Глава 8
Степа знал, что он проклят. Знал с самого раннего детства.
От него никто и не скрывал, что он появился на свет как воплощение горя, унижения, боли...
Началось это несчастье намного раньше, задолго до его рождения.
Перспективный молодой человек из приличной семьи обещал одной комсомолке на ней жениться, да так и не женился. Родители не разрешили. А комсомолка, помаявшись, перетерпев семейные скандалы, удержалась от аборта и родила дочь. От родителей пришлось уйти в общежитие. Жила скудно, тяжело. Дочку в первое время даже брала с собой в цех, потому что кормить надо, пеленать, а в общаге оставить не на кого.
Месяца через три дали место в яслях.
Через год один симпатичный дядечка, продолжая приятное знакомство, предложил переехать к нему в коммуналку. Естественно, ни о какой дочке и речи не могло быть. Девчонку Зиночку отдали в интернат.
Когда у матери пошли собственные дети, о Зинке забыли напрочь. Так бы она и выросла без роду и племени, если бы не бабушка.
Шестидесятилетняя бабушка, похоронив мужа и оставшись одна, вспомнила о брошенной внучке. Наверное, совесть ее перед лицом смерти замучила. А может быть, обида на дочь, которая даже на похороны отца не соизволила явиться. Так или иначе, забрала она Зинку из интерната.
– Мне, – говорит, – одной страшно ночевать. Вдруг худо станет. Некому и стакан воды поднести. Вы меня из-за квартиры уморить можете. Отравите, – вздыхала она, заглядывая дочери в опущенные глаза. – А Зинка – звереныш. Ее приголубить – она за кусок хлеба да за ласку по-настоящему любить будет. До конца!
Забрала мать Зинку из интерната, привезла к бабушке. Вот так они и познакомились, когда Зинке уж было лет пятнадцать. Красивая девица, но странная. Той особой детдомовской странностью, которая появляется, когда дети растут без семьи, без присмотра и добра. Одинокая, всегда готова отразить нападение, равнодушная к боли и лишениям, к трудностям. Молча пришла, убралась в квартире, нажарила картошки...
Сперва бабушка исподлобья присматривалась к Зинке. Вроде бы испытывала, примерялась. И скоро определила – Золушка! Самая натуральная.
Утром до школы успевает квартиру убрать, приготовить обед. Придет после уроков – покормит лежачую старуху, читает ей вслух газеты, бельишко постирает. И все тихо, покладисто.
Мало-помалу притерлись друг к другу – бабушка и внучка.
Зинкина мать несколько раз приходила, приносила годовалого братика на две недельки, когда они с мужем ездили в санаторий. И это Зинка осилила...
Бабушка оценила и прописала у себя в однокомнатной квартирке. Со словами:
– Зинка, ты у меня душа добрая, но глупая. На тебе все ездить будут, обдирать тебя. Но ты учись. Учись свое держать. Мою квартиру никому не давай. Это только для тебя! Запомни! Мать не пускай. Тебе тут жить... Замуж выйдешь, детей нарожаешь...
Полупарализованная старуха во всем руководила Зинкой. Лет с шестнадцати стала выгонять ее «дружить» с мальчиками.
– Сегодня же воскресенье! – кричала она на внучку. – Почему ты на танцы не идешь?
– Платья нету, – огрызалась Зинка. – Да и туфлей нет.
– Вот выйдешь замуж, будут у тебя и туфли.
– На танцах замуж не выходят.
– Мне лучше знать. Собирайся! Оставь меня и уходи. До одиннадцати не возвращайся!
Первыми заметили слоняющуюся по дворам девушку местные хулиганы. И оценили по достоинству – сразу же бесцеремонно полезли лапать и хамить.
Зинка уже в ранние годы, в детском доме, умела постоять за себя. Дралась серьезно, сильно.
Этим и покорила всю окрестную шпану.
Они влюбились в нее. Все. Но ухаживать имел право только один. Невысокий широкоплечий крепыш, фиксатый, приблатненный... Он воровал и от всякого «улова» приносил своей «крале» подарки – шариковые ручки, меховые шапки, перчатки и даже зимние сапоги.
Зинке неудобно было отказывать, но и носить было страшно и стыдно. Она принимала, благодарила, относила домой и прятала под диван.
Благо, бабушка была уже почти всегда в забытьи, не видела, не замечала ничего вокруг. Только по ночам громко стонала, будто проверяя, на каком она свете.
Врача она не вызывала. Никогда. Ей хватило одного раза, когда приехавшие врачи «скорой помощи», увидев немощную старуху в беспамятстве и придурковатую девчонку, вместо того чтобы спасать умирающую, спокойненько пошли на кухню, поставили чайничек, самовольно достали пачку пельменей, сварили и поужинали. Врач, чуть потискав Зинку в тесной прихожей, сказал на прощание:
– Держись, чувиха. Это природа! А ее не обманешь.
– Я и не собираюсь...
– Возраст твоей бабушки, – прокашлялся доктор, – доставляет всем хлопоты... Но помочь ей нечем. Жди...
Все реже и реже старушка приходила в сознание. Очнется, увидит измученную до крайности Зинку, заплачет горькими слезами:
– Ох, виновата я перед тобой, девочка! Ох, большой на мне грех... Страшно мне умирать! Надо матери твоей сказать, чтоб любила тебя, чтоб заботилась. Ты у меня мученица, душа безгрешная... Пропадешь!
Зинкина мать напрочь забыла сюда дорогу. Своих забот полон рот.
Однажды зимой шпанистые приятели пригласили Зинку в «оборудованный» подвал, где они грелись, пили вино и водку, играли в карты.
Угостили и Зинку.
От пары глотков сухого вина изнуренная бессонницей девчонка сомлела и прикорнула на краю пружинного матраса, свернувшись калачиком.
К чести местных пацанов нужно заметить, что они все-таки позвали крепыша. Тот начал Зинку первым.
Она спросонок сопротивлялась, пыталась кричать, царапаться. Тут, конечно, пришлось ее немного пристукнуть. Потом пацаны подержали... Перевернули...
Когда у крепыша любовь закончилась, тогда приступили и пацаны. Строго по очереди. Без зверства. Своя девка как-никак.
Утром Зинка приковыляла домой.
– Ты уже из школы? – обрадовалась, увидев ее, бабушка.
– Кончилась моя школа! – заорала Зинка. – У меня сегодня был выпускной!
– А почему же мне ничего не сказала? Так быстро время идет. – И бабушка снова горько заплакала. – А где же ты будешь работать?
– Найду.
И нашла. Стала полы мыть в женской бане. А в школу действительно перестала ходить. Лишь однажды приходила обеспокоенная классная руководительница, отворила незапертую дверь, прошла в комнату и ужаснулась увиденному: полубезумная старуха причитала:
– Я тебя не брошу... Я за тебя Бога молить буду... Сиротинка моя...
Больше никто о сиротинке в школе не вспомнил.
Зинка никому ничего не рассказала о случившемся в подвале. Пацаны вели себя спокойно и дружелюбно, будто ничего особенного и не произошло.
Крепыш потерял к ней всякий интерес, старался отвернуться при встрече.
Зинка не пылала местью, не ломала в отчаянии рук. Мыла, мыла, мыла – дома, на работе, дома, на работе... И не заметила, как вырос живот.
Когда умерла бабушка, она сначала вымыла всю квартиру, все перестирала, убрала, выбросила диван, переложив бабушку на стол, и лишь потом вызвала милицию и врачей для констатации смерти.
Из милиции сообщили матери. И та приехала тут же.
Но больше всего ее потрясла не смерть... а живот Зинки!
Она не стала кричать, обвинять, требовать объяснений. Пересилив отвращение и озлобление, она обняла многострадальную Зинку. Они расплакались...
После похорон обменяли коммунальную комнату и Зинкину квартирку на двухкомнатную в хрущобе. Старье из бабушкиной квартиры перевозить не стали – сразу же выбросили.
Перед самыми родами мать устроила Зинку на хорошую фабрику, с очень хорошим общежитием, куда Зинка и переехала.
Из роддома ее в общежитие не пустили с младенцем. Куда? Там комната рассчитана на четверых! А если все рожать примутся?
С трудом удалось пристроиться в кладовку... Зинка рыдала у комендантши в кабинете. Ребенок визжал. Комендантша сдалась.
Но поставила условие: чтоб бесплатно трудилась уборщицей на двух этажах.
Днем Зинка стояла у станка, обучаясь рабочим премудростям, а вечером мыла коридоры и сортиры в общежитии.
Маленький Степа в первые годы своей жизни совсем не видел матери.
Да и она не стремилась к нему, не испытывая любви к малышу. Для нее он был воплощением того ужаса, который она так старалась забыть.
Степа рос, копошась в темноте на вонючих тряпках. Наверное, немыслимых усилий ему стоило не умереть позабытым от холода и болезней.
Однажды он сам сполз на пол, открыл дверь в полуподвальный коридор... и на втором году жизни впервые увидел теплый солнечный свет.
Вершиной Зинкиной жизни стало знакомство с контролером ОТК Самсоновым. Жениться на ней он не стал, но очень помог. Подсказал перевестись в другой корпус общежития, там она уже не должна была мыть полы. Устроил Зинку кладовщицей.
И случилось чудо чудесное – на фабкоме Зинке выделили комнату за выездом! Собственную! Новоселье справили замечательное.
И мать приезжала. Все исследовала, похвалила, но к Степке не подошла. Даже не поглядела в его сторону.
Степка попал в сад-пятидневку.
Потом школа с продленкой...
Везде Степке приходилось драться, чтобы выжить. В детском саду и в школе дети сразу же распознавали в нем ненужного, нелюбимого ребенка. Они гнали его от себя, будто инстинктивно опасаясь заразы и беды.
Степа и сам знал, что он плохой, не такой, какой нужен и маме, и школе... и ребятам...
Его били все, а он отбивался.
Однажды мальчишки привязали его к дереву, надели на голову жестяное ведро и лупили шваброй...
Степка буквально приполз домой оглушенный.
Зинка, когда разобралась, что случилось, помчалась в свой старый двор, надеясь отыскать кого-нибудь из бывших шпанистых мальчишек. Нашла без труда.
Времена изменились. Крепыш сидел в зоне, а дружки его «держали» район. Держали в страхе и повиновении.
– Это его сын! – решил за всех губастый Вовка, потряхивая пальцами, унизанными золотыми перстнями. – Мы за него пасть порвем! Пусть Степа их соберет где-нибудь в тихом месте... А мы подъедем.
– Как соберет? – удивилась Зинка. – Как он им прикажет?
– Как? – поднял брови Вовка и задумался. – Ну... Пусть пообещает принести им откупного, чтоб они его оставили в покое.
– Что откупного?
– Ну, чтоб они зацепились... Пусть скажет, что марафету принесет.
– Что это еще? – Зинка брезгливо сплюнула.
– Ну сигареты. С травкой.
– Мне Степке и это нужно объяснить?
– Ему сколько уже натикало?
– Тринадцать.
– Он сам уже давно все знает.
– Тьфу, тьфу, тьфу! – испугалась Зинка. – Мой Степа не такой.
Но, увы... Она ошибалась. Степа уже был именно такой.
Первый раз ему предложили покурить «добрые» старшеклассники еще в третьем классе. Он сразу же и подсел.
За сигареты Степа расплачивался мелкими услугами, ворованными мелочами. За воровство чаще всего били его одноклассники.
Тем не менее, не вдаваясь в подробности происхождения детского конфликта, решили раз и навсегда поставить его врагов на место. Так сказать, сделать ему авторитет. Они разработали план...
Степа пообещал одноклассникам вернуть сворованные часы, зажигалки, авторучки. Кроме этого, он пообещал каждому по три сигареты... с травкой. И те ему поверили. Встреча была назначена в лабиринтах кооперативных гаражей.
Вечером, в сумерках, как только все мальчишки собрались – а было их человек десять, – с двух сторон выскочили машины, перегородив все пути к отступлению!
На четырех джипах подвалили «братки»!
На каждого пацана пришлось по два взрослых мужика.
Степиных одноклассников для начала зверски избили.
– Опускать будем? – скучным голосом спросил длинноносый Армен, расстегивая ширинку и выискивая глазами кого-нибудь среди валяющихся на асфальте.
– Времени нет, – ответил Вовка, поглядывая на золотые часы. – Нам нужно успеть в Химки. Степка! – позвал он через плечо. – Кто у них был за главного?
– Не знаю, – Степка шмурыгает носом. – Наверное, вот этот.
И показал пальцем на долговязого девятиклассника, который в луже крови испуганно пятился в сторону...
– Берем! – скомандовал Вовка. – У кого пакет?
– У Лохматого в машине, – доложил кто-то.
– Несите его к Лохматому. Степка, ты тоже поедешь. Мельник, давай ко мне! А вы, – Вовка обернулся к остальным «браткам», – гоните в Химки. Придержите, пока мы не подвалим. Мы быстро.
– Значит, так, козлы! – громко объявил Армен. – Все поняли урок? Домашнее задание задавать не надо?
– Поняли, – зашипели избитые пацаны окровавленными губами. – Не надо...
– Я хороший учитель, – Армен потряс увесистым кулаком. – Если что, я и диктант прописать могу!
– Ясно, – шептали пацаны, надеясь, что избиения кончились.
Насмерть перепуганного долговязого девятиклассника затолкали в багажник и захлопнули заднюю дверцу джипа.
– Армен, я тебя просто умоляю, только не долго! – сказал Вовка, залезая в джип.
– Уно моменто! – захохотал Армен, надвигаясь к пацанам.
Вовкин джип развернулся почти на месте, выехал из гаражного городка, миновав шлагбаум с растерявшимся от беспомощности охранником.
– Эй, стрелок! – притормозив, крикнул Вовка охраннику через открытое окно. – Сейчас люди проедут. А ты... Никого из сопляков не выпускай. Минут тридцать. Я тут за углом машину поставлю, за тобой приглядеть...
И джип рванулся на проспект.
– Я больше не буду, – заскулил долговязый девятиклассник в багажнике. – Я буду Степу очень уважать...
– Будешь, – согласился Вовка, – если тебе Лохматый позволит.
– Степочка, скажи своим друзьям, – взмолился долговязый, – я же тебя никогда не обижал. Правда?
– Так ты сюда его защищать пришел? – удивился Лохматый.
– Да! – обрадовался такой идее девятиклассник. – Вот именно! А меня под горячую руку... Скажи им, Степочка...
– Скажу. Если ты сам этого хочешь, – злорадно прищурился Степа. – Как ты на меня в учительской стучал.
– Так он стукач? – как-то даже радостно поразился Вовка, заезжая через тротуар на газон бульвара. – Тогда совсем другое дело.
– Вон там хорошее дерево, – показал Вовке Лохматый.
– Высоты не хватает.
По бульвару прохаживались редкие прохожие. Они испуганно отскакивали в стороны, пропуская джип.
– А вот это...
Кажется, Вовка нашел что-то подходящее.
Джип притормозил у большого толстого тополя.
– Выходи, – Лохматый распахнул перед девятиклассником дверь багажника.
– Не надо, – тот просто затрясся от страха.
Его выволокли, завязали у щиколоток ноги, потом руки у локтей, вывернув их за спину, натянули на голову прозрачный полиэтиленовый пакет. Обмотали его вокруг шеи коричневым упаковочным скотчем...
– Я задохнусь, – всхлипывал в пакете долговязый.
– Эх, надо было покороче кого-нибудь брать. – Лохматый примерял взглядом расстояние от земли до первой толстой ветки.
– Степка этого заказал. – Вовка одним ударом по затылку повалил на землю связанного девятиклассника. – Петля готова?
Степа во все глаза смотрел на происходящее. Он не понимал, не верил в реальность того, что видел.
Прохожие с бульвара куда-то испарились. Казалось, что во всем многомиллионном городе никого больше не осталось – только Вовка, Лохматый, Степа и этот злосчастный девятиклассник, мучительно задыхающийся в запотевшем пакете.
– Простите меня, – хрипел обреченный.
– Мне не надо, чтобы именно ты уважал Степу, – внушительно произнес Вовка. – Я это делаю для того, чтобы вы все и ваш сраный район помнили всегда, что Степа... Что у Степы...
– Кончай базар, – оборвал его Лохматый, поднимая долговязого за ноги.
Он уже перекинул толстую веревку через сук, привязал к ногам несчастного.
Вдвоем с Вовкой они подтянули веревку – подняли девятиклассника вниз головой...
– Вяжи! – тужился Вовка.
– Готово! Пускай.
Степа представил себе, что все они сейчас уедут, а этот бедолага девятиклассник останется тут висеть, как Буратино в мультфильме... Только с пакетом... И нечем дышать.
Повешенный задергался, словно рыба на крючке. И захрипел, засасывая запотевший пакет в широко распахнутый рот...
– Ну, Степка, тебя куда подбросить? – Вовка уже вернулся в джип.
– Я тут... останусь, – пролепетал Степа.
– Не жалей ты его, – посоветовал Лохматый. – Он же тебя не жалел. И опять жалеть не станет.
– Садись, – строго приказал Вовка. – Я теперь тебя в обиду не дам. Если еще кто-нибудь осмелится что-то вякать, сразу мне говори, лады?
– Угу, – не сводя глаз с умирающего девятиклассника, Степа сел в джип.
Но тот не умер.
Скорее всего, когда джип отъехал, сердобольные граждане тут же развязали его, разрезали пакет.
Но в школе этого пацана больше никто не видел.
Многое изменилось в тот заполненный чудовищными событиями вечер.
Степа превратился в мелкого беса.
Районная шпана, криминальная мелочь искали случая с ним познакомиться. Ни с того ни с сего его вдруг стали приглашать в кафе, бары, рестораны «старшие товарищи». Угощать, накачивать... В шлейфе этого события прошло почти два года.
Как-то поздним вечером, выходя из небольшого частного ресторанчика и будучи изрядно навеселе, Степа с приятелем угнали машину.
Просто идти было тяжело. Поздно. На такси денег не было. А машины стоят на стоянке – такие сверкающие и доступные! Садись и катись!
– Эй, кто-нибудь, – обратился Степа к единственному своему спутнику, с которым он вышел из ресторана, – кто умеет водить машину?
– Я бы завел, – пьяный вдугаря Андрюшка облокотился о капот машины. – Но все равно ключи нужны – дверцы открыть. Это вам не «Жигули». Там бы я и без ключей... Любую дверь! А тут... Кибернетика!
– Тут что, нет «Жигулей»? – Степа мутными глазами обвел стоянку. – Ну-ка давай отвези меня домой.
– Какое там домой! – развел руками Андрюша. – Лучше поедем к моей Лариске! У нее есть выпить и покурить.
– Я колоться не буду, – заплетающимся языком проговорил Степа.
В свои юные годы он уже осознавал, что пора завязывать с уколами, но было поздно. Самостоятельно справиться с этой бедой он не мог.
– Садись! – Андрей открыл дверцу машины, залез в салон и распахнул дверцу для Степана. – Только тихо и быстро.
Степа повалился на заднее сиденье:
– Давай к твоей... А я пока подремлю...
– Доедем, – Андрей вырвал пучок проводов из-под рулевой колонки, – нужно будет быстрее тачку продать, чтоб деньги были.
– Мне нужно Чирику двести рублей отдать, – вспомнил о деньгах Степа.
– А сегодня где ты бабки брал? – спросил Андрюха, заводя мотор.
– Места нужно знать, – ухмыльнулся Степа. – У каждого человека есть свое мягкое место. У моей мамочки – это... Она виновата передо мной. Очень виновата! И должна платить. Она сама знает...
Они выехали с территории стоянки на широкую улицу.
Глядя им вслед, охранник стоянки кричал в рацию:
– Повернули в сторону университета, далеко не смогут... Да, одного наряда, я думаю, хватит.
Милиция догнала их очень быстро.
Желтый «уазик» обогнал, подрезал и заставил остановиться.
– Амбец, – Андрюха положил хмельную голову на руль. – Приехали. Нас менты засекли.
– Сколько их? – очнулся от дремоты Степа.
– Пока один...
– Ты сиди, а я выйду, разберусь.
– Если что, я помогу, – храбро пообещал Андрей.
– Ваши документы, – сержант протянул руку к водительской дверце.
– Вот документы! – Степа левой задней дверцей сильно толкнул милиционера.
От неожиданного бокового удара сержант упал на асфальт. И этого было достаточно – два пьяных парня начали топтать его ногами.
А потом спокойно сели в машину и отправились дальше.
Через пять минут был объявлен перехват – их вычислили, нашли...
И началась гонка!
Они летели по ночной Москве, как гонщики «Формулы-1». Только свист ветра и скрип тормозов.
Проезжая по улице Косыгина, Андрей решил свернуть направо – на узкие дорожки, которые ведут к площадке перед лифтом лыжного трамплина. Свернул – милиция за ним...
Андрей совершил просто безумный поступок – развернувшись на газоне, он ринулся по бездорожью, по крутому спуску в пропасть!
Машина летела отвесно вниз, лишь иногда касаясь то крышей, то бортом скользкой травы...
Продав все и назанимав денег у знакомых, Зинка смогла вывести Степку из-под суда. Она оплатила разбитую машину, чудом уговорила избитого милицейского сержанта забрать заявление из милиции.
Степа надолго прописался в больнице.
Множество переломов, сотрясение мозга...
Видимо, именно этого ему и не хватало. В больнице он встретил замечательного человека.
Этот замечательный человек был первым, кто отнесся к Степану с сочувствием и желанием помочь. Игорь Сергеевич заговорил с ним о вещах важных и серьезных.
Будучи несколько месяцев прикованным к постели, Степан немного отошел и от наркотиков.
Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло!
У Степана остались шрамы на лице. Правая рука навсегда потеряла возможность сгибаться в локте. Лишь через год Степан мог ходить без костылей.
Но самое главное – он стал совершенно другим человеком. Потому что Игорь Сергеевич оказался Духовным наставником, Учителем, просветившим душу Степана, обогревшим и пригласившим его в святое братство...
В братстве он обрел не только свое место в жизни, великую цель существования, но величайшее счастье – любовь!
