Часть первая
1
Город показался им угрюмым, неприветливым. Вместо горной гряды только цепи холмов тянулись на горизонте. Хмурые, подавленные, смущенные, собрались недавние школьники перед вокзалом — унылым кирпичным зданием, над плоской крышей которого пылало полуденное солнце.
В приказе значилось: «107-я батарея 3-го тяжелого зенитного артиллерийского полка ПВО, Большая арена». Это звучало таинственно. Вольцов осведомился у прохожего. Большая арена? Это далеко за городом, стадион.
— Вот те на! — разочарованно сказал Хольт Гомулке. — А я думал бог весь что. Обыкновенное футбольное поле.
И никому до нас дела нет, думал он. После прощания с Утой он особенно остро ощущал свою неприкаянность.
— Что же они никого не прислали? — возмутился Вольцов. — Ведь им известно о нашем приезде!
Вокруг него собрались Хольт, Гомулка, Феттер и Земцкий, а также Рутшер, Вебер, Бранцнер, Кирш, Глазер, Гутше, Каттнер, Мэбиус, Шахнер и Тиле. Остальные — Шенке, Шенфельдт, Шульц, Гэце, Груберт, Хампель, Кибак, Клейн, Кульман, Эберт, Кунерт и Шлем, составлявшие свиту Надлера, заявили, как по уговору, что разумнее всего идти походным строем. Надлер в форме гитлерюгенда, украшенной зеленым шнуром фюрера, приказал строиться, и маленькая колонна исчезла за углом.
— Пусть их топают, подхалимы несчастные! — сказал Вольцов с пренебрежительным жестом. Он подумал и решительно направился к телефонной будке.
Хольт потягивал пиво и, погруженный в себя, не слышал разговоров. Он все еще был под впечатлением прощанья. Кто знает, что ждет нас впереди… Вот и раскол намечается. До сих пор только железный кулак Вольцова поддерживал единство в классе. Вся эта сидящая за столиками мелюзга еще не разуверилась в могуществе Вольцова, но каждый из них переметнется на сторону сильнейшего, как только это окажется выгодным. На Гомулку можно положиться, думал Хольт, он не отступится от меня и Вольцова. Феттер тоже, он ходит за Вольцовом, как верный пес. А Земцкий — кто его знает! Вольцов подсел к Хольту.
— Все в порядке, — сказал он, — через полчаса за нами приедет грузовик. — Он рассказал, что у провода оказалась какая-то девица. Он напустил на себя важность, заявил, что «сопровождает транспорт» и т. п. — Она называла меня не иначе, как «господин лейтенант!»
Лейтенант? Ну, авось обойдется.
— Представляю, как те будут нам завидовать, — позлорадствовал Феттер.
Гомулка задумчиво играл подставкой для кружки.
— Нам надо быть осторожнее, — сказал он, — а то наломаем дров. Дома мы еще могли бы сказать отвяжитесь, через месяц нас все равно ушлют… А здесь…
Вольцов стукнул кружкой об стол.
— Уж я-то буду образцовым солдатом. Можешь не сомневаться!
Солнце отбрасывало длинные тени на привокзальную «лошадь. Из-за угла с грохотом вывернулся окрашенный в серый цвет грузовик. Из кабины водителя выпрыгнул солдат с красными петличками зенитных войск и ефрейторской нашивкой на рукаве.
— Мне велено доставить лейтенанта Вольцова и двадцать семь человек.
Вольцов сделал удивленное лицо:
— Телефонистка, должно быть, ослышалась!
Ефрейтор недоверчиво покосился на него.
— На посадку — марш! — скомандовал он.
Все побросали вещи в кузов грузовика. Вольцов и Хольт сели вперед, к водителю.
Они ехали извилистыми узкими улочками по тряской мостовой, пока грузовик не выбрался на широкое шоссе, окаймленное садовыми участками и огородами. Ефрейтор хмуро и молчаливо сидел за рулем. Вольцов достал из кармана пригоршню сигар. Ефрейтор с равнодушным видом сунул их в боковой карман. Однако он стал разговорчивее.
— Ну, как у вас дела? — спросил Вольцов.
— Живем тихо, — ответил ефрейтор; ему было не больше девятнадцати. — Тоска зелечная.
Грузовик поднялся на возвышенность. Отсюда было видно далеко кругом. Надлер и его отряд понуро шагали по шоссе.
— Езжай дальше! — приказал Вольцов, и ефрейтор дал полный газ. Позади раздались крики разочарования. — Прокатиться захотели! — сказал Вольцов. Ефрейтор промолчал.
Далеко впреди, на холме среди лугов и пашен, показался овал стадиона и высокое многоэтажное сооружение — трибуны для зрителей.
На плоской крыше маленькие серые фигурки сновали вокруг большого, накрытого брезентом прибора.
— Похоже на дальномер, верно? — сказал Хольт.
— Дальномер? Ерунда! — фыркнул Вольцов. — Звукоулавливатель, хочешь ты сказать, — это первое, а второе — эти штуки давно уже не котируются. Это радиолокатор.
— У нас называется локатор или радар, — пояснил ефрейтор.
Грузовик свернул с шоссе на широкую подъездную дорогу, усыпанную шлаком. Они приближались к стадиону.
Здесь, на холме, еще ослепительно сияло солнце. Хольт зажмурился. Так же щедро заливали его лучи землю, когда они с Утой гуляли по лесу… Каких-нибудь двадцать четыре часа назад!
— Приехали! — сказал ефрейтор.
Хояьт увидел несколько бараков. По ту сторону стадиона в открытом поле, вокруг высокой земляной насыпи, шесть серых овалов образовали правильный круг. Ефрейтор остановятся у одного из бараков. «Слезай!» Они посмотрели вслед грохочущему грузовику. Никому решительно до них дела нет.
— Все уладится! — сказал Вольцов. Он первым вошел в барак. Из узкого коридора две расположенные по обе стороны двери вели в спальни с койками в два этажа и шкафчиками — эти запущенные, грязные комнаты производили впечатление покинутых, нежилых.
— На худой конец потом переедем. Но стоять без дела тоже не годится. Это подрывает боевой дух. — Вольцов захватил помещение окнами на юг.
Хольт приглядел себе верхнюю койку у окна, подальше от двери, укрытую двумя шкафчиками от непрошеных глаз. Вольцов устроился рядом, а Гомулка удовольствовался нижней койкой. Вся эта грязь вокруг и мусор, лежавший по углам кучами, действовали на Хольта угнетающе. Но Вольцов взял дело в свои руки:
— Прежде всего мы покончим с этим свинством! Посмотрим, нельзя ли здесь раздобыть метлу!
Никто не проронил ни звука, и Вольцов не заметил в дверях коренастую фигуру человека лет тридцати пяти. Он стоял на пороге, расставив ноги, со сдвинутой на затылок фуражкой, в синем мундире, расшитом серебром. Остальные смотрели на него во все глаза. Хольт пытался предупредить Вольцова знаком, но безуспешно — из-за шкафчиков донеслось все то же недовольное рычание:
— Какой-то свинарник! Здесь, должно быть, жили готтентоты! — Только тут Вольцов заметил, что кто-то шагнул в комнату.
— Неплохо сказано! — произнес незнакомец. — Готтентоты — неплохо сказано. — Он вошел в проход между шкафчиками, и взгляд его, обойдя всех, остановился на Кирше. — Фамилия?
Кирш чуть не подавился хлебом, который тайком дожевывал. Силясь разгадать значение звездочки на серебряных погонах незнакомца, он отрапортовал:
— Кирш, господин фельдфебель!
— Сожалею. У нас фельдфебеля зовут вахмистром. Итак, еще раз: фамилия?
— Кирш, господин вахмистр!
— Крайне сожалею! Кто же вы — водолаз, врач-гинеколог или тюремный служитель?
Вольцов отважился на ухмылку прямо в лицо начальнику. Тот слегка поднял брови. Кирш отрапортовал в третий раз:
— Курсант Кирш, господин вахмистр!
— Вот это хорошо! — просиял начальник. Хольт смотрел на него не отрываясь. — Хвалю! Я вас запомню! Но единицы вы не получите, вы только на третий раз ответили как нужно. Удовлетворимся двойкой! — Он достал из-за борта мундира записную книжку и занес в нее отметку. После чего повернулся к Вольцову.
— Фамилия?
— Курсант Вольцов, господин вахмистр!
— Занятие отца, Вольцов?
— Полковник, господин вахмистр! Он пал…
— Ай-ай-ай, — замотал головой вахмистр. — Об этом вас никто не спрашивает, я этого не слышал! Скажите же скорее, чем занимается хотя бы ваш дядя, может, это больше подойдет.
— Генерал-майор, господин вахмистр!
— Час от часу не легче!
Хольт едва успел спросить себя, что же тут ужасного, как вахмистр с огорчением сказал:
— Вот видите, придется вам поставить плохо, а знаете, почему?
— Никак нет, господин вахмистр!
— Ваши товарищи, — он указал на стоявших вокруг юношей, — еще подумают, что я с вами церемонюсь, потому что дядя у вас генерал. — И он что-то снова записал себе в книжку. — Мне вас жаль, Вольцов! Вам у меня придется несладко. — Сказав это, он сунул книжку за борт мундира и обвел взглядом остальных юношей. — Моя фамилия Готтескнехт. Вахмистр Готтескнехт. Начальник учебной части… — Он сказал это с самым серьезным видом. — Те, кто меня знает, — продолжал он, — говорят, что я и в самом деле слуга господень , но тот, кто вздумает здесь важничать и задаваться, пожалуй, скажет, что я чертов слуга.
Он прошелся по комнате.
— Я никогда не ругаюсь, но зато так и сыплю отметками — от единицы до шестерки, как в школе. У кого наберется пять единиц кряду, тот получает увольнительную вне очереди. Впрочем, это случается редко.
Он остановился против Холлта, смерил его глазами и спросил:
— Фамилия?
— Курсант Хольт, господин вахмистр!
Готтескнехт достал книжку и записал.
— Занятие отца?
— Инспектор продовольственных товаров, господин вахмистр! — осторожно ответил Хольт.
— Вот это здорово! Пошлите ему здешнего сыра, так называемого гарцского, говорят, в него кладут гипс и… еще какую-то дрянь, чтобы больше вонял.
Хольт так и прыснул, за ним Гомулка и Вольцов, остальные смущенно переглядывались. Вахмистр расцвел.
— Вас в самом деле насмешила моя шутка? Получайте за это отлично! — Он осведомился у Гомулки, как его фамилия, и записал. — У меня полагается смеяться. Но кто смеется невпопад, тому я ставлю плохо. Кто совсем не смеется, получает очень плохо — за трусость! Гомулка, занятие отца?
Гомулка нерешительно помедлил:
— Непременный член суда, господин вахмистр!
— Судья? — насторожился Готтескнехт.
— Никак нет, господин вахмистр, адвокат!
— Ну, это вам повезло! Сыновьям высокопоставленных лиц у меня не до смеху. — Он направился к двери. — Два человека за мной! Получите веники и одеяла. Приведете в порядок казарму, потом можно и пошабашить.
Рутшер и Бранцнер пошли за ним.
— Что ты о нем скажешь? — спросил Хольт Гомулку.
— Комедия, чистейший балаган, — сказал Вольцов. — Разве ты не видишь, что он представляется? А в душе он зверь!
К тому времени как Надлер со своими людьми ввалился в коридор, уборка помещения была полностью закончена. У Надлера было кислое, обиженное лицо, зеленый шнур фюрера исчез с его мундира. Вольцов указал ему помещение напротив.
— Вы поступили не по-товарищески, — накинулся на него Надлер. — Почему нас не взяли?
— Кто откалывается от главных сил, должен нести все последствия, — пояснил ему Вольцов. А белобрысый Каттнер захлопнул дверь перед самым его носом.
— Наши растяпы, — рассказывал потом Рутшер, — сразу же налетели на Готтескнехта. Он всем им поставил плохо за то, что они явились после нас. Наддеру влепил очень плохо, з-з-з-зачем он нацепил на себя шнур фюрера, курсанту это не положено.
Хольт знаком вызвал Гомулку на улицу. Осторожно огляделся. Солнце уже садилось, и его багровый, подернутый дымкой диск повис над холмами. Широкая, посыпанная шлаком дорога проходила перед самым бараком и мимо еще четырех-пяти бараков, за которыми возвышался стадион. Правее, к северу, находилась огневая позиция.
От дороги решетчатые настилы вели к орудийным окопам. Друзья остановились перед одним из серых валов. Земля была насыпана на высоту в два метра; аккуратно обшитый досками ход сообщения вел зигзагом через укрепление.
Хольт вошел первым. Стены орудийного окопа были укреплены подпорами, пол посыпан шлаком. Вход в блиндаж зиял чернотой. Пушка была укрыта брезентовым чехлом, виден был только узкий ствол и станина лафета.
У пушки стоял плечистый худой малый в скромной серо-голубой форме без петлиц и нашивок, почти ровесник Хольта. На правом ухе у него сидел большой наушник, плотно прижатый резиновым кольцом, на шее висел ларингофон, выключатель которого был укреплен на груди зажимом. Он делал что-то непонятное. Приподняв брезент, он включил какой-то провод, поднес к свободному уху второй наушник, послушал внимательно, отложил второй наушник и, включив ларингофон, сказал: «Антон… взрыватель… порядок». Затем перелез через станину, приподнял брезент в другом месте, и непонятная игра снова повторилась. «Антон… азимут… порядок». Закончив эти манипуляции, он сорвал с себя синюю лыжную шапку, снял наушники и ларингофон и отнес то и другое в блиндаж. А потом сказал, глядя на Хольта и Гомулку:
— Ну?
— Мы только сегодня прибыли. Моя фамилия Хольт.
— Старший курсант Бергер, — незнакомый юноша слегка поклонился.
— Давно здесь? — спросил Хольт.
— Полгода.
Хольт вытащил из кармана сигареты. Они закурили.
— Что это ты сейчас делал? — поинтересовался Гомулка.
— Да все то же: проверка телефонной линии. Вечно одно и то же дерьмо. Три раза в день — утром, днем и вечером.
— Ну а вообще? Вообще у вас как?
— У нас здесь тишь да гладь, — сказал Бергер. — Живем день за день. Утром школьные занятия, после обеда служба.
— Ну а стрельба? Случается вам вести огонь?
— Какое там! Разве изредка залетит шальной разведчик. Стреляли мы, только пока обучались. По воздушному мешку.
— Да, невеселая перспективочка, — сказал Хольт. Бергер скорчил гримасу.
— Вы еще хлебнете горя — сами не рады будете. Вас здесь не оставят.
Хольт и Гомулка переглянулись.
— Объясни толком, куда это нас пошлют?
— Вы пройдете тут боевую подготовку, потому что в этой местности спокойно. Вы приписаны к 107-й батарее 3-го полка, мы к 329-й батарее 12-го полка. Вы к нам никакого отношения не имеете. Ваша подгруппа стоит в другом месте.
— Где же? — спросили одновременно Хольт и Гомулка.
— До сих пор стояла в Гамбурге. Но понесла там большие потери. Одиннадцать убитых, шестнадцать тяжелораненых.
Убитые? Тяжелораненые?
— А может, все это пустые слухи? — усомнился Хольт.
— Здесь есть люди, которых прислали, чтобы вас обучать, вахмистр и три ефрейтора. Спросите у них!
Хольт все еще не сдавался.
— Гамбург — пройденный этап. Там вряд ли еще предстоит что-то серьезное.
— То-то и оно, — согласился Бергер. Он затянулся сигаретой и с насмешкой посмотрел на Хольта. — Потому-то батареи и пополняются, а затем их пошлют в Рурскую область.
Хольт заметил, что его собственная рука, держащая сигарету, дрожит.
— Там вам дадут жизни, скучать не придется. Кельн и Эссен — первые города, увидевшие ночные налеты тысяч бомбардировщиков… Так что мирная жизнь имеет свои преимущества, — добавил Бергер.
— Зря ты людей пугаешь, — возразил Хольт. — Поживем — увидим. Никто не знает, что с ним будет завтра!
Бергер только улыбнулся.
— Как может батарея нести такие потери? — поинтересовался Гомулка.
— А вот накроет ее бомбовым ковром — от тебя мокрое место останется.
— Это что же, ночью было? Чистая случайность?
— Какая там случайность! Прицельное бомбометание! Ты думаешь, они там слепые? Когда наши клистиры начнут палить, на луне видно! — Он затоптал ногой окурок.
— Погоди уходить, — сказал Хольт. — Как ты думаешь, нас поставят к орудию или кого-нибудь возьмут на… на радиолокационную станцию?
— Радиолокатор, командирский прибор управления, дальномер, зенитная оптическая труба, телефон, — стал перечислять Бергер. — Самых здоровых возьмут в огневые взводы, а в прибористы — лучших математиков; вас распределят, как им нужно. Везде одно и то же. Я уж предпочитаю орудие. — Он указал на насыпь посреди огневой позиции, с виду напоминающую форт. — На батарейном командирском пункте — по-нашему БКП — постоянно торчит шеф, а у него чуть что — прыгай по-лягушачьи! Там, правда, больше увидишь, зато у орудия чувствуешь себя уютнее, тут ты по крайней мере среди своих. Командира орудия мы не очень распускаем.
Вечерело. Над ними пролетел самолет с яркими бортогнями. Бергер оставил обоих друзей у бараков. Хольт и Гомулка направились к себе.
В зыбких сумерках-циднелась какая-то фигура — это был Готтескнехт. Запрокинув голову, он следил за самолетом, кружившим над городом. Обойти вахмистра было невозможно.
— Ну-ка сюда!
— Влепит он нам плохо, — прошептал Гомулка. — Господин вахмистр?
— Совершали вечерний променад?
— Решили немного осмотреться, господин вахмистр!
— Что ж, узнали что-нибудь новенькое? Насчет вашего… назначения и тому подобное?
— Кое-что узнали, господин вахмистр! — Зачем я стану врать, подумал Хольт.
— Ну, расскажите и мне. Любопытно, чего вы тут наслушались.
— Да вот насчет Гамбурга, господин вахмистр, там, говорят, был полный разгром… И насчет Рурской области…
— Да вы, оказывается, все разнюхали! Разгром — это, пожалуй, неплохо сказано… С вами я уже знаком, — обратился он к Хольту. — Ваша фамилия — Хольт, а ваша… погодите-ка… Отец у вас адвокат, это я запомнил, а вот фамилия…
— Курсант Гомулка, господин вахмистр!
— Что это вы раскричались? Или вам нехорошо? Охота вам орать в такой чудный вечер! — Готтескнехт достал из кармана сигарету, и Хольт после некоторого колебания дал ему закурить.
— Послушайте, что я вам скажу, — доверительно начал Готтескнехт. — Я хочу подать вам добрый совет. Научитесь разбираться в людях. На прусской службе это самое важное! Перед строем я тоже требую, чтобы все у меня было по струнке — ать, два! — служба есть служба, а иначе будет у тебя не боевое подразделение, а орда папуасов… — Хольт и Гомулка рассмеялись. — Вот видите! Ну а вечерком, когда я с вами беседую частным образом и поблизости нет генерала, покажите, что вы ребята воспитанные, из порядочных семейств, сами знаете — светский лоск и приятные манеры.
— Мы это учтем, господин вахмистр, — обещал Хольт.
— Роскошно! Ставлю вам единицу за то, что вы такие понятливые молодые люди! — И Готтескнехт вытащил записную книжку. Но тут произошло нечто необычайное, на что Хольт смотрел со все возрастающим удивлением. Готтескнехт с минуту подержал книжку, словно о чем-то размышляя, а потом снова воткнул ее за борт мундира. Он уставился в пространство неподвижным взглядом, повел плечами, будто мундир ему тесен, покрутил головой, будто воротник жмет, и лицо у него как-то странно изменилось: другое выражение, другая осанка и даже голос другой, точно он снял маску. Он подошел ближе к обоим друзьям, и стало видно, что это уже немолодой, вконец усталый человек с морщинистым лицом и тревожным взглядом.
— То, что вы узнали, — сказал он тихо, — вам знать не положено. Обещайте же: никому ни слова! Если пойдут разговоры… ни в коем случае не поддерживайте. Вы должны меня понять. Я прикажу, чтобы никто с той батареи не смел с вами разговаривать. Вы еще слишком молоды. Нехорошо, чтобы у вас заранее подрывали боевой дух, — еще до того, как в дело попадете. Вы меня поняли?
— Мы никому не расскажем… Это точно!.. Можете на нас положиться!
— Порядок! — сказал Готтескнехт. — А теперь ступайте спать. Здесь вам нелегко придется. Мне приказано обучить вас в кратчайший срок. Томми времени не теряют. Ночи нет, чтобы не бомбили. Батарея должна быть укомплектована как можно скорее. А пока что берегите силы, они вам еще понадобятся! Спокойной ночи! Или вам что-нибудь от меня нужно?
— Пожалуй, неудобно вас просить… Обоим нам хотелось бы в огневой взвод!
— Не возражаю! — Готтескнехт повернулся и зашагал неторопливо прочь, заложив руки за спину и опустив голову.
