III

Около весело потрескивающего огня образовался круг. От костра, сложенного из хвороста, то и дело отскакивают снопы искр; кружась, они поднимаются в воздух и, прежде чем исчезнуть из глаз, словно сливаются со звездами; время от времени кто-нибудь из сидящих вокруг подбрасывает в пылающий костер сосновую чурку или охапку сухих веток. Тогда новая вспышка огня заставляет отодвинуться первый ряд бодрствующих ночью людей. Они наблюдают за тем, как запекается брошенная в золу картошка, и обжаривают мелкие кусочки мяса, нанизанные на выструганную из орешника палочку. Вспыхивающее пламя озаряет их мокрые от пота лица и разбрасывает вокруг костра яркие блики, так что временами из темноты возникают очертания какого-то фантастического цирка, где деревья и люди словно сошлись на дьявольский шабаш. Потом все снова скрывается в полутьме, только мелькают красные отсветы и слышится шепот и приглушенное пение людей.

Несколько поодаль, на зеленом ковре из папоротника, сидят полукругом четыре человека. Потому ли, что окружающая их обстановка располагает к беседе, или потому, что события дня придают этому вечеру торжественный характер, они впервые за две недели совместной жизни разговорились по душам. Командир группы, дольше всех находившийся в маки, рассказывает остальным свою историю. Он среднего роста, носит окладистую бороду и говорит с сильным бордоским акцентом.

— …В лагере маки я уже третий раз. Летом сорок второго года я ушел с завода в Бордо, чтобы не ехать в Германию. Нас было семеро. Мы перешли в неоккупированную зону и укрылись в деревне недалеко от Кастильона. Жили мы в лесу, в заброшенной хижине, и работали у местных крестьян. Сначала жизнь протекала довольно однообразно, но вот как-то к нам пришла одна девушка, партизанская связная. Она сообщила последние новости, сказала, что мы не одни, и связала нас с другой группой. Вместе с этой группой мы провели операцию против пограничного поста. Операция прошла блестяще, мы захватили три автомата и револьверы. После первого успеха мы воспрянули духом и ощущали в себе новый прилив сил. Но осенью немцы перешли границу зоны… Слишком много людей знало о существовании и расположении нашего отряда, и нам пришлось распустить его…

Спрятав оружие, мы разбрелись по фермам. Ликвидация отряда и наступившая затем плохая погода вынудили большинство моих товарищей вернуться к себе домой. Сам же я остался у одного крестьянина, по фамилии Малавернь, оказывавшего нам большую помощь, и пробыл у него в течение всей зимы… Я жил там, как в родной семье. Время от времени нас приходила проведать девушка, которая впервые установила с нами связь. По её предложению, мы — я и товарищи, оставшиеся в том районе, — решили к весне возродить партизанский отряд. А до той поры благодаря наладившимся связям я участвовал в нескольких диверсиях на железных дорогах… Но в один злосчастный день на Малаверня донесли, что он коммунист. Полицейские явились к нему и увели его с собой, разлучив с женой и четырнадцатилетним сыном. По счастливой случайности я в это время находился далеко от дома, в поле, и узнал об аресте хозяина еще до возвращения домой. Иначе я угодил бы прямо в лапы полиции. Из предосторожности я перебрался на другую, менее заметную ферму, где жил мой друг Марк. Вдвоем с ним мы собирались восстановить партизанский отряд. К сожалению, я утратил тогда связь с другими группами: девушка, приходившая к Малаверню, как видно, тоже была арестована.

Итак, мы снова извлекли свое оружие и вместе с двумя ребятами с соседних ферм расположились в лесу, в десятке километров от деревни. Вскоре к нам присоединились и другие парни, а к маю в отряде насчитывалось уже пятнадцать человек. Марк стал нашим командиром. Так как к тому времени я уже довольно хорошо изучил район, Марк поручил мне разведку и налаживание связей. Вот тогда-то я и вспомнил об одном бывшем кадровом офицере, который год назад занимался с нами военным делом. Я повидался с ним и рассказал о создании нового партизанского отряда. Он как будто был очень доволен моим сообщением и несколькими днями позже объявил мне, что наш отряд включен в состав «Тайной армии»… Все очень обрадовались этому известию, и в первую очередь я сам. Нам нравилось самое название «Тайная армия», нам казалось, что теперь мы уже не одиноки. Мы занялись разведкой местности, подходящей для сбрасывания оружия на парашютах, и дважды под руководством офицера принимали оружие, присланное из Лондона. Оружие прятали в условленном месте, куда за ним на следующую ночь являлась другая группа… Такая работа была нам по душе, но так как оружие на парашютах сбрасывали сравнительно редко, то большую часть времени мы бездействовали. Офицер уверял, что так лучше: нам легче будет выполнить лежащую на нас задачу, если немцы не будут подозревать о нашем существовании. И мы проводили время за чтением и различными играми, а наша военная служба ограничивалась только несением караула. Лишь изредка у нас бывали строевые занятия, мы изучали теорию военного дела, и даже устроили в каменоломне тир. Но всего этого было, конечно, недостаточно, чтобы заполнить время, и дисциплина стала падать. Ребята все чаще и чаще заглядывали в деревни — выпить стаканчик вина, раздобыть табачку или поухаживать за девушками. Тогда-то, с согласия Марка, я решил установить связь с отрядом франтиреров, чтобы посмотреть, как поставлено дело у них… Это обстоятельство спасло мне жизнь… В то время, когда я находился у франтиреров, наш отряд был уничтожен…

… За несколько дней до этого мы приняли в свой отряд одного субъекта, рассказавшего нам, что он бежал из немецкого плена. Это был робкий человек, и вел он себя как-то странно. Но мне и в голову не приходило, что он может оказаться подлецом. А именно он нас и предал… Ранним сентябрьским утром 1943 года наш лагерь был окружен, и все товарищи убиты… Нападение было настолько неожиданным, что у ребят не было даже времени подготовиться к обороне. Немцы расстреляли всех на месте. Затем они направились в деревню, схватили там офицера и еще с десяток людей и увели; эти люди так и пропали без вести. Во многих домах был произведен обыск; оружие, собранное с таким трудом, было обнаружено, а люди, у которых оно хранилось, — арестованы. Тем временем негодяй, предавший нас, бесследно исчез из района. Немцы поручили жандармам похоронить наших товарищей… Труп Марка нашли висевшим на ветви дуба… Теперь только небольшой могильный холм, всегда убранный цветами, указывает то место, где когда-то располагался наш отряд…

Бородатый человек прервал свой рассказ. Стараясь скрыть волнение, он привычным жестом стал свертывать сигарету. Сидящий рядом с ним невысокий паренек с острым подбородком тихо произнес:

— Они заплатят нам за это, да, заплатят…

Биография этого паренька несложна. Сирота с самого детства, он чаще шатался по улицам Перигё, чем протирал свои штанишки на школьной скамье. Живя сначала у тетки, а потом у сердобольных соседей, он избежал детского приюта и к двенадцати годам уже работал на заводе. В двадцать лет он ушел с завода в маки. С прошлым его связывала только кличка «Портос», которую он завоевал в одном из сражений с ребятами предместья. Гордясь этим прозвищем, он однажды подал своему начальнику мысль назваться д'Артаньяном и окрестить двух остальных из их четверки Атосом и Арамисом.

— И вместо окладистой бороды носи лучше усы и козлиную бородку, — посоветовал он командиру группы.

Командир не рискнул менять свою внешность, зато прозвища, предложенные в шутку на вечернем дежурстве, были сразу же одобрены, и теперь их группа официально зовется «группой мушкетеров».

Атос настолько же высок и широкоплеч, как Портос — паренек из Перигё — мал ростом и сухопар. Но если внешне приятели и не походят на героев Дюма, то характеры их, пожалуй, соответствуют прозвищам. Маленький Портос, доверчивый и болтливый, легко выходит из себя, тогда как Атос, спокойный и рассудительный, сохраняет хладнокровие при любых обстоятельствах. Владелец небольшого гаража в этих местах, Атос расстался с женой и четырьмя детьми всего три недели тому назад.

— Почему ты решил пойти в отряд? — спрашивает Атоса д'Артаньян.

— На меня донесли, что я перевожу оружие и чиню машины партизанам. А я не желал просто скрываться, мне хотелось приносить какую-нибудь пользу…

— Ты занимался политикой до войны?

— Я платил взносы в социалистическую партию, но на собрания не ходил… Не согласен был с тем, что они делали… Все же я был и остаюсь социалистом… По идее…

Командир группы д'Артаньян больше не расспрашивает его.

— А я был только членом профсоюза, — говорит он, — я вошел в него в 1936 году, когда произошло объединение… Я вступил бы в партию, но жду, пока социалисты и коммунисты объединятся. А что ты об этом думаешь, Арамис?

Арамис еще совсем молод, у него правильные тонкие черты лица. Он задумывается, подбирая наиболее убедительные слова, ведь такой вопрос земляк бордосец задает ему уже не впервые, и всегда это вызывает жаркие споры.

— Атос и я — мы уже осуществляем единство, потому что мы входим в одну группу.

— Да, но это группа Ф.Т.П., а не политическая организация.

— Верно, ну и что же? Мы должны и впредь оставаться объединенными. Сидеть и ждать, что единство придет само собой, — этим делу не поможешь.

— Да, ты ведь еще не рассказал нам свою историю!

— Она начинается с моего вступления в партию. Я был тогда еще студентом в Бордо. Именно благодаря партии мы с сестрой стали участвовать в Сопротивлении. Мой первый партийный руководитель был расстрелян. По моей просьбе его молодая жена помогла мне вступить в партизанский отряд в Дордони. Замечательная девушка… Роз Франс…

Бородач даже подскочил на месте.

— Роз Франс? Да ведь это девушка, приходившая к нам в Кастильон! Брюнетка? Такая тоненькая… Я был уверен, что она арестована… Ну, старина, если у вас много таких девушек, я тут же готов вступить в вашу партию!

— Эй вы там, мушкетеры, потише!

Четверо мужчин смолкают, и в этот момент позади них, в лесу, раздается чей-то окрик:

— Стой! Маки!

— Маки везде!

Кто-то пришел. Со всех концов поляны к уже гаснущему костру сходятся люди. Только д'Артаньян со своей группой остается в тени.

— Наверно, прибыло подкрепление, — говорит Атос.

— Высадка свое дело сделала…

— Может, у них есть какие-нибудь новости…

К костру в сопровождении небольшого отряда подходят двое мужчин с револьверами у пояса, одетые в брюки и рубашки цвета хаки. Один из них, высоченного роста, — в маленьком берете, другой — в форменной фуражке, которую носит с большим достоинством. Первый — Пайрен, политкомиссар батальона, второй — Пораваль, командир роты.

— Ну, лейтенант, — говорит Пораваль невысокому человеку с квадратными плечами, — так-то вы обеспечиваете охрану лагеря!

Тот, к кому он обращается — а это не кто иной, как Антуан Бастид, — пробует оправдаться:

— Часовой выполнил свой долг.

— Конечно, он крикнул «Стой!» в тридцати метрах от лагеря! А на развилке дороги, которая ведет к вам, ни души. Дарнановцы могли бы свалиться вам на голову и перестрелять всех, как кроликов!

— Но ведь мы не одни в лесу. Есть и другие отряды…

— А если они действуют так же, как и вы, что тогда? Тебе на это наплевать? А мне так нет!

— Въедливый капитан, — замечает на ухо д'Артаньяну Портос.

— Он прав. Высадка ведь не страхует нас от случайностей, наоборот…

Пораваль, быстро успокоившись, пожимает руки стоящим вокруг него партизанам, а в это время новые и старые бойцы знакомятся друг с другом, шумно обмениваясь приветствиями.

Пользуясь суматохой, командир отряда Бастид поспешно подходит к часовому, стоящему неподалеку от лагеря.

— Слушай, старина, встань-ка ты со своей винтовкой в начале тропки и никого не пропускай без пароля.

— Черт возьми! Да это же смешно…

— Мне только что влетело от Пораваля…

— Ему кажется, что он все еще в армии! Кто, скажи на милость, сунется к нам в такой день, как сегодня?

— Я приказываю тебе занять свой пост на границе сектора!

— Ладно, не ори. Я иду. А только кто сменит меня здесь?

— Назначим еще часового.

— Не так-то много охотников найдется…

Не слушая его, Бастид возвращается на поляну, где уже начались взаимные поздравления. Один из вновь прибывших обрадованно хлопает командира по плечу.

— Вот леший! Антуан!

— Тс-с! Здесь меня зовут Жаку…

Крестьянин Роже Беро, нагруженный рюкзаками, на мгновение обескуражен. Но увидев приветливую улыбку своего друга, успокаивается.

— Вот он и пришел, «великий день», видишь…

Антуан Бастид знаком всем прибывшим, за исключением старика-крестьянина, который, судя по его усам, должно быть, участвовал еще в войне 1914 года.

Высоченный Пайрен кладет конец излияниям.

— Внимание! Товарищи!… Высадка союзников и победы, одержанные русскими, усилили сейчас приток добровольцев в маки. Сегодня на наши аванпосты непрерывно прибывают все новые люди с просьбой зачислить их в батальон. Из-за недостатка оружия мы смогли принять пока лишь часть желающих. Те, кого мы сейчас привели к вам, — местные жители. Каждый из них знает по крайней мере одного человека из вашего отряда. Прошу вновь прибывших отвечать на вызов по имени, под каким они внесены в список. Пикмаль!

— Здесь!

Старый усатый крестьянин выходит вперед. Сняв фуражку, он обнажает седую, коротко остриженную голову.

— Этому человеку, — говорит Пайрен, — пятьдесят восемь лет. Он пришел к нам, чтобы отомстить за сына, расстрелянного немцами…

Все сидящие вокруг молча встают.

После небольшой паузы Пайрен продолжает вызывать по списку других партизан, а затем обращается к новым бойцам, выстроившимся у костра:

— Вот, товарищи, вы теперь в наших рядах. Командир роты капитан Пораваль уже рассказал вам сегодня, кто такие французские франтиреры и партизаны… Вы состоите в 3-м отряде 4-й роты. Командир вашего отряда, Жаку, ознакомит вас завтра с текстом присяги Ф.Т.П. Вы должны будете ее прочесть и подписать. А сейчас командир отряда распределит вас по группам.

Бастид, со списком в руках, сделав в нем несколько пометок, выкликает:

— Группа мушкетеров!

Четверо друзей вначале вызывают веселое любопытство у новичков. Однако строгое лицо командира группы д'Артаньяна, внушительный рост владельца гаража Атоса, решительный взгляд студента Арамиса и большущая кобура маленького Портоса не располагают к шуткам.

— Вы возьмете к себе троих. Пикмаль!

Старый крестьянин спокойно становится в одну шеренгу с мушкетерами.

— Лельевр!

Никто не отвечает… Потом Роже Беро спохватывается:

— Вот леший, да ведь это я!

— …и Мишу.

Юный Пейроль с сияющим лицом присоединяется к Беро и своим новым товарищам.

— В книге Дюма, — говорит один из них, — вместо трех мушкетеров стало четверо. Здесь же нас семеро.

— И этого еще недостаточно, — замечает Пораваль, — группа Ф.Т.П. должна равняться нормальному отделению и насчитывать от 8 до 10 человек.

— Командир! Давайте чокнемся!

Бойцы расположились группами на поляне, и новички извлекают бутылки и всякую снедь. Пьют прямо из горлышка или из одного стакана. Все оживляются, говорят одновременно. Беро с шумом откупоривает бутылку.

— Отведайте-ка этого, командир!

Пайрен и Пораваль ходят от группы к группе, но так как приглашения все учащаются, они отзывают Бастида и о чем-то совещаются с ним. Затем, водворив тишину, Пайрен обращается к партизанам:

— Товарищи!… Капитан Пораваль разъяснил вам сегодня, что такое наша дисциплина, дисциплина, основанная на добровольных началах, но строгая и равная воинской в обстановке боя. Он придает особое значение соблюдению тайны, и я с ним совершенно согласен. Однако есть еще один вопрос, также чрезвычайно важный для нашей общей безопасности и успеха, — это вопрос поведения каждого бойца и командира, их серьезного отношения к своим обязанностям. По уставу Ф.Т.П., командир, появившийся в пьяном виде, немедленно отстраняется от должности. Ему грозит расстрел. Для солдата установлены следующие меры взыскания: для первого раза — строгое внушение, при повторном нарушении — отправка на гауптвахту батальона, в третий раз — расстрел.

— Будьте спокойны, — поднимается задетый за живое Беро, — уж мы-то не ударим лицом в грязь…

— В этом я не сомневаюсь, товарищ, и потому первый поднимаю свой стакан за успех твоей группы…

— Я, может быть, был чересчур строг, — говорит Пайрен Поравалю, когда ночью они вдвоем возвращаются лесом на командный пункт.

— Нет, это нам пойдет только на пользу. Теперь, после высадки союзников, когда начался такой наплыв добровольцев, мне думается, надо особенно укреплять дисциплину.

Когда Пораваль покинул «Тайную армию» и перешел в Ф.Т.П., он поставил свои условия: командная должность, соответствующая его чину в армии, и все права, связанные с этим чином. Его военный опыт и знания, активное участие в движении Сопротивления были для него лучшей рекомендацией. Вначале ему поручили командование отрядом в составе около тридцати человек, из которых он сразу же образовал четыре группы, назначив для каждой из них проверенных на деле командиров. В помощь себе, для управления отрядом, он создал из наиболее способных бойцов небольшой штаб. И очень скоро отряд Пораваля мог служить образцом дисциплины и организации. Сразу же повысилась его боеспособность. Поэтому, когда рост численного состава вызвал необходимость сформировать новые подразделения, Пораваль был вызван в штаб батальона для переговоров. Отказавшись от предложенной ему должности комиссара по материальному обеспечению части, он предпочел взять на себя командование ротой, оговорив только присвоение ему чина капитана. И вот сегодня, в день высадки союзников, Пораваль — единственный человек в батальоне, заставивший именовать себя капитаном, — возглавляет роту, состоящую из четырех отрядов общей численностью около ста человек. Его в одинаковой мере боятся и уважают, но бойцы его роты чувствуют себя с ним, как за каменной стеной. Он — настоящий командир.

Пайрен — парижский рабочий. Он относится к тому контингенту молодых французов, которые как раз перед самой войной начали отбывать свой двухлетний срок военной службы. Призванный в армию в момент мюнхенского сговора, он еще находился в ней, в качестве сержанта, когда была объявлена всеобщая мобилизация 1939 года. Попав в плен в период беспорядочного отступления французской армии, он в начале 1943 года бежал из Германии и летом вступил в ряды Ф.Т.П. Пайрен опытнее Пораваля в области партизанской борьбы, но признает его превосходство в знании военного дела. В батальоне он занимает должность комиссара по кадрам. У этих двух людей есть много общего — они одинаково заботятся о поддержании дисциплины, одинаково непреклонны в своих взглядах, и это создает между ними отношения подлинного равенства.

— Прислушайся-ка!…

С поляны, где собрались люди 3-го отряда, доносится песня; она постепенно покрывает шум разговоров, и наконец говор совсем смолкает.

Позади них, там, где сквозь деревья смутно виднеются силуэты сидящих группой людей, чей-то сильный голос подхватывает:

Пораваль и Пайрен останавливаются и слушают.

— Эта песня ночью, в лесу, производит совсем иное впечатление, чем по лондонскому радио, — говорит Пораваль.

— Хватает за сердце, — подтверждает Пайрен и, чтобы окончательно не расчувствоваться, снова шагает вперед.

— Стой! Маки!

— Черт возьми, опять часовой! — ворчит Пораваль, в глубине души очень довольный.

— Пароль?

— Маки везде!

— Проходите!

Они все больше углубляются в ночной мрак, напевая вполголоса мелодию песни, которую поют уже совсем вдалеке солдаты Жаку:

— Все это, конечно, прекрасно ночью, в лесу… — говорит Сирано. — Но у вас в замке, пожалуй, лучше…

Распиньяк улыбается, его коротко подстриженные чаплинские усики топорщатся; взяв бутылку коньяку, он наполняет бокалы гостей. В большой столовой замка Мутё сидят, один против другого, промышленник из Перигё Сирано и англичанин Чарли. Сирано, зевая, слушает радио. Только что началась очередная передача последних известий:

«Сегодня, 6 июня 1944 года, утром…»

— Все еще прежнее коммюнике, — замечает господин Распиньяк.

— Я ожидаю депеши, — говорит англичанин.

— Завтра, — сообщает им Сирано, — я ухожу в маки…

Сирано — еще молодой человек, честолюбивый, с наклонностью к авантюрам. В 1939 году ему исполнилось тридцать лет; он занимал тогда пост директора на заводе своего отца. За несколько месяцев до этого он случайно познакомился с очаровательной девушкой, родители которой держали небольшой шляпный магазин. Влюбившись в нее, молодой Вильнуар быстро добился победы. Родители — и с той, и с другой стороны — были обеспокоены начавшимся романом, Вильнуары принадлежали к старой перигорской буржуазии и возлагали на своего младшего сына Анри большие надежды. Отец Анри Вильнуара был личным другом министра Жоржа Бонне. Он с удовлетворением наблюдал за активной деятельностью своего сына в «Боевых крестах», рассчитывая, что это откроет тому путь к политической карьере. И вдруг Анри на глазах у всех связался с никому не известной девушкой, причем их отношения приняли весьма опасный характер, перейдя границы обыкновенной интрижки. Страстно влюбленный молодой Вильнуар, не задумываясь над будущим, намеревался жениться на своей возлюбленной. С другой стороны, родители юной девушки, портной-ремесленник и бывшая продавщица универсального магазина, также испытывали серьезные опасения за судьбу своей единственной дочери. Прогулки Элен, продолжительные поездки на машине Вильнуара закончились, как и следовало ожидать, тем, что она стала его любовницей и забеременела. Но молодые люди, очарованные переживаемым ими счастьем, только посмеивались над тревогами родных. Они решили вступить в брак…

И действительно, Анри Вильнуар женился на Элен во время своего первого отпуска из действующей армии. Он был мобилизован в сентябре 1939 года и получил чин капитана танковых войск. Война заставила Вильнуара-старшего поступиться своими принципами, но этот брак оставался для него по-прежнему мезальянсом. Почти сразу же после свадьбы родился первый ребенок, а в начале 1941 года появился и второй. В это время Анри Вильнуар, ставший уже майором, находился в плену в Германии. Благодаря связям отца он был в конце 1941 года освобожден из плена. Жену и двоих детей он нашел в доме своих родителей, где они поселились в его отсутствие.

По правде говоря, эта новая встреча с семьей его разочаровала. Элен была для него слишком проста, слишком бесцветна. Она жила в отраженных лучах славы своего мужа. Благодаря блестящим качествам офицера-фронтовика, многочисленным наградам и пребыванию в лагере для военнопленных он снискал в своем кругу славу героя. Со своей стороны, родители Анри не упускали случая раздуть в глазах сына недостатки его жены, лишенной образования, терявшейся на людях и неспособной поддержать светский разговор… Но Элен обожала мужа и детей, и Анри, правда, к этому времени утративший свой первоначальный пыл, все же чувствовал себя польщенным той безграничной любовью и преданностью, какой окружала его жена. Элен все еще была очень хороша, а дети их выглядели прелестными маленькими ангелочками. И Анри мирился со своей долей, хотя отец не переставал упрекать его за совершенную им «роковую ошибку». При таких обстоятельствах несколько месяцев спустя и произошло событие, давшее Анри Вильнуару возможность удовлетворить свою страсть к авантюрам. Однажды к нему в контору зашел один из друзей его семьи и после нескольких заданных в осторожной форме вопросов заявил уже без всяких обиняков:

— Я состою на службе в Б.С.Р.А. и приехал сюда из Лондона… Вы должны с нами сотрудничать. Дело интересное, хотя и сопряжено с известным риском…

— Я не боюсь риска, — сказал на это Вильнуар, — но чем я могу быть полезен?

— Многим. Б.С.Р.А. — это, в сущности, Второе бюро. Вы офицер… Лондон нуждается в данных разведки. И, кроме того, вам следует подумать о будущем…

Анри Вильнуар уже давно был настроен сочувственно по отношению к де Голлю. Его невольно увлекал пример этого генерала, бежавшего за границу и оттуда призвавшего французских офицеров и солдат объединиться вокруг него. Ко всему этому Вильнуар ненавидел немцев. Но существовало одно препятствие: его отец, как он знал, разделял идеи Виши. А без его поддержки задача могла оказаться трудной. Нужно было, следовательно, прежде всего переговорить с отцом. Сказав своему другу, что ему надо еще подумать, прежде чем дать согласие, Анри в тот же вечер отправился к отцу. Вильнуар-старший ни минуты не колебался. «Совершенно очевидно, что тебе следует согласиться, — сказал он сыну. — Тот факт, что я поддерживаю Петэна, нисколько этому не мешает, наоборот. Впрочем, я и сам признаю за де Голлем два достоинства: он бывший роялист, и англичане его финансируют… Они слишком ловкие дельцы, чтобы ошибаться».

Через два дня друг привел Анри Вильнуара к человеку, которого отрекомендовал при встрече следующим образом: «Майор Томсон из Секретного оперативного бюро. Через него мы поддерживаем связь с Лондоном».

— Меня нужно называть Чарли, — сказал англичанин. — А вас?

— Анри.

— Не годится — это ваше настоящее имя.

— Тогда, скажем… Сирано.

— Для клички — прекрасно. Прежде всего нам надо установить несколько солидных связей…

Одной из первых была установлена связь с маркизом Распиньяком. Его замок некогда служил местом собраний «Боевых крестов», и сам он был другом Вильнуара-отца.

У Сирано имелись все данные для успешного выполнения поставленной задачи: имя, которое открывало перед ним многие двери, собственная машина, отсутствие материальных затруднений, покорная его воле жена, никогда не возражавшая против учащавшихся с каждым днем поездок мужа, стремление выдвинуться… Сирано начал свою деятельность в качестве уполномоченного по связи, а незадолго до высадки союзников лондонский комитет, по предложению Чарли, назначил его своим военным представителем в департаменте с чином подполковника.

В этот вечер они собрались в замке.

— Вы серьезно толкуете о своем уходе в маки? — спрашивает Чарли.

— Вполне серьезно. Перигё в настоящее время для меня небезопасен. Слишком многим я там известен, они знают, чем я занимаюсь. И потом, ведь скоро начнется решающая схватка.

— Не так уж скоро, — возражает Чарли. — Мне кажется, кое-кто из ваших людей чересчур торопится. Например, этот Лусто…

— Он очень полезен нам. Только благодаря ему мы удерживаем за собой кантон. Но вы правы, конечно, — он заходит слишком далеко. Сегодня утром, например, он арестовал старого Борденава. Если бы взялись за сына, который служит в вишистской милиции, это бы я еще мог понять. Но чем провинился отец? Может быть, тем, что он — самый крупный землевладелец в округе? Лусто — честный крестьянин, но поддается влиянию коммунистов. И, кроме того, он начинает слишком серьезно относиться к своей роли.

— А вы не боитесь, что он перейдет к франтирерам, как это сделал Пораваль? — интересуется Распиньяк.

— Я бы не советовал ему так поступать. Во всяком случае, у нас есть средства помешать ему.

— Вы меня несколько успокоили на этот счет. И все же меня тревожат отряды Ф.Т.П. Сегодня утром я узнал от моего арендатора Кулондра, что один здешний небогатый крестьянин, некто Беро, ушел к франтирерам. Да и сам Кулондр отзывается о них с явным сочувствием. Они расползлись по всему департаменту… Если эти люди завтра станут тут хозяевами, ничего хорошего из этого не выйдет.

— Не бойтесь, — успокаивает его Чарли, — Черчилль, так же как и ваш де Голль, не дадут коммунистам захватить власть во Франции…