Глава тринадцатая
ОПЕРАТИВНАЯ РАБОТА
Султана Абдурахмановича Бецоева, тридцати одного года от роду, жителя дагестанского аула, ранее судимого, взяли в тот момент, когда он возвращался в гостиницу. Остановили прямо на ступеньках. Он не понимал причины задержания, стал размахивать руками и кричать, но его никто не слушал, а трое рослых омоновцев в бронежилетах, масках-шапочках и с короткоствольными автоматами в руках швырнули его лицом на обледенелый бетон, раздвинули ноги и так врубили носком кованого ботинка, что Султана аж винтом закрутило. После чего его без всяких объяснений швырнули в кузов милицейского УАЗа и захлопнули дверцу. Руки его были скованы за спиной наручниками.
Пока шла операция по задержанию опасного преступника, подозреваемого в убийстве, в номере, где проживал Бецоев, в присутствии гостиничных понятых — горничной и одного из случайных жильцов не «кавказской» национальности — шел обыск. Были изъяты наркотики — вполне приличная упаковка, тянущая этак на пару сотен тысяч баксов, если в упаковке той действительно окажутся наркотические средства, на что покажет экспертиза, а кроме того, из-под дивана выудили пару закатившихся туда по неизвестной причине боевых патронов калибра 7,62, которыми снаряжаются обоймы для пистолетов ТТ. Такой пистолет был найден, между прочим, рядом с трупом убитого бывшего директора Кобзева, в его машине. Убийца стрелял из пистолета с глушителем и, как и положено профессиональному киллеру, оставил оружие рядом с трупом. Это говорило также и о его определенном уважении к стараниям работников следственных органов. Нате, мол, берите, не ломайте себе голову. Пистолет, как показала экспертиза, нигде не засвечен, номер на оружии тщательно спилен. Думайте, оперки!
Найденных и зафиксированных автографами понятых улик было вполне достаточно для задержания подозреваемого в недавно совершенном преступлении. Громком преступлении! И местная пресса, и телевидение много вещали по этому поводу.
А еще одно вещественное доказательство, найденное в стенном шкафу и не сразу оцененное присутствующими при обыске, который проводил московский оперативный работник Николай Кравец — его напарник в это время осуществлял задержание подозреваемого, — должно было впоследствии сыграть во всей предпринятой акции решающую роль.
Кравец достал из шкафа черную синтетическую куртку, которую именно сегодня почему-то не надел Бецоев, хотя на дворе было очень холодно. Дубленку надел и черную вязаную шапочку по самые брови натянул. Но это пока ни о чем не говорило. Кравец знал, что искал. А потом они наденут на Бецоева куртку и шапочку, сфотографируют его в нескольких ракурсах и предъявят для возможного опознания свидетельнице, проживающей в доме, где живет и Минаев и где видели подозреваемого в убийстве эта самая бабка и ее товарки.
Можно было с определенной долей уверенности утверждать заранее, что «свидетельницы» таки опознают того «прохожего». Если на них еще маленько подействовать, указать на «кавказскую национальность», на то, что гость с юга и приехал-то как раз накануне. А где «может быть», там рядом и твердое «да». Словом, влип ты, голубь сизокрылый, а потому давай лучше колись, не тяни драгоценное для тебя и других время…
Программа допроса была уже отработана.
Игра в доброго и злого следователей только кажется банальной для тех, кто читал про то в книжках, а не сидел на привинченном к полу стуле со скованными за спиной руками. И вот, после нескольких неожиданных и весьма болезненных ударов по самым чувствительным точкам человеческого тела, а также недвусмысленных угроз, грубияна и садиста сменяет вежливый и внимательный человек, который все понимает и сочувствует, однако ведь существуют вещественные доказательства, которые… и так далее… И все, вместе взятое, учитывая недавнюю судимость, тянет ого-го куда! Так зачем же запираться? Можно же и помочь следствию!
Как? Это другой вопрос. Вот об этом можно будет поговорить и поподробнее. А пока пойди отдохни и еще раз обдумай свое положение…
Несколько жестких нажимов, чередующихся с настойчивыми, вежливыми и сочувствующими советами, и человек дозрел. А дальше начинай потихоньку вить из него веревки.
Бецоев и не догадывался, какую судьбу напророчили ему оперы. Ночь он провел в одиночной камере белоярского следственного изолятора, кипя от ярости и требуя, чтобы ему объяснили… Что именно, он, пожалуй, и сам не знал. И кто ему будет что-то объяснять, если вокруг него была глухая, почти мертвая тишина, только из крана вот капало — живые звуки. И на крики его, на стук в дверь никто не отзывался. Как в зиндане — кричи, не кричи, никому твои крики не нужны, сам устанешь, замолчишь…
Он начал перебирать в памяти последние события — может быть, в них надо искать разгадку? Но в чем конкретно? Лысый Салман сказал ему: ты, Султан, поедешь в Белоярск, возьми хороший номер в гостинице, посмотри, кто там есть из наших, походи по торговым точкам, когда я приеду — поговорим. Вот и все! Что делал? А ничего не делал. Исполнял, что Салман велел. Ходил, смотрел. Много своих узнал. За что взяли?
Еще в гостинице этот нехороший капитан ему сразу не понравился. Про статью стал расспрашивать, а сам на жирную бабу поглядывал. Тихо говорил, а глаза — вредные, плохой человек. А баба — хорошая, белая баба, большая, присматривался к ней Султан, понравилась ему, вкусная, так бы и съел… потом. А капитан — злой человек, когда били на ступеньках, смотрел, ничего не говорил.
За что?!
От такой страшной тишины даже сон не идет…
Утром его, сгорбленного и небритого, повели с наручниками на запястьях по длинным и гулким коридорам с железными лестницами, огражденными сетками — знакомые уже дела. Привели и посадили на табуретку возле стола. Кабинет для допросов, понял он. И первая мысль, которая пришла в голову, когда оглядел стены: будут бить. И сильно. А что нужно? Хоть бы сказал кто!
Вошел невысокий мужик с улыбающимися глазами, оглядел Султана. Повернулся к контролеру, который привел задержанного, сказал:
— Свободен. — И, заметив, как тот сделал движение, чтобы снять наручники, добавил: — Оставь. На всякий случай.
Конвоир вышел, закрыв за собой дверь. Улыбающийся мужик сел за стол — по другую сторону, пристально посмотрел на Султана и стал серьезным.
— Будем колоться?
— В чем? — резонно спросил Султан. — Слушай…
— Молчать, — тихо, но грозно оборвал мужик.
А ведь вспомнил Султан! Видел он этого вот в гостинице. Вместе с тем, длинным, видел. Про них еще кто-то говорил, будто они гостиничного сутенера так наладили, что тот вовсе перестал там появляться. А девочкам сплошная польза — никто их не контролирует, никто бабки с них не тянет.
— Слушай, начальник, — не выдержал долгой паузы Султан, — объясни, за что? Все скажу, что хочешь! Только объясни… пожалуйста, — добавил он уже совершенно безнадежным тоном.
— Хочешь, я про тебя все расскажу? — спросил «начальник».
— Мамой клянусь!
— Зовут меня капитан Кравец, запомни. А теперь слушай. — Он обошел стол, сел на край, покачивая ногой. Ухмыльнулся. — Внимательно слушай, пригодится… Ты в Москве встретился вот с этим мужиком, гляди! — Кравец достал из кармана фотографию и показал Султану из своей руки. — Зовут его Минаевым, Алексеем Евдокимовичем, это я тебе говорю, а себя он велел называть Лехой, запомнил? Где вы встретились? А на Ленинском проспекте, в ресторане «Гавана», на втором этаже. Есть там такие удобные закутки — на двоих человек. Вы пили водку и ели жареных кур. Табака вам сделали. Понял? — Не дождавшись ответа, продолжил: — Пойдем дальше. И вот там Минаев — этот вот мужик, — он снова ткнул в лицо Султану фотографию, — договорился с тобой, что ты прилетишь сюда, в Белоярск, и выполнишь его заказ. И за это он обещал тебе заплатить пятьдесят тысяч долларов. Но в качестве аванса вручил только половину.
— Ты что говоришь, начальник? — ужаснулся Султан.
— Не гони дуру, — жестом остановил его Кравец, — я еще не все сказал… Вот ты и прилетел сюда… какого числа? — Он достал листок из кармана, развернул, прочитал: — Точно, двадцать седьмого прилетел. Отрицать не будешь?
— Это правильно говоришь, — подтвердил Султан.
— Я всегда говорю правильно. Двадцать седьмого прилетел, это в субботу, а в воскресенье прямо возле подъезда дома Минаева, мы потом выедем с тобой на это место, короче, ты выполнил его заказ. Из тэтэшника с глушителем. Двумя выстрелами — в грудь и в голову. А пистолет бросил в салон. И дверцу закрыл.
— Нэт! — закричал Султан. — Я никогда никого не убивал!
И вдруг словно подавился — утробно ойкнул и рухнул с табуретки на пол. И, лежа, как рыба беспомощно разевал и закрывал рот.
Кравец рывком за шиворот легко вернул его на место, потом взял пятерней за волосы, рванул голову назад, посмотрел холодным взглядом, сплюнул в сторону и сказал наконец:
— Убью, на хер, а признание из тебя вырву, ты понял, мразь черножопая? — и отшвырнул голову от себя. Султан еле усидел.
Теперь Кравец вернулся на свой стул, сел и продолжил:
— А вот оставшиеся двадцать пять тысяч тебе Минаев Леха за выполненную работу не отдал. И ты остался, чтобы вытрясти из него душу. Но он — осторожный мерзавец, и достать его ты пока так и не смог, а то давно уже был бы в Москве. Все усек?
Султан молчал.
— Не слышу! — крикнул Кравец. — А, не желаешь отвечать? Тогда я тебе помогу. Слоника видел когда-нибудь? Хочешь увидеть? — Он выдвинул ящик стола и достал оттуда сумку с противогазом: маску и болтающийся шланг. — Вот смотри. Надеваем тебе маску, а потом пережимаем шланг — вот так!
Кравец подошел к Султану с противогазом в руках, постоял, покачиваясь, и вдруг сильным ударом скинул его с табуретки. Султан рухнул навзничь, а Кравец мгновенно уселся ему на грудь и рывком надел на голову противогазную маску. Посмотрел в стекла очков и медленно пережал шланг. Через короткое время Султан забился, закрутился под ним, силясь освободиться. И лишь когда его усилия стали как бы затихать, Кравец отпустил шланг. Подождал, не слезая с груди лежащего на полу Султана, и снова согнул шланг пополам. Агония повторилась…
Наконец Кравец сорвал с головы Султана маску, встал и отошел к столу. Сунул маску в сумку и спрятал в ящик.
Вернувшись, без особого труда за шиворот поднял Султана и прижал к табуретке.
Султан тяжело и прерывисто дышал, глаза его ничего не видели, в голове стоял сплошной черный туман.
А Кравец между тем говорил:
— Ты сам будешь умолять меня, чтоб я разрешил тебе поставить свою подпись под признанием. Учти, пока еще чистосердечным. Тогда тебе срок отстегнут поменьше, не на всю катушку. А если ты еще не созрел, то у меня в запасе есть много других способов заставить тебя дозреть! — Он заулыбался. — Как спелая слива будешь: нажму, а из тебя косточка — прыг! И вся мякоть наружу. Смотри, не доводи меня до крайности.
И тут резко отворилась дверь. Султан вздрогнул, в ужасе обернулся и увидел входящего с папкой в руках длинного капитана Ветрова. Оглядев Султана, он сделал удивленное лицо. Потом мрачно уставился на Кравца.
— Вам не кажется, капитан, что вы несколько превысили свои полномочия? — спросил он резко и отрывисто, словно швыряя слова.
— Виноват, — склонил голову Кравец.
— Тогда свободны!
Кравец вздохнул, словно у него отняли забаву, мстительно посмотрел на Султана и вышел за дверь. А Ветров все сопел, устраиваясь и роясь в своей папке. Наконец заговорил:
— Ну давайте, Султан Абдурахманович, поговорим спокойно и без нервов. Я вижу, с капитаном Кравцом вы не нашли общего языка? Жаль, это сняло бы для вас многие сложности.
Он говорил долго и монотонно, отчего внимание Султана как-то рассеялось, а приглушенное сознание все грозило отключиться, чтобы дать себе отдых — всю же ночь не спал, а после сразу жестокие пытки. Заметив это состояние задержанного, Ветров достал из папки лист протокола, исписанный четким почерком, и положил его на стол перед Бецоевым.
— Советую почитать, а потом еще поговорим.
Султан уставился на этот лист, с трудом различая буквы. Потом они начали выстраиваться в слова, а те в короткие предложения. Достаточно было нескольких фраз, чтобы понять, что все написанное только что произносил вслух капитан Кравец, заставляя Султана взять на себя чью-то «мокруху». Но тот орал и бил, а этот смотрит сочувственным взглядом, покачивает головой, как бы жалея его, Султана.
— Ваш ответ, Султан Абдурахманович? — мягко спросил Ветров. — Будете подписывать?
— Нэт! — яростно мотнул головой Султан и уронил ее на грудь.
— Ваше право, — спокойно ответил Ветров. — Подумайте, не торопитесь… Ну тогда я пойду? — словно попросил он разрешения. — Да? А вы думайте. Пусть листок полежит пока здесь.
Ветров вышел, а вместо него тут же появился Кравец.
— Что, падла? — прищурился он. — Жаловался на меня, да? А я вот тебе покажу сейчас жалобу!
И Бецоев снова пушинкой слетел с табуретки и грохнулся на пол…
Потом его поднимали, а он опять летел куда-то в угол, голова раскалывалась от жуткой боли, дышать было совершенно невозможно, казалось, что все ребра переломаны, его обливали водой… В самом страшном сне не смог бы он вообразить себе то, что обрушилось на его бедную голову…
Потом, кажется, с ним снова мягко беседовал Ветров, а после опять жестоко бил Кравец. Он терял сознание, казалось, что мучения длятся вечно. Но вдруг они прекратились, и Султан обнаружил, что лежит в своей одиночке на полу и руки его свободны от наручников. Он с трудом сел, словно на молитве провел ладонями по лицу и — странное дело! — не ощутил никакой боли. А вот тело словно побывало под гусеницами трактора — ни одного, казалось, живого места. Вспомнил: по лицу не били, на лице все видно, а что внутри — кто станет смотреть?…
В этот вечер капитаны расстались у входа в гостиницу. Кравец все еще находился под впечатлением не принесшего ощутимых результатов допроса. Ветров же, не принимавший участия в прессовке, был спокоен: он знал, что все еще впереди. Дозреет клиент. Никуда не денется. Если только, не дай бог, кто-нибудь не помешает. Но сейчас он видел, что Николаю нужна разрядка. Он и сказал:
— Давай, Колюня, я тебе сегодня мешать не буду, оторвись маленько, скинь стресс. А я, пожалуй, так и быть, навещу одну большую девушку. Сейчас звякну ей из администраторской и поеду.
Кравец не заставил себя упрашивать. Здесь же, в холле, подозвал парочку уже знакомых ему бойких девиц и повел их в номер. А Ветров, дозвонившись и выяснив адрес, вышел к площади и остановил первого же частника. Назвал ему адрес и через пять минут был на месте.
Анастасия Никоновна встретила его в абсолютной боевой готовности. Но оказалась не живодеркой, а вполне добросовестной хозяйкой, то есть отправила в душ, дала непомерной ширины халат, накормила вкусным ужином, после чего крепко, почти по-матерински, прижала к своей горячей груди и уже не отпускала до самого утра. Да он и не пытался вырваться. Зачем? Она так старалась, что и он невольно заражался ее страстью, а уютная обстановка квартиры придавала их бурным любовным игрищам загадочную пикантность. Нет, здесь совсем неплохо, думал Ветров, вспоминая, что, когда покидал вместе с Кравцом следственный изолятор, меньше всего думал об этой трепетной подруге, жаждущей бурных и бесконечных ласк. А подумал он о ней исключительно для того, чтобы отвлечь мысли от упертого дагестанца. Все-таки очень утомительно вышибать из упрямца нужные тебе показания! Да ладно бы — вышибать, а то ведь наоборот, надо играть совсем другую роль. Кольке полегче в этом смысле, хотя и у него тоже, конечно, кулаки не железные…
Он в самом деле устал — и от необходимости сдерживать злость и жажду врезать промеж глаз, а теперь еще и от беспрерывных стараний одуревшей от внезапного подарка Анастасии. А вот показать бы ей, чем приходится заниматься, хоть на минутку, предъявить того Бецоева, которого уволакивали в камеру, поди, в обморок бы грохнулась, чувствительная ты моя…
Она попробовала было посетовать, что он почему-то становится холоден к ней, к ее ласкам. Пришлось сознаться, что весь день провел в тюрьме, а это место — не самое лучшее для зарядки перед любовным свиданием. Ужаснулась, но поняла. Маленько отстала, разрешая вздремнуть. Но Ветров уже понял, что и это ненадолго, слишком уж разохотилась барышня. Однако он оказался неправ: стоило ему уснуть, как хозяйка тут же прекратила свои притязания, и он благополучно встретил утро в широкой и непривычно мягкой для него постели.
А с утра немедленно возвратились вчерашние проблемы…
Бецоев по-прежнему не поддавался ни на уговоры, ни на угрозы, ни на усиливающееся давление.
Кравец, который, по его словам, оторвался сегодня на всю катушку, а девки выпотрошили его до такой степени, что он сам себе теперь напоминал пушинку — такой легкий! — испытывал новый прилив сил. И продемонстрировал Султану Бецоеву более полный арсенал имеющихся у него в запасе средств воздействия.
— Как, ты не знаешь, что такое «ласточка»? Чудак, сейчас увидишь…
И Султану выворачивали руки за спину, после чего подтягивали за скованные наручниками запястья к трубе водяного отопления, проходящей у потолка. Потом швыряли на пол и обливали лицо водой…
Надевали целлофановый пакет на голову и завязывали на горле. Пока сознание не оставляло…
И снова били, били, били…
А потом «ласковый» мент сочувственно интересовался, не хочет ли арестованный подписать свои чистосердечные признания?
И — по новой…
Мутным своим сознанием Султан понимал уже, что от него не отстанут, и если теперь не добьются своего, то сделают что-то страшное… хотя, что может быть страшнее, он и не представлял себе. Разве что убьют. Придумают что-нибудь, повезут на машине, вышвырнут на обочине и пристрелят. Скажут — при попытке к бегству… Но и смерть в иные моменты казалась ему избавлением от мучений, которым уже бессчетное количество времени, казалось — всю прошедшую жизнь, подвергали его мучители. И кто из них был хуже, Султан не соображал — оба звери. Только один — дикий, а другой — подлый…
Ни на второй, ни на третий день «допросов», так ничего и не добившись от Бецоева, Ветров предложил Кравцу пожалеть костяшки собственных пальцев и кинуть черножопого в камеру к уголовникам. Пусть они его там примут по-своему и «опустят». Для гордого кавказского мужчины испытать насилие такого рода? А ведь он уже сидел однажды, значит, знаком с тюремными законами: «опущенный», «петух» — это уже не человек. Это — мразь. Полностью ломается психология, с тобой обращаются как с половой тряпкой, об тебя все ноги вытирают, а ты не смеешь даже и глаз поднять! Чем не испытание?
Старший контролер, который по указанию своего начальства выполнял отдельные поручения московских оперативников, сказал, что есть у него нужные отморозки. За пару бутылок водки и пяток доз отхарят кого угодно.
— Ну, за водярой да марафетом дело не станет, — заметил Кравец. — А ты скажи этим «мокрушникам», что «петушок» нам еще живым понадобится. Так что пусть фалуют в охотку, но не до смертоубийства.
И тем же вечером, после многочасового допроса, во время которого Султан несколько раз отключался напрочь, его повели в камеру, но не в ту, одиночную, к которой он уже и привыкать начал, а на другой этаж. И в полубессознательном состоянии втолкнули в чужую камеру, где он и рухнул на холодный пол.
Говоря о «мокрушниках», капитан Кравец имел в виду убийц, осужденных по статье сто пятой Уголовного кодекса. По нынешним временам «вышка» им уже не грозит, но пожизненное — вполне. И зная, что к стенке их гуманная власть не поставит, а больше полученного тоже не добавит, контингент подобного рода, случается, используют для выбивания из подследственных необходимых показаний. «Прессуют» человека по-черному, после чего он готов оговорить мать родную.
Кравец с Ветровым пользовались подобным способом «установления истины» нечасто и, как правило, в безысходных ситуациях. Когда понимали, что сломать клиента не удается. Иной от методичных побоев и пыток сдается и почитает за единственный выход сотрудничество со следствием, соглашаясь на все, подписывая любой бред, подсказанный мучителем. Другой же от постоянной и безумной боли словно уходит в себя, перестает ощущать окружающее, и тут уже дело может быть дохлым. Такого ничем не сломаешь.
Бецоев чувствовал боль, это видели оба капитана, значит, из него еще можно было выбить признания. Ну что ж, пусть будет «пресс-хата»…
И они, поверив на слово старшему контролеру, передали ему пару бутылок оговоренной водки и несколько чеков с «герой», из имеющихся у них для оперативных нужд.
Бывает так: вот строишь, строишь что-то, стены сложил, начал стропила укладывать, то, се, а потом вдруг один неверно поставленный кирпич вздрогнул, заерзал, выпучился — и все твое строение завалилось к едреной матери! Как и не было тут ничего, только груда хлама, бывшего еще недавно прочным строительным материалом…
Не угадали оперы. Или старший контролер подвел.
В камере, куда кинули Султана, и был-то всего один «мокрушник». А четверо других к сто пятой статье никакого отношения не имели. Сидели в этой камере двое воров в законе, местный авторитет и известный в Белоярске рэкетир, державший в страхе половину городских бензоколонок. Ну и «убивец», мотавший по своему ремеслу уже второй срок. Так что пожизненная мера ему была уже заранее обеспечена. Сидели они тут в ожидании нескорого еще суда, кто два года сидел, кто три, и только один рэкетир, которого звали Мурадом и который раньше умело уходил от правосудия, начинал мотать свой первый срок.
Мурад был чеченцем, и ему очень хотели привязать политику. А он не хотел, не соглашался. И жили они в своей «хате» мирно друг с другом, распрей не заводили, политику не обсуждали, националистическими настроениями тоже не пахло. Ну чечен и чечен, не человек, что ли? В немалой степени мирной обстановке способствовало и то обстоятельство, что оба «законника», шедшие по четвертому и пятому разу, пользовались уважением среди остальных сидельцев, а также и во всем изоляторе.
Почему именно эту камеру назвал старший контролер, непонятно. Вряд ли он хотел насолить москвичам. А впрочем?… Возможно, наблюдая третий день подряд, как после допросов с пристрастием всякий раз его контролеры выволакивают и кидают в одиночку потерявшего сознание человека, он, этот старший контролер, прикомандированный, так сказать, к московским садюгам, пожалел или просто проникся уважением к их жертве. Тоже ведь человек! Не жертва, нет, а он — старший контролер. Чего ж так измываться-то над мужиком? Убивец, вишь ты! А вот сперва докажи! Слабо?…
— Мурадик, — сказал старший в камере, когда дверь за брошенным на пол, лязгнув, захлопнулась, — бают, землячок твой, поди глянь.
Здоровенный, как борец-тяжеловес, Мурад слез со шконки и, подойдя к лежащему ничком Султану, склонился над ним. Потрогал пальцами жилку на шее, легко приподнял длинное тело и положил с краю на нижнюю шконку.
— Дышит? — спросил старший. — Ну, дай ему глотнуть.
Он протянул Мураду бутылку водки, и тот, приподняв голову Султана, вставил ему в рот горлышко и немного влил.
Минут через пять Султан пришел в себя и стал пугливо озираться. Камера молчала. Наблюдала.
Султан застонал и сел. Прошептал:
— Мир… дому…
Послышалось движение, кто-то откашлялся, хмыкнул. Знает закон новенький-то.
— Чалился? — спросил старший.
Султан кивнул и, закрыв глаза, откинулся к стене.
— Пусть маленько отдохнет, — сказал снова старший. — Потом шамовки дайте и побазарим…
И все с ним согласились.
Позже Султану дали еще разок глотнуть водки, остальное сидельцы употребили в охотку сами, а «геру» оставили для старшого, тому по необходимости надо было, застарелые позвоночные боли уматывали его, вот и приходилось колоться помаленьку.
После того как Султан поел, в первый раз, кажется, за все тюремные дни, хлеба ему дали с салом, но голоду мусульманская душа его противостоять не смогла, и он съел все до крошки, которые аккуратно сгреб со стола в ладонь и бережно кинул в рот, и это тоже понравилось окружающим — очень важно ведь, как человек относится к пище! — приступили к своему допросу.
Вот и настало время исповеди. Мурад подсел к земляку поближе и объяснил, чего от него ждут.
И Султан стал рассказывать. О себе, своей судимости, переезде в Москву, где уже обосновался земляк Салман, о причинах наконец, побудивших его прилететь в Сибирь — жить надо, коммерцией заниматься надо! — ну и, самое главное, о провокации, которую устроили менты. Вот тут от него потребовали более пространного и подробного рассказа. А что ему оставалось? Он, как помнил, пересказал, чего от него требовали двое ментов, сменяя друг друга и выбивая из него душу за его несогласие.
Он долго рассказывал. И слушали внимательно. Потом стали задавать вопросы. За что, например, ментам понадобилось его «опустить»?
— Так ведь другими способами они ничего из парня не вышибли! — заметил вместо Султана темпераментный Мурад.
— А ты помолчи, — посоветовал старший, — пусть сам скажет.
Он, казалось, все еще не очень верил Султану. Смущало и известие о лысом Салмане, о котором тоже достаточно всякого слышал он, находясь на воле. Очень, мол, хитрый и коварный лезгин, давно пытается распространить свое влияние на Сибирь-матушку, да только славянская братва сдерживает его, не пускает… Ничего хорошего в появлении в Белоярске этого Султана старший не видел. Но это — совсем другое дело и к воровскому закону прямого отношения не имеет. Однако, чего же все-таки добиваются эти менты? Вон и водяры прислали, и марафету… Значит, очень им это нужно.
Рассказал Султан, что в протоколе обыска в его номере указано, будто он хранил у себя наркоту, а под диваном, куда он и не заглядывал даже, нашли два патрона. Вот и все улики. Да еще тот факт, что прилетел в Белоярск накануне того дня, когда кто-то убил кого-то. И вот теперь им нужен убийца, а какие-то бабки вроде бы опознали по фотографии, что это он, Султан, ошивался у машины покойника. Да, его уже вывозили в тот двор, но он там никогда не был. И ни про каких бабок не знает вообще. Туфта это все ментовская.
Но ведь раз они так стараются, значит, им очень нужен убийца, и они не отступятся, пока не зароют Султана окончательно.
А это уже было не по справедливости. Непорядочные оказались менты. Известно же: поймай, докажи, а не можешь — не мотай душу! Гнилые, выходит, эти московские менты, как их — Кравец и Ветров? Ладно, и до них очередь дойдет…
Пока же камера решила, что выполнять указания подлых ментов здесь не будут. Однако, чтобы не навлечь на голову Султана худших напастей, посоветовали ему изобразить, будто он теперь самый что ни на есть доподлинный «петух» — опущенный хором и всеми презираемый. Все равно долго эта хреновина тянуться не будет. А вот на волю надо отправить «маляву», в которой разъяснить воровскому сообществу, что в городе появились плохие менты, и это надо принять во внимание, когда господа честные воры примут по ним свое верное решение. И это будет справедливо.
И еще один мудрый совет получил в этот день Султан Бецоев. Посовещавшись, «законники» посоветовали ему подписать признательные показания. Все равно в суде они никакого веса иметь не будут. И что бы тебе сейчас ни вешали на шею менты, ты всегда можешь отказаться от своих показаний, мотивируя отказ тем, что они были выбиты у тебя под пытками. Москвичи приехали, отчитались и уедут. А сейчас, чтобы прекратить дальнейшие мучения и издевательства, самое время «сознаться», пойти на сотрудничество со следствием. Оказалось, что то, против чего бунтовала душа Султана, ради чего он терпел ужасные издевательства над собой, — все это ровным счетом не стоит и клочка мятой газеты в параше. Скажи «да», и от тебя отстанут. Тем более что после «пресс-хаты» только законченный идиот будет продолжать сопротивляться.
В первый раз за последние дни Султан спал спокойно. И даже побои не сильно мучили. Разве что когда приходилось поворачиваться на другой бок…
— Ну если и это не подействует, — с юмором заметил Ветров, раскладывая на столе в комнате для допросов бумаги, — тогда тебе, Колька, придется самому его натягивать. Ты, я гляжу, вчера уже троих к себе повел? И как, справился?
Николай снисходительно усмехнулся:
— Я с этим сучарой вчера ну просто выдохся. Вымотал он меня, падла. Думал, приду, свалюсь и даже для стакана сил не хватит. А внизу вижу — Нинка. А с ней еще две новенькие шмары. «Идем, говорят, мы тебе сейчас настоящий тайский массаж покажем. Усталость как рукой снимет». Ну, взял их. Думал — треп обычный. Если сил хватит, оттяну их по очереди. А они и в самом деле умелицы, я такого не видал, честное слово, очень тебе рекомендую. А в нашем деле — ну самое оно! Так оттягивает! И спишь себе потом, как теленок. И телки кругом — хошь так, хошь этак! — Он довольно засмеялся. — А вот как подумаю, что опять весь день талдычить придется, блин, просто пасть бы порвал!
— Ладно, не горячись раньше времени. Его нынче уже отхарили. Я уверен, что его гордая кавказская натура повторения не захочет. Тут ведь не то главное, что его как бабу поимели, а то, что слава «петуха» впереди него по всем этапам побежит. И всякий, кому не лень, будет в дальнейшем без рассуждений ставить его раком. Вот в чем его ужас! А мы ему это объясним поподробнее, если он еще не знает. «Маляву», как они говорят, впереди него пустим. А можем и не пустить, замять печальную для него историю. Как он сам пожелает!
— Пожелает он то, что я ему втолкую, — поглаживая свой кулак, многозначительно заметил Кравец. — Ладно, звони, пусть ведут…
Они увидели Бецоева именно таким, каким и предполагали увидеть — несчастного, смятого морально, еле передвигающего ноги, с черными подглазьями и безвольно висящими сзади скованными руками.
Он прошаркал к ненавистному табурету, с заметным ужасом опустился на него. И тут конвоир впервые за время допросов, по указанию Ветрова, сидящего за столом, снял наручники и вышел за дверь. Кравец расхаживал вдоль стены, разминая пальцы. Время от времени похлопывал кулаком в ладонь, словно примеряясь.
— У вас вид нехороший, — заботливо сказал Ветров. — Как вы себя чувствуете, Султан Абдурахманович? Может, врача позвать?
Султан не поднимал головы.
— Он плохо слышит, — сказал Кравец, продолжая ударять кулаком по ладони. — Со слухом проблемы.
— Не надо, — поморщился недовольно Ветров, — все он прекрасно слышит. И понимает. Пришло время, — вздохнул он, — надо принимать окончательное решение, Бецоев. Либо вы идете нам навстречу, либо происшествие в камере, где вы были участником, — так? — становится достоянием всей этой тюрьмы. И может много ухудшить ваше положение в будущем.
Все развивалось именно так, как рассуждали в камере. Теперь, понимал Султан, надо сдаться. Испугаться и сдаться. Но как? Вчера Мурад подсказал: ничто, говорит, так не действует успокаивающе на следака, как искренние слезы заключенного. Ничему не верит, а им верит. Но, как назло, не умел плакать Султан, ибо знал, что не мужское это дело. Стыдно! Тогда он поднес дрожащие ладони к лицу, обильно смочил подушечки слюной и размазал по глазам. Они стали красными и мокрыми, вполне достаточно.
— Нэ нада… — с сильным акцентом, всхлипывающим голосом, с трудом произнес Султан. Хоть и очень противно ему это было.
— Ах, ему «нэ нада»! — тут же передразнил Кравец, подходя ближе. — А что ему «нада»? Может, он осознал свою неправоту? Может, он понял, что запираться бесполезно? Так вот же протокол дознания! Пусть читает и подписывает. Вот тогда и будет это — «нэ нада»! Я прав, товарищ капитан?
— К сожалению, правы… — с печалью в голосе ответил Ветров. — Вы готовы, Султан Абдурахманович? И не надо рыдать, вы ж все равно остались мужчиной, верно? — Он двусмысленно ухмыльнулся. — А с кем не бывает? Мало ли! И вовсе нет нужды объяснять всякому постороннему, что тебя заставили ночевать возле параши. Я так рассуждаю?
Султан кивнул, стараясь не глядеть в глаза мучителей.
— Ну и прекрасно, значит, мы с вами наконец смогли договориться. Вы в принципе давно усвоили, о чем идет речь, не возражаете?… — Ветров победоносно взглянул на Кравца — мол, а я что тебе говорил? — и продолжил: — Не считаете больше нужным возражать против предоставленных вам следствием улик и глубоко раскаиваетесь в содеянном. Верно?
Султан снова кивнул.
— Ну а раз верно, вот вам текст вашего признания, можете его переписать на чистый бланк и потом поставить свою подпись и число. А после этого мы отправим вас отдыхать, и никто больше не будет вас беспокоить без острой необходимости.
Ветрову почему-то очень захотелось вдруг взглянуть в глаза сломленного Султана. Но тот прятал их, тер ладонями, шмыгал носом и вообще вел себя как слезливая баба. Что ж, каждый ломается по-своему… Ветров почувствовал наконец облегчение. Дело фактически сделано. Теперь вырванный из Бецоева документ вместе с уликами пойдет в следственный отдел, где уже местные профи займутся своей частью проблемы. Будут они арестовывать Минаева, на которого получен компромат, или ограничатся подпиской о невыезде — это их заботы. Можно будет позвонить Егору Алексеевичу и доложить, что заказ выполнен. Пусть везет окончательный расчет и обеспечивает билетами на обратный рейс. Финита ля комедиа, как выражается начитанный Колька…
Да, и вот еще… Очень заинтересовал Ветрова этот тайский массаж, который так взбодрил Николая. Надо бы попробовать до отъезда, в Москве этой хреновиной наверняка некогда будет заниматься, а здесь, да еще в последний вечер, — почему бы и нет?
И пока Бецоев плохо слушающейся рукой, однако очень старательно, переписывал свои «показания» на чистый бланк, Ветров сделал Кравцу знак и предложил пока выйти в коридор покурить. А Султан никуда не сбежит, ему уже все равно остались мелочи, детали.
Вышли, остановились возле урны в углу, закурили. Ветров был спокоен, а вот Кравца что-то вроде как еще беспокоило. Неясность какая-то. Но Борис сказал, чтоб тот не брал в голову, дело сделано, можно отваливать. Сейчас они вернутся в гостиницу, позвонят Егору, а когда тот приедет, передадут ему все добытые материалы, рассчитаются, и — пока, славный город Белоярск! Другое дело, что очень впечатлял Бориса рассказ Кольки про старания Нинки и ее подружек. Действительно, а почему бы не попробовать?
От недавних воспоминаний Кравец просиял. Но резонно спросил: а как же щедрая администраторша? Ведь такие дамочки на земле, что называется, не валяются!
— Знаешь, Колян, — слегка поморщился Ветров, — она меня, кажется, уже достала. Уж на что я… и то сил больше нет никаких. Это какая-то гидростанция — готова крутиться и днем и ночью, и, главное, совсем не устает!
— А ты, выходит, скис? — сладострастно ухмыльнулся Николай.
— Скиснешь тут… Я ее вчера в номере, там, наверху, уж и так, и этак, а ей все мало. А силища, Колька! Я ж говорю, на десяток таких, как мы, хватит и еще останется. Если тут же случай подвернется!
— А нынче она где будет?
— Сегодня — у себя дома. Там у нее лежбище, доложу тебе…
— Ну так чего? — неожиданно согласился Николай. — Давай, ты сегодня зови Нинку с массажистками, а я навещу твою красотку. Она, надеюсь, не станет возражать?
— А мы так сделаем. Я ее предупрежу, что, возможно, мы вдвоем приедем. Прощальный, так сказать, ужин. Ну, ты заглянешь пораньше, скажешь, что меня где-нибудь у губернатора задержали и я скоро подрулю. Ну а сам уж не теряйся. Ей очень нравится, когда действуют решительно. Без лишних разговоров завалил, вжарил и — поехали!
— Прокола не получится? — с сомнением все-таки спросил Николай.
— Коля, дружище! Да я ее тут как-то прямо в прихожей, на коврике, на карачки поставил, ну, похмурилась маленько, а потом сама на мне так отыгралась, что я думал — задушит. Не боись, капитан!..
Так они и поступили — согласно своему плану.
Из гостиницы дозвонились до Егора Алексеевича. Тот выслушал и обещал подъехать в конце дня. Губернатор сегодня выступает на телевидении, поэтому надо все вокруг него обеспечить. А к девяти можно будет встретиться, посмотреть и оценить качество работы, а заодно заказать билеты на завтра и принять по рюмке.
Николай тем временем спустился в холл, отыскал Нинку и велел ей быть в готовности со своими массажистками примерно к одиннадцати вечера. Час с чем-нибудь обязательно должен был уйти на Егора.
Борис же, договорившись с помощником губернатора, отправился вниз, чтобы выяснить, где нынче Анастасия Никоновна. Оказалось, что она уже смылась домой. Ветров прикинул расписание и убедился, что все правильно, ее дежурство закончилось утром, когда он, совершенно одуревший от ее ласк, стоял под контрастным душем в спецномере на последнем этаже отеля.
Вернувшись к себе, позвонил Анастасии домой. Печальным голосом «доложил обстановку». Та прямо-таки охнула: как, командировка закончилась?! А она что же, была уверена, что они здесь навсегда? Нет, дорогая, труба кличет, призывает к другим не менее важным делам. Но! Чтобы оставить ей о себе непреходящую память, они с Николаем решили посвятить последний, прощальный вечер исключительно ей — красавице и гордости белоярского отеля «Хилтон». Итак, вечер откроется около одиннадцати! Форма одежды — парадная.
Вот так, с шуточками и прибауточками, Ветров решил и эту проблему. А в способностях Кравца он и не сомневался. Так оно будет и лучше, а то вдруг Анастасии Никоновне придет охота поплакаться ему в жилетку!..
Они сошли в ресторан и хорошо пообедали. Потом отдохнули, даже вздремнули, сбрасывая с себя напряжение последних дней. Заказали в номер легкий ужин и пару бутылок неплохого даже по местным понятиям коньяка. И дождались Егора Алексеевича.
Внимательно прочитав показания Султана Бецоева, помощник губернатора удовлетворенно хмыкнул и заметил, что сегодня уже, к великому сожалению, операцию не завершить. Дело в том, что Минаев сейчас не в Белоярске, он полетел на Север края, где выступает перед горняками в качестве кандидата на губернаторский пост, а также как гендиректор комбината, потребляющего их руду. Но это не страшно, главное — есть уже такой компромат, что здесь ему не отвертеться, как в Москве. Неважно, что будет потом. Даже если в конечном счете обвинение развалится, тут основной выигрыш во времени. Ничего, не подавится народонаселение, слопает и безальтернативные выборы и проголосует как надо. А что будет потом, никого пока не интересует. Потом — значит потом.
Раздавили под это дело бутылочку, за ней вторую. Егор Алексеевич вручил по конверту каждому и пообещал, что завтра с утра у диспетчера в аэропорту их будут ждать два билета на ближайший проходящий рейс. А в порт отвезет их водитель Егора. Он поднимется к ним в номер.
Потом они спустились в бар, где приняли по последней, как говорится, на дорожку и со счастливым отъездом. После чего Егор ушел, а следом за ним, уточнив адрес Анастасии, отвалил и Николай. В легком подпитии он как-то не обратил внимания на то, что в холле гостиницы было сегодня что-то многовато народу «кавказской национальности». Видно, очередной десант из центра. Ну тараканы, что еще сказать?…
«Левак» на площади запросил неожиданно много — полторы сотни, хотя Борис говорил, что здесь езды пять минут — полтинник, ну сотня. Подумал, махнул рукой и сел.
Пока ехал, все улыбался, придумывая, как он войдет, как станет раздеваться, как прильнет вроде нечаянно к грандиозной хозяйке, начнет пудрить ей мозги и… Дальше пока фантазия не двигалась, хотя было абсолютно ясно, что именно произойдет. И как, и где…
Водитель подкатил к самому подъезду, взял деньги и тут же уехал. А его место занял другой автомобиль, из которого вывалилась веселая компания. Двое мужиков и женщина, не очень вежливо задев его, не извинившись даже, вошли в подъезд, куда надо было и ему. А пока он соображал, дверь захлопнулась. Пришлось самому набирать код. Потом ждать лифта, уехавшего наверх. Потом самому ехать на нужный этаж…
И когда лифт наконец остановился, Николай приосанился, вышел на площадку и… рухнул, словно подкошенный. Тяжелый удар по голове, слабо прикрытой вязаной шапочкой, мгновенно лишил его сознания.
