Глава 62
ВСЕ РАВНО
Теперь стояла, казалось бы, очень простая задачка – весь этот ворох материалов, весь этот многотомный следственный роман, однозначно уличающий Ирину Алексеевну Пастухову в преднамеренном убийстве, свести к простому выводу: невиновна.
Гордеев понимал, что в московском суде любой инстанции его аргументы пролетят, как фанера над Парижем. При зыбкости своих доводов он мог надеяться только на одно – на здравый смысл и сочувствие суда. Знал он и общеизвестную истину – суды чаще всего работают на обвинение, защитнику выиграть дело почти не удается. Но он надеялся на настоящий суд, на суд присяжных. В Москве таких судов не было, поэтому теперь перед Гордеевым стояла непростая задачка перетащить судебное разбирательство в Подмосковье.
Уж какие он там рычаги дергал, на какие кнопки нажимал, кому наносил визиты – это адвокатская тайна.
Но ему удалось. Поскольку городские суды были перегружены, а областные недогружены, судебное начальство поручило слушание дела Мособлсуду.
Ах, кто из настоящих защитников не мечтает о суде присяжных! Кто в самых радужных мечтах не представлял себя пламенным оратором перед двенадцатью внимательными слушателями, кто мысленно не играл на самых высоких человеческих чувствах, вызывающих слезы умиления или гомерический хохот зала. Кто не знал сакраментальную фразу: «Господа присяжные заседатели! Лед тронулся!», правда, звучавшую когда-то сатирически, а теперь вполне судьбоносно.
Юрий Петрович относился к отбору присяжных не менее ответственно, чем к самому суду.
Кого он хотел видеть своими слушателями по этому делу? Конечно, в первую очередь женщин. Но тоже не всех. Это должны были быть, что называется, современные женщины. Так им легче будет вникнуть в проблемы Ирины. Это должны быть женщины, лишенные предрассудков, тогда они поймут, почему Ирина решила сама разрубить узел своих проблем. Это должны быть красивые женщины, чтобы не завидовать красоте Ирины.
Конечно, должны быть и мужчины. Обязательно будут. Здесь требования те же, что и к женщинам, исключая последнее – присяжные мужчины должны влюбиться в Ирину.
Отбор присяжных, впрочем, пошел совсем не так, как предполагал Гордеев.
В подмосковном Подольске уже было проведено несколько судов присяжных, но большинство из них кончились скандалом. Присяжных бессовестно запугивали, подкупали, посреди судебного слушания некоторые из них добывали себе справки о нездоровье. Люди боялись идти в присяжные заседатели. Морока получилась страшная. В конце концов выбрать удалось совсем не тех, о ком мечтал Гордеев.
Всего три женщины, какие-то располневшие домохозяйки, приходящие на слушания с авоськами и говорившие в перерыве только о деньгах, которых, конечно, не хватало, о детях, о еде, о пьющих мужьях. Что им за дело было до несчастной Ирины, которую тревожили непонятные предчувствия, на которую навалились необъяснимые невзгоды. Им бы со своими ясными проблемами справиться.
Остальные были, естественно, мужчины. Но какие! Их жестким лицам очень не хватало красного знамени или плакатов «Банду Ельцина к ответу!».
В первый день было оглашено обвинительное заключение.
В общих чертах оно сводилось к следующему – Пастухова Ирина Алексеевна задумала убить гражданина Ливанова и, заранее спланировав убийство, заманила потерпевшего Ливанова в подъезд дома, где и нанесла ему смертельный удар каблуком в глаз. От чего Ливанов и скончался. Мотивы убийства сводились к некой политической подоплеке. То бишь помощник депутата Кобрина был убит по заказу злых тайных сил, которые следствию установить не представилось возможным.
Разгромить все эти домыслы о мотивах убийства Гордееву представлялось проще пареной репы. А после этого можно было приступать и к фабуле убийства. И тут Гордеев не сомневался: он легко докажет, что у Ирины умысла на убийство не было.
Но вот убийство-то никак не уберешь. Ирина сама во всем созналась и отказываться от показаний не собиралась, да Гордеев и не настаивал. Он был уверен, что Ирина действовала в порядке необходимой обороны.
Словом, когда начался допрос свидетелей, а их по списку обвинительного заключения набралось пять человек, правда, не прямых, а косвенных, Юрий Петрович был напорист и даже агрессивен.
– Итак, вы показываете, что Ливанов в этот день никого не провожал на Курском вокзале? – На месте свидетеля сидел крепкий мужчина с простым и ясным взглядом.
– Нет, не провожал.
– А как тогда объяснить, что потерпевший оказался в районе вокзала?
– Протестую! – вскочила прокурорша, довольно ехидная, злая и цепкая дама лет сорока. – Защита требует от свидетеля объяснений, которые он дать не в состоянии.
– Принято, – сказал судья. Это был молоденький парень, с даже еще ломающимся голосом, старающийся держаться строго, но поневоле открывающий увлеченно рот, когда слушал защитника или обвинителя, или даже свидетеля.
– Это был вопрос риторический. Свидетель не может отрицать очевидного. Вопрос снимается.
– Он в этот день собирался заняться машиной, – вступил свидетель. – Нечего ему было делать на вокзале.
– То есть вы уже не утверждаете, что Ливанов на вокзал не ездил, вы только утверждаете, что у него были другие планы? Так? – додавливал Гордеев.
– Так.
– У меня больше нет вопросов. Таким образом выходит, что Ливанов чудом оказался на вокзале, хотя должен был быть совсем в другом месте. Это первое чудо, на которое я обращаю внимание присяжных.
Судья невольно улыбнулся.
Прокурорша язвительно вставила:
– То, что у человека могут меняться планы, еще не чудо. Вот почему они изменились? На этот вопрос мы и попытаемся ответить.
Следующим свидетелем была немолодая женщина в строгом костюме и с твердым взглядом.
Потом Гордеев отметил, что все вызванные в суд свидетели обвинения были подобраны, если так можно сказать, с большим вкусом. Все они внушали доверие. Никто откровенно не врал.
– Нина Игнатьевна, расскажите нам, пожалуйста, чем занимался потерпевший в тот день? – мягко спросила прокурорша.
– Пришел на работу, как всегда. Отдал кое-какие распоряжения. Он действительно собирался заниматься своей машиной, поэтому переоделся в рабочую спецовку...
– Он что, сам ремонтировал машины?
– А как же! У нас в штате лишних не было. Из администрации – только он и я. Я бухгалтер и кассир.
– Ясно. Значит, он начал ремонтировать свою машину. А дальше?
– А дальше ему позвонили. Очень долго он говорил.
– О чем?
– Весь разговор я, разумеется не слышала. У нас радиотелефон, поэтому Ливанов вышел на улицу. Я поняла только, что кто-то его вызывает куда-то.
– Жена?
– Он не женат. Нет. Кажется, это был кто-то из его знакомых. Потому что он говорил в трубку с кем-то, кого звали Костя.
– И после разговора он уехал?
– Нет, он еще работал часа два. А потом собрался и уехал, сказав, что вернется к девяти вечера.
– Как вы считаете, это был неожиданный звонок для потерпевшего?
– Скорее всего – да. Он действительно собирался весь день посвятить ремонту. Он давно уже об этом говорил. Все об этом знали.
– Он был расстроен после звонка?
– Да! – горячо поддержала женщина. – Он с полчаса вообще ничего не делал, только курил и ходил из угла в угол.
– А вам он ничего не сказал?
– Нет. И это странно. Он всегда говорил, куда отправляется.
– Могу я сделать вывод, что звонок некоего Кости был неприятным для Ливанова?
– Конечно. Он очень расстроился.
– Скажите, а Ливанов был серцеедом?
– Как? – не поняла женщина.
– Ну, он нравился женщинам, их у него было много?
– Я протестую, – встал Гордеев. – Обвинение уклоняется от темы.
– Ваш протест не принимается, – поспешно сказал судья. – Насколько я понимаю, прокурор пытается нарисовать портрет погибшего.
– Именно, – благодарно поклонилась прокурорша. – Прошу вас, отвечайте на мой вопрос.
– Что он был бабник? Извините... – перевела на русский женщина.
– Можно и так сформулировать, – снисходительно ответила прокурорша.
– Вот уж нет! Никогда его с женщиной не видела. Он все в делах, все в делах... Да что вы! Он такой был стеснительный...
Гордеев обернулся на Ирину.
После Склифосовского, после попытки самоубийства прошло уже достаточно времени. Раны зажили. Но Гордеев все равно не мог смотреть на свою подзащитную спокойно. Более того, он старался на нее вообще не смотреть. Теперь он не узнавал легкую, деловитую, веселую и очаровательную бизнес-леди, которая пропархивала по коридорам «Эрикссона», неся за собой шлейф дорогого французского парфюма.
Казалось, что душа Ирины тогда, в ту страшную тюремную ночь, умерла. Осталось живым только тело. Оно двигалось, рот отвечал на вопросы, руки поправляли волосы, глаза смотрели, уши слышали. Но все это было механичным ровно до того предела, чтобы исполнить волю полумертвого мозга.
«Она мне не помощник, – думал Гордеев, – придется вытаскивать ее самому. Но вот что подумают присяжные о ней? Хорошо, если они расценят и поймут ее глубочайшую подавленность. А если они увидят холод и равнодушие, дескать, подумаешь, грохнула мужика, так ему и надо?»
Если верить рассказам Пастуховой, то Ливанов вовсе не был таким уж стеснительным, вот почему Гордеев и оглянулся на Ирину, но та никак не среагировала на слова бухгалтерши. Словно и не слышала. Хотя, и это Гордеев знал, Ирина все запоминала почти дословно. Мозг фиксировал все, как на видеопленку, но безо всяких эмоций и оценок.
«Нет, она мне не помощник», – снова подумал Гордеев.
– У защиты есть вопросы к свидетелю?
– Да. Есть и множество, – встрепенулся Гордеев. – Во-первых, я хотел спросить уважаемого свидетеля, из чего он заключил, что телефонный звонок некоего Кости как-то связан с последующим поведением Ливанова?
– Как? – не поняла женщина.
– Ну почему вы решили, что именно после звонка Ливанов отправился на встречу с Пастуховой? Ведь вы же сами показали, что звонил Костя.
– А я и не говорила.
– Не следует ли из ваших показаний нечто совсем иное. Ливанову позвонили, после чего он, ужасно расстроенный, полчаса курил, а потом отправился на встречу с кем-то, даже не сообщив вам? Вы сами считаете это подозрительным, так?
– Да.
– Нельзя ли с тем же успехом допустить, что у Ливанова были какие-то не вполне...
– Я протестую!
– Отклоняется.
– Спасибо, – поклонился в сторону судьи Гордеев. – Я тоже пытаюсь нарисовать портрет потерпевшего. Так вот, не можем ли мы допустить, что связи у Ливанова были весьма опасные? Их-то он и боялся? Можем. Я не настаиваю на этом. Но обвинение то и дело пытается представить дело таким образом, словно все было заранее спланировано.
Тут Гордеев обернулся к присяжным.
– Представляете? Долго и тщательно планируется убрать кого-нибудь, а на дело посылается не киллер, а женщина, вооруженная туфлями на шпильках.
Среди присяжных прошелестел легкий смешок. Это был добрый знак.
– Что касается скромности вашего начальника, то, хоть это и не принято говорить о покойных, у меня ваше утверждение вызывает большие сомнения.
– Вы допрашиваете свидетеля или произносите защитительную речь? – напомнил судья.
– Хочу только собрать воедино некоторые материалы дела по этому поводу. – Тут Гордеев сдернул со своего стола бумажку и стал в нее поглядывать. – В кармане потерпевшего, лист дела 231, было обнаружено две упаковки презервативов корейских с вкусом клубники. В записной книжке, испещренной телефонами и женскими именами, есть такие записи: «Г. – 3 раза конч. улет.». Или вот: «С. – минет бесподобный». Продолжать? Не буду. Так вот вопрос к свидетелю. Из чего вы заключили, что ваш начальник был стеснительным?
– Как из чего?.. – Женщина совсем поникла. – Ну, я ни разу его не видела с женщинами. Только с мужчинами.
Только когда зал вместе с присяжными грохнул от хохота, женщина спохватилась, что сморозила глупость.
– То есть я хотела сказать, что с женщинами он дел не имел, а имел дела с мужчинами, – «поправилась» она.
Судья, казалось, сейчас лопнет от сдерживаемого смеха. Навести тишину в зале словами он не мог, если бы открыл рот, прыснул бы сам. Он только постукивал костяшкой пальца по столу, но никто этого стука не слышал.
– Я протестую! – взвизгнула прокурорша.
– Против показаний свидетеля вы протестовать не вправе, – напомнил Гордеев.
Он оглянулся на Ирину – у той единственной в зале оставалось каменное лицо.
«Ей все равно! – с ужасом подумал Гордеев. – Ей абсолютно наплевать на свою судьбу. Ужас, как же ее до этого довели?!»
