Так уж сложилось, что первая не учебная, а настоящая боевая тревога, по которой танковая бригада отправилась на фронт, была объявлена 15 июля, как раз в годовщину Грюнвальдской битвы. Это, конечно, было случайное совпадение, но иногда и случай значит многое.

Марш продолжался весь день. Танки, замаскированные ветвями под гигантские кусты, шли длинной колонной, и со стороны могло показаться, что это лес с корнями оторвался от земли и двинулся на запад. Но всего этого не видели польские танкисты, укрытые броней, окутанные пылью, словно рыцарским плащом. С воздуха, летя над облаками, похожими на цветную капусту, этот марш прикрывали юркие истребители.

Танкисты шли на фронт не одни.

Некогда, ровно 534 года назад, к Грюнвальду шло рыцарство польское и литовское, а с ним — смоленские полки.

Сейчас в широкой волне советского моря в том же направлении навстречу гитлеровским дивизиям шли представители всех национальностей, населяющих огромную страну, раскинувшуюся от Балтики до Тихого океана. Об этом можно было скорее догадаться, чем отличить их друг от друга. Темноволосые, круглолицые украинцы из выжженных фашистами полей пшеницы и из залитых водой шахт Донбасса. Белорусы, светловолосые, высокие, из выжженных полей ржи, из темно-зеленых лесов, из городов, превращенных в руины. Шли посланцы воинственного Кавказа — Грузии, Армении, Азербайджана. Шли узкоглазые татары, смуглолицые узбеки и казахи. И конечно, русские, самые многочисленные, первые среди равных.

В этом море, словно река или поток, отличающийся лишь цветом воды, а не направлением, плыли польские батареи, артиллерийские дивизионы и бригады, которые первыми должны были подать голос.

Корпуса и армии все ближе и ближе подходили к фронту. Все сильнее сжималась пружина, набирая силы, чтобы прорвать проволочные заграждения противника, многочисленные линии окопов, бетонных дотов.

Не отыскать, не заметить в этой массе отдельный танк, в котором едут четыре танкиста и собака. А вызывать «Граб-один» нельзя: в эфире царит строжайшая радиотишина. Только пушки у линии фронта грохочут, выпуская снаряды, чтобы заглушить идущий издалека рев моторов, шум надвигающегося прилива.

Пройдет еще три дня нарастающей, становящейся с каждым часом все более грозной тишины, и наконец, словно зародившаяся далеко в море гигантская волна, которая неумолимо обрушится на берег и взметнется пенными гребнями, грянет атакующий девятый вал. Едва забрезжит рассвет, как по сигналу на призывный залп гвардейских минометов «катюш» отзовутся тысячи орудийных стволов 1-го Белорусского фронта, который вскоре станет уже польским фронтом, и двинет все на запад. Нет, не все. Только те дивизии, которые, как острые копья, нанесут удар первыми.

Когда все дороги, все тропинки и поля, изрезанные этими тропинками, были запружены людьми, пушками и танками, радио принесло в бригаду воззвание — Манифест Польского Комитета Национального Освобождения. Первые его слова были для всех как дыхание близкой родины. А пока танкисты находятся здесь под надежной защитой фронта, на безлюдной, выжженной земле, где не увидишь ни деревушки, ни даже хаты, только иногда — пепелище да одиноко торчащую печную трубу. И на каждом шагу — воронки от снарядов, как оспины, оставленные эпидемией войны; всюду — искореженный, обгоревший металл: мертвые орудия, уткнувшиеся стволами в землю. Отсюда вслед за теми, кто первыми форсировали Западный Буг, должны были двинуться и эти танкисты, готовые нанести удар, когда у тех, что впереди, притупится оружие и ряды их поредеют в боях.

И вот теперь они выступают. По разъезженной дороге ползет та же самая танковая колонна, только ветки на танках заменены более свежими. Люди стоят в открытых люках, лица их темны от пыли, но все же среди них можно узнать Семенова, Еленя и Коса, до пояса высунувшихся из башни. Саакашвили сидит внизу, ведет машину, следя за дорогой через открытый передний люк. Как раз сейчас они проезжают мимо группы сожженных «Тигров», которые, видно, пробовали контратаковать и попали под снаряды орудий.

— Вон сколько наклепали этих гадов! — восхищается, стараясь перекричать рев моторов, Янек.

Семенов кивает головой, а через минуту взглядом показывает в другую сторону. В стороне от дороги у разрушенной печной трубы стоит Т-34, на ходу остановленный вражеским снарядом. Башня с опущенным стволом, как склоненная на плечо голова мертвого человека, броня покрыта серой копотью и совсем темная звезда. «Такой, как наш, — думает Янек, внезапно почувствовав разлившийся в груди холод испуга. — Что же за люди воевали в нем и погибли?»

Следуя примеру Семенова, он поднимает руку, отдает честь. Слева, параллельно танкам, идет колонна пехоты. То тут, то там видны зеленые брезентовые крыши грузовиков, тянущих орудия. Печет июльское солнце. Белые кучевые облака висят в небе рядами, вытягиваясь в полосы поперек направления марша.

Внезапно, где-то впереди, оживает треск выстрелов. Перестук автоматического оружия быстро приближается, бежит словно огонь по фитилю. Отчетливо, звонко лают противотанковые ружья. Гудят сигналы танков.

— В машину! Люки закрыть!

Танкисты стремительно соскальзывают вниз, захлопывают замки. Янек, вскочив в башню, хватается за ручки перископа, отводит его, чтобы сквозь окуляры увидеть небо.

Сначала весь прямоугольник заливает голубизна, потом появляется белый кусок облака, его сменяет более темный фон, и наконец вот они: один и другой следом за ним, немного сбоку. Летят низко, прямо над дорогой, стремительно вырастают на глазах — овалы фюзеляжей, круги пропеллеров, крылья, изогнутые, как распластанная перевернутая буква «М», а внизу колеса шасси, похожие на ноги, обутые в лапти. Даже здесь, внутри машины, слышен рев самолетов, а потом с боков и сзади раздаются взрывы бомб. Самолеты удаляются, их рев утихает, и сердце наполняет радость, что опасность миновала.

Гудение мотора, лязганье гусениц — эти звуки кажутся теперь почти такими же ласковыми, как журчание воды в ручье. И именно в это мгновение танк вдруг приподнимается, содрогается, свет в перископе краснеет, раздается страшный грохот. Янека швыряет вниз на механика, и не понятно, как Шарик оказывается у них на коленях. Мотор глохнет, танк замирает.

— Целы?.. Целы, спрашиваю? — слышится из наушников беспокойный голос поручника.

Да, все целы, только оглушены, а собака не скрывает страха. Янек, глядя на нее, перестает удивляться и начинает ощущать испуг.

— Выйти из машины на левый борт, — звучит приказ, не давая времени на раздумывание.

И вот уже они стоят на земле, смотрят на свой замерший у дороги танк и сорванную гусеницу, которая растянулась сзади, как длинный уж, ощетинившись на спине зубами.

— Съехал, Гриша. Рука у тебя дрогнула, — спокойно констатирует Семенов.

И в самом деле, танк стоит в добрых трех метрах за линией красных флажков, обозначающих правую сторону дороги. Один флажок, опрокинутый, торчит из-под разорванной гусеницы.

— Я увидел, что летят, ну и вверх посмотрел…

— Нельзя. На наше счастье, это была не противотанковая мина, а какая-то послабее. Янек, в машину, к пулемету! Не глазей по сторонам, это уже не учения. Григорий, ты тоже садись на место, а мы с тобой, Густлик, за дело.

Двух человек, чтобы натянуть тяжеленную стальную гусеницу, мало. Мимо них проносятся десятки машин, проходят тысячи людей, из которых каждый мог бы прийти на помощь, но колонне нельзя останавливаться. Нельзя из-за одного танка задерживаться остальным. Если надо, пострадавший экипаж может вызвать помощь: ранеными займутся санитары, поврежденными танками — рота технического обеспечения, идущая в хвосте колонны. А если справятся сами — тем лучше, но нельзя задерживать других.

Стальной трос уже накручен на ведущее колесо, его конец зацеплен за гусеницу. Семенов выбегает и останавливается впереди танка, чтобы подать знак механику, что тот может потихоньку двигаться правым бортом. Елень, сбросив с себя комбинезон, форму, рубашку, по пояс обнаженный, ухватился за конец металлического ужа и теперь, когда звенья начинают вздрагивать, направляет его куда нужно. Кос, сидящий пока без дела со своим ручным пулеметом, перекладывает его в левую руку, чтобы помочь Густлику.

И в этот момент спереди, с запада, с той стороны, куда они двигаются сейчас вслед за солнцем, снова доносится нарастающий треск пальбы. Янек бежит за танк, устанавливает сошки пулемета на броне и, щурясь, всматривается в небо. Из-за кучевого облака, словно из засады, снова появляются две машины, резко ныряют вниз. Может, это те самые, может, другие. Упираясь ногами в песок, Янек прижимает приклад к щеке и ведет стволом. Когда самолеты увеличиваются до размеров ястреба, Янек выбирает первый, что поближе, ловит на мушку, берет упреждение немного выше центра серебристого круга пропеллера, целится туда, где через какие-то мгновения будет находиться защищенный прозрачным фонарем кабины летчик.

Янек чувствует, как со лба на щеки скатываются капли пота. Вой стервятника и свист ветра, разрываемого крыльями, становятся все невыносимее, вызывают спазмы в горле. У носа самолета начинают мигать огоньки выстрелов. В то же мгновение Янек нажимает на спуск, видит рыжую трассу, переносит ее чуть ниже.

Слева и справа перекрещиваются строчки огня советской пехоты. Стоном отзывается кусаемый вражескими пулями металл танка, взметываются фонтанчики песка. На какую-то долю секунды пикировщик показывает свое желтое брюхо и два черных креста. Самолет сбивается с курса, делает полубочку, и вдруг в нескольких сотнях метров гремит взрыв, вырастает облако черного дыма.

Янек с пулеметом в руках бежит к Семенову, дергает его за рукав и спрашивает:

— Это я?

Тот отодвигает его в сторону и говорит спокойно:

— За дело, время уходит.

Над колонной молниями проносятся два остроносых истребителя со звездами на крыльях.

Снова ревет мотор танка, гусеница ползет по песку, протискивается под ведущее колесо, и наконец первый зуб захватывает ее. Семенов поднимает вторую руку вверх и кричит:

— Обоими, обоими бортами!

Танк сдвигается, вползает на гусеницу, и теперь только остается сменить разбитый трак, соединить гусеницу в разорванном месте. Это уже работа Еленя. Василий щипцами держит болт, а Густлик стучит по нему тяжелым молотком.

Кос стоит у танка и, как бы не веря своим глазам, дотрагивается пальцами до вмятин на броне.

— Поцарапал только поверху. Для начала хватит, а потом таких отметин станет больше, — объясняет ему поручник.

Наконец они убирают трос, инструменты, и снова звучит команда:

— В машину!

Все это длится недолго, но колонна за это время уже уходит вперед, и, когда они трогаются с места, им приходится сбоку протискиваться между тягачами, которые везут тяжелые орудия с длинными стволами. Теперь они едут одни среди артиллеристов.

Кос установил на место пулемет, правой рукой треплет Шарика, которому очень уж нудно в темном углу, и не перестает думать все о том же: «Я сбил или не я?.. Если бы отец видел…»

Так проходит, наверное, час. Елень выводит из задумчивости Коса, наклоняется к нему и показывает рукой, чтобы он перебрался на другую сторону башни, где сидит командир.

Лицо Василия покрыто пылью, по которой струйки пота проложили извилистые бороздки. Поручник трогает парня за плечо, притягивает к себе и прямо в ухо громко говорит:

— Я не знаю, ты или нет. Понял? Не знаю. В него все палили, все, но важно, что ты глаза не закрыл, не испугался. Это мне нравится. Молодец!

Василий уже не держит Янека за плечи, а обнимает, прижимает к груди и целует в щеку, а потом кричит:

— Оботрись, я тебя вымазал!

Елень, который вылез на башню и сидит, болтая ногами, стучит по броне и кричит:

— Ребята, речку видно и мост! Это, наверно, Буг?

Все трое наверху. Речка небольшая, извилистая, берега заросли вербой и ольхой.

— И верно, вроде Буг.

Они уже на подходе к мосту, не больше чем в полусотне метров от него, когда девушка в темно-синем берете предостерегающе поднимает красный флажок, а желтым категорически указывает в сторону. Саакашвили вовсе не хочется сворачивать, и танк продолжает двигаться прямо на девушку-регулировщицу, но та не боится его, хорошо знает, что она здесь самый главный человек. Она делает несколько шагов навстречу и стучит черенком по броне, как канарейка клювом по шкуре слона. Правда, пропорция несколько другая: танк весит столько же, сколько весят десять слонов.

Вынужденные отъехать в сторону и остановиться, они с сожалением смотрят, как орудия одно за другим переправляются на другой берег.

— И что она нас выгнала?

— Не наша очередь, — объясняет Василий. — Будем стоять здесь, пока эти не проедут. Может, ты, Густлик, уговорил бы как-нибудь ее. Скажи, что братья-поляки и еще там чего-нибудь…

Елень спрыгнул на землю, подошел к регулировщице и, вытянувшись, отдал ей честь.

— Милая девушка, пропусти нас.

— Не могу, нельзя. Вот эти пройдут, может, будет место.

— Наши уже на другой стороне. Мы же поляки. Домой возвращаемся. Кто теперь первым имеет право?..

— Ты. Даже поцеловать тебя могу, если хочешь, а танк пропустить — нет.

Елень покраснел и вернулся. Вскарабкался на броню, развел руками:

— Строгая девчонка! Как овчар, что только своих овец пропускает.

Снизу в башню поднялся Саакашвили и вмешался в разговор:

— Эх ты, джигит, девчонки испугался, убежал! Что же теперь будет? До вечера тут торчать, что ли?

— Знаете что? Есть одна мысль, — перебил вдруг его Янек и, наклонившись к остальным, стал что-то негромко объяснять, хотя их и так никто не подслушивал.

— Ну как, Василий, согласен?

— Согласен.

— Гражданин поручник, — вытянулся по-уставному Кос, — докладываю: отправляюсь на выполнение боевого задания!

Он полез в глубь танка и через минуту выскочил через передний люк вместе с Шариком. Наученный опытом, Янек сначала осмотрелся, нет ли где поблизости красных флажков, обозначающих границу минного поля, затем облюбовал себе пригорок с торчащим на нем кустарником в нескольких метрах от дороги.

Танкисты наблюдали с башни за начинавшимся представлением. Шарик для начала несколько раз принес палку, потом нашел зарытый Янеком в песок носовой платок, о котором, судя по слишком темному его цвету, трудно было бы сказать, можно ли его использовать по назначению.

Несколько красноармейцев и саперов-мостовиков обратили внимание на парнишку с собакой. Переговариваясь между собой и показывая пальцами в их сторону, они наконец подошли, чтобы получше все рассмотреть. Группа зрителей быстро росла. Всем было весело. Кто-то крикнул, чтобы сделали шире круг, потому что никто не прозрачный. Слышались замечания и различные советы, что делать Янеку, когда собака не сразу понимала, чего от нее хотят. Потом кто-то принес щуп — длинную палку с проволокой на конце, которой пользуются при поиске мин, и тут Шарик отличился прыжками через нее.

Из фургона радиостанции, антенна которой торчала из кустов невдалеке, вышел полковник в летной форме и тоже стал приглядываться. Девушка-регулировщица все чаще поворачивала голову в ту сторону и улыбалась.

Никто не обратил внимания на то, что из выхлопных труб танка вылетают белые клубочки дыма. Мотора не было слышно — его заглушали артиллерийские тягачи, все еще продолжавшие переправляться через мост. Бойцы, облепив орудие, будто воробьи на ветках, тоже смотрели в сторону Янека и махали подъезжающим сзади, показывая им, что происходит на пригорке под ольховником. Водитель одного из тягачей засмотрелся и сбавил ход. Этого только и нужно было.

Четыреста пятьдесят лошадиных сил рванули во всю мощь, танк взбежал по насыпи, проскочил вперед, и вот он уже у моста. Девушка спохватилась, пробежала несколько шагов, но потом махнула рукой и вернулась. Янек проскочил у нее за спиной и бросился догонять танк, а за ним, весело лая, бежал Шарик — пятый и не менее нужный член танкового экипажа.