Гордеев пешком поднялся на пятый этаж, не дожидаясь лифта. Ему всегда казалось, что ноги надежнее техники.

Дверь открыла по-домашнему одетая Лена, а в ноздри ударил сногсшибательный запах жареной птицы. Утка, пронеслось в голове у Гордеева.

— По-пекински? — спросил он вслух.

Лена чуть заметно улыбнулась и пожала плечами:

— Не знаю. А разве не все равно?

— Старый холостяк знает толк в хорошей кухне.

Лена и Юрий некоторое время стояли, уставившись друг другу в глаза, не зная, о чем говорить.

— Где мой клиент? — прервал молчание Гордеев.

— Я здесь. — Донеслось из комнаты, и в прихожую вышел солидного вида мужчина, протягивая ладонь. — Здравствуйте. Моя фамилия Проскурец. Виталий Федорович Проскурец.

— Гордеев. Юрий Петрович, — сказал адвокат, пожимая сухую руку своего нового клиента. — Очень приятно.

За столом, разделываясь с уткой, они предпочли обмениваться несущественными пустяками, благоразумно отложив до конца трапезы обсуждение дел, ради которых они встретились.

Затем, расположившись в кабинете покойного Волкова, Гордеев задал первый вопрос:

— Виталий Федорович, скажите, у вас есть враги?

— Враги?

— Да, именно враги.

— А у кого же их нет? Только полное ничтожество может их не иметь.

— Вы в этом уверены?

— Уверен, не беспокойтесь. Только ничтожество способно лечь под каждого, кто выше его, и не испытывать при этом никакого чувства вины. Враги же помогают нам чувствовать себя собой, если хотите.

— Прекрасно! — воскликнул Гордеев.

— Что прекрасно? Враги?

— Нет, сказано прекрасно. И все же, вы не могли бы вспомнить, кто именно является, ну, или может являться вашим противником?

— Послушайте, неужели вы думаете, что я вот так с бухты-барахты начну тыкать пальцем во всякого, кто когда-то не в том месте перешел мне дорогу?

— А почему бы и нет? У нас это называется методом свободных ассоциаций.

— Свободных ассоциаций, вы сказали?

— Да.

— Но постойте, насколько я помню, свободные ассоциации — это что-то из фрейдизма.

— Вы угадали. Почти так.

— Но вы ведь не собираетесь избавлять меня от эдипова комплекса?

— Упаси Бог! Хотя юрист мало чем отличается от психоаналитика.

— Да? Никогда об этом не думал.

— Нас отличают масштабы. Первый помогает исцелить душу отдельного человека. Мы же врачуем целое общество. Свободные ассоциации — это мое персональное заимствование у Фрейда. Ну и как вам важняк Омельченко?

Проскурец пожал плечами:

— Ему, как он говорит, все яснее ясного в этом деле.

— Ах да, я забыл. Он идет по пути наименьшего сопротивления. Ему некогда распыляться на криминалистические технологии.

— Лена мне говорила, что вы с ним почти однокашники.

— С Омельченко? Именно, что почти. Но не более того.

— И какого вы о нем мнения?

— Лиса. Хитрая, изворотливая лиса. Вот, пожалуй, и все, что можно о нем сказать.

— Вы надеетесь эту лису одолеть?

— А разве у нас есть иной выход? Или мы его, или он нас. Особенно когда загонит дело в суд. До суда мы дойти не должны. Нужно все утрясти на берегу, иначе нас ожидают крупные издержки. Прежде всего финансовые.

— Финансовая сторона — это по моей части. Пускай она вас не беспокоит. Я пока не бедняк.

— О, Виталий Федорович, здесь вы не совсем правы. Издержки могут раздуться до таких размеров, что разорят и вас, и вашу компанию, что называется, в один момент.

Проскурец наклонил голову вперед, упершись в выставленный кулак, и тягостно проговорил:

— Юрий Петрович, мне необходимо избавиться от этого груза. Он повис на мне неизвестно за какие грехи.

— Ну, про ваши грехи мы поговорим отдельно. А теперь давайте приведем себя в порядок и кое-что все-таки обсудим.

Проскурец поднялся со своего места, прошелся в другой конец комнаты и открыл встроенный в мебель холодильник.

— Не возражаете, если мы немного выпьем?

Гордеев улыбнулся. Перед ним был живой человек с совершенно живыми желаниями и потребностями, совсем не тот чванливый «лавандос», с которыми для него ассоциировались все без исключения новые русские.

— Не возражаю, — ответил он. — Даже с удовольствием. Но только самую малость. Я как-никак за рулем.

— Ах да, я не подумал, — Виталий Федорович разочарованно нахмурился. — Тогда, если вас оштрафуют, смело записывайте на мой счет. Ведь это уже мой грешок.

— Договорились, — сказал Гордеев, берясь за рюмку.

Они выпили, немного помолчали.

В кабинет вошла Лена и вопросительно посмотрела на них.

— Как вы тут? Пришли к согласию? — И увидев в их в руках водку, радостно возвестила: — Спелись!

— А почему бы не спеться, — пустился в рассуждения уже слегка захмелевший Проскурец. — Люди мы или не люди, в конце-то концов?

Гордеев смотрел попеременно то на Виталия Федоровича, то на Лену, как бы сравнивая их, и, как ни удивительно, находил сходство. Нет, не внешнее. В этих людях была какая-то общая черта, которая особенно его привлекала. Объяснить это простыми словами было невозможно, требовалось нечто большее. На некоторое время Гордеев решил, что это просто воздействие алкоголя, но вскоре эту версию отклонил. Нет, не то. Это было что-то далекое, но при этом до боли знакомое, будто из детства, как бабушкины пирожки с капустой. Словом, в обществе этих людей он впервые за долгие годы почувствовал настоящий душевный комфорт. И еще решил, что готов сделать все, что в его адвокатских силах, чтобы вернуть этим людям их жизненное равновесие.

— Почему Волков ушел с поста гендиректора «Интерсвязи»? — спросил он, когда Лена вышла из кабинета.

— Расхождения во взглядах, — ответил Проскурец, не задумываясь.

— Чьих? Ваших и его?

— У Володи были свои личные представления о перспективах развития нашей компании. В последнее время он осыпал меня массой всевозможных упреков. Говорил, мол, я консерватор, ретроград, за деревьями не вижу леса и все такое прочее. Я же просто реалист, и оттого реально смотрю на вещи. А Волков, как мне казалось, от реальности был далек. Все наши перепалки в итоге привели к тому, что он собрался наконец с духом и решил: лучше расстаться по-доброму, чем продолжать работать в таких условиях.

— Он именно с вами не сошелся во взглядах? Или были другие, с кем он не ладил?

— Нет, только со мной. С сотрудниками у него были великолепные отношения. У нас работают в основном молодые люди, они тянулись к Волкову. Он находил с ними общий язык, я — не всегда. Такой уж я человек. И поздно меня перековывать.

— Насколько мне известно, Волков остался акционером «Интерсвязи».

— Да, как основатель компании, он имел триста тысяч акций.

— Это сколько? — поинтересовался Гордеев. — Я имею в виду в деньгах.

— До прошлогоднего августовского кризиса наша компания американскими экспертами оценивалась в два миллиарда триста миллионов. Долларов, разумеется.

Гордеев даже присвистнул.

— Вот и посчитайте, — продолжал Проскурец. — Триста тысяч акций — это примерно шесть процентов от общего пакета.

Гордеев призадумался, принявшись вычислять.

— Не утруждайте себя, Юрий Петрович, — сказал Проскурец. — Сумма, которая принадлежала Волкову, составляет от ста до ста пятидесяти миллионов долларов.

Гордеев все еще не мог отделаться от мысли, что перед ним не очередной рассказчик красочных баек про чьи-то несусветные доходы. Таких баек он за все девяностые годы наслушался бесконечное множество, от клиентов — в особенности. Он поймал себя на мысли, что невольно осматривает кабинет покойного. Квартира как квартира, в обычной панельной башне серийного образца. Глядя на это, никогда не скажешь, что здесь живет миллионер.

— «Интерсвязь» — это первая российская компания, акции которой стали высоко котироваться на Нью-Йоркской фондовой бирже, — продолжал Проскурец. — Я не хвастаюсь. Для нас самих это было полной неожиданностью. Впрочем, я ошибаюсь. Есть у нас в штате один толковый парень, для которого такой поворот событий был нормальной закономерностью. Во многом благодаря его голове мы достигли таких высоких показателей.

— А кто этот парень?

— Вам действительно интересно?

— Пожалуй, да.

— Если хотите, я могу устроить вам встречу. Это проще простого. Надеюсь, вам будет о чем потолковать. Его зовут Миша Федотов. Это действительно прелюбопытная личность.

— Не сомневаюсь. Но давайте вернемся к Волкову. Вы поддерживали отношения после его ухода?

— Поддерживали, если можно так сказать. Он предложил мне выкупить его шестипроцентный опцион. Я, в принципе, дал «добро». Мне было выгодно завладеть его пакетом акций, тогда бы я сразу стал монопольным владельцем «Интерсвязи». Шесть процентов — это достаточно, чтобы повлиять на управляемость компании. Но таких денег у меня на тот момент не было, как нет и сейчас. Кризис здорово всех подкосил. Поэтому я всячески оттягивал момент выплаты. А Володя регулярно настаивал, звонил, говорил, что, если я не потороплюсь, он весь свой пакет выбросит на биржевые торги.

— Ему нужны были деньги? — спросил Гордеев, ожидая нового поворота истории.

— Да, ему нужны были деньги.

— Вы не знаете, зачем? Это же не просто деньги, а очень большие деньги. А судя по всему, в жизни он был не слишком притязательным человеком.

— Вы правы, не слишком. Почти непритязательный. Довольствовался самым малым. Деньги для него были не самоцелью, а инструментом. Очевидно, в последнее время он затевал какой-то новый проект, который требовал больших финансовых вливаний.

— Я так понимаю, вы не в курсе его новых дел?

— Ну, если бы я серьезно вникал во все дела, которыми занят Волков, у меня бы просто не было ни сил, ни времени вести «Интерсвязь», — выпалил Проскурец, но, подумав, добавил: — По слухам, что-то связанное с новыми телекоммуникационными технологиями. Хотя я совсем не исключаю и другие варианты.

— Разве вам действительно было неинтересно? — вежливо спросил Гордеев. — Ведь телекоммуникационный бизнес — это же и ваш бизнес, не так ли?

— Вы хотите сказать, не считал ли я его своим конкурентом? — спросил Проскурец, не скрывая улыбки. — Нет, не считал. Волков был чрезвычайно легок на подъем, заводился с пол-оборота от любой мало-мальски интересной идеи. Однако из-за отсутствия реальной почвы под ногами не всякая идея в его руках получала должное воплощение. Вы даже представить себе не можете, сколько всплесков волковского энтузиазма я пережил за все время нашей дружбы! У «Интерсвязи» своя надежная ниша в российском телекоммуникационном пространстве. Володя затевал что-то совершенно новое, можно сказать, невиданное. А наш клиент вряд ли станет менять свою испытанную «Моторолу» или «Эрикссон» на какую-нибудь сверхновомодную игрушку с кучей неизвестно для чего предназначенных примочек. Никто не горит желанием ни с того ни с сего переходить на другие стандарты подвижной связи. Все хотят стабильности. Мы им эту стабильность изо всех сил стараемся обеспечить.

Последние слова в голове у Гордеева вызвали настоящую эмоциональную бурю. По части высоких технологий он чувствовал себя самым последним профаном. Денис Грязнов был совершенно прав, когда говорил о современном пространственно-временном интенсиве и о том, что из него очень просто выйти, но трудно вернуться, — он просто вышвыривает за борт всех своих ренегатов, не щадя никого. Ничего удивительного — на носу третье тысячелетие, время крутых технологических перемен. Делать нечего, придется подучиться, что-то на эту тему почитать, «засесть за словари», расспросить Дениса, наконец. Перед Проскурцом что-то не очень хотелось показывать свое невежество, что называется, лицом.

Но на один вопрос он все-таки решился:

— Виталий Федорович, вы не могли бы вкратце рассказать, как вы с Волковым организовали вашу компанию?

— Вкратце? — Проскурец призадумался. — Вообще-то история длинная. Но я попробую.

— Если не трудно.

— Началось все давно, еще когда мы с Волковым работали в Военно-промышленной комиссии при Совмине СССР. Проектировали систему противоракетной обороны страны. Сейчас это уже не секрет, поэтому я не требую от вас никаких клятв на предмет неразглашения.

Гордеев на всякий случай приложил к губам указательный палец, мол, мой рот на замке.

— Когда грянул девяносто первый, — продолжал Проскурец, — мы ясно осознали, что у нас впервые в жизни появилась возможность сделать что-то свое, а не горбатиться на «дядю».

— Дядю? — переспросил Гордеев, демонстрируя всю широту улыбки.

— Ну да, дядю. Так ласково мы называли нашу дорогую государственную систему. Впервые за долгие годы государство позволяло всякому хоть в чем-то кумекающему честному человеку сделать то, что ему хотелось сделать всегда. Реализоваться на полную катушку, так скажем. Мы начали, когда нам было уже далеко за сорок. Прямо с самого нуля. Имея за плечами немалый опыт, но ни единой копейки в кармане. Ни о каких баснословных прибылях никто из нас даже и не мечтал. Просто чесались руки на большую работу, вот и все. И когда такая работа подвернулась, мы ушли в нее с головой. Вот, пожалуй, и все, если вкратце. Остальное вы сами можете видеть. Сотовая связь работает, растет, развивается… Только Волков вот…

— Ну все, Виталий Федорович, — успокаивающим тоном начал Гордеев, — я думаю, на сегодня достаточно. Отдыхайте, старайтесь держаться молодцом, а мы со своей стороны сделаем все, что от нас зависит. Если вспомните что-нибудь существенное, то знаете, как меня найти.

— Слушайте, Юрий Петрович, я кое-что уже вспомнил.

— Да? Очень хорошо. Ну так говорите же.

— Незадолго до гибели Володи я видел его в «Метрополе» в компании одного важного типа. Его фамилия Пашкевич. Это наш общий коллега по Военно-промышленной комиссии. Фигура, надо сказать, чрезвычайно засекреченная. Во всяком случае, до недавнего времени, сейчас не знаю. Они с ним что-то горячо обсуждали. Я не подслушивал, но до моего слуха помимо воли дошел некоторый смысл. Он касался именно того нового проекта, о котором вы меня расспрашивали.

— Вот это уже интересно. Этого Пашкевича можно найти?

— Попробуйте. У меня даже имеется номер его домашнего телефона. — Проскурец извлек из кармана пиджака записную книжку в черном переплете. — Вот. Пашкевич Евгений Павлович. У него, я надеюсь, вы получите наиболее исчерпывающую информацию.

Гордеев заглянул в раскрытый блокнот и аккуратным почерком списал номер в свой адвокатский органайзер. Затем, вспомнив о запланированной на сегодня встрече с Костей Булгариным, посмотрел на часы. Они показывали без четверти три.

— О, мне пора.

— Подождите, Юрий Петрович, — сказал Проскурец, — мы еще не все утрясли.

Гордеев бросил на него вопросительный взгляд.

Проскурец положил на колени кожаный кейс, щелкнул никелированными замками и вручил Гордееву пластиковую коробочку черного цвета. Сотовый телефон! Удобный, округлой формы корпус размером не больше солнцезащитных очков легко разместился бы в детской руке, а кнопки, благодаря их выпуклости и рассредоточению почти по всей поверхности телефона, не мешают друг другу.

— Спасибо, — отреагировал Гордеев, рассматривая презент, приятно холодящий ладонь. — Штука что надо. Теперь я вооружен связью до самых зубов. Будем считать это авансом в счет гонорара.

— Нет проблем, — заулыбался Виталий Федорович.

Прощаясь, Юрий Гордеев и Лена Волкова снова долго смотрели друг другу в глаза, не произнося ни звука. Слова были не нужны. Электрическая дуга чувств, образовавшаяся между ними, говорила об очень многом, не нуждаясь ни в каком озвучивании. Гордеев лишь молча пожал протянутую ему теплую руку, и ритуал был совершен.

Другое дело Проскурец. Соблюдая рамки делового общения, прощаться приходилось также по-деловому.