11
Через некоторое время после «наркоманской» истории с бабой Софой в их доме появилась другая нянька. Оля называла ее бабой Верой. Это была чужая женщина, выбранная Еленой Александровной после тщательного отбора, по рекомендациям надежных подруг.
Баба Вера оказалась доброжелательной сухонькой старушкой в белом платочке. Дома она носила на голове нечто вроде чепца, вязанного крючком из белых нитей. Добровольно и без отдельной доплаты она взвалила на себя всю работу по дому: мыла полы, варила обед, штопала детские колготки, стирала.
– Баба Вера, почему вы пол метете веником, а не пылесосите? – удивлялась Оля.
– Пылесос придумали для лентяев, – убежденно отвечала нянька.
С Тимошкой она тоже поладила.
Баба Вера жила у них долго.
Каждый день она водила детей на прогулку в городской сквер, но по субботам они шли еще дальше по улице, туда, где за сквером начинался район очень красивых деревянных домов с палисадниками, резными ставнями и теремами. Баба Вера катила Тимошку в прогулочной коляске, потому что так далеко он сам еще не мог дойти.
Они приходили в большой дом, выкрашенный красивой голубой краской, с зелеными ставнями, расписанными яркими цветами. В доме собирались другие тети и дяди, нарядно одетые, улыбчивые. Они рассаживались в большой комнате на стульях, составленных рядами, пели песни по книжечкам, потом слушали, что им говорил с трибуны дядя. Он рассказывал про Бога, про Иисуса Христа и Деву Марию. Кроме Оли и Тимошки в тот дом приходили и другие дети, они тоже пели песни и крестились наравне со взрослыми.
Правда, баба Вера не заставляла Олю и Тимошку креститься или повторять за ней слова молитв. Вообще, когда погода была хорошей, нянька обычно оставляла Олю поиграть с братом в саду во дворе дома, под присмотром другой старушки. Но когда шел дождь или стояли морозы, ей приходилось брать детей с собой в дом. Тогда она просила Олю не рассказывать маме и папе, где они сегодня были, и Оля ни разу не проболталась. В глубине души она понимала, что баба Вера делает что-то запрещенное и что, если об этом узнают родители, они ее уволят и, чего доброго, позовут снова тетю Софу, а этого Оле совершенно не хотелось. На все вопросы матери, где они сегодня гуляли, она неизменно отвечала:
– Мы были в парке, катались с горки.
Может быть, Елену Александровну заставило призадуматься, отчего это дети после субботней прогулки по парку возвращаются домой подозрительно чистенькими. Уж она-то знала, как выглядят детские штанишки после катания с горки.
В семье Мартемьяновых снова было произведено тщательное домашнее расследование, в результате которого выяснилось, что их драгоценная нянька таскает детей – детей ответственных партработников! – в молельный дом на собрания адвентистов седьмого дня.
Шел восемьдесят девятый год. При всей широте перестроечных взглядов такая крамола в партийных кадрах истреблялась на корню. Если бы история выплыла наружу, это могло грозить Елене Александровне и Валерию Николаевичу серьезными санкциями со стороны партийных руководителей.
С Еленой Александровной случился сердечный приступ.
– Честное слово, это какая-то вражеская диверсия, – повторяла она мужу сквозь слезы и стоны, лежа на диване, вся обложенная лекарствами и компрессами. – Нам эту няньку специально внедрили, чтобы меня дискредитировать. Ведь никому не докажешь, что мы ни о чем не догадывались. Скажут, что мы сами поощряли водить детей на молитвенные собрания. Тебя переведут редактором в заводскую многотиражку! Или в простые корректоры! А меня просто в порошок сотрут. И развеют по ветру.
Няньку рассчитали со скандалом. Оля рыдала:
– Мамочка, миленькая моя, не прогоняйте бабу Веру! Я всегда буду хорошо себя вести, только не прогоняйте бабу Веру! Она хорошая, я ее очень люблю.
– Прекрати истерику, – ответила мать.
Оля упала на пол и стала стучать кулачками в ковер. Такого с ней раньше никогда не было. Отец волоком оттащил дочь в спальню и запер там, пока баба Вера укладывала в детской свои нехитрые пожитки.
На все вопросы знакомых, почему Мартемьяновы неожиданно уволили няньку, Елена Александровна лгала, будто баба Вера у них подворовывала...
Случилось это через год после увольнения бабы Веры. Летом Мартемьяновы, как обычно, решали какие-то срочные и сложные проблемы. Олю, как старшую, можно было всюду таскать за собой. Она привыкла быть тенью родителей и тихо сидела со своей книжкой или с куклой на заднем ряду актового зала во время собрания. А четырехлетний Тимошка рвался на руки к матери, рыдал, когда она уходила из дому или оставляла его с чужими людьми. Он так и не привык, как сестра, делить родителей с их работой. Оля смирилась еще в детстве и замкнулась в себе, а Тимошка активно требовал внимания к своей маленькой персоне, порой доводя мать до белого каления.
Порой она его ненавидела. Это был маленький злобный шантажист, который обхватывал ее за шею вечно грязными липкими ручонками и орал:
– Я тебя никуда не пущу! Ты больше от меня никуда не уйдешь!
Убегая из дому по делам, Елена Александровна вынуждена была специально задабривать малыша, затевать с ним игру в прятки. Он любил прятаться в родительском платяном шкафу, а это ему строжайше воспрещалось, потому что, как всякий ребенок, он любил забраться в шкаф то с жирным бутербродом, то с коробкой спичек... И вот, когда счастливый Тимошка исчезал в шкафу и оттуда доносились его приглушенные смешки и возня, когда он прятался за рядами висящих на вешалках костюмов и платьев, Елена Александровна потихоньку удирала из квартиры, оставив дочь за старшую.
В то лето, в июне, ее вызвали в Москву на республиканскую конференцию партхозактива. Муж был на курсах. Елена Александровна оставила Олю в семье ее знакомых, а Тимошку отправила в деревню к родителям Валерия Николаевича.
Тимошка, как всегда, ужасно плакал. Она пообещала привезти ему из Москвы волнистых попугайчиков. У нее не было времени хорошенько попрощаться с сыном: на улице, в служебной «Волге», ее ждал шофер, а Елена Александровна, не в пример остальным партийным функционерам, считала недостойным заставлять человека ждать.
Она уехала. Ночью у Тимошки разболелся живот. Старики, дед с бабкой, не обратили внимания на его жалобы. Подумаешь, живот болит. У всех детей он болит, наверное, съел слишком много яблок... Дали ему выпить соды, положили на живот теплую грелку и легли спать. Когда утром у малыша поднялась температура, ему дали таблетку аспирина.
У Тимошки оказался аппендицит. Его привезли в больницу только через сутки. К этому времени развился острый гнойный перитонит. Малыш умер в районной больнице во время операции.
Позже Елене Александровне рассказали, как Тимошка, уже очень слабый, с температурой под сорок, встал с постельки, взял со стула мамину кофту, обнял ее, прижал к себе и залез с ней обратно под одеяло. Фельдшер «скорой помощи» увез малыша в больницу вместе с этой кофтой. Тимошка так и не выпустил ее из рук, цеплялся за нее изо всех сил, словно это и была его желанная мама...
С тех пор прошло много лет, и никто, даже самые близкие знакомые, никогда бы не подумали, что такая сильная, волевая и бесстрашная женщина, какой была Елена Александровна Мартемьянова, всерьез мучается мыслью, что Бог наказал ее, забрав младшего ребенка, потому что она несправедливо и жестоко искалечила жизнь невинной старой няньки, единственной виной которой оказалась ее тихая и никому не причинявшая вреда вера...
Когда Мартемьянова вспоминала эту историю, убежденность в существовании неких «законов природы», по которым живет она и такие, как она, существенно ослабевала.
Елена Александровна не могла понять, где ошиблась, где оступилась, в какой момент повернула с прямой дороги в сторону?
Когда ее жизнь, так красиво и весело начинавшаяся с искреннего желания осчастливить все человечество, превратилась в сплошной клубок лицемерия?
Она всегда была целеустремленной и амбициозной. Лидером быть не стремилась, но старалась во всем оказываться лучше всех. В школе она училась только на «отлично», потому что с первого класса сохраняла вид киношной отличницы: красивый почерк, чистые тетради, отутюженные кружевные воротнички и манжеты. Видя такое усердие, учителя старались ее подтягивать до отличной отметки. Да в общем-то и подтягивать особенно не приходилось: Лена Мартемьянова всегда знала тему назубок, а о домашних заданиях не стоило и спрашивать, они всегда были подготовлены.
Родители души в ней не чаяли. Она была поздним и единственным ребенком.
Лена любила принимать участие во всяких внеклассных мероприятиях, на которые так богата была советская школьная система. Утренники, воскресники, игры «Зарница», какие-то «Спортландии», торжественные линейки, политинформации, «ярмарки солидарности», олимпиады по разным предметам, – Лена всюду старалась быть командиршей и заводилой. Любила, когда возглавляемая ею команда занимала первое место. Приз – конфеты или книжки – делила по совести на всех, но грамоты и почетные листы забирала себе. Они висели в рамках под стеклом, украшая собой ее комнату.
Лена любила спорить, проявляя при этом такое упрямство, что даже учителя остерегались иной раз с ней заводиться. На всю жизнь она запомнила, как однажды ей удалось убедить учительницу, будто Валерий Чкалов разбился уже после войны, а во время Великой Отечественной он воевал с немцами. Самое смешное, что уже в пылу спора Лена вдруг вспомнила, что учительница права и легендарный летчик Валерий Чкалов до Великой Отечественной не дожил. Но отступать на попятный сочла делом недостойным.
Семья их жила скромно и, как любил подчеркивать отец, честно. Родители зарабатывали неплохо, но по привычке все тратилось экономно и только на еду, остальное – на книжку. Копили для детей, для внуков.
На праздники – 7 ноября, 1 мая – собиралось веселое застолье, приходили друзья родителей, такие же рабочие семьи. Мужчины выпивали, женщины хором пели «Подмосковные вечера» и «А я люблю женатого...». После праздников со смехом и незлобивыми попреками разводили подвыпивших мужей по домам. Но безобразного пьянства с мордобоем Лена в своем доме не видела. Все было чинно.
– Нельзя трудовому человеку после работы не выпить, – говорил отец.
На упреки жены любил отвечать:
– На свои пью, не на чужие.
Родители были беспартийными, но отец, успевший в конце войны попасть на фронт, до конца жизни оставался незыблемым сторонником Сталина, и даже во времена хрущевской «оттепели» знаменитая фотография генералиссимуса в маршальском мундире и в орденах не снималась со стены.
Любимыми фильмами той поры были «Девчата» и «Весна на Заречной улице», эталоном мужской красоты считался, разумеется, Николай Рыбников.
Родители мечтали, чтобы дочь училась в институте.
– Нам с матерью выучиться война помешала, – говорил отец. – Время было трудное. А теперь молодым грех не учиться. У них все есть.
Мать хотела, чтобы дочь стала учительницей, прямо как в фильме «Весна на Заречной...».
Когда Лена училась в девятом классе, ее избрали секретарем школьной комсомольской организации. Она с удовольствием взялась за дело. Успешно проводила школьные вечера, собрания, торжественные встречи с ветеранами, добилась от обкома комсомола разрешения открыть в школе музей Великой Отечественной войны, сама собирала экспонаты: награды, фотографии, ржавые немецкие и советские каски... Для поиска экспонатов организовала отряд «Поиск», с которым на каникулах ходила в походы по окрестным партизанским лесам.
После окончания школы она пробовала поступить в мединститут, но провалила химию и еще год проработала в родной школе пионервожатой. На следующий год снова поступала и снова срезалась. Привыкшая всегда одерживать победу, это первое крупное поражение Лена восприняла болезненно. Но в это же время она принимает первое стратегически правильное решение: бросает школу и идет работать на завод.
Мама умоляла: «Дочка, ну зачем тебе сдался этот завод, где одни мужики пьяные? Неужели ты матерщины ихней не слышала? Решила работать, так иди хоть к нам на швейную фабрику».
Но Лена настояла на своем. В итоге через год она стала освобожденным секретарем заводского комитета комсомола. На фоне вечно грязных, хмельных работяг идейная, вышколенная девушка не могла долго застояться в рабочем цеху.
У нее теперь был свой кабинет с телефоном рядом с кабинетами руководства завода и своя сфера деятельности: шефство над заводской многотиражкой. Там она и познакомилась с начинающим репортером Валерой Мартемьяновым, за которого через некоторое время вышла замуж. Свадьба была модной, комсомольской и безалкогольной, без мещанского платья с фатой и шаферов с нелепыми красными повязками через плечо.
Так началась ее политическая карьера. Сообразительную девушку вскоре заметили в районном комитете комсомола и предложили перейти на работу к ним.
В райкоме она стала заведующей отделом по работе с рабочей молодежью. Тогдашнего первого секретаря Ивана Николаевича, в быту Ванечку, считали круглым идиотом и потому боялись. Несмотря на свой комсомольский возраст, он был толст и практически лыс, на собраниях молчал и задумчиво ковырял в носу или ходил по кабинету со свернутым в трубочку журналом «Огонек» и бил мух.
Про Ванечку ходил слух, будто он не умел разговаривать до семи лет, потому что в детстве переболел менингитом. Теперь Елена Александровна уверена, что идиотом Ванечка успешно прикидывался, понимая, что с дурака и взятки гладки, но тогда она искренно полагала, что Ивана Николаевича следовало бы поместить под стеклянным колпаком в Палату мер и весов, чтобы секретарь мог служить эталоном глупости. Зато Ванечка имел талант устраивать для областного руководства расчудесные комсомольские слеты с шашлыками, танцами, сауной и ночными купаниями.
Как-то раз, летом, Ванечка вызвал ее в свой кабинет. Там уже сидел завотделом по работе с сельской молодежью, некрасивый, веснушчатый рыжеволосый парнишка.
– Ты Негребу знаешь? – обратился к ней с вопросом Ванечка.
Он всем подряд говорил «ты» и очень бы удивился, если бы кто-нибудь ответил ему тем же.
– Не знаю, – честно призналась Лена.
– В деревне Путино что стоит? Ну напротив магазина?
Лена растерялась.
– Генерал там стоит, – зло посмотрев на нее, объяснил Ванечка. – Каждый год к нам приезжает по местам боевой славы. Нужно его сопровождать, ты поедешь, – кивнул он на завотдела по сельской молодежи, – и ты.
Лена вышла из кабинета красная, как рак, потому что ни слова не поняла из Ванечкиной речи. Зав по сельской молодежи, который лучше знал, что стоит напротив сельмага в деревне Путино, прояснил ситуацию. Дважды Герой Советского Союза генерал Негреба, бывший родом из этих мест, во время Великой Отечественной освобождал этот район от немцев. В Путине стоял положенный по закону бюст Героя, а оригинал же каждый год ко дню освобождения этих мест от немецко-фашистских захватчиков приезжал из Москвы и, как барин, собирающий оброк с крепостных крестьян, объезжал на черной «Волге» в сопровождении районного начальства все окрестные села, где его встречали хлебом-солью, банкетами и ценными подарками. Бравый, ничуть не потерявший за годы, прошедшие с войны, стать и военную выправку генерал Негреба складировал подарки в багажнике своей машины, а чтобы, не дай бог, кто-нибудь не спер генеральское добро, от райкома комсомола выделялся специальный человечек, в обязанности которого входило стеречь дары благодарных освобожденных Негребой земляков. В этом году такой чести удостоилась Лена.
Бравого генерала они возили по своему району с утра и до поздней ночи, останавливаясь у каждого сельсовета, где, уже предупрежденные заранее, толпились представители местной элиты – председатель колхоза, главный агроном, бригадиры, звеньевые и обязательные пионеры с букетами. Торжественный банкет, на который созвали все районное начальство, проходил в закрытом лесном пансионате «Красные зори». Пока генерал культурно отдыхал, Лена стерегла подарки, сидя в машине. Наконец в первом часу ночи изрядно нагрузившийся генерал соизволил ехать в гостиницу. Прежде чем войти в номер, он тщательно и по-военному проинспектировал и пересчитал подарки, потом позволил Лене и шоферу отнести все к нему в номер, а когда Лена собиралась уходить, неожиданно схватил ее за руку.
– Комсомолочка, – нетвердо произнес он, – красавица!
Негреба навалился на нее, прижал к стене и попытался поцеловать.
– Ну, отличница, ну же! – приговаривал вдрызг пьяный генерал, пытаясь ощупать Ленину грудь.
Лена, царапаясь об ордена и медали, уперлась руками в зеленый генеральский мундир. К счастью, Негреба едва стоял на ногах. От оказанного сопротивления он, покачнувшись, завалился на бок и снопом повалился на кровать. Воспользовавшись генеральским замешательством, Лена выскочила из гостиницы и убежала.
На следующий день Негреба был хмур и исподлобья поглядывал на Лену. Видно, он помнил, что вчера что-то такое произошло. Но скорее всего, так и не вспомнил.
С тех пор от подобных поручений Лена старалась всеми способами увильнуть. Хотя были девчонки среди комсомольских секретарей, которые совсем даже не чурались подобных развлечений, абсолютно обоснованно видя в них необходимое условие для собственного роста по номенклатурной лесенке.
Однако Лена раз и навсегда для себя решила, что с ней такие штуки не пройдут.
В райкоме она дослужилась до должности первого секретаря, но сначала пришлось поработать вторым секретарем, вкалывая «за себя и за того парня». Она сочиняла за Ванечку все доклады и речи, с которыми он должен был выступать. Расхаживая по своему кабинету, Иван Николаевич репетировал во всю глотку, по складам заучивая такие сложные словосочетания, как «интернациональный долг революционной кубинской молодежи». К счастью, вскоре его забрали на работу в область.
За это время Лена с успехом закончила заочно институт народного хозяйства, и теперь лацкан ее кримпленового пиджака украшал заветный ромбик.
Спустя годы комсомольская служба казалась Елене Александровне и самой веселой, и самой запоминающейся. Чего стоил только приезд миллионера из Торонто! Старый семидесятилетний дед, уехавший в Америку еще в двадцатые годы и ставший там миллионером, решил перед смертью повидать родные места. Все знали, что дед, как «наймит империализма», станет выискивать слабые места в колхозной системе, а по возвращении в Канаду возьмет и тиснет враждебную статейку, мол, видел своими глазами, что в Советской России колхозники голодают.
Лену вызвали в область на совещание. Слушали-постановили: само собой, заасфальтировать в деревне улицу, завезти в сельмаг продуктов и ширпотреба и временно не продавать водку. Но этого мало. Миллионер предупредил, что лично хочет пообщаться с земляками, но, с кем конкретно, держал в секрете. Тут же по списку жителей были вычислены лица, с которыми канадец, возможно, захочет побеседовать. Понятно, это должны быть старики приблизительно его возраста, с которыми он был знаком или помнил их родных. Таковых всего набралось человек пять-шесть. К ним направилась на машинах целая вереница начальства. Операция носила кодовое название «Приезд племянницы».
Дедов и бабок морально подготовили, потом каждому внесли в дом цветной телевизор, холодильник, ковры, сервизы. В день приезда миллионера с самого утра в печи у каждого старика стояли чугуны щей с говядиной, каша, блины, оладьи, пироги с капустой и грибами. Принаряженные старики с самого утра сидели в ожидании. Как только канадец войдет в хату, его следовало встретить, показать дом, поговорить о том о сем минут пять, а как только к дому подкатит «Волга», выглянуть в окно и сказать:
– А, вот и племянница моя из города пожаловала с мужем!
Роль племянницы должна была сыграть Лена, ее мужа – молодой офицер ГБ. Они вносили в дом полные сумки «городских» гостинцев: икры, крабовых консервов, балыка, шоколада, армянского коньяка, вина киндзмараули и апельсинов... Собиралось якобы импровизированное застолье, на которое созывались «соседи» – вся колхозная начальственная верхушка во главе с председателем.
План удался на все сто процентов, и миллионер улетел в свою Канаду, абсолютно убежденный, что при всех издержках советского строя старики в его родной деревне кормят кошек крабовыми палочками. Несколько банок кошачьих консервов, которые миллионер привез с собой в Советский Союз в качестве невиданного сувенира, он почел за благо не обнародовать.
Все это теперь вспоминалось как безобидное баловство.
И вот результат:
– Мам, как ты могла?!
Да, у нынешнего поколения оказалась короткая память.
СССР, КПСС, Политбюро ЦК... Для них это всего лишь звук, нечто из анекдотов про «сиськи-масиськи» Брежнева.
Оля даже не успела побывать комсомолкой. Она не представляет, что значит с дрожью в голосе перечислять названия орденов ВЛКСМ, вступая в ряды Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи. Гордиться красными корочками комсомольского билета. Как самую модную одежду, носить зеленую ветровку со значками и нашивками летних комсомольских лагерей, в которых студенческие и молодежные бригады с романтическими звонкими названиями «Венсеремос!» или «Красные дьяволята» собирали помидоры где-нибудь в Краснодарском крае, чтобы всю выручку перечислить в Фонд мира.
А всесоюзные слеты в московской гостинице «Орленок», экскурсии по Кремлю, по Третьяковской галерее, поездки в Звездный городок, встречи с космонавтами! Девушка-хлопковод из Ташкента, оленеводы из Якутии, ребята с Камчатки, с Ямала, веселые грузины – душа любой компании... Со многими товарищами по комсомольской юности Елена Александровна поддерживала теплые отношения до сих пор. Одни занялись бизнесом, другие – большой политикой, третьи тихо хозяйствовали на местах, на просторах необъятной родины...
Какими молодыми, искренними, дружелюбными были они тогда! Казалось, жизнь по-матерински широко раскрывает им свои объятия. Какие блистательные мечты они лелеяли, какие стихи, какие песни пели у костра под гитару. Собственная юность казалась бесконечной, силы – немеренными. Они верили, что жить стоит лишь ради того, «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».
Мучительная боль...
Именно это чувство и настигло Елену Александровну после нелепой смерти маленького Тимошки летом восемьдесят восьмого года.