X

Подъезжая к повороту, Бернар Лусто сбавляет ход, но убедившись, что впереди путь свободен, пускает мотоцикл на полную скорость… Он обещал Роз заехать в Палиссак — известить семью Пейроля о его здоровье, и времени у него в обрез…

Славный малый этот Марсо! Лусто рад, что познакомился с ним. Однако в ряде вопросов между ними еще существует непонимание… Например, в этом вопросе относительно де Голля. Они снова вернулись к нему в конце беседы, и у Лусто создалось впечатление, что Марсо не доверяет де Голлю. Со своей стороны, — Лусто это хорошо знает — те, кто называет себя деголлевцами, тоже не питают доверия к коммунистам. И даже более того — они не выносят коммунистов. Стоит только послушать, как отзывается о них Сирано… Правда, в 1936 году они заняли его завод! Но что же все-таки является причиной вражды? Коммунизм, конечно, не такая примитивная вещь, как толковал ему когда-то один из приятелей по «Боевым крестам»: «У тебя, допустим, есть две коровы, так одну из них они отберут…» Тут дело значительно серьезнее. Лусто вспоминает другое определение, которое слышал совсем недавно: «Коммунизм в теории — прекраснейшая вещь, но на практике неосуществим…» Однако у коммунистов есть свои планы, и они верят в их осуществление. Они хотят перестроить все по-новому… А пока и те и другие — и сторонники Тореза и сторонники де Голля — участвуют в Сопротивлении. Но разве это одно и то же Сопротивление? В вопросах боевой тактики Лусто чувствует себя ближе к Марсо, но все же считает, что «Тайная армия» при всех условиях окажется необходимой потом, когда надо будет обеспечить порядок в стране и умерить пыл некоторых коммунистов. Ну а если придется выбирать одно из двух? Да, старина, тут нужно поразмыслить и не горячиться. Ты вступил в «Боевые кресты», чтобы навести порядок в стране. А коммунизм, если с ним поспешить, может вызвать с самого начала беспорядки… Впрочем, надо прямо сказать, у коммунистов есть дисциплина, железная дисциплина. Конечно, проще было бы вообще не иметь никакого дела с политикой. «Как раз политика и привела нас ко всему этому: к войне, к оккупации», — говорил он только что Марсо. «Да, — ответил ему тот, — но при иной политике и дела пошли бы иначе…» Самое удивительное, думает Лусто, что у коммунистов всегда готов ответ на любой вопрос. Не мешало бы кое-кому у них поучиться… Что такое? Дочка Дюшанов, одна, на велосипеде! Что ей надо?

— Господин Лусто! Господин Лусто!

— Что случилось, Мелани?

— Не ездите дальше, там путь закрыт.

— Откуда вы знаете?

— Я еду оттуда. Немцы остановили меня у Пон-дю-Лу. Мост был минирован. Немцы задержали на дороге двух молодых парней и заставили разминировать его. Оба подорвались на минах. Такой ужас!

— Вы их знаете?

— Мне показалось, что я узнала одного: сын Шалабера, из долины.

Если действительно так, то это еще удачно, думает Лусто. Этот молодой прохвост собирался вступить в вишистскую милицию по примеру своего приятеля Борденава. А теперь он умер, как патриот. Для семьи его так даже лучше. Но вот как мне теперь попасть в Палиссак?…

— А немцев было много?

— Четверо или пятеро. Они сидели в машине. Когда мост и двое парней взорвались от мины, они поехали на Бержерак, а я стояла все на том же месте, словно остолбенела. Так ужасно!…

— Не ужаснее, чем было в Мюссидане. Там было посерьезнее, — сказал Лусто. — Я поехал дальше…

В Палиссаке жизнь течет обычным порядком.

В комнате за лавкой, которая служит мастерской, бакалейщик Булен с приказчиком возятся со старой шиной, прилаживая к ней заплату. Мясник Мерло по обыкновению спустил над витринами своей лавки большие в красных полосах маркизы для защиты от солнца. Толстяк Тайфер, с засученными рукавами, держит, судя по его жестикуляции, большую речь перед единственным посетителем кафе, сидящим за столиком на веранде. Пейроль, голый по пояс, в испачканном мукой переднике, стоит у входа в пекарню. Парикмахер Александр из-за жары закрыл у себя ставни. Нарушают тишину только пение петуха и стук молота кузнеца по наковальне.

Мотоцикл Лусто, объезжая зазевавшуюся курицу, делает резкий поворот, почти ложась на бок, и останавливается перед булочной Пейроля. Какой-то жандарм, держа хлеб под мышкой, болтает на пороге с булочницей.

— А, Лажони! Как удачно…

— Проходите, пожалуйста, в кухню, — говорит Фернанда Пейроль и тотчас же спрашивает: — Не знаете ли, как Поль?

— Жив-здоров, подробно расскажу все после.

— Действительно, мы очень удачно встретились, — замечает Лажони. — Вы хотели меня видеть?

— Да, а заходить к вам в часть я не очень-то люблю. Ваш ефрейтор не внушает мне доверия.

— Он становится все менее и менее надежен. После событий в Мюссидане он, мне кажется, готов на все, чтобы поладить с немцами. И если бы не страх перед партизанами, давно переметнулся бы на другую сторону. Только он ужасный трус и знает, что население его недолюбливает.

Лусто чуть заметно усмехается, припомнив одну старую историю. Он вспоминает, как проучил Бастид этого самого ефрейтора. Это было в начале 1943 года. Ефрейтор по вечерам бродил по Палиссаку, останавливался у домов и подслушивал под дверями, чтобы узнать, кто ловит лондонское радио или, еще важнее, радио из Москвы. Однажды ночью, прикрыв лицо шейным платком, Бастид дождался его около жандармерии, и между ними произошел примерно такой разговор:

— Руки вверх!

— Что такое?

— Надо кончать с этим!

— С чем?

— Сам знаешь.

— А что?

— Если не перестанешь, будешь иметь дело с ним…

«Он» — это был револьвер в руках Бастида. С тех пор ефрейтор держался тихо… Бедный Жаку!

— Как тут у вас идут дела? — спрашивает Лусто у Лажони.

— Все еще под впечатлением Мюссидана. Только и говорят, что о подвиге маленького Эмилио, смерти Бастида, расстрелах жителей…

— Кто-нибудь навещал жену Бастида?

— Я ходил к ней сам, но еще раньше ее посетили товарищи мужа. Нужно будет помочь ей.

— А как бойцы «Тайной армии»?

— В надежном месте.

— А Бертон?

— Прячется все у того же крестьянина.

— В день высадки нетрудно было щеголять в мундире!

— Он активно работает в комитете освобождения.

— По-моему, он слишком активно болтает, но недостаточно активно сражается. Не люблю тыловых краснобаев.

— Прошу меня извинить, — говорит Фернанда Пейроль, — я должна пойти разогреть обед. Вы пообедаете с нами, господин Лусто?

— Не откажусь, если только не задержите… Я спешу.

— Муж закладывает в печь хлеб и освободится через десять минут. Сегодня он делает четыре закладки. Завтра, сами знаете, придется отвозить людей в Мюссидан на торжественные похороны жертв… Ах, какое несчастье, господин Лусто! А Поль-то ведь находился там! Расскажите нам, пожалуйста, как было дело…

«Какая же она красавица!» — думает Лусто. Сидя на берегу Дордони, он любуется рекой, вдоль которой уже много тысяч лет назад жили люди. Проходили века, и на ее крутых берегах, как вехи, возникали могучие замки, возведенные на вершинах скал. И теперь все так же, прежде чем разлиться по равнине, которая приводит ее к горным потокам Жиронды, Дордонь течет по долинам, среди дубовых лесов. Ее украсили еще несколько плотин, пересекли мосты, вдоль нее побежали дороги, и в ее воды смотрятся теперь деревни и города, выросшие на прибрежных холмах или там, где в реку впадают притоки.

Внизу, под ногами Лусто, следуя за изгибом реки, тянется песчаный пляж с редкими кустами калины. Другой, холмистый берег, до самого горизонта зарос лесом. Предки Лусто воспевали Дордонь на своем местном наречии; вся его собственная жизнь тоже связана с этой рекой. Родители Лусто были слугами в огромной усадьбе, принадлежащей теперь Борденавам. Совсем малышом он приходил на берег Дордони пасти стадо; здесь резвился на лугу или глядел в воду, выслеживая крупную рыбу, скрывающуюся в глубине. Позднее Дордонь связана в его памяти с полевыми работами; ему вспоминается и купание после сенокоса, и отдых в тени деревьев перед началом жатвы, и завтрак у реки среди виноградных лоз во время сбора винограда — с каким аппетитом съедался ломоть хлеба и крупные черные виноградины!… С Дордонью связаны и его первые увлечения, любовь… Девушки, которых он целовал на берегу реки, возвращаясь с вечеринок в дни деревенских праздников, цветы, сорванные на память, обещания, клятвы, мечты о будущем… Его жена Луизетта, лежавшая летней ночью на мягкой, душистой траве, ее лицо, озаренное лунным светом… От Дордони неотделим и его дом, который ему удалось приобрести после двадцати лет тяжелого труда, и маленький клочок земли, столько раз орошенный его потом, и долгие воскресные прогулки с ружьем за плечами — взглянуть, не созрел ли виноград, а в глубине души с вечной надеждой «поднять» зайца… Дордонь, Дордонь, о мой родной край! Нет, никогда врагу не владеть тобой!…

Но Лусто пришел сюда не затем, чтобы расчувствоваться, отдаваясь воспоминаниям. В ответ на его свист в лодке, отчалившей с того берега, поднимается высокая фигура Кулондра. Лусто возвращается к действительности: сегодня вечером будет собрание у Распиньяка. День оказался заполнен до отказа. Утром — Мюссидан, свидание с Марсо, Палиссак; днем — встречи то с тем, то с другим: приходят крестьяне, желающие «покончить со всем этим»; рабочие, требующие оружия, мельник, нуждающийся в зерне, учитель Бертон. Этот Бертон, как ни в чем не бывало, проводит время за рыбной ловлей недалеко от мельницы. И еще называет себя социалистом…

Оказывается, Марсель Кулондр, чтобы протянуть время, поднялся вначале вверх по течению.

— Выжидал, пока стемнеет, — поясняет он. — Теперь нужно быть осторожным… Сегодня утром вернулся старый Борденав, и сынок его, наверно, тоже где-нибудь бродит неподалеку.

— Значит, старика отпустили?

— Как видно.

— Кто же это сделал? Неужели коммунисты?

— Нет, немцы. Они освободили всех коллаборационистов, отправленных в лагерь в Сен-Сиприене.

— Эх, надо было вовремя с ними разделаться!

— То же самое говорит и хозяин, но коммунисты не захотели взять на себя ответственность расстрелять их всех.

— В конце концов, возможно, они и правы, — говорит Лусто. — Мы не можем поступать, как немцы, и расстреливать заложников… Но все-таки этот Борденав может еще наделать нам пакостей.

— Господин Распиньяк говорит, что после того, что произошло, Борденав будет вести себя смирно. Возможно, старик не такой уж плохой человек.

— Нет у меня к нему доверия. Ведь когда-то я был его арендатором… Послушай-ка, мне надо бы заскочить к семье Беро.

— С Роже что-нибудь стряслось?

— Нет, просто я его вчера видел. Нужно передать письмо его жене. Он был в Мюссидане и взял в плен немца.

— Вот черт, ну и парень! Ты мне расскажешь подробно дома, за ужином.

— Думаешь, успеем перекусить чего-нибудь?

— Еще хватит времени и на шабро. Ведь к хозяину должен проводить тебя я. Завтра, если хочешь, могу сходить вместо тебя к Беро…

Войдя в сторожку лесника, Лусто на минуту растерялся. За столом, между Сирано и Чарли, сидел какой-то неизвестный.

— А вот и наш майор! — говорит Распиньяк, поднимаясь первым навстречу Лусто.

— Хэлло! — приветствует его неизвестный. — Рад с вами познакомиться, весьма рад. Приятно встретить активного участника Сопротивления…

— Этот господин — американский офицер, — поясняет Сирано.

— Очень приятно…

— Возглавляет парашютный десант, высадившийся для решительного удара по немцам.

— Прекрасно.

— Надо помочь им устроиться. В самом безопасном месте. У них с собой есть все необходимое.

Незнакомец и Чарли обмениваются несколькими фразами по-английски, а Распиньяк тем временем разливает в стаканы коньяк. На столе лежат пачки американских сигарет «Кэмел».

— Меня следует называть Франсуа, — предупреждает американец, высокий блондин с золотыми зубами.

— За здоровье наших освободителей! — провозглашает господин Распиньяк, поднимая стакан.

Распиньяк предлагал принять американца в замке, но Сирано предпочел организовать встречу в сторожке лесника, в конце парка. Совсем рядом лес и, кроме того, не нужно будет опасаться болтливости слуг. Всегда очень дотошный в вопросах безопасности, Чарли сам позаботился о том, чтобы обеспечить американцу спокойный отъезд до наступления рассвета. По части устройства всего остального он рассчитывал на Лусто.

— Сколько у вас людей в этом районе? — спрашивает американец.

— Ему можно говорить все, — подсказывает Сирано, подмигивая Лусто.

— Сто человек в маки и еще несколько групп в деревнях.

— А сколько тех?

— Кого тех?

— Коммунистов.

— Значительно больше, чем нас. Но там не одни только коммунисты.

Чарли наклоняется к американцу, чтобы дать ему, очевидно, кое-какие разъяснения.

— Я просил их начальника встретиться со мной, — вставляет Сирано. — Кстати, что он ответил?

— Он согласен.

— Где вы его видели?

— На его КП.

— А где находится его КП?

— На плато, примерно, в двадцати километрах от Мюссидана, — отвечает Лусто, вспоминая, что обещал Марсо не уточнять место их свидания.

— Мюссидан? — переспрашивает американец. — Это не там ли, где была стычка с немцами?

Лусто рассказывает все, что ему известно о подробностях боя.

— И вы говорите, что после этого немцы расстреляли свыше пятидесяти заложников? — спрашивает Чарли.

— Этого следовало ожидать, — замечает Распиньяк.

— Но если так рассуждать, то и действовать нельзя! — возражает Лусто.

— Во всяком случае, — говорит Сирано, — немцы, несмотря на их свирепость, не посмели повторить там Орадур.

— Вот такими действиями, как в Мюссидане, — заявляет Лусто, — и следует мстить за Орадур. Это особенно важно, если учесть, что в Нормандии сейчас идут ожесточенные бои, немцы контратакуют… Все, что мешает прибытию к ним подкреплений, приобретает исключительно большое значение.

Чарли усмехается.

— Надо при всех условиях уметь выжидать.

— Нельзя допустить, чтобы коммунисты извлекли для себя выгоду из движения Сопротивления, — добавляет американец. — Всеми вооруженными силами в департаменте должен руководить господин Сирано.

— Это как раз то, что я всегда говорил, — поддакивает ему Распиньяк. — Пора, давно уже пора стать хозяевами положения…

Лусто молчит. У этих людей, именующих себя его друзьями, есть замыслы, которых нет в его крестьянской голове. Не рано ли думать о власти, если в Дордони еще сидит враг, сеющий смерть? Прежде всего надо изгнать врага! В голове Лусто неотвязно звучит одна фраза Марсо: «…в этой новой Франции… богачи и маркизы лишатся всех своих преимуществ…» Распиньяк — маркиз; а Вильнуар, которого называют Сирано, — промышленник из Перигё, богач. Распиньяк сначала восхвалял Петэна, но Сирано, правда, всегда поддерживал де Голля. Кроме них, здесь присутствуют еще двое: один пересек Ламанш, другой преодолел океан. С тех пор как Лусто знает Чарли, тот не щадит своих сил и как будто не ведает страха. А этот американец с лицом невинного младенца невольно располагает к себе… Почему же в таком случае Лусто испытывает в их присутствии какое-то стеснение?

— Мы прибыли к вам, чтобы освободить Францию, — объясняет Чарли, — а не для того, чтобы играть на руку коммунистам.

В этом Лусто теперь убежден. Он вспоминает холодность Чарли в тот день, когда он, Лусто, предложил передать Бастиду оружие, хранившееся у Кулондра; гнев Сирано по поводу ухода Пораваля к франтирерам… Но тогда Лусто разделял еще отчасти их недоверие к Ф.Т.П. Он думал, что «Тайная армия» станет единственной силой, борющейся во имя Франции. А сегодня вечером он начинает сомневаться в этом… Насколько проще оказывать сопротивление врагу вместе с такими людьми, как Кулондр!…