Глава десятая
ГЕНЕРАЛЫ

Андрею Ильичу доложили, что Минаев прилетел вечерним рейсом и что он, никем из заводчан не встреченный, тут же вместе со своей помощницей уехал на комбинат. Теперь, скорее всего, находится в своем кабинете.

Губернатор задумался: стоит ли в данном случае проявлять инициативу или подождать, когда в Минаеве проснется совесть и он сам пожелает высказать слова благодарности краевому начальству. Вопрос был тонкий. По идее, Алексею следовало позвонить губернатору первому, читал ведь, поди, письмо. Ну а если сочтет это ниже своего достоинства, вот тогда можно будет тактично напомнить ему, что без краевой поддержки сидел бы он, голубчик! И никакие прокуроры не помогли бы!

А с другой стороны, пристало ли ему, Гусаковскому, умудренному мужику, бывшему генералу, чиниться, по сути, с мальчишкой? Ну не понимают они, сопляки, субординации! Так ведь нынче и не вобьешь в башку — демократия ж! Уговоры-переговоры, а болтать они, нынешние молодые, вон как научились!..

Решив, что утро вечера воистину мудренее, Гусаковский перелистнул страничку перекидного календаря и написал на завтрашний день — выше всех остальных поручений — одно слово: «Минаев». Кинул ручку в стаканчик, где торчали еще с десяток подобных.

Подумал, что можно бы и расслабиться, да вот все не давал покоя вчерашний поздний звонок из Москвы. Как обычно, информировал Толубеев. И вести от Ивана не были приятными, как ожидалось. Он теперь уже владел ситуацией и подробно рассказал, кто и какие конкретные усилия предпринимал для прекращения дела Минаева. Но выпустить мужика из тюрьмы — это, оказалось, половина проблемы, с которой друзья-приятели адвоката Гордеева справились весьма успешно. Вторая часть состояла в том, что и в руководстве страны, и в Думе народ оказался проинформированным, что в Белоярске затеяна целенаправленная травля руководителя крупнейшего и важнейшего в отрасли предприятия, а во главе этой своры борзых выступает белоярский губернатор. Тот самый, на которого постоянно катят бочки за авторитарное руководство краем и явное непослушание. И вот это уже было совсем некстати. Под угрозу срыва подпадала хорошо продуманная операция со сменой руководства на «Сибцветмете». И тут как бы не возник эффект домино. Сорвется одна акция — мигом всплывет история с миллиардами, канувшими в неизвестность, с убийством бывшего губернатора Смирнова. И хотя к тем миллиардам лично Гусаковский не имел прямого отношения, кто станет выяснять детали? Тем более что со Смирнова и взять нечего, в гробу предшественник. И многое на него теперь приходится списывать…

Понимал Андрей Ильич, что акция, так сказать, во спасение Минаева была конечно же вынужденной, чтоб лица своего не потерять, как выражаются косоглазые. Да и сам Лешка Минаев это тоже, несомненно, понимает, потому как довольно трудно объяснить, с чего бы вдруг губернатор кинулся вызволять его из темницы, когда сам спит и видит, как бы покрепче загнать его туда. Но это все общие слова, они для митинга, а не для дела. А вот если б Лешка послушался умных людей, другой бы расклад получился. И сам бы только выиграл, и другим бы поперек дороги не становился. А практика показывала: когда кто-то пытался перегородить путь генералу Гусаковскому, ничего хорошего из этого дела не получалось. Генерал всю жизнь только и делал, что убирал препятствия со своего пути, и преуспел! Так неужели кто-то на гражданской службе посмеет противостоять ему? Смешно…

Хотя, оказывается, он не прост, этот Лешка Минаев. Очень непрост. Оттого и произошла первая осечка. Но второй уже быть не может. Так и сказал Андрей Ильич своему товарищу Ивану Ивановичу вчера, в самом конце разговора. Мол, мотай, Ваня, на ус, но на кон поставлены слишком крупные деньги, чтобы снова ошибаться в расчетах. Знает, о чем речь, Ваня Толубеев. И недаром загодя строят его дочь с зятем красивый особнячок на благодатной кубанской земле, где так приятно будет Ивану на старости лет наслаждаться видами морских далей и домашними виноградными винами. Мечта, можно сказать, почти уже сбылась, однако окончание процесса строительства требует повышенного внимания к своим обязательствам. Но это — Ваня, у него и проблем других нет. И на службе он не шибко надрывается, и на «гражданку» особых планов не строит.

А вот Гусаковский видит себя иначе. Руководить, командовать — это ведь призвание! И тот, кто вкусил истинную сладость потрясающего душевного состояния, когда твоей воле, твоему приказу готова немедленно и без рассуждений подчиниться тьма народу, уже не сможет отказаться от власти добровольно. Отстранить, конечно, могут, но пусть сперва попробуют! Ладно там Валерка-покойник: он хоть походил под этим бременем, а выводов правильных для себя не сделал, так это другой разговор. Но — походил! А этот мальчишка-экономист? Он-то куда? И ведь настырный…

Надо будет напомнить Лидии, чтоб заглянула там в свои законы: может ли претендовать на выборную должность лицо, побывавшее под следствием? Интересный, между прочим, вопрос. Может, нужда-то дальнейшая и отпадет — сама по себе? Ну а нет, придется снова Ваню задействовать. С его силовиками. На своих уже никакой надежды не остается. Развращает их, что ли, своими высказываниями генеральный директор «Сибцветмета»?

Нет, то, что на комбинате дела наконец пошли, тут двух мнений нет. Бывший этот, Кобзев Юрка, не дурачка вместо себя предложил, когда почуял, что совсем уже близко для него самого жареным запахло. А так вроде и положение на предприятии стало выправляться, и заказы удалось организовать серьезные, и, главное, рабочий класс — будь он неладен! — замолчал со своими безумными требованиями. Но тут же сказалась и основная закавыка.

С прежним руководством комбината все же умели договариваться, понимая трудности и преодолевая их в нужном направлении. А этот Минаев вдруг почему-то решил, что он лицо самостоятельное и ни на какие компромиссы не согласное. Анклав такой, понимаешь, образовал в крае, где Минаев сам себе судья и начальник. Нет, такие номера у Гусаковского никогда не проходили. Не проходили прежде, не пройдут и теперь. Опять же возникала совершенно нерешаемая финансовая проблема. Кто должен распоряжаться деньгами? Естественно, губернатор, а не какой-то там директор. Комбинат прежде всего принадлежит краю! Он жрет ресурсы края, пьет его воду, сосет электричество. Да что рассуждать? А если ты — анклав, так и поставь вокруг забор и живи себе за этим забором! И мы посмотрим, долго ли протянешь!

Чувствуя, что совершенно зря распаляется, Андрей Ильич решительно отодвинулся от стола и вызвал секретаршу.

Та вошла и, раскрыв большой блокнот, почтительно уставилась на губернатора. Гусаковский хмурым взглядом окинул ее с ног до головы, отметил про себя, что Лидия наверняка отстаивает эту грымзу специально — для контраста, и сказал наконец:

— Запиши себе. Если будут звонить с комбината, соединишь. На мой мобильник. Я сейчас поеду… — Он сделал многозначительную паузу и закончил: — Словом, Горбатову пригласи. А встречу с комбинатскими запланируй на всякий случай на завтра — на двенадцать.

— Уезжаете? — удивилась Лидия, входя в кабинет и видя, что Гусаковский стоит возле стола уже одетым — в привычной его розовой дубленке, оставшейся от прошлых цековских еще лет, и в высокой, розоватой же, пыжиковой шапке. Память дорогая! Сколько ни говорила Лидия, что все это давно вышло из моды, что нынче выглядеть надо иначе — как об стенку горохом.

— Давай-ка и ты одевайся. Съездим ненадолго в «домик», — он имел в виду бывшую обкомовскую дачу. — А заодно звякни туда, чтоб баньку затопили, что-то у меня внутри о простуде напоминает. И обсудить звоночек Ивана следует.

— Я поняла, — чуточку ухмыльнулась Лидия и, подчеркнуто вильнув бедрами, пошла к себе.

— Чертова девка, — буркнул губернатор. — И не хочешь, так заставит…

Не нравились генералу Толубееву участившиеся в последнее время намеки Андрея Гусаковского, что, мол, плохо стали работать, что проколы обидные сделались как бы нормой, а не случайностью, что ушами стали много хлопать, вместо того чтобы глядеть вперед и загодя просчитывать ситуацию. А что в тех же проколах была явно заметна его собственная вина, про то бывший генерал слышать не хотел. Оно и понятно: какой командир пожелает слушать критику в свой адрес?

Но в глубине души Толубеев видел, что недовольство Андрея все же имеет под собой почву. Особенно неприятно задело Ивана Ивановича то обстоятельство, что даже, казалось бы, верные помощники, на которых он полагался, которым оказывал посильное покровительство, вдруг пробовали перечить, высказывать свое, никому не нужное мнение, иметь точку зрения! Ну это уж вообще ни в какие ворота…

Да взять хоть того же Бовкуна. Чем ему было плохо? Поручения не тяжелые. В Чечню никто не гонит, хотя вполне мог бы уже загорать под горным солнышком в ожидании шальной пули ваххабита. Делать что-то совсем уж стыдное или запретное тоже не заставляют. Но каждому оперу известно, что если иной раз начальству позарез нужно, чтобы у клиента оказались в кармане вещдоки, необходимые для задержания, то так оно и должно быть, независимо от того, какое у тебя на сей счет мнение. Это — служба, где все подчинено единой высокой цели — борьбе с криминалом. Кто-то считает, что это громкие слова? И неправ, потому что истина обсуждению не подлежит. А суть ее в древнем выражении: друг моего врага — мой враг, а вот враг моего врага вполне может быть мне и другом. Иначе говоря, методы работы допускают различные варианты. Иной раз приходится предпринимать не совсем законные действия ради достижения высшей цели. И все это знают. И не допускают философий по этому поводу. О чем тут еще рассуждать? А этот мудак, иначе и не скажешь, вдруг заговорил! Да перед кем? Кому стал показания давать? Какому-то говенному адвокатишке!..

Ну вот и вызвал Толубеев к себе начальника этого Бовкуна, приказал разобраться с подчиненным, но так, чтобы волны не было. Меньше всего сейчас нужен шум, когда на РУБОП покатили такую мощную бочку. А что получилось? Уж лучше бы оставил все, как есть…

Надо же! Какой-то майор вдруг заявляет, что его принудили совершить противозаконное действие, подставили, одним словом, и он теперь в глазах хороших людей выглядит чуть ли не преступником! И понес! Ладно, что начальник УВД оказался мужиком умным, не стал вступать в дискуссии. Сказал просто: «Не нравится служба, пиши заявление, отпущу по собственному. На твое место много желающих найдется!» Тот и накатал, а полковник, тоже на себя тянуть не желая, привез рапорт: на, товарищ генерал. Дело-то серьезное, резонанс никому не нужен, договорились с управлением кадров, те подмахнули, и — гуляй Вася!..

Спросил потом у полковника: «Он хоть пожалел, что покидает ряды, так сказать?» Какой, к черту! Уже отыскал себе, сукин сын, какую-то частную структуру. И зарплата там стоящая, и забот тебе никаких, а главное, сказал, дураков над твоей головой нет. С намеком, конечно, сказал, мерзавец… Вот полковник и обиделся. А надо не обижаться, но — воспитывать! Совсем, понимаешь, забросили вопросы воспитания кадров! А теперь жалуются: не с кем работать!

Сам Толубеев себе подобных вопросов не задавал. Он знал, с кем может работать в низовых звеньях. А вот на некоторых начальников — и это тоже стал понимать в последнее время — положиться, оказывается, нельзя, могут подвести, подставить. Шибко умные и шустрые становятся.

Андрей тут высказался в том смысле, что операция не завершена. Ничего не возразишь. Были у Ивана Ивановича, конечно, соображения, но сам он не хотел принимать на себя окончательное решение. Опять же и оплата должна быть соответствующая, не из своих же средств оплачивать хорошее настроение сибирского губернатора. Даже если он приятель тебе. Придется снова лететь.

Нет, что лететь, проблем особых не предвидится. В нынешних условиях всеобщего подозрения никто из руководящего состава не желает отчитываться перед главным начальством в планах будущих операций, достаточно краткого доклада о результатах. А как там, и что — это уж твои проблемы. И он решил позвонить Гусаковскому, чтобы предупредить о своем прилете в Белоярск. Он даже решил, что и форму надевать не будет, не нужно лишнего шума и фанфар. Дело — важнее.

А еще ему вспомнилась та весьма любезная дамочка, коей обычно потчевал его Андрей, как дорогого гостя. Ох, и ловка стервозочка! Ох, до чего шустра и обильна ласками… А Иван Иванович был уже в том возрасте, когда, полагал он, уже не сам мужчина, а женщина должна проявлять инициативу во всем. И Лидия это хорошо умела, да-а… Вот и еще повод навестить товарища.

…Они сидели будто на знаменитом совете в Филях. Только оба в гражданской одежде. Гусаковский давно уже сменил китель на пиджак, но чувствовал себя по-прежнему человеком военным, а вот Толубеев его удивил. Он вообще, казалось, не снимал своего генеральского мундира и в обычном костюме будто терял что-то, значительность, может быть, солидность, особую строгость…

И прилетел один, без привычного сопровождения. Сказал, что не хочет лишней болтовни. А какая там болтовня? Его и сам Гусаковский, сидевший в машине возле трапа прибывшего самолета, не сразу узнал — мешок мешком. Невидный какой-то. Даже и мысль не могла бы прийти, что этот вот, спускающийся по трапу, на самом деле важная фигура в министерстве, а кое для кого и гроза, страшней которой не бывает.

Как обычно, вперед была выпущена Лидия, которая уже одним своим присутствием умела создавать нужное настроение. Растворялись инспекторские души от ее невзыскательной лести: «Батюшки, как вы прекрасно выглядите!.. Да вы просто помолодели с прошлого вашего приезда!.. Так приятно встретиться снова!» — ну и все такое прочее. Перед Иваном, конечно, не стоило разыгрывать спектакль, но раз уж повелось, пусть…

И хмурое настроение генерала, с которым он прилетел из Москвы, быстро рассеялось.

Почему хмурое? Да все то же — новая метла, чистка, внутренние разборки… Неспокойно в министерстве, ждут перемен, а они для многих весьма нежелательны. Опасаются резких кадровых перестановок. Новый министр, по достаточно уверенным слухам, собирается навести порядок среди своих заместителей, значит, позовет варягов из провинции, а хуже этого ничего быть не может. Появятся свои амбиции; устраиваясь на новых стульях, варяги станут и соответствующие кадры подбирать под себя. А кто больше всех страдает в аналогичных случаях? Да прежде всего те, кто «на земле» работает — оперативники, профи высшего класса!

Толубеев изрекал известные истины с искренней горечью, будто сам всю жизнь провел «на земле», будто в операх до сих пор бегает. Но Гусаковский-то знал, что ничего подобного и близко не было. Никогда. И получал свои очередные звезды на погонах Иван, не выходя из служебных кабинетов. Однако если ему угодно выразить свое недовольство кадровой политикой нового министра — это его личное дело.

По себе самому, по своему прошлому, хорошо знал Гусаковский, что генеральское недовольство происходящими ведомственными переменами, как правило, опирается на сплетни. И это уже может представлять интерес. Как и всякий анекдот, четко сохранявший в себе и передающий потомкам самую суть конкретного времени.

Ну вот, к примеру, поскольку речь зашла о прекращенном деле Минаева, очень было любопытно услышать Гусаковскому, что у адвоката, получившего достаточно приличную сумму за освобождение задержанного с поличным, то есть с наркотиками в кармане, директора «Сибцветмета», оказывается, полным-полно дружков-приятелей в Генеральной прокуратуре. А те поговорили, посидели за коньячком разок-другой, да и прекратили уголовное дело. Кто нынче может, тому все просто!

А еще и собственных раздолбаев хватает, но об этом уже говорил Толубеев Андрею Ильичу. С кем работать приходится! Уму непостижимо!..

Опять же и депутат! Ведь слова доброго о нем не скажешь! Дуболом, каких мало… Этому бы все интриги вязать, а пользы от него практически никакой.

Вот в этом, пожалуй, был согласен с генералом Гусаковский. Его тоже стал раздражать удобно устроившийся в Государственной думе посланец белоярцев. Нет, тот конечно же не забывал напоминать, что представляет самые животрепещущие интересы края в высшей законодательной власти, не забывал и обращаться с постоянными просьбами помочь ему в том и этом, словом, тянул на себя, как мог. Ограничиваясь при этом крутыми обещаниями, козыряя громкими фамилиями, близостью к президентской администрации и прочим слугам народа, как их называли в недавнем прошлом. А звание народного избранника нынче вообще отпадает за ненадобностью. Избрали, посадили себе на шею, а теперь кормите и не надоедайте докучливыми просьбами. Все равно никто до срока не снимет, не отзовет, если только не попадешься на явном уже криминале. Да и то найдутся друзья по фракции, которые не сдадут, не отменят и депутатский иммунитет…

Полностью согласен был со своим старым товарищем Андрей Ильич. И не раз заявлял об этом с высоких трибун, отчего и прослыл не всегда управляемым. Но одно ведь дело заявлять, а совсем другое — следовать собственным заявлениям. И это тоже большая политика, будь она неладна…

Но из всего услышанного от Ивана Ивановича в машине, по дороге к «домику», Гусаковский сделал для себя один главный вывод. И был он малоутешительным. Ну, во-первых, с такими помощниками затевать серьезную борьбу с Минаевым может только неумный человек. Оборзевший депутат, наркоман-журналист, алкашня-свидетели… Куда что катится?…

Во-вторых же, Минаев только кажется уязвимым — этаким интеллигентиком с принципами, выше которых для него ничего не существует. А на самом деле — так получается — за ним стоит вон какая силища!

Нет, у губернатора и в мыслях не было сойтись с Минаевым, да хоть и в том же «домике», за дружеским столом, договориться путем, прекратить распри между городом и предприятием, поделить финансы, чтоб и волки сыты, и овцы целы. Может, не совсем точно применима пословица, особенно когда твердо знаешь, кто овцы. Но жить-то надо. А вот Минаев, после всех пертурбаций, вряд ли поутихнет. Скорее, наоборот, сделает все, чтобы насолить и губернатору, и другим своим недругам.

Звонил вчера — ночью уже — Игорь-то Платонович Журавлев, племянник депутата… Голосок заполошный, растерян парень. А всего и дела-то, что отменил прилетевший из Москвы генеральный директор общее собрание акционеров «Сибцветмета», которое с таким старанием и напором форсировал Игорек. Надеялся, что, пока Минаев загорает в клетке, успеет произвести смену руководства. Да, большие планы имел, почти наполеоновские. Уверял, что проблем нет. А они — нате вам! И ведь как уверял! Какие авансы давал! Хорошо, что Гусаковский как человек хоть и решительный, но и достаточно при этом осторожный, то есть умеющий не лезть туда, где уже припекает, ограничился устной поддержкой и тоже взаимными обещаниями. Мол, ты давай начинай, а я в нужный момент организую существенную поддержку. Но слова ими и остаются, их к делу не подошьешь, зато конфликт города и комбината выглядит теперь обыкновенной внутренней драчкой, склокой в руководстве предприятия. И кто из них прав, а кто виноват — это уже вопрос, как говорится, интересный…

И еще одну истину понял Гусаковский: кавалерийским наскоком обозначенного врага не взять. Значит, нужны более сильные и действенные меры. Вот о них и надо было поговорить с Иваном, в общем, мастером всякого рода интриг. А потом, ведь есть же и его собственная заинтересованность. Денег хочешь? Так паши!

Расслабленный хорошей банькой, Толубеев был в полнейшем кайфе и похотливо поглядывал на суетящуюся у стола Лидию, которую друг Андрюша пообещал оставить здесь с ним на ночь. Но, сделав одолжение, Гусаковский посчитал необходимым сперва решить дело. Как быть с Минаевым в новых условиях? Вопрос серьезный.

— Я тебе еще не все рассказал, — помаргивая глазками, слабо махнул ладонью Толубеев. — Это тоже твоего сраного депутата касается.

— Слушай, Ваня, он сейчас далеко не самое главное!

— Как сказать! Выслушай, а после сделаешь вывод. Я ведь не с бухты-барахты к тебе намылился. И прибыл, честно говоря, почти инкогнито! Во! — Он поднял указательный палец, подчеркивая значительность события.

— Ваня, друг ты мой сердечный, плевать мне на всяких депутатов! Вот отрину от кормушки — и посмотрим, что запоет! Не знаю, как еще убедить тебя, что мне очень мешает Минаев. Сидел бы он в своем кабинете — и хрен бы с ним, но он же метит на мой стул! А впереди добрых три месяца, и общественное мнение, будь оно трижды проклято, сто раз успеют переменить, вот в чем беда.

— А ты что, ас, хочешь пройти безальтернативно? Вроде как не положено, — заметил Толубеев.

— Это у вас в Москве не положено, у вас даже на выборы дворников, поди, собирают группы поддержки! Демократы хреновы… Эта проблема пусть тебя не волнует. Мне вот доложили, что Минаев зачем-то вдруг со своим предшественником пробует снюхаться. Был, ты знаешь, еще при Валерке, прежнем губернаторе, в директорах комбината Юрка Кобзев. Тот еще прохиндей! Так вот, отыскал его Минаев на пенсии, какие-то переговоры завел, а я так думаю, что хочет он к истории с миллиардами вернуться, которую наша прокуратура благополучно похерила. Если раскопает и вернется, нам всем может мало не показаться. А меня после этого известия, да теперь и твоих рассказов о тех ребятках, которые Алешку взялись в столице-то выручать, сильно беспокоит одна мысль: а ну как он и их успел уже натравить? У тебя есть кто в Генеральной прокуратуре?

— Поискать — всегда найдем.

— Надо поискать, Ваня. И к Алешке отнестись теперь без легкомыслия, дорого может обойтись.

— Пусть-ка Лидочка пойдет погуляет маленько, Андрюша, — совершенно трезво, хотя было принято на грудь уже немало, сказал Толубеев. — Оно, правда, где знают двое… но все-таки.

— А пойдем-ка в кабинет, нам туда перенесут что надо. А ты, Лидочка, пока телевизор посмотри, чем нас нынче поливают? Очень интересно знать, понимаешь…

— Вот что, Андрей, — начал Толубеев, когда они уединились, — как ни противен тебе твой депутат, а ты послушай…

— Опять ты о нем! — скривил лицо губернатор.

— Ты неправ. Он мне звонил и сказал вот что. Уезжая из Москвы, Минаев этот ваш поручил своему журналисту, ну который жидко обосрался с наркотиками, срочно написать большую статью про те три миллиарда, которые ты только что поминал. И сказал также, что сам будет ее печатать. Не слабо?

— А депутат откуда узнал?

— Так сам журналист и доложил. Перекупил его депутат у Минаева. Не знаю, что он за товар, но мне представляется полным ничтожеством. Однако, как известно, именно ничтожный зверь, загнанный в угол, бывает особо опасен. Минаев угрожал ему, чем, не знаю, но журналист его явно боится. А еще больше он боится, что и мы его возьмем за жопу. Вот и крутится, как глист!

— Считаешь, напишет?

— А куда ему деваться. Я так думаю, что он позвонил, чтоб заранее предупредить. А потом, ты же знаешь, вся эта сволочь всегда была продажной изначально.

— А убрать… проблему? Трудно?

— Вот, вижу — мыслишь в правильном направлении. Солидарен с тобой. Но, следуя твоей логике дальше, я бы предложил убрать две проблемы, как ты выразился. Что знает этот твой Кобзев?

— А все знает!

— Опасен?

— Если пойдет на поводу у Минаева, то да.

— А если не пойдет? Не успеет, к примеру?

Гусаковский выразительно посмотрел на Толубеева и усмехнулся.

— Ты чего? — нахмурился тот.

— Показалось, что ты постарел, Ванька. Ан нет! По-прежнему гусар! Хорошая мысль. Вообще-то я в тебя всегда верил.

— Приятно слышать… Тогда попробуем проработать такой вариант. Для Москвы. Ты потом Лидке намекни, что тот паренек, что как-то навещал ее здесь, может получить от нее новое задание. Ну и соответствующий гонорар. Не сомневаюсь, что этой нашей дамочки на всех хватит и еще останется.

— Так, заметано. Дальше?

— А дальше я днями подошлю к тебе парочку своих оперков, им надо будет показать клиента, а дальше они и сами разберутся, что и как делать. Я в них верю, настоящие профи. Пришлю как бы для усиления, по просьбе местных товарищей, которые организуют ко мне соответствующее письмо.

— Ты хочешь одним махом обоих?

— Зачем? Алешку трогать не надо, но вот засадить так, чтоб никакой Меркулов его не достал, это уж моя, извини, профессиональная честь. Ребятки и постараются. А этого, как его? Кобзева?… Да ты Лидке же и скажи — пусть тот паренек и поработает. И добавь гонорару, не скупись, дело того стоит.

— Дело не в гонораре, а в чистоте работы.

— Ну жалоб ведь пока не было?

— Бог миловал.

— Надеюсь, и дальше служба не подведет. Правда, всяко бывает. Тут ведь как? И на старуху бывает проруха.

— Бывает. Но нам — нельзя.

Не прошло и нескольких дней, как в местном «Хилтоне» снова появился высокий мужчина тридцати с небольшим лет, приятной наружности, со спортивной сумкой на плече.

Увидев знакомого по прошлому приезду швейцара, по-приятельски подошел к нему, хлопнул по плечу и шутливо-серьезным тоном поинтересовался, какие новости.

Швейцар узнал, заулыбался, помня щедрые чаевые. Стал рассказывать, что крещенские морозы малость отпустили: мол, в прошлый раз — эна как поджимало! А нынче вроде потеплело маленько. Для Сибири, считай, Африка. Поинтересовался, надолго ли в гости.

— Обычные дела, — небрежно отмахнулся приезжий, сбрасывая с плеча сумку. — Пусть поваляется, а я пока пойду номерок оформлю. Пару деньков придется… — Наклонился к самому уху швейцара: — А что ты в тот раз намекал насчет?… — Он большим пальцем потыкал себе за спину, в сторону ресторанных дверей. — Еще не перевелись девочки-то?

Швейцар напустил на лицо таинственности, подмигнул, будто заговорщик заговорщику:

— А что, есть желание прямо с корабля на… — прикрыл ребром ладони рот, — на баб?

Подмигнул и приезжий:

— Вот именно.

— Так попозже. Нет, в том плане, что и сейчас найдется, да попозже ранжиром, будет так сказать, повыше. С после обеда.

— Ну что ж, — рассудил потенциальный клиент, — пока то да се, устроюсь, приму вид, а там, говоришь, и подойдут?

— Так точно!

— Благодарю за службу! — шутливо отдал честь мужчина и ловко сунул швейцару в боковой карман фирменного пиджака сложенную пополам купюру достоинством в пятьдесят рублей. Не сильно велика цена, но очень важно, чтобы служивый приглядел, не тормозил вопросами, лишний раз на приличный кадр указал и прочее, чем обычно занимаются услужливые провинциальные сторожа дверей.

Гостиница эта считалась лучшей в городе. А так как народу приезжего здесь всегда было много, то и с номерами иной раз возникали проблемы. Особенно многочисленный контингент, проживающий в гостинице, составляли, естественно, южане, люди так называемой «кавказской национальности», прибывающие сюда в сибирскую глубинку, как правило, с коммерческими целями. Народ они не бедный и старались занять номера побогаче, попросторней. Своеобразное зеркальное отражение их потребностей. Хотя нужды, чаще всего, в том никакой не было. Но пыль в глаза пустить, понты раскинуть, — пожалуй, для них самое милое дело.

По этой причине на долю остальных приезжих, лишенных желания постоянно пускать эту самую пыль в глаза, оставались либо самые неудобные номера, либо чересчур дорогие.

Зная это положение, местная администрация, имеется в виду — городская, постоянно держала под своим контролем один из этажей двадцатипятиэтажного билдинга. Иногда этот этаж называли губернаторским клубом, поскольку здесь имелся приличный зал для заседаний и несколько хорошо оборудованных служебных помещений. Другие же номера находились как бы на броне администрации — забытое нынче слово «бронь» обозначало, что поселиться в таком номере можно было, лишь получив разрешение кого-нибудь из руководителей края.

Подобная «бронь» была загодя выписана на имя Суслина М. Л., ответственного сотрудника Министерства внутренних дел. Вмиг оформив свое прибытие — для этого всего-то и потребовалось лишь предъявить симпатичной администраторше в рецепшене красное удостоверение, после чего очередь черноголовых приезжих была слегка оттеснена в сторону, — Суслин вернулся к швейцару, забрал свою сумку, еще раз подмигнул по-приятельски и отправился к лифту. Пятый этаж — невысоко, можно в крайнем случае и пешочком. Теперь оставалось бросить вещи, принять хороший душ — Максим добирался сюда поездом, поскольку в сумке вез необходимый для работы «инструмент», — и дожидаться либо телефонного звонка, либо посещения. Здесь был установлен порядок: как только в «губернаторских номерах» появлялся новый жилец, сведения об этом сразу поступали во-он туда, через обширную площадь, в громадное серое здание краевой администрации. Ну а как поступит сигнал, так об этом узнает прекрасная Лидочка. И, пожалуй, не удержится лично засвидетельствовать свое удовольствие от встречи со старым дружком. А подобные встречи на бегу известно, чем кончаются, благо «девушка» — большая мастерица на разного рода экспромты.

Он оказался, в общем, прав в своих предположениях, разве что посещение состоялось не сразу же, а спустя три часа не очень томительного ожидания. Максим включил телевизор, убавил громкость и завалился на диван. Он не любил поезда, хотя пользоваться ими в работе приходилось нередко, все по той же причине. А не любил потому, что не мог нормально выспаться: если не зануда-попутчик со своими вечными проблемами, то рывки вагона, пьяный шум за стенкой и прочие прелести дорожной жизни. А сейчас, под легкую музыку, бормотание диктора, он так хорошо всхрапнул, что, открыв глаза, увидел, что за окнами давно уже вечер. Ну, если не будет гонца от заказчика, то пора бы подумать и о краснощекой сибирской красотке, для которой, возможно, обслуживание клиента еще не превратилось в нудную и оттого скучную, автоматически выверенную обязанность.

И только он об этом подумал, как услышал веселый стук в дверь. Веселый оттого, что пришедший (или же пришедшая, что — лучше) не стеснялся стука и к тому же «выстучал» какой-то неуловимый песенный ритм.

Потирая глаза, Максим пошел к двери, повернул ключ, и на него словно пахнуло свежим морозцем. Чистым воздухом, смешанным с приятным запахом духов. Ветерком удовольствия.

— Нет, вы только посмотрите! — радостно воскликнула шагнувшая в прихожую Лидия и спиной закрыла за собой дверь. — Надо же! Он, оказывается, спит! И ждать не стал? Ну что стоишь, раздевай! — И она широко распахнула руки.

Пока он помогал ей раздеться, ее губная помада основательно исчеркала его щеки, нос и подбородок. И чего она у нее вечно мажется, подумал он с легким раздражением, мельком увидев свое лицо в зеркале. Есть же какие-то… которые совсем не мажутся. Или это она таким вот образом всякий раз утверждает свою власть над мужиком? Нет, у Максима не было никаких иллюзий относительно такой милой и щедрой с ним Лидочки. Поскольку и эти ее замечательные качества тоже имели непосредственное отношение к ее же работе. А в прошлый раз ему показалось, что даже в момент самого острого оргазма она умудрилась не потерять нити их прерванного приступом страсти разговора. О чем тут рассуждать!..

— Ты, разумеется, не ужинал? Очень хорошо, и я голодна, как волчица! Сейчас закажем ужин в номер, а заодно и прикинем наши дела, хорошо? Но учти, я беру инициативу на себя!

Отлично, подумал он. Впрочем, инициатива-то исходит не от нее. И даже, скорее всего, не от местного губернатора, хотя про него и говорят, что личность он неординарная, а значит, способен на многое, в том числе, видимо, и на специальные операции. Но информацию о новых заказах Максим все же получает в Москве. А Лида до сих пор могла разве что догадываться о сути его работы, не более. А может, уже знала? Ох, черт их разберет! Знала — не знала, какая теперь разница? Есть заказ, значит, есть и посредник между заказчиком и исполнителем. Ну что ж, получается, что на этот раз таким посредником является подружка детства, не растерявшая для него своей привлекательности и возбуждающая в нем горячее желание. А он, чудак, уже собрался было притащить в номер местную шлюшку!..

— Подождем ужина или?… — церемонно спросил он, сознательно не закончив фразы.

— С «или», дружок, мы и начнем, когда отсюда уйдет официант, — как-то озабоченно ответила она, моя руки в ванной. — Я, наверное, у тебя останусь… — Она вышла с полотенцем в руках. — Если у тебя нет иных планов. — Она отдала ему полотенце. — А?

— Чудик! Какие могут быть планы, когда я вижу рядом тебя?

— Ой! Охмурять девочек вы все ба-альшие мастера! — Она игриво прижалась к нему крутым бедром. Ее рука скользнула по его груди, опустилась ниже, еще… — Молодец! — констатировала она. — Я соскучилась, а то ведь сплошная работа… — И скривила лицо, будто проглотила какую-нибудь откровенную гадость…

Они отрывались по полной программе. Давно не чувствовал себя полностью выжатым лимоном Максим Леонидович Суслин, хоть и не страдал от отсутствия, так сказать, «присутствия» женского пола. А чего ему — мужик видный, в силе, при деньгах, на кого, бывало, «клал глаз», тех и увозил к себе, никогда не задумываясь о последствиях. Но с Лидкой словно бес какой-то вселялся. И ведь второй раз. Вот же девка! Довела его до полного изнеможения, выгнала под душ, а когда он, красиво запахнувшись простыней, словно какой-нибудь древний грек, явился пред ее очи, она уже раскрыла свою сумочку и разложила на столе несколько фотографий-визиток. Со всех, в разных ракурсах, смотрел на Максима пожилой мужик с седым ежиком волос. Отвисшие щеки, глубокие складки от ноздрей к подбородку, резкая вертикальная морщина на лбу и острый взгляд из-под приспущенных тяжелых век. Запоминающееся лицо. Максим подумал, что такие физиономии, как правило, бывали у бывших, как их называли, промышленных генералов, крепких директоров крупнейших производств…

Однажды поинтересовался, откуда пошли эти «генералы производств»? Пожилой сослуживец объяснил, что, к примеру, в сталинские времена, да и долго после, и в армии, и в промышленности носили практически одинаковую форму, просто знаки различия были у каждой отрасли свои. Вот у геологов, которые работали на золоте, скажем, была почему-то морская форма — черная. Объясняли просто: промприбор драга — как тот же корабль, только ходит не по воде, а по тундре. А директора таких предприятий приравнивались как бы к армейским генералам.

И этот мужик, чьи фотики рассматривал Суслин, явно принадлежал к разряду именно таких директоров-генералов. Впрочем, подробности биографии клиента никогда не интересовали Суслина, а если и возникали какие-то вопросы, то были связаны они в основном с теми деталями, которые так или иначе влияли на способы исполнения заказа.

Если это был «генерал», то он наверняка и проживал не в обычной пятиэтажке.

— Выбери, которая тебе больше нравится, — равнодушно сказала Лидия, набрасывая на голые плечи простыню, — остальные я ликвидирую. Адрес на обороте. — И красиво легла, вытянувшись на диване.

Значит, он оказался прав. И от этой «правоты» почему-то стало немного не по себе. Как будто что-то вдруг изменилось для него в Лиде: была любимая подружка, жаркая любовница — и вдруг оказалась обыкновенной проституткой, продающей, подобно ему, свои уникальные способности. Максим был прагматиком в жизни и не переоценивал своей роли.

Он взял одну, посмотрел на обороте — все правильно, остальные ребром ладони сдвинул на край столика. Посмотрел на Лидию, она тут же откинула в сторону простыню. Сел сбоку. Поиграл фотокарточкой, тоже кинул ее на стол, в другую сторону. И все это медленно, даже лениво.

— Я, наверное, поторопилась, — слегка охрипшим голосом сказала Лидия. — Надо было утром… Так всегда бывает, когда вмешивается проклятая работа.

Она резко поднялась и пошла в ванную.

— Наверно, — сказал он сам себе, уже не чувствуя мощного притяжения, которое испытывал к женщине большую часть ночи.

— Ты спи, — крикнула ему из ванной. — А я сварю себе чашечку кофе и уйду через часок. Потом позвони мне на мобильник. Если захочешь. Но перед твоим отъездом мы должны увидеться.

Если захочу? Смешно! Конечно, захочу, улыбнулся Максим, уже превращаясь в киллера. Теперь его ждала срочная и ответственная работа, и время отдыха и размышлений кончилось. А вот потом, когда заказ будет выполнен, — в самом деле, отчего бы перед отлетом в Москву не вернуться в жаркие, надо прямо сказать, и чрезвычайно возбуждающие объятия дорогой «девушки»?… Увидимся!