В четвертую ночь, которая впервые после ухода из Сан-Саба выдалась теплой, чему обрадовались и рейнджеры, и солдаты, пропали лошадь Салазара и оба осла. На ослах находилась большая часть продовольствия и весь фураж. Бивак разбили поздно и из вьюков взяли лишь самое необходимое для ужина, главным образом, кукурузные лепешки и немного вяленого мяса.

Капитан Салазар привязал лошадь совсем рядом с местом своего ночлега и, пока спал, все время держал поводья в руках. За ночь он поворачивался и просыпался несколько раз и видел, что лошадь цела. Но когда проснулся перед самым рассветом, в руке у него оказались лишь перерезанные поводья, а лошадь исчезла.

— А я считал, что индейцы здесь не появятся, как вы обещали, — раздраженно заметил Длинноногий.

Беспечность мексиканцев сильно удивила его — они даже не выставили никакой охраны. Когда объявили привал, пешие солдаты так и повалились спать там, где стояли: они думать ни о чем не хотели, только бы поскорее лечь и отдохнуть. Техасцы тоже легли спать, но руки у них были связаны, так что о сторожевых постах и говорить не приходилось, да это и не входило в их обязанности.

Капитан Салазар насупился и молчал, шокированный произошедшим и вытекающими из всего этого последствиями. Он долго смотрел, вытаращив глаза, на иссушенную равнину, словно надеясь разглядеть там пропавшую лошадь и ослов, мирно щиплющих травку. Но видел одну лишь бесплодную песчаную землю и восходящее на востоке солнце.

Длинноногий вынужден был повторить свое утверждение:

— Полагаю, что вашу лошадь увели те самые индейцы, которые не появляются здесь, — произнес он.

— Да, это Гомес украл мою лошадь, — согласился Салазар. — Он не знает отдыха и в своих родных местах ничего не боится. Никто иной на такое не осмелился бы.

— А поводья, которые он перерезал, лежали, между прочим, всего в трех футах от вашего горла, — подчеркнул Длинноногий. — Если бы захотел, он запросто поступил бы так же и с вашим горлом.

Капитан Салазар посмотрел на концы поводьев. Длинноногий прав: Гомес мог бы легко перерезать ему горло.

— Верно, если бы захотел, — подтвердил Салазар, — но здесь он потрудился ради спортивного интереса. Ну что ж, нужно двигаться дальше.

В полдень теплый воздух сменился на холодный — снова задул северный ветер.

— Боже мой, как же мне не хочется вновь мерзнуть, — захныкал Джонни Картидж. — Я даже не возражал бы умереть, лишь бы было тепло.

Его опять обуял страх.

— Хватит тебе ныть, это легкий ветерок подул, — успокаивал его Верзила Билл. — Я тебя уже нес на руках и еще понесу, если понадобится.

— Нет, Билл, не понесешь, не сможешь же ты нести меня сотню миль, — продолжал хныкать Джонни, но ветер уже завыл у них за спиной, так что его причитаний никто не услышал.

Калл шагал между Матильдой и Гасом — он все еще не мог твердо держаться на ногах, к тому же на него временами накатывали приступы лихорадки и тогда в глазах все плыло и кружилось. Из всех техасцев руки не связали лишь Матильде. Она все больше нравилась капитану Салазару и время от времени принимала от него приглашение перекинуться в картишки. С пленными он не снисходил до панибратства и в карты с ними не играл, а мексиканские солдатики были слишком молоды и хорошо играть в карты не умели. Один старый охотник на медведей как-то научил Салазара подкидному дураку — вот этой игрой они и развлекались с Матильдой Джейн.

Они шли вперед, подгоняемые в спины холодным северным ветром. Гас оглянулся — эту привычку он приобрел после встречи с медведем-гризли и рассказа Длинноногого про того малого, которого задрал медведь во время рыбалки. Умение медведей бесшумно подкрадываться к жертве вызывало у него тревогу.

Оглянувшись через плечо, он уловил нечто тревожное — к ним стремительно неслось что-то огромное и коричневое. Это огромное было пока довольно далеко — он мог различить лишь саму массу, но цвет ее был определенно коричневым, тот самый цвет, который присущ медведям-гризли.

— Капитан, ружья к бою! — в ужасе закричал он. — За нами гонится медведь!

Ему поверили, никто четко не различал, что такое движется к ним, видели только, что мчится довольно быстро. Салазар сразу же развернул цепь солдат и приказал приготовиться к стрельбе.

— Разрешите уж мне, капитан, пострелять из мушкета, — попросил Длинноногий. — Ваши мальчишки так перепуганы, что, думается, половина из них вообще не попадет в цель.

— Я тоже так думаю, — ответил Салазар.

Он подошел к ближайшему солдату и отобрал у него мушкет. Затем вернулся к Длинноногому, развязал ему руки и вручил оружие.

— В последний раз, когда я передал техасцу оружие, он разрядил его в меня, — напомнил Салазар. — Пожалуйста, мистер Уэллейс, будьте благородны. Стреляйте в медведя. Если убьем его, у нас хватит еды на весь переход по Пустыне смерти.

Но тут Гас увидел нечто такое, что встревожило его еще сильнее — медведь вдруг взмыл высоко в воздух. Он, похоже, пролетел в воздухе несколько ярдов, а затем приземлился.

— Боже милостивый! Он еще и летает, — пробормотал Гас.

Не успел он договорить, как огромная масса взлетела опять — весь отряд оцепенел в ужасе, даже Длинноногий. Он на своем веку наслушался немало всяких рассказов про медведей, но никто еще не говорил, что гризли умеют летать. Он встал на одно колено и тщательно прицелился из мушкета, хотя медведь — если это был медведь — все еще находился довольно далеко от них.

Кое-кто из мексиканских солдат-мальчишек с перепугу начал стрелять, когда мчащаяся коричневая масса находилась еще ярдах в двухстах от них. Салазар не на шутку рассердился. Ветер поднял пыль с земли, и видимость заметно ухудшилась.

— Не стрелять, пока не отдам команду! — крикнул он. — Если начнете палить сейчас, то, когда медведь подскочит ближе, у вас не останется пуль, и он сожрет вас.

— А я берегу пули, — заметил Длинноногий. — Хочу влепить ему заряд прямо между глаз — только так можно уложить наверняка этого зверя.

В этот момент несущаяся коричневая масса натолкнулась на выступающие из земли камни и высоко взметнулась в воздух, даже выше поднятой ветром пыли. Длинноногий четко увидел летящий предмет и сразу же опустил ружье.

— Ребята, это Гомес нас пугает, — принялся успокаивать он солдат. — Это не медведь, а растение такое — перекати-поле называется.

Салазар почувствовал глухое раздражение.

— Семеро из вас стреляли, а перекати-поле все продолжает катиться, — в сердцах принялся ругать он солдат.

— А почему оно огромное такое, все равно как целый дом? — удивился Гас.

Он и вообразить не мог, что растение может вырасти до таких гигантских размеров. Оно помчалось совершенно случайно, под напором ветра, крутясь и переворачиваясь, со скоростью хорошего бегуна. Кое-где оно натыкалось на бугорок или на камень и тогда взмывало вверх. Вскоре оно улетело вперед, на юг, а затем исчезло во взметнувшемся облаке пыли,

— Давайте больше не вести трепа про разных там медведей, — предупредил Салазар, глядя на Гаса.

Они выступили в поход рано утром, без запаса продовольствия. В Сан-Саба они получили пустые тыквы, в которых можно хранить воду — кое-кто уже успел выпить ее, а в других еще осталось немного. Температура воздуха резко упала, солдатам и рейнджерам хотелось погреться у костров, но топлива не было, если не считать веток жалких кустиков. Техасцы собрали хвороста достаточно, чтобы разжечь небольшой костер, и уже намеревались было запалить его, но Салазар не позволил.

— Огонь ночью не зажигать, — распорядился он.

— Почему нельзя? — спросил Гас. — Я хотел бы погреть пальцы.

— А потому, что если мы разожжем костер, то его увидит Гомес, который следит за нами, — объяснил Салазар.

— С чего бы ему следить за нами? — удивился Длинноногий. — Он и так увел у нас ослов и с ними почти все наше продовольствие.

— Может, он следит за нами, чтобы поубивать нас всех, — предположил Салазар.

— Он мог убить нас еще минувшей ночью, но не сделал этого, — взорвался Длинноногий. — Зачем ему плестись за нами весь день, чтобы совершить то, что вполне мог он проделать накануне? — спросил Длинноногий.

— А потому, сеньор, что он апач, — стал объяснять Салазар. — На нас он совсем не похож. Может, он и ушел домой — не знаю. Но сегодня ночью костры жечь я не разрешаю.

В полночь холод стал таким нестерпимым, что люди были вынуждены сгрудиться в тесные кучки и согревать друг друга. И даже, сбиваясь в кучки, они мерзли так, что кое-кто не мог стоять на ногах. Джонни Картидж так и не сумел преодолеть страх. Он все старался припомнить солнечные теплые дни на юге в Техасе, а в голову лезли лишь картины белоснежной слякоти, в которой он чуть было не отдал душу всего несколько дней назад. Тогда он покрепче прижался к Верзиле Биллу и почувствовал, как трясется и дрожит его приятель.

Тот спал и во сне дрожал, как одержимый, с открытым ртом, из которого вырывалось тяжелое дыхание и повисало белым облачком в холодном воздухе. Джонни хотелось разбудить Билла, своего напарника, товарища. Билл рисковал жизнью, чтобы найти Джонни и принести к рейнджерам в ту ужасную снежную бурю. Опять был холод и Джонни хотел, чтобы Билл понял, для чего ему надо проснуться. Он объяснит Биллу, что намеревается сделать с перочинным ножиком, который вынул из своего кармана. Ему было бы легче провести тяжелую ночь вместе со старшим и самым лучшим другом.

Джонни Картидж начал трястись от холода еще сильнее, нежели Билл, к которому он прижимался. Он дрожал так, что едва удерживал нож в руках и не мог открыть лезвие. Он испугался, что выронит ножик, и у него не хватит сил найти его в такую морозную ночь. Будить друга было жаль — он так устал после длительного и трудного перехода, но Джонни нуждался в его помощи. От отчаяния он тихонько заплакал. Ему расхотелось жить, все его надежды рухнули, но умереть без помощи друг он не мог.

На бескрайней равнине царила мертвая тишина, слышалось лишь тяжелое дыхание вымотавшихся людей, спавших вокруг. В темноте чуть проглядывались белые пятнышки — пар от дыхания его товарищей. У Джонни от холода ужасно болела искалеченная нога — в ступне все время что-то подергивало; хотя всю ступню он от холода не ощущал, но подергивание, регулярное, как часы, все время чувствовал.

— Проклятая нога, — шептал он. — Вот проклятая.

Он открыл перочинный ножик и приложил лезвие к горлу, но оно оказалось таким холодным, что он непроизвольно отдернул его. От осознания своего бессилия, невозможности всадить в горло холодное лезвие, Джонни начал всхлипывать. Стало быть, он обречен замерзать, потому что рейнджеры не дадут ему зарезаться, а заставят двигаться и дальше. Они не поймут, что ему не хочется больше жить.

Джонни снова приложил ножик к горлу и опять отдернул его. Острое лезвие оставило на коже порез, от холода рану стало жечь, словно к горлу приложили раскаленное клеймо. Джонни потихоньку отодвинулся от Верзилы Билла всего на дюйм, потом еще на дюйм. Медленно, сначала по дюйму, а потом по футу, он выползал из тесной кучи рейнджеров, стараясь никого не разбудить. И лишь когда выполз окончательно, быстро покатился по промерзшей земле.

Из всех техасцев не спала одна Матильда Робертс. По ночам она обычно укладывалась между двумя парнями, так, чтобы Калл согревал о ее бок свою израненную спину, а Гас лежал с другого ее бока, прижимаясь как можно плотнее. Оба парня спали, а она нет.

Она заметила Джонни Картиджа — тот полз прямо к ней. Он почувствовал ее пристальный взгляд и захотел взглянуть на нее хоть на секунду. Видел же лишь ее смутные очертания, но не само лицо. Она тоже не различала его четко, но все равно догадалась, кто это ползет и куда направляется.

Джонни приостановился. В кромешной темноте они посмотрели друг на друга. Матильда хотела что-то шепнуть, но передумала — все равно Джонни Картидж ее не услышит. Тогда она тоже выползла и взяла его за руку. Она услышала его всхлипывания; он на долю секунды дотронулся до ее руки и пополз дальше. «Ох, Джонни», — шепнула она, но не стала его останавливать. После смерти Чадраша всю свою заботу она перенесла на Гаса и Калла — первый был дурень, а второй — весь израненный. Забота эта отнимала у нее все силы, требовала чрезвычайного напряжения, чтобы помочь им благополучно пройти по пустыне. Но если ей взять на свое попечение еще и Джонни Картиджа, троих она не потянет. Даже Верзила Билл и тот не мог спасти друга — для этого надо было пожертвовать своей жизнью. Если холод не убьет Джонни, его сломают и раздавят камни пустыни. Если он твердо настроился покончить с собой, то ему нельзя мешать, и она это понимала. Его шансы на выживание ничтожны, а может, их и совсем нет, переносить и дальше страдания он больше не может.

И даже понимая все это, она с болью душевной слышала, как царапает по каменистой почве искалеченная нога Джонни, когда он удалялся в ледяную ночь. Но скребущий звук становился все тише и тише, а вскоре она вообще ничего не слышала, кроме сопения и дыхания двух парней, лежавших рядом с ней. С того самого дня, как Калеб Кобб ударил Калла по ногам прикладом тяжелого мушкета, тот стал хромать почти так же, как и бедный Джонни. Вероятно, у него где-то в ступне раздробились косточки, но он молод и переломы вскоре срастутся.

Джонни Картидж полз до тех пор, пока не счел что удалился от лагерной стоянки ярдов на двести. Переползая по замерзшей почве, он порвал одну брючину и исцарапал колени. Длинноногий как-то говорил ему, что когда человек замерзает, то перед самым концом чувствует, как по всему телу разливается тепло. Когда он посчитал, что отполз от лагеря на порядочное расстояние и его не найдут, даже если Верзила Билл проснется, хватится и отправится на поиски, он остановился и сел, весь дрожа от холода. Он сидел и ждал, когда придет тепло — тогда он заснет и умрет во сне; он уже намерзся достаточно и приготовился ощущать долгожданное тепло, а оно не возникало — лишь по-прежнему чувствовался жуткий холод, проникающий до костей и замораживающий его легкие, печень и даже сердце.

Безумно желая тепла, он снова открыл лезвие перочинного ножа и крепко сжал его в кулаке, намереваясь перерезать яремную вену на шее. Но перехватывая нож покрепче в заледеневшей ладони, он случайно взглянул наверх и увидел какую-то тень, промелькнувшую на фоне ярко блестевших звезд. Кто-то был здесь, Джонни почуял это всем своим нутром, но видеть не мог. Не успел он ничего сообразить, как перед ним возник Гомес. Наконец-то Джонни Картидж ощутил долгожданное тепло — тепло крови, обильно льющейся из его горла на грудь и капающей на замерзшие руки. Какое-то мгновение он был даже благодарен за содеянное: кто бы там ни был между ним и холодными звездами, он взял на себя трудную задачу. Затем Джонни обмяк и завалился набок, а тень нависла над ним и спустила с него штаны. И еще до того, как Гомес нанес другой удар ножом, одноглазый Джонни Картидж уже перестал ощущать холод и чувствовать боль от ножа, вырезающего его половые органы. «Ох, Билл», — лишь эта мысль промелькнула у него в голове — и все кончилось.

Гомес обтер нож о штанину Джонни Картиджа и бесшумно покрался к лагерной стоянке мексиканцев. Находясь еще на значительном расстоянии от лагеря, он услышал мирное похрапывание многих людей. Он задумал убить дрожащих от холода мексиканских часовых и забрать их ружья, но когда понял, что большая женщина не спит, изменил свое решение. Ему не хотелось, чтобы большая женщина догадалась о его присутствии. В предыдущую ночь, отдыхая в маленькой пещере, он увидел змею, хотя в такие холода змеи не ползают. Хуже того, позднее, уже в полночь, он услышал уханье совы, хотя совы в этих местах вообще не водятся. Он сразу догадался, что это, должно быть, большая женщина бледнолицых накликала змею и старую сову в места, где их отродясь не бывало. И он понял, что большая женщина — настоящая колдунья, поскольку только ведьма осмелится пройти по этим местам с такой оравой мужиков.

Гомес знал также, что большая женщина принадлежала Медвежьему Хвосту, а Медвежий Хвост был великим человеком, может, даже шаманом. Гомес сразу же ушел от лагеря подальше — он не хотел, чтобы колдунья узнала, что он был здесь. Если она узнает, то может снова призвать сову, а когда услышишь уханье совы дважды — непременно умрешь.

Гомес обошел лагерную стоянку и удалился на несколько миль от нее, туда, где ждали два его сына Один из них обнаружил днем волчье логово, они поймали волчат, развели костер и зажарили их. Гомесу захотелось отведать волчонка — его мясо придает хитрости и защитит от совы и колдуньи, той большой женщины, которая отправилась в путь вместе с Медвежьим Хвостом.