IV

Автобус только что тронулся с места. Новый пассажир, пошатываясь, точно пьяный, пробирается к задней площадке. Кое-как он втискивается у окна между двумя крестьянками и жандармом и при этом незаметно для других подмигивает жандарму. Перед ним шесть рядов кресел, обитых потертым бархатом, на которых мерно покачиваются плечи и головы пассажиров, сидящих к нему спиной. Дальше, впереди, взобравшись на свое чиненое-перечиненое кресло, восседает шофер. Кажется, будто он правит норовистой лошадью: она беспорядочно галопирует в такт с шумом мотора и брыкается после каждого скрежета коробки скоростей. Гора мешков и пакетов высотой до самого верха окна, нагроможденная около кондуктора, скрывает от сидящих пассажиров всю правую сторону дороги. На передней площадке тоже стоят люди; среди них у левой дверцы молодая женщина с темными волосами и тонкими чертами лица. Она сразу привлекает внимание пассажира, зажатого в глубине автобуса.

На вид этому пассажиру можно дать лет тридцать пять. Одетый в кожаную куртку и брюки гольф, он выглядит атлетом; крупный нос и бронзовый цвет лица делают его физиономию особенно энергичной. Молодая женщина на площадке частенько поглядывает в его сторону, но не столько потому, что у него интересная внешность, сколько из-за замечания, которое кто-то сделал по адресу неизвестного, когда тот проходил мимо: «Он — из маки».

Жан Серве тоже наблюдает за молодой женщиной, хотя и совсем по другой причине. Однако всякий раз, как он хочет встретиться с ней взглядом, она отворачивается, и он видит только темные локоны и светло-голубую блузку, облегающую стройный стан. «Черт возьми, она, кажется, совсем недурна», — думает Серве. Но эти приятные размышления человека, привыкшего пускаться на поиски любовных приключений, не могут подавить в нем растущего беспокойства, так как предпринятое им путешествие грозит серьезными осложнениями.

Уже в течение целого года доктор Жан Серве, помимо своей обычной практики среди немногочисленных пациентов Палиссака, оказывал медицинскую помощь ближайшим отрядам маки. С каждым днем его присутствие в партизанских отрядах становилось все более необходимым, а пребывание в Палиссаке все более опасным, и два месяца назад он, не колеблясь, расстался с обязанностями местного врача и целиком посвятил себя работе в движении Сопротивления. Для него это не представляло особых затруднений, так как семьи у него не было, он жил один с матерью; к тому же второй врач Палиссака — господин Шадуа — был еще не настолько стар, чтобы не мог один справиться с медицинским обслуживанием округи.

Итак, Серве весь отдался выполнению своих новых обязанностей.

Хорошо зная район, Серве часто бывает в разъездах, чтобы раздобыть медикаменты или заручиться содействием какого-нибудь коллеги. Поэтому ему нередко приходится заглядывать и в Палиссак, где он всем знаком. Однако там он долго не задерживается, так как знает, что на него сделан донос и ему постоянно грозит арест, которого он уже несколько раз сумел избежать. Вот почему во время поездок Серве никогда не берет с собой никаких документов, кроме фальшивого удостоверения личности, изготовленного для него специальной службой маки. И вдруг сегодня он допустил такую непростительную оплошность!… Уже сев в автобус, Серве обнаружил, что при нем нет удостоверения, которое он обычно носит с собой; видимо, он забыл его вчера в другом костюме. Заметь он это раньше, он, конечно, не сел бы в эту колымагу, рискующую наскочить на немецкий патруль, а прошел бы полями лишних восемнадцать километров, отделяющих его от Палиссака. И надо же было сделать такую глупость!… Сегодня, впервые за всю неделю после высадки союзников, автобус, идущий на Палиссак, возобновил свои рейсы. Немцы проверяли его уже при отправлении, несомненно подвергнут осмотру и в конечном пункте маршрута; и будет просто удивительно, если в пути не произойдет еще каких-либо новых инцидентов. Ведь дорога, по которой идет автобус, в первый же день высадки была забаррикадирована в двух местах: не доезжая Палиссака и после него. Правда, немцы немедленно заставили местных крестьян, которые были к этому совершенно непричастны, расчистить дорогу, угрожая им смертью при повторении подобных диверсий. Однако немцы вплоть до сегодняшнего дня не решались показаться на этой дороге, проходящей через лес и контролируемой, как они знали, отрядами маки.

«Но в конце концов, — думает Серве, — раз уж немцы позволяют автобусу ходить своим обычным маршрутом — значит, они не намерены чинить каких-либо препятствий в пользовании им. Разве не в их интересах показать всем, что дороги свободны? Поэтому вполне вероятно, что ничего не случится и я благополучно доеду до места. Впрочем, вряд ли я здесь единственный…»

Все эти размышления приводят к тому, что Серве снова устремляет свой взгляд на молодую женщину, которая как будто гораздо менее озабочена, чем он, возможными в пути осложнениями. Видимо, и у остальных пассажиров нет особых оснований для беспокойства, если судить по оживленному гулу разговоров и обрывкам фраз, прорывающихся сквозь шум мотора. Но беседа, которую ведут на местном наречии две стоящие рядом с ним крестьянки, снова возвращает мысли Серве к причине его волнений.

— Вот хорошо, что автобус снова ходит…

— А как вы думаете, немцы не остановят нас по дороге?

— А зачем им это делать?

— Кто их знает? Кажется, это первая восстановленная линия.

— Если ваши документы в порядке и у вас нет оружия, им не к чему будет придраться…

Серве чувствует тяжесть револьвера, спрятанного в рукаве куртки, И пытается принять вид человека, чрезвычайно заинтересовавшегося окружающим пейзажем…

Время от времени автобус, точно задыхаясь, останавливается на перекрестках дорог или перед почтой в небольшом поселке. Несколько человек проталкиваются к выходу. А ловкий, как обезьяна, шофер уже выпрыгивает из кабины… Слышно, как он топчется на крыше автобуса, передавая оттуда велосипеды и тюки сошедшим пассажирам, протягивающим руки за своим багажом. В деревнях, где останавливается автобус, жизнь течет по заведенному порядку. Вот на пороге дома судачат две кумушки… На рыночной площади или возле маленькой церквушки играют ребята… Из кузницы доносятся удары молота по наковальне… Иногда виднеются вывески сельской школы или какого-нибудь кафе «Уют»… Но вот кондуктор снова занимает свое место и, поворачиваясь во все стороны на своем сиденье, вручает новым пассажирам билеты, вырванные из билетной книжечки… Взревел мотор, заскрежетала коробка скоростей, со стуком захлопнулась дверца, и старый автобус, громыхая, как разбитая таратайка, возобновляет свой путь…

Молодая женщина по-прежнему стоит на площадке у дверцы. Серве, поглядывая на часы, считает минуты, оставшиеся до конца путешествия. Если не произойдет больше никаких задержек, автобус прибудет на свою очередную станцию — в Палиссак — без пяти минут одиннадцать…

— Что случилось?

Не доехав до поворота, за которым вверх по склону холма идет дорога на Палиссак, автобус медленно останавливается.

— Боши, — шепчет жандарм.

Передняя дверца автобуса резко открывается. На подножку вскакивает немецкий солдат с автоматом на ремне.

— Papiere!

Серве притворяется равнодушным, но чувствует, что бледнеет. На обочине дороги он насчитал еще семь немецких солдат. Ему кажется, что все взгляды устремлены на него. Удивляясь, что не утратил еще способности здраво рассуждать, он думает: «А ведь стоило сойти всего на десять минут раньше, и несчастья бы не произошло… Десять минут! Теперь и жить-то осталось, может, не больше…»

Там, у двери, в четырех метрах от него, стоит немец с наведенным на пассажиров автоматом, а тем временем какой-то штатский в надвинутой на глаза шляпе приступает к проверке документов. Кто он? Гестаповец? Полицейский? Серве понимает, что и в том и в другом случае — конец.

Полицейский, изъясняющийся на правильном французском языке, начинает проверку с кондуктора. Потом подходит к молодой женщине в голубой блузке. Та, держа наготове в руке свое удостоверение личности, протягивает его с чуть заметной гримаской. Субъект в штатском внимательно разглядывает документ, смотрит на его владелицу, сличая фотографию, и, поблагодарив, возвращает удостоверение.

— Сударь, не пытайтесь проскользнуть мимо!

— А с чего бы мне вдруг удирать? — говорит пожилой крестьянин, который протиснулся позади полицейского, чтобы легче достать из кармана документ.

Тот в ответ дает ему внушительную пощечину и, вырвав из рук удостоверение, приступает к тщательному его исследованию; в заключение он обыскивает самого владельца документа. Щека у крестьянина багровеет от удара, но он не произносит ни звука. Испуганные пассажиры переглядываются.

Стиснутый в углу на задней площадке автобуса, Серве чувствует себя, как зверь в западне.

Субъект просматривает теперь документы у сидящих пассажиров попеременно с документами тех, кто стоит в проходе, пропуская людей позади себя, по мере того как он проверяет их удостоверения.

«Еще восемь… семь… шесть человек… и наступит моя очередь, — думает Серве. — Будь я один, я еще мог бы решиться на какой-нибудь отчаянный поступок, бежать, защищаться… Но в этом проклятом автобусе, где ты зажат со всех сторон и нельзя даже пошевельнуться, нет ни малейших шансов…»

Он чувствует, что на спине у него выступает холодный пот. Еще четверо…

— Быстрее! — приказывает полицейский даме, роющейся у себя в сумочке.

Серве, как затравленный зверь, лихорадочно ищет выход из положения. Его взгляд встречается со взглядом жандарма. Это Лажони, он хорошо его знает…

— Не задерживайте, господа! — кричит Лажони, обращаясь к пассажирам в конце автобуса. — Приготовьте ваши документы!

И его взгляд снова скрещивается со взглядом Серве…

Поднимаются руки с удостоверениями личности. Жандарм Лажони, стоящий в первом ряду, предупредительно протягивает их полицейскому. Он усердствует, желая ускорить работу…

— Поживее, поживее, господа!

После просмотра каждого документа полицейский поднимает голову. Сейчас или никогда… Пока руки подняты и документы в движении… Серве берет удостоверение, протянутое жандармом, и держит его несколько мгновений в руке, как собственное, затем, улучив момент, когда немец опускает глаза, вручает удостоверение владельцу.

— Сударыни, чего же вы ждете? — напоминает жандарм, повышая голос.

Обе крестьянки, вероятно, уже все поняли. Они отталкивают Серве, стараясь оказаться впереди него, и протягивают свои документы.

— А тот? — спрашивает полицейский, указывая на Серве.

— Уже проверен, — отвечает Лажони.

Серве запускает руку в карман с бумажником, как бы желая предъявить свои документы вторично.

— Не надо. Я вас обыщу.

Стоя с поднятыми руками, Серве чувствует, как по его телу скользят пальцы человека, который ощупывает его сверху донизу, и тут глаза Серве встречаются с глазами молодой женщины. На этот раз она не отводит взгляда, она словно подбадривает его…

Серве дышит осторожно, стараясь ослабить биение сердца. У него уже затеплилась надежда на благополучный исход…

— Хорошо, — бурчит полицейский.

Серве ждет, когда тот отойдет, чтобы опустить руки вниз. Бесцеремонно расталкивая пассажиров, стоящих в проходе, полицейский пробирается к передней площадке. Перед тем как сойти, он указывает пальцем на два первых попавшихся чемодана и узел, лежащие в багажной сетке.

— Чьи вещи?

— Мои, сударь, — одновременно отвечают три человека.

— Возьмите их и сойдите с автобуса. Вынесите также мешок и ящик, что около кондуктора. Нет, не вы, мадам, а вы, сударь, со свертком на коленях.

Названные полицейским лица спешат выполнить его приказание, и солдаты, стоящие на дороге, осматривают подозрительный багаж. Серве, все еще находясь между двух крестьянок, медленно опускает руки и, найдя руку жандарма, пожимает ее.

Но вот немцы разрешили пассажирам снова занять свои места в автобусе и, так как, на их взгляд, все делалось слишком медленно, пошвыряли чемоданы и пакеты на переднюю площадку.

— Gut, — говорит солдат с автоматом, прикладывая руку к каске.

Шофер снова заводит мотор, и автобус с грохотом дергается.

«Только бы отъехать», — думает Серве.

Молодая женщина все еще смотрит на него со своего места.

— Палиссак!

Из переполненного автобуса выходят сразу человек двадцать.

— До скорого свидания, — прощается Серве с жандармом, — и еще раз спасибо. И вам тоже, сударыни.

— Не стоит, доктор.

— Вы меня знаете?

— Ну, еще бы! — отвечают крестьянки.

Серве сходит последним и улыбается, проходя мимо молодой женщины.

Она какое-то мгновение колеблется, затем, решившись, тоже выходит из автобуса, держа в руке небольшой саквояж. Она просит шофера спустить ее велосипед, уложенный на крышу автобуса.

— Разве вы, мадемуазель, едете не в Бержерак?

— Да, туда, но я не знала, что автобус проходит через Палиссак, а мне надо здесь побывать.

Приятно удивленный, Серве оборачивается. Он возвращается и спешит помочь молодой женщине поставить велосипед на землю.

— Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? — осведомляется он.

— Мне нужно в Пон-дю-Лу, — говорит незнакомка, — но я не знаю дороги.

— Ну, это совсем несложно. Вы едете все время прямо до выезда из городка, на первом перекрестке поворачиваете направо, а там — первая дорога налево.

— Это далеко отсюда?

— Километров десять будет. Но для прогулок одиноких дам там места не подходящие.

— Почему?

— Со всех сторон лес.

— Я знаю.

— И это вас не пугает?

— Мне кажется, дорога в лесу более безопасна, чем та, которую мы только что проделали.

— Несомненно, но зато она сильно повреждена…

— Значит, мне по ней не проехать? — спрашивает молодая женщина, мило улыбаясь.

Глядя на нее, Серве вспоминает предостережение, которое ему часто приходится слышать от Пайрена: «Доктор, вы очень неосторожны, у вас не хватает сдержанности, особенно когда дело касается женщин». И вот опять он уже готов предложить этой даме сопровождать ее! А что если она подослана немцами? Ее единственную во всем автобусе поблагодарил полицейский, после того как проверил ее документы. Нет, сначала надо выяснить, кто она.

— Скажите откровенно, мадам, куда вы едете?

— Я вам уже сказала.

— Только в Пон-дю-Лу? А не дальше?

— Возможно, и дальше.

— Вы там не проедете.

— Я должна проехать.

— В таком случае, — говорит Серве, делая вид, что намерен удалиться, — желаю вам удачи.

— Послушайте!… — окликает его молодая женщина.

— В чем дело?

— Вы ведь из здешних мест…

Серве смотрит на нее, раздираемый противоположными чувствами, и в то время как беспокойство его заметно ослабевает, желание как-то услужить ей явно растет.

— Скажите мне, что вы собираетесь там делать? — спрашивает он.

— У меня задание.

— От кого?

— Вы чересчур любопытны.

— В таком случае вы должны уметь выполнить данное вам поручение, не прибегая к помощи лиц, которых не знаете.

— Кто вам сказал, доктор Жан Серве, что я вас не знаю?

Молодая женщина слегка колеблется, как будто собираясь сделать важное признание. Но вокруг них, возле автобуса, все еще стоят люди и, кажется, не торопятся разойтись.

— Я готова дать вам объяснения, но не здесь.

— Тем лучше, приходите ко мне. Крайний дом в городе… сразу за аптекой.

Теперь уже она смотрит на него несколько подозрительно.

— Я предпочла бы встретиться где-нибудь в другом месте.

— Но ведь это так естественно. Я — врач… Вы пришли как пациентка…

— Я не нуждаюсь во врачебной помощи.

Серве делает вид, что не замечает ее иронии и задумывается на мгновение.

— Ну а если нам встретиться на почте?

— Это подходит.

— Вас устраивает — два часа?

— Согласна. Кстати, не скажете ли вы, где здесь можно позавтракать?

— У Тайфера. Кафе против булочной. Могу вас туда проводить…

— Не надо, благодарю вас…

Наполовину опустевший автобус наконец трогается с места. Молодая женщина, провожаемая внимательными взглядами местных жителей, направляется к веранде кафе, ведя рядом с собой велосипед.

На всем ее пути, от лавки бакалейщика Булена до парикмахерской Александра, вслед ей высовываются головы любопытных. Спрашивают друг у друга:

— Кто это?

— Она не здешняя… Только что приехала на автобусе… Между прочим, вы знаете, автобус ведь был остановлен немцами, внизу, у подъема в гору.

В гараже молодой подручный с курчавыми волосами чинит велосипед крестьянского паренька. Они подталкивают друг друга локтями и восхищенно присвистывают.

— Прелесть девчонка! Погляди, что за фигурка!

Направляясь домой, Серве между тем теряется в догадках относительно прекрасной незнакомки. Она, конечно, хочет попасть в маки, в этом нет сомнений. Но почему она так плохо осведомлена о маршруте? А вдруг это шпионка? И ведь такая очаровательная! Во всяком случае, в смелости ей нельзя отказать…

— Добрый день, доктор!

— Привет, Пейроль!

Булочник, голый по пояс, с подвязанным на животе передником, запускает свои мощные руки в квашню с тестом.

— Мне рассказали про ваше дорожное приключение…

— Ты, оказывается, уже в курсе дела, — говорит Серве, заходя в пекарню. — Ну, старина, я счастливо отделался… Если бы не Лажони, тут бы мне и капут.

— К сожалению, не все жандармы похожи на него, — отзывается булочник. — Неподалеку от Нонтрона они выдали одного моего коллегу. Немцы сожгли его в его же собственной печи…

В кафе «Под платанами» молодая женщина уселась в сторонке, положив саквояж на соседний стул. Служанка Тайфера, девочка лет пятнадцати, подошла справиться, что ей угодно. После безрезультатных переговоров показался сам толстяк Тайфер в рубашке без пиджака и объяснил, что кафе обслуживает только своих постоянных клиентов. Однако посетительница настаивала, и он согласился позвать жену. Та в конце концов признала, что после всех перенесенных в дороге волнений дама должна подкрепиться и отпустить ее, ничем не покормив, конечно, никак нельзя. Но трактирщица предупредила, что еда будет незамысловатая — что бог послал.

Все же это не помешало молодой женщине позавтракать с большим аппетитом. А тем временем разносчик из мясной лавки и еще несколько молодых людей по очереди заглядывали в кафе выпить стаканчик белого вина. Судя по шуткам, которыми они обменивались, их визиты служили лишь предлогом, чтобы посмотреть поближе на незнакомку.

Сам Тайфер то появлялся за прилавком, то носился по залу, то бежал в кухню. Он не умолкал ни на минуту, вызывая жену, покрикивая на прислугу, забрасывая массой вежливых вопросов посетительницу и непрестанно вмешиваясь в разговор четырех постоянных клиентов, сидевших за обеденным столом.

А они без устали толковали о сложившейся обстановке, о том, что Карантан со вчерашнего дня уже в руках союзников, что американцы бомбардировали Шербур и Кан, что русские начали новое наступление в районе Орши и Витебска… Но самым крупным событием дня для них по-прежнему оставался утренний инцидент с автобусом.

— Немцы будут становиться все придирчивее, — высказывается один из сидящих за столиком, — и это вполне естественно, учитывая все эти истории с Сопротивлением… Не могут же они молча глотать все это, не отвечая ударом на удар… Я был прав, говоря, что не следует слишком увлекаться.

— Вы всегда все видите в мрачном свете, — возражает ему сосед. — Какого черта! Разве можно сделать яичницу, не разбив яиц?

— Да, но не следует выливать все яйца на одну сковородку! А у нас что делается? Едва только союзники высадились, как большинство стало действовать совершенно открыто. Они вздумали превратить Палиссак в центр Сопротивления. Там, в лесу, они распоясались, думая, что им все позволено! А что получается? Я уверен, что все эти затеи могут привлечь сюда к нам немцев. Пример — сегодняшняя история с автобусом. Затем… Ведь до конца еще очень далеко. А если те, в Нормандии, будут сброшены в море?

— Учитывая все это, — вставляет Тайфер, — конечно, надо соблюдать осторожность, я всегда это говорил. Нужно выжидать благоприятного момента…

— И, кроме того, — я все время это твержу — немцы еще сильны. Когда неделю тому назад я высказался в таком духе, со мной обошлись как с коллаборационистом.

— Ну, уж, во всяком случае, не я, — заявляет Тайфер и в подтверждение своей точки зрения сообщает, что не позволит сыну уйти в маки, пока ситуация не прояснится.

Собеседник перебивает его:

— Не вы, так другие…

Незнакомка как будто не вслушивается в разговор; тем не менее она спрашивает у служанки:

— Кто этот толстый господин, который беседует с вашим хозяином?

— Господин Костдуа, налоговый инспектор.

— Он участвует в движении Сопротивления?

— Он?… Что вы! Да его чуть не арестовали в день высадки, — отвечает служанка, понизив голос.

Молодая женщина расплачивается за завтрак, щедро дает на чай и, оставив велосипед на хранение, выходит из кафе, как бы намереваясь прогуляться по городку.

Она не спеша пересекает площадь, огибает школу и идет по главной улице, чтобы как можно естественнее подойти к почте. И вдруг впереди она замечает доктора Серве, разговаривающего с высоким молодым человеком в очках. Быстро свернув с дороги, она заходит в ближайшую мелочную лавочку, как будто для того, чтобы купить открыток. Рассматривая предложенную ей выцветшую коллекцию, она наконец замечает через окно, что молодой человек ушел. После этого, выбрав три-четыре местных вида, она направляется к месту свидания.

В небольшой почтовой конторе Серве, видно, чувствует себя как дома; он непринужденно обращается к начальнику почты:

— Разрешите пройти к вам, мне надо переговорить с этой дамой.

Дама, несколько изумленная таким поведением, входит вслед за доктором в маленькую комнатку, которая служит одновременно и кабинетом, и кладовой. Чиновник из вежливости выходит и усаживается у своего приемного окошечка; его единственный служащий отвечает в это время на телефонные звонки и переставляет регистрационные карточки в высоком, как буфет, шкафу с картотекой.

— Итак, — начинает Серве, обращаясь к молодой женщине, — что вы хотели мне сказать?

Она смотрит на него в упор и, видимо, подыскивает нужные слова.

— Мне известно, что вы принадлежите к третьему батальону Ф.Т.П., а мне нужно побывать в штабе этого батальона. Но я не знаю никого, кто мог бы проводить меня туда.

— Если вы говорите правду, то удивительно, почему у вас нет другого средства связи…

— Вы мне не верите?

— Сначала скажите… кто вы?

— Я не вправе вам это открыть. Однако могу сказать, что я ехала сегодня утром в автобусе, чтобы встретиться в другом месте с человеком, который должен был проводить меня в маки. После того, что случилось в автобусе, — а я подвергалась по меньшей мере такому же риску, как и вы, — я предпочла сделать в дороге остановку. Вы на это скажете, что я могла ехать дальше на велосипеде. Да, но я очень тороплюсь и не хочу терять даром времени. Мне известно, что батальон расположен неподалеку от Палиссака, а в вас я узнала врача, прикомандированного к батальону, и подумала, что с вашей помощью смогу прямо добраться до места назначения.

— Почему же вы не объяснили мне этого раньше?

— Нужно было соблюдать меры предосторожности. А потом… может быть, даже стоило проверить, как вы реагируете на расспросы.

— Ого! Контроль?

— Ну, не совсем.

— Но все-таки…

— Не будем преувеличивать. Вы на меня обиделись?

— Вовсе нет. И чтобы доказать это, я готов сам проводить вас туда, если только я кажусь вам достаточно надежным спутником.

— Я вам доверяю.

— Когда вы хотите отправиться?

— Сейчас же.

— Хорошо. Мне надо только захватить свой велосипед, взять немного белья, и мы можем тронуться в путь.

— Не торопитесь, пожалуйста, я выеду из поселка одна, а вы присоединитесь ко мне позже. Ну, скажем… хотя бы за перекрестком, о котором вы утром говорили.

— Будьте спокойны, я вас догоню.

На самом верху лесной тропки, по которой они только что взобрались, Жан Серве и его спутница остановились немного передохнуть. Чтобы добраться сюда, им пришлось проехать около пятнадцати километров. И вот теперь они у цели своего путешествия.

— Видите, — говорит Серве, — весь этот лес — наши владения. Мы контролируем также и дороги, которые через него проходят… За поворотом мы встретим первый сторожевой пост батальона. Чтобы удобнее было идти, советую вам оставить там свой велосипед; я потом пошлю за ним кого-нибудь.

— Вам, конечно, придется завязать мне глаза? — спрашивает молодая женщина.

— Зачем?

— Я думала, так принято.

— Раз я сопровождаю вас, все подобные формальности отпадают.

Молодая женщина внимательно изучает пейзаж, открывшийся у нее перед глазами, — небольшую долину, вклинившуюся в лесной массив. Потом говорит как бы между прочим:

— Когда я шла на почту, то заметила, что вы разговаривали с высоким молодым человеком. Он живет в Палиссаке?

— Конечно. Это учитель, господин Бертон. Вы его тоже знаете?

— Мне кажется, я его где-то видела.

— Вполне возможно. Он — член местного комитета освобождения. В день высадки союзников он щеголял даже в форме лейтенанта…