Турецкий. — Все это, конечно, замечательно. Свидетель преступления и все такое… Но на основании его показаний мы ничего сделать не можем. Я надеюсь, ты это понимаешь.

— Понимаю. Он единственный свидетель. А у них свидетелей человек двадцать. Он конечно же мог не увидеть что-нибудь с такого расстояния, на котором он находился, и так далее и тому подобное… Уж мне ли не знать обо всех этих уловках… Но тем не менее свидетель есть! И это большой плюс. И с этим фактом никак не поспоришь. Надо только правильно использовать это обстоятельство.

— Да. С этим мы разберемся. Пока оставь в покое нашего трусливого свидетеля. Подумай лучше, на основе каких фактов нам пока удобнее всего действовать? — Турецкий испытующе посмотрел на Гордеева.

— Автоматная пуля? — неуверенно спросил тот.

— Ай молодец! Какой догадливый! Хвалю, ценю!

Турецкий дружески хлопнул Гордеева по плечу.