Она все сразу поняла. И когда раздался телефонный звонок, не сомневалась, что он уже – из Москвы. Турецкий разговаривал из машины, мчавшейся из аэропорта Домодедова в город. Оказалось, что никаких пространных объяснений и не требовалось. И не в них было дело. Просто он ничего не знал, а она не хотела говорить о том, что Лана звонила и рассказала о посещении больницы, потом о своем разговоре с Александром Борисовичем и даже краешком коснулась того, как он заинтересованно расспрашивал ее о Майе Борисовне. Лане показалось, что ее наставнице это будет и интересно, и, главное, приятно, и она добавила, что ей самой очень понравился такой вдумчивый интерес следователя из Москвы.

– Сразу видно, что здорово запал он на вас, Майя Борисовна, – польстила Лана. – Он так слушал! С таким выражением!.. Ну, как будто... я ему любимую песню пела, представляете? Такое на лице было написано... Удивительно!

«Расспрашивал... Запал... Слушал... И даже простого “до свиданья” не сказал...» Да нет, вообще-то, простились, даже поцеловались, но... так и остались на «вы». Не то, чтобы горько ей было, но все равно ждала чего-то другого... А чего?...

И вот этот звонок. Из Москвы. Он дышал в трубку, молчала и она, ожидая почему-то вдруг почти без интереса, что он скажет и как начнет оправдываться. И он сказал – приглушенно-кающимся голосом:

– Я сбежал, ты понимаешь?... – «ты» вырвалось у него самопроизвольно. – Чем больше думаю, тем яснее вижу, что, если бы не сделал этого, напортачил бы так, что чертям тошно стало. Нет, я не оправдываюсь. Но голову склоняю под твой меч, княгиня... Два слова по делу, если разрешишь, а потом уже... ну, как получится. Захочешь – руби с плеча! Можно?

– По делу? Пожалуйста. Я внимательно слушаю. А остальное мне, возможно, будет мало интересно, – и прикусила язык: опять гордость взыграла?...

– М-да... Мраморная... Ну, хорошо, скажи мне откровенно, мог бы я сослаться, например, при разговоре с очень высоким начальством, подчеркиваю, что одна влиятельная провинциальная газета готова опубликовать на своих страницах телеграмму из воинской части, а также два комментария к ней – матери и невесты погибшего солдата? И еще. А чуть позже прокомментировать эти материалы статьей одного частного сыщика, занимавшегося расследованием этого преступления, которое стараниями военной прокуратуры было полностью скрыто от внимания общественности. Гипотетически такое возможно? Ссылка на газету здесь может быть уместна? Или у вас имеются какие-то собственные внутренние сложности?

– Кого ты хочешь этим напугать?

– Я же сказал: пока чисто гипотетически. Притом, что реакция общественности предсказуема.

– Наверное. Я на эту тему еще не говорила ни с кем. Но могу, если потребуется. Думаю, решится положительно. Это все?

– Нет. Я не сказал самого главного.

– Подожди, а почему ты сказал – мраморная? – у нее здорово выходило это «ты».

– Потому что ты существуешь в двух ипостасях: огня и мрамора. И я не знаю, что мне больше нравится.

– Брось врать. Говори, что у тебя главное?

– Боюсь, что я влюбился в тебя, а быть товарищем любимой женщины – это выше моего понимания.

– Трус, да?

Он почувствовал, что она улыбается.

– Определенно, трус. Но залог-то я тебе все-таки оставил.

– Спит твой залог...

Вот теперь она точно улыбалась.

– Тогда передай ему, что Костя достал меня в аэропорту. Зачем, Славке объяснять не нужно, захочет, он сам с тобой поделится.

– Так я разбужу и просто передам трубку?

– Нет, у меня уже слишком мало времени. Я знаю, что ты мне ответишь, но я все равно целую тебя. Мысленно.

– Я тебе это еще припомню, – ответила Майя и быстро отключила свою трубку, словно испугалась наговорить лишнего. Или услышать?

Нет, не со злостью сказала, а с определенным подтекстом. Вот и думай-гадай теперь, Турецкий...

«Что-то в лесу сдохло», – сказал он себе, входя с сумкой через плечо в приемную Константина Дмитриевича Меркулова.

Близился конец дня, а народ здесь был. Ожидали аудиенции. Но при его появлении некрасивая секретарша вдруг поднялась, оторвала себя от стула и, любезно наклонив к нему голову, произнесла совсем и не противным голосом:

– Здравствуйте, Александр Борисович, с приездом вас. Константин Дмитриевич ждет. А вас, господа, вынуждена просить немного подождать.

«Чудо чудное, диво дивное», – пробормотал Александр, также любезно склонив к ней голову и проходя к двери кабинета. По пути он сделал несколько кивков в сторону знакомых лиц и, два раза стукнув костяшкой пальца в дверь, вошел без ответного приглашения.

Костя, не поднимаясь, протянул ему руку и сказал своему собеседнику:

– Прервемся ненадолго.

Тот кивнул и, захватив какие-то бумаги, вышел. А Турецкий занял его место у приставного столика и поставил сумку у ног.

– Давай, Саня, времени мало...

И Турецкий приступил к рассказу – сжато и в деталях, как привык обычно докладывать заместителю генерального прокурора в прежние времена. Достал из сумки документы, которые захватил с собой, – заявления матери и невесты, копию телеграммы из воинской части, а также диктофонную кассету с записью показаний Ланы. Объяснил, что кассету собирается сегодня же отдать на расшифровку сотруднице своего агентства. Добавил, что деталями призыва и отправки призывника Хлебородова на службу в Подмосковье он поручил заняться в Чите генералу в отставке Грязнову и некоторым членам регионального Комитета солдатских матерей.

Эта новость слегка ошеломила Костю. Он посмотрел на Саню и лишь головой покачал:

– Ну и ну! Ты, вижу, времени не потерял! И когда успел? Неужели Вячеслав так легко?...

– Ужели, Костя, ужели. Причем с охотой, помноженной отчасти и на личный интерес!

– Да ну?! И на что же ты взял такую мощную рыбу?

– Ты сам позаботился о наживке, – развел руками Турецкий. – Не клюнуть было практически невозможно. Договорились о том, что он постарается максимально быстро завершить свои егерские проблемы, там у него и замена уже намечается, и... Полагаю, нам уже недолго ждать нового директора. Либо президента. Теперь же, куда ни плюнь, везде имеется и президент, и генеральный директор, и просто директор. Последних бывает до десятка – на то же количество сотрудников. Так что, я думаю, и «Глории» неплохо бы обзавестись собственным президентом. Сегодня же поставлю предложение на голосование, уверен, против не будет никого.

– Ну, артист! – восхитился Меркулов.

– Костя, давай ближе к делу, – предложил Турецкий. – Ты связывался с военной прокуратурой? Что они могли накопать, пока я отсутствовал? И чем вызвано твое предупреждение о телеграмме? Я пока так и не понял. Объясни, пожалуйста. Они уже вышли на солдата?

– После твоего звонка я переговорил с Федоровским. Он был в курсе. Гарнизонная военная прокуратура провела расследование происшествия и отказала в возбуждении уголовного дела по части первой статьи двадцать четвертой Уголовно-процессуального кодекса. Пункты...

– Да не надо мне... Сам знаю. Смерть подозреваемого или обвиняемого... И отсутствие заявления потерпевшего. Все давно известно. Но вот тебе и заявления, и... Впрочем, к этому мы еще вернемся, когда ты прочитаешь стенограммы допросов свидетелей и заявителей. А послушать не хочешь, между прочим?... – И, так как Меркулов промолчал, высказал собственное предположение, которое Костя сейчас должен был бы подтвердить. – Слушать – это, понимаю, долго. Да и сердце заболит. Ни к чему. Но, мне кажется, что господин Федоровский и иже с ним так и не сопоставили письма в Интернете с фактом обычного, рядового, можно сказать, и ничем не отличающегося от десятков других самоубийства. Я прав?

– Ну, прав, конечно! – раздраженно ответил Костя.

– О, Юпитер! В чем дело? Ты сердишься? Мне представляется, что в одном ведомстве мудро решили спустить дело о письме на тормозах. А само самоубийство, которое фактически было предсказано автором того письма, после чего и совершилось, решили не расследовать, ибо есть прекрасная возможность сослаться на двадцать четвертую статью УПК. Но, превосходно разбираясь в юридической казуистике, эти господа упустили один важный момент, на который никак не рассчитывали чисто случайно напороться. Сказать, какой?

– У тебя в запасе только один аргумент. И я знаю, на что ты хочешь сослаться.

– А давай угадаю, правильно ли ты подумал?

– Да чего тут угадывать, – снисходительно отмахнулся Меркулов. – Что я, мало знаю тебя? Уж если втемяшится в голову?...

– Возможно, ты и прав, – насчет моей головы, но бьюсь об заклад, что ты сам не угадаешь этого моего аргумента. Спорим? Ну, давай, не бойся! Коня, что ли, проспоришь? Так его и нет у тебя. Ну?

– Хорошо. Я готов тебя выслушать. Что ты предлагаешь?

– А я ничего и не собираюсь предлагать. Я сейчас включу свой рабочий мобильник, и ко мне, наконец, прорвется одна очень милая девушка Алевтина – красавица, чудо, а главное, очень неравнодушна ко мне. Прорвется и спросит: «Сашенька, ну куда же ты пропал? Мы уже с ног сбились, разыскивая тебя!» А я ей отвечу: «Золотце мое! Лечу к вам, чтобы поделиться радостью! Скажи Игорьку, что наше общее дело – в шляпе!» И привезу заявление по поводу письма солдата Андрея Иванова, – а на самом деле Андрея Иванова сына, как писали в старину, Хлебородова. Это – раз! Похоронную телеграмму командира части – два! И два заявления, вот этих самых – он подвинул листки к Косте, – три! А потом сяду и буду смотреть на них с любовью: обещал же ничего не скрывать, и – нате вам, ребятки дорогие! Ну, скажу еще, какие наши шаги будут дальше. Нет, они, конечно, захотят посоветоваться со своим Степаном. Пусть. Они даже могут попросить тебя попросить меня... – во, какой оборот! – не лезть с инициативой. Вполне могут, а ты, боюсь, не сможешь им отказать. Так вот, Костя, – Турецкий встал и заговорил жестко, – я скажу им, что, как только я дам отмашку, в одной влиятельной провинциальной газете...

И он повторил почти слово в слово то, что недавно сказал по телефону Майе.

– И знаешь, Костя, что самое смешное? Я с большим удовольствием выполню данное мною матери и невесте убитого солдата слово и назову виновников этого убийства. Поименно, Костя, цитируя обеих женщин. И пусть те после этого попробуют притянуть меня к ответу за злостную клевету.

– А ты уверен, что с тобой захотят судиться? – серьезно спросил Меркулов.

– Не-а, не уверен. Легче замочить. Или где-нибудь в темном подъезде кирпичом звездануть по кумполу, чтобы не выступал. А поболел бы себе еще годик-другой, у меня, говорят, это хорошо получается. Друзья, между прочим, говорят. Такой вариант тебе больше подходит?

– Не неси чушь!! – уже почти заорал Костя, но... не заорал, озираясь на дверь, а прошипел. – Саня, не пори горячку! Я что – враг тебе?!

– Нет, ты не враг. Совсем не враг.

– Но и не друг – хочешь сказать?

– Нет, не хочу. А вот Славка Грязнов, с которым мы долго обсуждали эту тему, выразился гораздо проще. Почему – не знаю. Может, зверушки чему-то научили? Он сказал: «Саня, если не мы, тогда кто же? Или нас совсем мало осталось, что никто уже правду и в грош не ставит?» Обидно сказал, верно?

– Чего ты меня агитируешь? – набычился Меркулов. – Ты разве слышал от меня слово «нет»?

– А его стоило произносить?

– Значит, так... Мы зря время теряем. А у меня в приемной – народ, ты же видел?

– Видел.

– Прямо сейчас пойдешь с Луизой... Кстати, она аллергии у тебя больше не вызывает?

– Вполне пристойная девушка. Умеет даже улыбаться.

– Вот видишь теперь, что нельзя делать несправедливых, скоропалительных выводов? Так можно нечаянно и обидеть хорошего человека.

– Ты хочешь, чтобы я извинился перед невесткой Султанова? Кажется, Магомеда? Или Мамеда, не помню.

– Не надо извинений. Вместе с ней сделай по десятку копий с каждого документа, а оригиналы – ко мне в сейф!.. А еще с этой... из военной прокуратуры? Ну, имей совесть, Саня! Проводи хотя бы родную жену на воды!

– На воды... на роды... – пробурчал Турецкий. – Как же вы все превратно понимаете?!

– Сам приучил, – философски парировал Меркулов и задумался.

Но Саня привык «дожимать» до конца – еще, пожалуй, с времен спортивной юности, когда мудрость часто воспринималась как азарт. Другими словами, хороший заряд бодрости, замешанный на знании нескольких хитрых приемов. Что, скажете, и все? А много ли надо было? В те-то годы...

– Я все жду, когда ты скажешь наконец: «Иди и не мешай работать!»

– Иди, Саня, иди, – печально отозвался Меркулов. – И это... не мешай... Делай, как хочешь...

«Кажется, Костя пошел против течения, – думал Турецкий, глядя, как Луиза ловко делает копии его бумаг, сшивает их и подает ему. – Неужели ветер так силен, что печаль его действительно имеет основания?»

Он лично проследил, чтобы девушка унесла в Костин кабинет все, о чем они с Меркуловым договорились, а после этого, оставив у себя по две копии – в агентство и главную военную прокуратуру, – пошел на выход, вызвав себе на встречу Филиппа Агеева, с которым предполагал «пересечься» где-нибудь тут же, в центре. Нужно было немедленно приступить к расшифровке материалов допросов свидетельницы и потерпевшей стороны. А то кое у кого уже появилось убеждение, что беспредел – не такая уж и опасная штука, и потому каждый дядя, ощутивший свою силу и непрошибаемость, может спокойно себе поигрывать в эту игру.

И потом Александру очень хотелось – где-то глубоко, на самом донышке души, – чтоб одна очень красивая и нежная женщина однажды, когда-нибудь, просто сказала ему – при случайной встрече: а ты – молодец, Сашенька. И все, и больше ничего. Потому что остальное уже давно, что было им подмечено не далее как сегодня утром, записано, вычислено... – или взвешено на весах судьбы? – и решено. А указующий перст был направлен на Мясницкую, где располагалась Главная военная прокуратура.