Глава 63
КРАХ
Но все это были для Гордеева мелкие победы, так сказать, семейные радости. Он понимал, что неукоснительно движется развязка суда, а она не могла быть радужной. На вопрос судьи присяжные все равно ответят – виновна. А это пусть не пожизненный, даже не десятилетний, но – срок. А Ирина срока не вынесет никакого. Вообще. Каждый день за решеткой был для нее мукой мученической.
Гордеев мог в пух и прах разбивать косвенные улики, но от главной отбиться не получалось – убила.
Как ему не хватало свидетеля защиты – очевидца случившегося, серьезного, настоящего, который бы хоть как-то объяснил, что же случилось в тот день, почему Ирина ударила Ливанова в глаз своим каблуком.
Следствие такого свидетеля не нашло. Тогда Гордеев самостоятельно обошел всю округу, сам звонил и стучал во все двери. Даже нашел старуху, которая кричала Ирине из окна. Но старуха оказалась подслеповатой. И помнила хорошо только события своей давней молодости.
Гордеев все-таки решился притащить ее в суд, но лучше бы он этого не делал.
В судебном заседании старуха вдруг все отчетливо вспомнила, но из ее вполне связного рассказа получалось, что Ирина специально догнала Ливанова и умышленно нанесла удар: всадила каблук в глаз.
– Он так и повалился, родимый, – задушевно сказала старуха. – А эта села на лавку и давай выть. Я ей и сказала, чтоб она убиралась куда подальше. Я ж сначала не поняла, что она мужика насмерть убила. Думала, он пьяный лежит, прочухается. Нет. Потом милиция приехала, машин было – ой-е-ей!
– Скажите, а не видели вы в руках у моей подзащитной чемодана?
– Да вижу я плохо. Никакого чемодана я не видела.
– Простите, вы только что сказали, что видели подробности происшествия, а вот чемодана не углядели?
– Значит, не было никакого чемодана.
Прокурорша даже отказалась допрашивать свидетельницу защиты, за нее всю работу сделал адвокат.
Но самым печальным и самым позорным сюжетом своей практики Гордеев потом долго будет считать допрос самой Пастуховой.
Кто ее надоумил, неизвестно, но Ирина надела в этот день какой-то невообразимо-розовый костюмчик с юбкой выше колена, с откровенным вырезом на груди. С бледным ее лицом, с тощими плечами костюм выглядел диким и вызывающе-жалким. Ирина говорила низким, словно бы пропитым и прокуренным донельзя голосом. Отвечала на вопросы четко, но бесстрастно, словно всем своим видом говорила: а мне наплевать, что вы там решите.
Прокурорша сразу же уловила этот свой шанс окончательно растоптать защиту и была во всем обличающем блеске.
– Скажите, подсудимая, как вы себя чувствуете?
– Протестую!
– Почему? – удивился судья.
– Вопрос не касается сути дела.
– Как раз касается, – мягко возразила прокурорша. – Если подсудимая не может отвечать за свои слова, то я не буду и спрашивать. Меня просто беспокоит ее вид, – тонко съязвила она.
– Я себя прекрасно чувствую, – сказала Ирина. И в обычной жизни это был обычный ответ. Но здесь, на скамье подсудимых, он выглядел зловещим и кощунственным.
– Отлично, – обрадовалась прокурорша. – Тогда расскажите, пожалуйста, что же произошло в тот день?
– Я вернулась из Крыма. Денег у меня не было ни копейки. Потому что по дороге в поезде меня обворовали. На вокзале я увидела Ливанова...
– Вы знали его раньше?
– Да... То есть нет. Я видела его всего один раз, когда он провожал на вокзале женщину, которая меня и обворовала.
– Но вы назвали его фамилию.
– Я услышала ее впервые на следствии.
– Отлично, продолжайте.
– И я пошла за этим человеком.
– Зачем?
– Скорее всего, меня вела обида.
– Обида на кого?
– На этого человека.
– На Ливанова?
– Да.
– И что же это была за обида?
– Я была уверена, что он соучастник той воровки.
– Из чего вы это заключили?
– Он же ее провожал.
– Отличная логика. Продолжайте.
– И я пошла за ним. А потом с ним познакомилась...
– Как? Прямо вот так на улице вы знакомитесь с незнакомым человеком? Более того, с вашим, как вы говорите, обидчиком?
– Я хотела побольше узнать о нем.
– Простите, я еще раз спрошу – это не он с вами познакомился, а вы с ним?
– Да.
– «Да», – прокурорша выразительно посмотрела на Гордеева. – Еще вопрос. Сколько денег у вас украли?
– Пять тысяч долларов.
– Ого. Огромная сумма.
– Протестую. Обвинитель дает оценку...
– Поддерживаю. Прошу присяжных не учитывать это показание.
– Хорошо. Я не столько интересовалась суммой, сколько пыталась оценить человеческую жизнь, – сказала прокурорша. – Пожалуйста, продолжайте. Значит, вы с ним познакомились. Дальше.
– Он назвался Германом. Пригласил меня к себе в дом.
– И вы пошли?
– Да.
– Простите, я не ослышалась? Вы только что говорили, что видели этого человека второй раз в жизни. Что он был вашим обидчиком. И вот он приглашает вас в к себе в квартиру, а вы соглашаетесь? Почему?
– В этот момент я уже не считала его своим врагом.
– А стало быть, сразу другом, да?
– Протестую. Обвинение приписывает моей подзащитной слова, которых она не говорила.
– Поддерживаю.
– Хорошо, поставим вопрос иначе: вы считали Ливанова настолько хорошим знакомым, что решились пойти к нему домой?
– Я ему поверила.
– Обойдусь без оценок, – чуть не подмигнула в сторону присяжных прокурорша. – И что же произошло в доме?
– В лифте он на меня напал. Он хотел ударить меня ножом.
– При вашем задержании никаких ран на вашем теле не было.
– Я закрылась чемоданом.
– Значит, он напал на чемодан?
– Он не видел. В лифте было темно.
– Значит, за изрезанный якобы чемодан вы решили убить Ливанова? Это не утверждение, это вопрос.
– Я не хотела его убивать. Я схватила его за ногу, он вырвался, но упал, пытался еще раз ударить меня ножом, но я ударила его каблуком.
– Вот так просто, – как бы себе под нос сказала прокурорша, тем не менее ее все хорошо слышали. – А теперь давайте перейдем к материалам дела. Объясните мне, пожалуйста, почему никаких подтверждений вашей поездке в Крым следствие не нашло?
– Протестую. Это вопрос к следствию.
– Отклоняю.
– Я тем не менее могу поставить вопрос по-другому. Есть ли у вас свидетели того, что вы отправились на отдых в Крым?
– Нет. Я никому не говорила.
– А вот свидетелей, которые утверждают, что вы никуда не ездили, – пруд пруди. Проводник вас не видел, в кассе билет вами не покупался. Ничего нет. Таким образом, ставятся под сомнение и ваши показания по поводу кражи. Вы настаиваете на ваших показаниях?
– Да.
– Ладно, но отметим первую нестыковку. Вторая нестыковка естественно вытекает из первой. Вполне допускаю, что вы встретили Ливанова на вокзале, или в метро, или возле. Но никакого чемодана у вас не было. Вот протоколы. Нигде не упоминается никакой чемодан. Есть у вас свидетели того, что вы были с чемоданом?
– Нет.
– Вторая и очень важная нестыковка. Нет чемодана. Стало быть, если бы Ливанов действительно хотел на вас напасть с ножом, то даже в темном лифте он бы не промахнулся. Но здесь третья нестыковка – ножа тоже не было.
– Был нож и был чемодан.
– Но о них ничего не сказано в материалах следствия. Только в ваших показаниях. Может быть, пока ехала милиция, мимо вас проходили какие-то люди? Может быть, это они забрали нож?
– Никто не проходил.
– Исчезли важнейшие улики! Прямо беда, – искренне сокрушалась прокурорша. – Дамская сумочка со всеми принадлежностями, брошь, даже шляпа перечислены в протоколе, а вот чемодана нет. Не заметили, что ли? Но если мы будем полагаться не на показания подсудимой, а опираться на материалы, то получается совсем иная картина.
– Вы хотите делать выводы? – спросил судья. – Все это вы скажете в своей обвинительной речи.
– Разумеется. Я пытаюсь найти хоть какую-то частицу правды в показаниях подсудимой. Если она сможет ее опровергнуть, я буду очень рада. Вы встретились с Ливановым... Впрочем, не важно, где вы встретились. Даже не важно, давно ли вы знали Ливанова. Но вы его специально выслеживали, чего, впрочем, вы и не отрицаете. Вы даже проговорились, что он вас обидел. Вот в этом и корень. Вы хотели ему отомстить. За что?
– Он первый на меня напал.
– Вот это уже ближе к делу. Не знаю, напал ли он на вас, сомневаюсь. На вашем теле не было обнаружено ни ран, ни следов побоев. Но меня в данном случае интересует причина. Я не склонна, подобно вашему защитнику, устраивать эстрадное шоу по поводу моральных качеств погибшего. Впрочем, скорее склонна поверить, что он не был святошей. Не тут ли кроется причина?
– Протестую. Обвинение ставит некорректный вопрос.
– Могу и точнее. Не в том ли было все дело, что Ливанов вас бросил?
– Я видела его второй раз. Я не была с ним знакома.
– Как говорилось в одном анекдоте: а разве это повод для знакомства? Сегодняшние нравы настолько легковесны, что второй встречи вполне достаточно. Поставлю вопрос прямо – вы были его любовницей?
– Нет, – холодно ответила Ирина. И как-то неуверенно. Это отметили все.
– Оставим это. Но, пожалуйста, подскажите мне другую логику вашего поведения! – Молитвенно сложила руки на груди прокурорша. – Как вы объясните, что, видя человека во второй раз, вы заходите с ним в дом, куда он вас приглашает? Почему вы убиваете его? Объясните мотивацию убийства. Или вам нечего сказать?
Ирина молчала.
– У обвинения больше нет вопросов.
– Объявляется перерыв на два часа, – сказал судья.
Гордеев не стал просить свидания с Ириной. Говорил он с ней или не говорил – получалась чушь. Ирина была в полной прострации.
Он забрался в свою нетопленую машину и уставился на зимнюю улицу. Он проигрывал дело по всем статьям. Это был полный крах.
Телефон Турецкого рука набрала как-то машинально. Он то и дело звонил Александру, расспрашивая о ходе следствия по делу о самоубийстве(?) Кобрина. Турецкий постоянно отвечал уклончиво. Впрочем, сказал только, что появились какие-то новые данные, а какие, не уточнил.
– Здравствуйте, Турецкий, – сказал Юрий Петрович. – Это Гордеев беспокоит.
– И зря беспокоит, – весело ответил Турецкий. – Пока ничего нового сообщить не могу. Работаем.
– Понятно... Извините...
– Постойте, – прервал «важняк» движение Гордеева, намеревавшегося уже выключить телефон. – Что у вас-то голос упавший?
– Да, заботы.
– С Пастуховой?
– С ней. Похоже на полный провал. Как ни верти – получается умышленное убийство.
– А как еще можно вертеть?
– Как? Здесь же ясно: необходимая самооборона. Был бы хоть один у меня очевидец происшедшего. Нет, есть, конечно, свидетели-сослуживцы, но все больше о работе – дескать, неплохо работала. И все.
– Очевидец вам, стало быть, нужен? – раздумчиво спросил Турецкий.
– Хоть сам роди. Я верю Пастуховой, понимаете, но это и все. Ни ножа, ни чемодана, о которых она говорила, ни хотя бы свидетеля.
– Да, нелегок хлеб защитника, – вздохнул Турецкий. Ну, как говорится, взялся за гуж – не говори, что не дюж.
– Да это я так. Я не жалуюсь. Председательствующий хороший парень. Присяжные, кажется, честные люди. Но вот засудят Ирину ни за что ни про что.
– Бывает и такое, – сказал Турецкий. – Ну что вам тут посоветовать? Знаете, мне всегда «нравился» совет невропатологов – не волнуйтесь. Это как подойти к морю и сказать – не волнуйся.
– Да-да, – криво улыбнулся Гордеев. – Ну спасибо, что вы мне этого совета не даете.
– Именно даю. Не волнуйтесь.
Гордеев отключил телефон. И снова уставился в окно.
Ба! Старая знакомая!
У дверей подольского суда попрошайничала та самая старушка, которую Гордеев однажды встретил у Склифа.
«Преследует она меня, что ли?»
– Здравствуйте, – тем не менее вышел он из машины.
– Дай Бог здоровья.
– Что вы тут? В Москве не подают? – Гордеев достал из кармана десятку.
– Москва? Страшный город! – испуганно сказала нищенка.
– А где вы вообще живете?
– Не знаю, – сказал старушка. – Я тут живу.
