46

– Ньют, ты выглядишь так, будто вылез из мешка с мукой, – сказал Пи Ай. Он взял себе в привычку повторять это практически каждый вечер. Его почему-то удивляло, что Ньют и братья Рейни возвращаются из хвоста стада все в пыли, и он постоянно повторял одну и ту же фразу. Ньют уже начал раздражаться, но, прежде чем это раздражение достигло опасной черты, мистер Гас удивил его, велев отправиться галопом в лагерь Джейка и охранять Лорену, пока Джейк не вернется.

– Я бы хотел сначала помыться. – Ньют остро ощущал, насколько он грязен.

– Он не посылает тебя на ней жениться, – заметил Диш Боггетт, который обиделся, что Гас выбрал Ньюта для этого задания. К тому же его разозлило, что Джейк Спун уехал и бросил Лорену без присмотра.

– Сомневаюсь, что Ньют ее вообще найдет, – ска зал он Гасу, когда парень уехал.

– Да тут и мили не будет, – возразил Гас. – Найдет, не волнуйся.

– Я бы с удовольствием поехал, – признался Диш.

– Я и не сомневаюсь, – согласился Август. – Но тут появится Джейк, и между вами завяжется перестрелка. Не думаю, чтобы кто-нибудь из вас попал в другого, но вы можете убить лошадь или еще что-нибудь натворить. И вообще, нам здесь без такого работника, как ты, не обойтись, – добавил он, надеясь, что комплимент несколько утешит Диша. Не вышло. Тот отошел надувшись.

Когда Ньют уезжал, подъехал капитан Калл.

– И где же новый повар? – поинтересовался Август.

– Будет завтра утром, – ответил Калл. – Куда это ты отсылаешь парня?

Ньют услышал вопрос и в очередной раз ненадолго расстроился. Все звали его Ньют, и только капитан всегда говорил «парень».

– Нельзя Лори оставлять сегодня одну, – объяснил Август. – Насколько я могу судить, Джейка ты не встретил.

– Видно, ходил не по тем салунам, – сказал Калл. – Я же искал повара. Но он где-то там. Я слышал, как несколько раз упоминалось его имя.

– Никто не упоминал про Синего Селезня? – спросил Гас.

Калл снимал седло с кобылы. Услышав имя индейца, он остановился.

– Нет, а с чего бы это? – удивился он.

– Он тут заезжал и представился, – пояснил Август. – В лагерь Джейка.

Калл с трудом верил услышанному. Он внимательно посмотрел на Гаса, надеясь, что тот глупо шутит. Синий Селезень крал белых детей и дарил их другим индейцам-команчи. Он снимал скальпы, насиловал женщин, убивал мужчин. Что ему не удавалось украсть, он жег, и всегда удирал на запад в безводные равнинные просторы, неизведанную страну, куда и рейнджеры, и солдаты боялись сунуть нос. Когда Калл уходил из рейнджеров, он знал, что недоделал свою работу, оставив в живых Синего Селезня. Рассказы о его страшных преступлениях доходили и до Лоунсам Дав.

– Так ты его видел? – спросил Калл. Все эти годы он сам никогда индейца не видел.

– Ага, – подтвердил Август.

– Может, это не он, – усомнился Калл. – Может, кто-то выдает себя за него. Это не его район.

– Это был он, – уверил его Август.

– Тогда почему ты его не убил? – поинтересовался Калл. – Почему не привез женщину в лагерь? Он убьет и ее, и парня, если вернется.

– Тут целых два вопроса, – заметил Август. – Он поначалу не представился, а когда назвался, то был уже начеку. Тут неизвестно, кто бы оказался убитым. Я мог бы его подстрелить или хоть ранить, но и сам мог получить рану, а мне не улыбается продолжать путь раненым.

– Тогда почему ты оставил женщину?

– Она отказалась сюда ехать, да я и не думаю, что она его интересует, – ответил Август. – Я полагаю, ему нужны лошади. Я послал Дитца его выследить. Он не сможет навредить Лори, если Дитц идет по его следам, а если он кружит и собирается поживиться нашими лошадьми, Дитц сообразит, в чем дело.

– Возможно, – согласился Калл. – А возможно, этот убийца сам все сообразит и устроит Дитцу засаду. Я не хотел бы потерять Дитца.

Пи Ай, стоящий недалеко в ожидании ужина, которым занимался ирландец, внезапно почувствовал, что аппетит у него пропал. Синий Селезень как раз напоминал того огромного индейца, которого он постоянно видел во сне и который как раз собирался вонзить в него нож, когда он просыпался.

Калл отпустил Чертову Суку в табун и вернулся к фургону. Август ел мясо и бобы.

– Тот повар, которого ты нанял, мексиканец? – спросил он.

Калл кивнул.

– Не нравится мне, что ты послал мальчишку к этой шлюхе, – заметил он.

– Он молодой и наивный, – пояснил Август. – Потому я его и выбрал. Он только немного попускает слюни. Если бы я послал кого из этих взрослых ребят, Джейк мог бы пристрелить парня, если бы вернулся.

– Сомневаюсь, что он вообще вернется, – задумался Калл. – Этой девчонке следовало остаться в Лоунсам Дав.

– Будь ты молодой девушкой, у которой вся жизнь впереди, захотел бы ты остаться в Лоунсам Дав? – спросил Август. – Мэгги сделала эту ошибку, и, сам знаешь, хватило ее ненадолго.

– Она могла умереть в любом другом месте, – возразил Калл. – Я где-то умру, и ты тоже. И то место вполне может оказаться значительно хуже Лоунсам Дав.

– Да я тебе не о смерти, я о жизни, – сказал Август. – Согласен, безразлично, где умирать, но совсем не безразлично, где жить.

Калл поднялся и отправился ловить свою ночную лошадь. Машинально он снова поймал Чертову Суку, которую только что отпустил. Один из мальчишек Спеттл удивленно взглянул на него, но промолчал. Калл все равно оседлал Чертову Суку и поехал вокруг стада проверить, все ли в порядке. Стадо вело себя спокойно, уже устроившись на ночь. Постоянно сонный Нидл Нельсон подремывал в седле.

В сгущающихся сумерках Калл заметил приближающегося всадника. Он с облегчением узнал Дитца. Негр все больше казался ему единственным человеком в команде, с кем он иногда мог перекинуться словом. Гас каждое слово превращал в спор. С другими легко было разговаривать, но они ничего не знали. Если подумать, то просто тоска берет, как мало большинство людей успевают узнать за свою жизнь. Лучший пример – Пи Ай. Верный, толковый и храбрый, но абсолютно неспособный учиться на своем опыте, хоты опытом обладал весьма значительным. Он снова и снова подходил к норовистой лошади не с той стороны и каждый раз удивлялся, получив увесистый пинок.

Дитц был совсем другой. Он умел наблюдать и запоминать. Он редко лез с советами, но, если его спрашивали, советы давал точные. Погоду он чувствовал не хуже индейца, и следопыт был отменный.

Калл ждал, торопясь узнать, куда направился Синий Селезень и в самом ли деле то был он.

– Какие новости? – спросил он. Дитц выглядел мрачным.

– Я упустил его. Миль десять он двигался на юго-восток. Потом я его потерял. Он вошел в ручей и так из него и не выходил.

– Странно, – заметил Калл. – Ты думаешь, это Синий Селезень?

– Не знаю, капитан.

– Ты думаешь, он ушел?

Дитц отрицательно покачал головой.

– Нет, я так не думаю, капитан. Нам придется присматривать за табуном.

– Черт, – рассердился Калл. – А я-то надеялся на спокойную ночь.

– Сегодня полнолуние, – заметил Дитц. – Мы его легко засечем, если он рискнет появиться.

Они сели рядком, наблюдая, как поднимается луна. Скоро она залила все окрест бледным светом. Начал трубить техасский бык. Он находился на другой стороне стада, в тени, но в неподвижном воздухе его рев разносился по всей долине и отдавался эхом от известняковых обрывов на западе.

– Ладно, пора и поесть, – обратился Калл к Дитцу. – Поеду-ка я к тем обрывам. Может, он здесь с бандой. Ты расположись между нашим лагерем и лагерем Джейка, чтобы помочь, если он приедет за девицей. Будь осторожен.

Калл галопом поскакал к обрыву, находящемуся примерно в миле от лагеря, поднялся на самый верх и расстелил свою постель на краю. В ясную ночь да при полной луне он мог отсюда видеть все стадо и яркие язычки пламени костра, которые иногда исчезали, когда кто-то проводил мимо лошадь.

За его спиной кобыла несколько раз раздраженно лягнула землю и принялась щипать траву.

Калл достал ружье из чехла и прочистил его, хотя оно и так было в полном порядке. Иногда сам процесс чистки ружья, повторяемый в тысячный раз, освобождал его мозг от утомительных дум и воспоминаний, но на этот раз старый рецепт не помог. Гас расстроил его, упомянув Мэгги, самое горькое воспоминание в его жизни. Прошло уже двенадцать лет, как она умерла, но память по-прежнему сохранила горечь, потому что то, что случилось с ней, было необязательно, а теперь и непоправимо. Он ошибался в бою, вел людей на смерть, но эти воспоминания не терзали его душу: бит вы были нужны, а люди – солдаты. Он считал, что выполнял свой долг достойно, насколько было возможно в тех трудных приграничных условиях.

Но Мэгги была не солдатом, а несчастной молодой шлюхой, которая по непонятной причине решила, что именно он должен спасти ее от ее же ошибок. Сначала ее узнал Гас, потом Джейк, потом еще много мужчин, а он навещал ее лишь из любопытства, интересно же было выяснить, о чем это мужики постоянно говорят и спорят. Выяснилось, что ничего особенного, во всяком случае, с его точки зрения, – короткий неловкий эпизод, причем смущение и чувство неловкости значительно перевешивали сомнительное удовольствие. Он не должен был идти к ней второй раз, не говоря уж о третьем, но что-то тянуло его, и не собственная плоть, а, скорее, беспомощность и привязанность женщины. У нее были такие испуганные глаза. Он никогда не встречался с ней в салуне, а поднимался по задней лестнице обычно уже после наступления темноты. Она, как правило, ждала его в раскрытых дверях с выражением беспокойства на лице. Он никогда с ней особенно не разговаривал, но она непрерывно болтала. У нее был высокий, почти детский голосок. Она все говорила и говорила, как будто хотела побороть смущение от того, что они собирались делать. Иногда он задерживался на полчасика, потому что стал привыкать к ее болтовне, хотя давно забыл, о чем именно она говорила. Но когда она что-то рассказывала, ее лицо расслаблялось и из глаз исчезал страх. При этом она хватала его за руку, однажды даже застегнула пуговицы на его рубашке. А когда он собирался уходить, потому что всегда спешил уйти, не находиться там, в ее комнате, она снова смотрела на него с испугом, как будто хотела сказать что-то еще, но не решалась.

– Что тебе? – спросил он однажды, поворачиваясь к ней на лестничной площадке.

– Ты можешь назвать меня по имени? – спросила она. – Хоть однажды?

Его настолько удивил вопрос, что именно его он и помнил все эти последующие годы. Почему ей было важно, чтобы он назвал ее по имени?

– Ну, конечно, – удивился он. – Тебя зовут Мэгги.

– Но ты никогда не зовешь меня по имени, – пожаловалась она. – Ты вообще никак меня не зовешь. Мне только хочется, чтобы ты хоть раз сказал, когда придешь.

– Не понимаю, зачем это нужно, – честно признался он.

Мэгги вздохнула.

– Ты просто меня порадуешь, – пояснила она. – Я буду так счастлива.

Что-то в ее словах глубоко обеспокоило его. Казалось, она заплачет или бросится за ним по лестнице.

Ему приходилось видеть и мужчин и женщин в отчаянии, но он как-то не ожидал этого от Мэгги. Но именно отчаяние прочел он в ее лице.

Через два дня он было направился к ней снова, но остановил себя. Вместо этого взял ружье, пошел к индейской переправе и просидел там всю ночь. Он никогда больше не ходил к Мэгги, хотя иногда встречал ее на улице. Она родила мальчика, прожила еще четыре года и умерла. Если верить Гасу, свой последний год она непрерывно пила. Одно время она путалась с Джейком, но потом Джейк уехал.

Все эти годы он помнил, с какой надеждой останавливались на нем ее глаза, когда он входил или уходил. Это были самые болезненные воспоминания, ведь он не просил ее так хорошо к нему относиться, и тем не ме нее она была к нему привязана. Он лишь хотел купить то, что покупали и другие мужчины, но она выделила его, и этого он никогда не мог понять.

Он тем не менее чувствовал себя виноватым, потому что он ведь возвращался снова и снова и бездумно позволил этой ее привязанности вырасти. А потом ушел.

– Разбил ее сердце, – без конца повторял Гас.

– О чем ты? – говорил Калл. – Она же была гуля щей.

– У гулящих тоже есть сердце, – заметил Август. И горькая правда заключалась в том, что Гас был прав. В ней не чувствовалось ничего жесткого, все знали, что она не годится для такой жизни. У нее часто по являлось на лице выражение нежности, ему ни у кого не пришлось больше видеть такого выражения. Он все еще помнил ее движения, даже лучше, чем слова. Она никогда не умела как следует уложить волосы и постоянно поправляла их рукой.

– Не слушаются, – жаловалась она, как будто волосы – ребенок.

– Вот и позаботься о ней, если тебе ее так жалко, – сказал он Гасу, но Гас пожал плечами.

– Она не в меня влюблена, а в тебя, – уточнил он.

Это был момент, когда они почти рассорились, потому что Гас не оставлял его в покое. Он хотел, чтобы Калл пошел и навестил Мэгги.

– Пойду, и что буду делать? – спрашивал Калл. Он уже приходил в отчаяние. – Я не создан для женитьбы.

– Да ведь она и не делала тебе предложения, верно? – саркастически замечал Гас.

– Пойду, и что буду делать? – настойчиво повторял Калл.

– Посидишь с ней, подержишь ее за руку, – говорил Гас. – Ей нравится быть с тобой. Не понимаю почему.

Но вместо этого Калл сидел у реки, ночь за ночью. Был период, когда ему хотелось вернуться, когда ему хотелось посидеть с Мэгги несколько минут и посмотреть, как она возится со своими волосами. Но он выбирал реку и одиночество, рассчитывая, что со временем это чувство пройдет, он перестанет думать о Мэгги, а она в свою очередь перестанет думать о нем. И вообще, есть более разговорчивые мужики, чем он, Гас и Джейк, к примеру.

Но чувство не прошло, прошли только годы. Каждый раз, когда он слышал, что она опять напилась или попала в беду, он ежился и чувствовал себя виноватым. Да еще и Гас не переставал к нему приставать, причем до такой степени, что они едва не дрались.

– Тебе нравится, когда все в тебе нуждаются, но ты чересчур разборчив относительно тех, чья нужда тебя не волнует, – сказал Гас во время одной из самых серьезных ссор.

– Я вовсе не хочу, чтобы кто-то во мне нуждался, – отрезал Калл.

– Зачем же ты тогда мотаешься по округе с этой шайкой полупреступников, которых ты называешь техасскими рейнджерами? Да среди них найдутся такие, которые и помочиться не рискнут, если ты им заранее место не укажешь. Но если в тебе нуждается такое беспомощное и слабое существо, как Мэгги, ты направляешься прямиком на берег и принимаешься чистить пистолет.

– Ну, он может мне всегда понадобиться, – заметил Калл. Но он сознавал, что переспорить Гаса ему никогда не удастся.

Всю свою жизнь он старался быть осторожным, и неожиданно случилось нечто, что навсегда оказалось вне его контроля, и все потому, что он хотел выяснить про эти дела с женщинами. Многие годы он держался особняком и критически относился к мужикам, бегающим по бабам. И вдруг он сам превратил все свои правила в посмешище. Что-то в этой девушке привлекло его, ее робость, одинокий вид, с которым она сидела у окна. И так вышло, что за теми крохами полученного удовольствия скрывалась глухая боль, которая мучила его куда больше, чем три ранения, полученные им за эти годы.

С рождением мальчика стало еще хуже. Первые два года его раздирали сомнения – что делать? Гас утверждал, что Мэгги призналась ему: ребенок от Калла, но откуда ей знать точно? Мэгги мужикам никогда не отказывала. Именно поэтому она и стала шлюхой, решил Калл, не могла отказаться даже от такой любви. Он чувствовал, что в ее понимании все это любовь – и ковбои, и игроки. Может быть, ей даже казалось, что другой любви и не бывает.

Иногда он колебался, хотел вернуться и жениться на ней, хотя для него это бы означало бесчестье. Возможно, мальчик и его, и тогда он поступил бы правильно, но из рейнджеров пришлось бы уйти.

Один или два раза он даже вставал, чтобы направиться к ней, но решимости не хватало. Не мог он вернуться, и все тут. В ту ночь, когда он узнал, что она умерла, он молча уехал из города и неделю ездил вдоль реки. Он понял тогда, что навсегда потерял возможность исправить причиненное им зло, что никогда впредь он не будет считать себя таким человеком, каким хотел бы быть. А тот человек, каким бы он хотел быть, вообще бы никогда не пошел к Мэгги. Он до известной степени чувствовал себя мошенником – самый уважаемый человек на границе, а шлюха имела к нему претензии. Он эти претензии проигнорировал, и она умерла, но каким-то образом эти претензии сохранились как груз, который ему предстоит нести по гроб жизни.

Мальчик, росший сначала в мексиканской семье, а потом с ними в «Хэт крик», служил живым напоминанием о его неудаче. Имея мальчика перед глазами, он не мог забыть и перестать ощущать вину. Он много бы дал, чтобы стереть все эти события из памяти, но, разумеется, не мог этого сделать. Они были с ним навечно, как шрам сзади, полученный, когда лошадь сбросила его и он спиной разбил окно.

Время от времени Гас уговаривал его признать мальчика, но Калл отказывался. Он понимал, что скорее всего должен, даже не из уверенности, а просто из порядочности, но он не мог этого сделать, и все тут. Это было равносильно признанию, которое было ему не по силам, – что он подвел человека. В сражениях такого никогда не случалось. Но ведь случилось же в комнатенке над салуном из-за маленькой женщины, не умевшей как следует причесаться. Его удивляло, что это на него так подействовало. Воспоминания причиняли ему такие страдания, что он стал вообще избегать всех ситуаций, так или иначе касающихся женщин. Только так ему удавалось на какое-то время не думать о Мэгги.

Но воспоминания всегда возвращались, потому что рано или поздно мужчины вокруг костра или фургона принимались говорить о шлюхах, и тогда мысль о Мэгги жгла его мозг, как жжет рану попадающий туда пот. Он уже несколько месяцев ее не видел. Он должен забыть, но не забывал. Эти воспоминания жили своей собственной жизнью. Он видел всякие ужасы в бою и вскоре почти забывал о них, но он не мог забыть глаз Мэгги, когда она просила его назвать ее по имени. Просто дичь какая-то, что это воспоминание могло преследовать его долгие годы, но с возрастом, вместо того чтобы потускнеть, оно стало еще ярче. Казалось, оно подрывало представление его самого и других людей о нем. Оно заставляло его рассматривать свои старания, работу и дисциплину как нечто бесполезное и сомневаться, а был ли вообще смысл в его жизни.

Чего ему больше всего хотелось, так это невозможного: чтобы ничего из того никогда не происходило. Куда лучше вообще не узнать наслаждения, чем потом постоянно испытывать боль. Мэгги была женщиной слабой, но тем не менее ее слабость едва не поглотила его силу. Иногда одна мысль о ней заставляла его думать: стоит бросить делать вид, что он еще способен вести за собой людей.

Сейчас, сидя на обрыве и наблюдая за поднимающейся луной, он снова ощутил старую печаль. Ему почти казалось, что нечего ему делать среди этих людей, что он должен уехать куда-нибудь на запад, бросить стадо, забыть о Монтане, покончить с этой привычкой вести людей за собой. Странно казаться столь безупречным в их глазах и одновременно ощущать такую пустоту и печаль внутри себя.

Калл мог еле-еле слышать, как ирландец все еще поет свои песни. Еще раз проревел техасский бык. Интересно, подумал Калл, все мужчины ощущают такую разочарованность в себе? Он этого не знал. Возможно, большинство предпочитают в себе не копаться. Пи Ай, к примеру, скорее всего так же мало думает о своей жизни, как и о том, с какой стороны лучше подходить к лошади. И то, у Пи Ая не было Мэгги, еще один парадокс. Пи Ай остался верен своим принципам, а он – нет.

И все же, вспомнил Калл, он видел, как плачет при воспоминании о женщине, которая уехала больше пятнадцати лет назад, такой человек, как Август Маккрае, самый беспечный из всех, кого он когда-либо знал.

Наконец он почувствовал себя немного лучше. Так случалось всегда, когда он оставался один на более или менее долгое время. Дул легкий ветерок. Изредка всхрапывала Чертова Сука. По ночам он обычно разрешал ей пастись на длинной веревке, но на этот раз аккуратно обмотал конец веревки вокруг талии, прежде чем положить голову на седло и закрыть глаза. Если Синий Селезень действительно где-то поблизости, дополнительная предосторожность не повредит.