Глава 66
ШЕКСПИР
Когда запиликало электронно, Гордеев решил, что это телефон, но это звонил будильник.
Гордеев взглянул на часы – было без десяти восемь. Вот как! Он просидел, оказывается, всю ночь. Теперь надо было срочно собираться и ехать. А под глазами круги и в голове муть. Чем же он занимался всю ночь? Где плоды бессонных бдений?
А не было никаких плодов. Гордеев, как шизофреник, всю ночь крутился вокруг одной и той же мысли, которую теперь не смог бы и сформулировать толком. Но самое обидное, что мысль эту он так и не решил!
День начинался плохо.
Как-то он закончится?
Когда увидел Ирину, совсем скис. Та была, как бледная тень. Тихая и почти бесплотная. Виновато улыбнулась Юрию и сказала:
– Плохо, да?
– Ну что ты! – бодренько ответил Гордеев. Но сам же и ужаснулся неискренности своего голоса.
– Прошу встать, суд идет.
Гордеев втянул побольше воздуха в легкие, словно собирался нырнуть на огромную глубину, в темные беспросветные воды.
Сейчас прозвучит: «Слово предоставляется защитнику».
– Прошу садиться.
– Наша задача установить истину, и это главное, не так ли? – сказал вдруг судья вовсе неожиданное. – Дело в том, что только вчера вечером от Генеральной прокуратуры поступило ходатайство заслушать в судебном заседании еще двух свидетелей. Стороны не против? Суд по своей инициативе считает необходимым допросить дополнительных свидетелей.
Прокурорша не задумывалась ни минуты. Она уже знала, что победила, – никакой свидетель не мог теперь сломить ее железную постройку.
А Гордеев, хоть и сделал вид, что раздумывает, но внутренне согласился сразу. Ему просто нечего было терять.
– Тогда, – сказал судья, – возвращаемся к судебному следствию, а затем вновь прения сторон. Прошу пригласить в зал свидетеля Сысоева Федора Константиновича.
Гордеев обернулся на распахнувшуюся дверь и обомлел.
Прямо на него шел, улыбаясь смущенно от внимания большого количества людей, не кто иной, как однорукий! Тот самый! Бандит! Который стрелял в Юрия Петровича на пороге Думы и был убит.
Хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться.
И так это было похоже на сон, ведь в голове муть была, как в бреду.
Этого не могло быть, мертвые не воскресают!
Гордеев обернулся с открытым ртом на Ирину, и понял, что и она видит кого-то испугавшего ее.
Ирина тоже узнала этого человека. Вернее, его глаза. Где же она видела этот взгляд? Где?! Какой-то был очень важный момент! Господи, да конечно же! На вокзале! Она как раз садилась на поезд до Симферополя! А этот человек... Постойте, но он тогда стоял в какой-то страшно подозрительной компании. Или ей показалось?
– Назовите, пожалуйста, свою фамилию, имя, отчество, а также профессию и место работы, – попросил судья.
– Сысоев Федор Константинович. Оперуполномоченный Московского уголовного розыска.
Гордеев чуть не вскрикнул – нет! Он лжет! Он бандит и убийца! Но вдруг заметил в зале плотную фигуру Турецкого. «Важняк» смотрел прямо на адвоката и что-то четко артикулировал губами.
«Не волнуйтесь», – наконец угадал Гордеев.
Ничего себе!
Но тем не менее действительно заставил себя успокоиться и повернуться к однорукому.
– Скажите, гражданин Сысоев, что вам известно по настоящему делу? – сказал судья. – Знакомы ли вы с подсудимой?
– Нет. Правда, я встречал ее один раз на Курском вокзале. Это было семнадцатого августа. Она садилась в поезд до Симферополя. Но в чем дело, я знаю.
Гордеев громко сглотнул.
– И что вы можете показать по этому делу? – спросил судья.
– По данному делу я могу показать следующее – убитый Ливанов был довольно высокопоставленным членом огромной разветвленной преступной группировки, именуемой «Братство»...
– Вы можете привести доказательства?! – наконец опомнилась прокурорша.
– Разумеется. Но, к сожалению, со следственными документами пока может ознакомиться ограниченный круг лиц, поскольку следствие это засекреченное и оно продолжается, – однорукий виновато скосился на присяжных.
– Продолжайте, – сказал председательствующий.
– В задачу Ливанова входило отслеживать пассажиров, покупающих билеты через крупные богатые фирмы. Соседнее место в купе резервировалось для мошенниц, которые и выманивали деньги у состоятельных попутчиков.
– Простите, – вскочил Гордеев, забыв, что однорукий в него когда-то стрелял, – а проводники вагонов были в курсе этих махинаций?
– Разумеется. В их задачу входило...
– Спасибо! – чуть не вскрикнул Гордеев. Как он угадал! Как Ирина угадала, жаль, правда, задним умом.
– Пожалуйста, – ответил однорукий, улыбнувшись. – Кроме того, махинации прикрывали коррумпированные, сросшиеся с преступностью работники правоохранительных органов.
– Значит, вы утверждаете, что Пастухова действительно садилась на поезд? – спросил судья.
– Да. Я также утверждаю, что в поезде она была обворована мошенницей, которую мы задержали. Как она вам представилась? – обернулся он к Ирине.
– Зиной.
– Ага. Зина. Понятно.
– Но это ничего не проясняет! – вставила прокурорша. – Пастухова обвиняется в умышленном убийстве!
– Вот собственно за этим я и здесь, – сказал однорукий. – При допросе одного из сотрудников милиции, который прикрывал преступников, выяснилось, что с места происшествия были незаконно изъяты и не занесены в протокол следующие вещественные улики: нож-финка с наборной ручкой и чемодан кожаный с женскими вещами, изрезанный этим ножом. Эти вещдоки могут быть предоставлены суду.
Гордеев о таком чуде и не мечтал. Ах, Турецкий, ай да сукин сын!
«Важняк» иронично улыбался в углу.
Были еще вопросы судьи, прокурорши, адвоката, но уже так, по мелочам, уточнялись детали. Только теперь Гордеев понял, почему однорукий так казенно выражается – он жутко волновался. С одной стороны, ему надо было выступить свидетелем защиты, а с другой, не раскрыть тайны ведущегося и, видать, сложнейшего, крупнейшего, важнейшего следствия.
– В зал судебного заседания приглашается свидетель Чуркин Игнатий Семенович, – сказал судья.
Если бы сидящие в зале были более внимательны на улицах и в метро, то узнали бы во въехавшем на коляске в зал безногом человеке мелькающего там и сям нищего. А будь они полюбопытнее, узнали бы и его кличку – Афганец.
Этот еще больше смутился от количества народа, что выразилось в кривой усмешке и каком-то развязном подхихикивании.
– Знаете ли вы подсудимую? – снова спросил судья.
Афганец посмотрел на Ирину и, хихикнув, сказал:
– Она.
– В каком смысле?
– Ну это она была с Геркой.
– Когда?
– Хи-хи... Когда грохнула его.
– Вы что, – вскочил Гордеев, – видели сам момент убийства?
– Видел я все. В том дворе у нас «красный уголок», хи-хи... Ну, это... отдохнуть там, посидеть, выпить. Я все видел. Как они зашли, как потом Герка вывалился из подъезда, как ножик схватил, как она его каблуком... А потом реветь начала, я ноги и сделал... хи-хи... – показал он на свои культяпки.
– Вы позволите допросить свидетеля? – встал Гордеев.
– Да-да, – сказал судья. – Пожалуйста.
– Игнатий Семенович, вы не могли бы поподробнее вспомнить, как все произошло?
– У меня только костыли оторвало, а мозги на месте... хи-хи...
– Расскажите посекундно, как это было?
– Ну как... Сели они в лифт, а там света нету. Это наши лампочку вывернули, зачем, хрен их знает. Вот что в лифте было – не видел. Не буду врать. Но чего-то, кажись, они там ссорились. А потом лифт обратно пошел, открылся, и Герка выходит. Видно, после темноты сразу ослепел... хи-хи... А вот она следом за ним и раз его за ноги. Он, правда, вывернулся. Но споткнулся – конь о четырех ногах спотыкается... А вот я не спотыкаюсь... хи-хи... И как ломанется об бетон башкой... А она его...
– Подождите, Игнатий Семенович, вы сказали, что Ливанов сам упал?
– Какой Ливанов?
– Ну, пострадавший, Герман, как вы его называете, Герка.
– Ну, сам завалился. И башкой как хряпнется... Аж слышно было, как хрустнуло в черепе...
Это был последний и самый удачный ход Гордеева.
Ирину освободили в зале суда.
– Да не мог я вам ничего сказать! – уже в который раз повторял Турецкий. – И не потому, что я вам не доверяю! Все должно было пройти абсолютно натурально! Нам надо было выводить Сынка... то есть Федора, из игры. И так он был уже на грани провала.
– А вы не подумали, что я мог просто помереть со страху?!
– Да вы и не поняли ничего! Но я все равно приношу вам извинения.
Сынок, а по-настоящему капитан милиции Сысоев, скромно сидел в уголке и попивал коньяк.
Это опять был коньяк. На этот раз хороший, дорогой, поставил бутылку Гордеев. Не пожалел, раскошелился, да и на большее бы не пожалел.
Вот теперь Турецкий и посвящал его в самые поверхностные тайны всей операции. Сынка внедрили в «братство» с тем, чтобы он исследовал его вдоль и поперек.
Вдоль – получилось, а вот поперек, то есть по вертикали, до самых главарей, до руководителей, это уже Гордеев постарался, сам того не ведая.
– Значит, Кобрин?
– Он, родимый, – зло сказал Турецкий. – Ах, Юрий Петрович, знали бы вы, сколько Сынку пережить пришлось.
– Я бы добрался, – виновато сказал Федор.
– Да-да, опять вечное – шерше ля фам. Девчонку пожалел, убил своего «напарника» по банде. А кстати, вы должны были слышать – помните, трупы в бомбоубежище? Ну, еще там собаки взбесились.
– А! Да!
– Так вот, девчонки этой сестра там погибла. Как ее?
– Девчонку? – вдруг сильно смутился Федор. – Леся.
– Привезли их с Украины незаконно. Они на стройке работали. Ну зарплата им шла, как вы понимаете, двойной бухгалтерией. Рабочим копейки, начальству рубли.
Турецкий отхлебнул из бокала, медленно проглотил.
Гордеев понял, думает «важняк», стоит ли посвящать адвоката в подробности.
– Но в тот раз у них нестыковка вышла, им самим деньги не перечислили. Рабочие и взбунтовались. Вот их привезли в подвал и всех...
– Дикость, – сказал Гордеев.
– Слишком мягко сказано. Мы еще все гадали, почему же их никто не ищет? Оказалось – эмигранты.
– Всех гадов взяли?
Вопрос Турецкому не понравился. Взяли многих, но далеко не всех. Главное, схватили верхушку, а шушера частью растеклась, частью оправдалась. Идеально не получилось. Да и не получится никогда.
– Возьмем, – тем не менее сказал Турецкий. – Когда-нибудь всех возьмем. Но твою цыганку поймали, успокойся.
Ирину Гордеев посетил через неделю. Мог, конечно, и раньше, но Ирина сама не хотела.
– Погоди, Юра, – просила она. – Дай очухаться. Я сейчас и на женщину не похожа.
Недели Ирине не хватило. Все еще была худа, болезненна. Все еще тусклые глаза, все еще опущенные плечи, но руки ожили, волосы заблестели, улыбка была не вымученной.
Гордеев принес цветы и торт.
– Ну как ты?
– Вы-пол-за-ю, – передразнила Президента Ирина.
– Ну и ладушки. Что дальше?
– Даже и думать не хочу. Вообще ни о чем не хочу думать.
– Это понятно. А вот я тоже не хочу, а думаю.
– Привычка, наверное.
– Да, вторая натура.
– И о чем же думает защитник обездоленных?
– Да так, о разном... – Гордеев решил, что сейчас не время, что, может быть, лучше потом. А может, совсем не стоит.
Но Ирина уловила это сомнение:
– Ну давай, юрист, колись.
– Да так, ерунда. Забудь. Просто, понимаешь, это у меня бзик такой. Вот забуду какое-нибудь слово, пока не вспомню, не успокоюсь.
– Какое слово?
– Да нет, это я к примеру. Вот засела у меня одна мысль – никак не вытравлю.
– И что такое? Нет, погоди, потом про мысли, давай чаю? Или покрепче?
– Покрепче.
– А я не буду. Суд меня образумил, теперь что ни сделаю, подумаю, а как об этом потом на суде скажут...
– Тьфу на тебя!
– Нет-нет, теперь я такая осторожная буду.
Ирина достала вина, налила чаю, разрезала торт.
– Ну, давай за твою мысль.
Гордеев выпил, вино отличное. Торт после него все бы испортил.
– Я все понять хочу, с чего это началось?
– Что – это?
– Ну, напасти твои...
– Господи, Юра, слава Богу – кончились!
– Вот видишь, а я мучаться буду. Тебе так трудно? Вспомнить попытаться, с чего началось.
– Да не знаю я! Хотя какое-то предчувствие было. Я к бабке своей поехала, она мне аппарат заказала слуховой, я купила, а отдать все не могла. Ну, замоталась. Позвонила – не отвечает. Ни утром, ни вечером. Наконец поехала. Там какие-то люди ремонт делают. Бабка моя, видать, в деревню смоталась.
А я подошла к окну – там еще детская площадка такая, обшарпанные качели, коробка хоккейная, ну, ты знаешь... Школа... Все такое обычное, серое, а я смотрю – как дернулось что-то в груди. Почему, до сих пор не понимаю... Юра, ты что?
Гордеев медленно-медленно поставил бокал на стол. Казалось, он вдруг среди бела дня впал в транс.
– Ты что, Юра? – испугалась Ирина.
– Адрес, – выговорил наконец Гордеев.
– А? Что?
– Адрес бабки.
– Так это... Карманицкий переулок...
– Дом три, корпус два! – выпалил Гордеев.
– А ты откуда?.. – спросила Ирина, но Юрий Петрович уже был в прихожей, уже открывал дверь.
Вот теперь все становилось на свои места.
Виноградов открыл сразу, словно стоял за дверью.
– А! Юрий Петрович, какими судьбами?
– Да вот радостью хотел поделиться.
– Правда, а какой?
– Пастухову освободили из-под стажи.
– Какую Пастухову? – опешил Виноградов.
Они так и стояли в прихожей.
– Ирину Пастухову. Ну что вы! Я же вам рассказывал. Ливанов, помните?
– Господи, Юрий Петрович, стоило ли ради такого пустяка себя утруждать...
Виноградов двинулся на кухню. Гордеев последовал за ним.
– А разве это пустяк? – спросил Гордеев.
– Нет, ну, конечно, для вас и для Пастуховой это не пустяк... Чай? Кофе?
Гордееву сейчас жутко не хватало ясности в голове, и он сказал быстро:
– Кофе. А для вас это не пустяк?
Гордеев сейчас не мог посмотреть на себя со стороны. Просто боялся. Он делал то, чего делать был не должен ни под каким видом. Но и устоять не мог.
– Для меня? – Виноградов удивленно скривил губы. – Для меня, в общем, конечно, тоже, хотя я эту Пастухову совсем не знал...
– И знать не хотели, так?
– Я что-то не понимаю, Юрий Петрович. Вы все намеками какими-то...
Он поставил перед Гордеевым дымящуюся чашку кофе.
– Да все вы понимаете, Игорь Олегович. Бросьте, честное слово.
Гордеев одним глотком опорожнил чашку.
– Да что бросать-то? – не терял удивленного лица Виноградов.
– Вас это должно волновать. Вас это сильно должно волновать. Но не радовать, нет. Совсем наоборот.
– Что-то вы, Юрий Петрович... Почему меня так уж это должно волновать? И почему не радовать?
– Да потому, что убить вы хотели Пастухову. Долго, настойчиво и, увы, безуспешно.
– Я-а??! Пастухову?! Которую и в глаза не видел?! Приехали. Может, я бы и хотел ее убить, да вот повода не вижу. Вы уж мне, темному, объясните.
– А вот оно, объяснение, – развел широко руками Гордеев.
– В смысле? – проследил за жестом Виноградов.
– Квартирка эта, Игорь Олегович, – с улыбкой пояснил Гордеев. – Такое сплошь и рядом случается. Надувают собственного начальника. Вы же, поди, просили квартирку себе чистую устроить, дорогую, а вам подсунули паленую. Старушка тут жила. Все думали – одинокая. Старушку прибрали, а тут ее внучатая племянница появляется откуда-то. Начинает старушку разыскивать. Ваши ребята на нее и накатили. Да и вас, конечно, в известность поставили. Как же вам не заволноваться, Игорь Олегович, какой вы шалун, честное слово.
– Знаете что, – вдруг миролюбиво сказал Виноградов. – Я вот только что хотел вас вышвырнуть из дому, но теперь мне даже страшно вас на улицу выпускать. Вы на людей кидаться начнете.
– А вы все-таки вышвырните.
– А что, пожалуй, воспользуюсь вашим советом.
Виноградов шагнул к Гордееву, но схватил его не за шиворот, как полагается в таких случаях, а за горло.
Гордеев хотел отбиться, но руки почему-то не слушались. И ноги стали ватными. Только теперь он почувствовал, что к вкусу кофе во рту примешалась еще какая-то лекарственная гадость. Гордеев попытался хотя бы глубоко вздохнуть, но в горле что-то хрустнуло, в глазах запрыгали черные, все разрастающиеся точки, и он думал почему-то только об одном – не обмочиться бы.
Он знал, что, когда люди погибают от удушения, они позорнейшим образом разом справляют всю нужду. Почему-то даже собственная жизнь его сейчас волновала меньше позора.
Мир уже стал уходить куда-то вниз, уже Гордеев увидел себя под потолком, увидел, как Виноградов опускает чужое мертвое тело на пол и как внезапно распахивается дверь.
Дальше – тишина.
– Шекспир, – сказал чей-то очень знакомый голос.
Гордеев открыл глаза. Было еще не все видно. Но быстро становилось резким. Он глубоко вздохнул, закашлялся, и его вырвало, кажется, прямо на чьи-то поддерживающие руки.
А после этого вдруг все стало ясным.
«Опозорился-таки, – подумал Гордеев. – Опозорился перед самим Турецким».
– Ничего, бывает, – сказал тот, словно услышал мысли Гордеева. – Ну как, жить будем?
– Будем. – Гордеев сел. Тело била мелкая дрожь.
– Экий вы неугомонный, – сказал Турецкий, – а, Игорь Олегович?
Гордеев перевел взгляд и увидел прикованного наручниками к батарее парового отопления Виноградова.
– Не думал, что вы раньше меня догадаетесь, – признался Турецкий. – Как вас осенило-то?
– Долгая история. А вас?
– Да Кобрина-то убили. Жена, правда, убила, но ее заставили. Пригрозили, что дочку убьют. Испугалась. Истеричка.
– Ну вот теперь никаких вопросов, – блаженно улыбался расслабленный Гордеев.
– А «быть или не быть»?
– Что?
– Да вы все, когда в себя приходили, «быть или не быть» бормотали.
– Правда? – удивился Гордеев. – Значит, чуть не помер.
Из дома Гордеева выводили под руки, хотя он и сопротивлялся.
– Да пустите меня, – просил он, – я сам могу идти.
– Нет-нет, сейчас вас в больницу, вы что, шутите? – увещевал Турецкий.
Гордеева уже стали запихивать в «скорую», но он вдруг взбрыкнул и нетвердыми шагами пошел к старухе нищенке, которая наблюдала всю эту сцену.
– А, здравствуйте! – обрадовался Гордеев. – Вы снова в Москве?
– Слава Богу, – ответила старушка смиренно.
– А где вы живете? – в который уже раз повторил свой вопрос Гордеев.
– Да вот тут я и живу, – кивнула на дом, из которого как раз выводили Виноградова, старушка.
Гордеев взял ее за руку.
– А я вам денежек не дам, – сказал он. – Я вас лучше к внучатой племяннице отвезу. Вас ведь баба Зина зовут?
Назад: Глава 65 ОБВИНЕНИЕ
На главную: Предисловие
