8

Брандт все еще что-то там говорил о больших потерях, словно бы на каком-то ином участке фронта они были сейчас небольшими; о необходимости переброски в Карпаты новых частей, особенно егерских, способных быстро фортифицировать перевалы и закрыть горные долины. О ненадежности словацких частей. Об их крайней неблагонадежности…

– А как ведут себя украинские части? – нетерпеливо постучал карандашом по столу Гитлер.

– Украинские? – удивленно переспросил Брандт, сразу же выдавая свою неподготовленность в этом вопросе.

– Да, как они ведут себя? У меня есть сведения, что теперь они наконец поняли, кто их настоящий враг, и перестали нападать на подразделения вермахта.

– Мне кажется, это отдельный вопрос, мой фюрер. Его надо бы изучить. Я не могу сейчас говорить ни о численности соединений украинских националистов, ни об их активности. Знаю только, что нами дано указание передавать частям украинской повстанческой армии все трофейное оружие.

– Понятно, полковник, вы не готовы прояснить эту ситуацию, – недовольно швырнул карандаш на стол Гитлер.

Брандт что-то попытался сказать в свое оправдание, однако слова его уже весьма смутно доходили не только до фюрера, но и до Штауффенберга. Он взглянул на часы. Время его и всех присутствующих здесь неумолимо истекает. Ах, если бы он мог каким-то образом увести отсюда хотя бы Кейтеля, которого, несмотря на вздорность его характера, все же уважал за штабистский талант; или хотя бы начальника оперативного отдела генштаба сухопутных войск генерала Хойзингера; или этого беднягу, полковника Брандта – фронтовика, по жесточайшей иронии судьбы нашедшего свою гибель в самом охраняемом, самом безопасном месте Европы – ставке фюрера…

Однако все это сентиментальные вопли души. У него остается не более семи минут.

«Или, может, ты собираешься взлететь под небеса в обнимку с фюрером?» – с издевкой заглушил он собственный страх, незаметно передвигая портфель с миной от задней ножки своего стула до массивной дубовой опоры стола. Оказалось, что буквально под ноги полковнику, но зато с той стороны, поближе к фюреру. Эта массивная стойка, весь этот похожий на толстую броню стол… Неужели он погасит взрыв? Выдержит? Не может быть такого. Мощность взрыва рассчитана специалистами.

– Мне нужно позвонить в Берлин, – шепчет Штауффенберр, наклонясь к фельдмаршалу Кейтелю. Тот морщится и с раздражением смотрит на графа. «Какие еще могут быть звонки у полковника, которого пригласили на доклад к фюреру?!» – изумленно восклицает фельдмаршал. Но делает это мысленно, одним только взглядом.

– Я вынужден выйти. Звонок в штаб… – зачем-то сообщает Штауффенберг уже завершившему доклад Брандту. Словно этот фронтовой полковник вдруг может хватиться его. Но Брандт промокнул платочком вспотевший висок и даже не взглянул на Штауффенберга.

Согнувшись, прячась за его спиной, заговорщик попятился к выходу, потом резко повернулся и еле сдержал себя, чтобы не выбежать за дверь. Сердце его бешено колотилось. Обе руки – даже та, оторванная кисть – дрожали. Он явственно ощущал это, оторванная ладонь взмокла от пота и мелко, предательски дрожала.

Оказавшись на улице, граф вдруг почувствовал, как ноги его в коленках подкосились от страха. В ужасе оглянувшись на входную дверь, он скорым шагом, срывающимся на панический бег, бросился к находившейся здесь же, за небольшой рощицей, посреди которой естественным образом замаскированный огромными деревьями ждал своего исторического часа павильон для совещаний, стоянке. Полковник потерял ощущение времени и ему казалось, что взрыв должен произойти с секунды на секунду, – еще до того, как он достигнет машины, в которой его ждали водитель и адъютант фон Хефтен.

Обер-лейтенант выскочил из машины, открыл дверцу, словно спасая Штауффенберга от погони, буквально затолкал его в салон рядом с водителем и, плюхнувшись на заднее сиденье, крикнул:

– Поскорее на аэродром. У полковника срочный вылет.

Мотор был заведен и водитель подготовлен к тому, что после доклада у фюрера шефу адъютанта понадобится как можно быстрее добраться до ожидавшего его самолета, чтобы попасть на важное совещание в Берлине. Все это было объяснено ему как бы между прочим, чтобы не вызвать даже искры подозрения. Но унтер-офицер привык к тому, что здесь все всегда смертельно торопятся: из ставки на аэродром, с аэродрома – в ставку.

А в это время в павильоне, где шло совещание, создалась странная ситуация. Свой доклад генерал Хойзингер закончил очень быстро – он всегда отличался предельным лаконизмом. Не задавая ему никаких вопросов, Гитлер, заглянув в лежащую перед ним бумажку, проговорил: «Штаб армии резерва сухопутных войск. Полковник Штауффенберг» и лишь затем обратил свой взор на пустой стул, скользнул взглядом по Брандту, Кейтелю…

Брандт нервно передернул ногами, словно это он виноват в том, что Штауффенберг исчез, и вдруг ощутил, что носок его сапога уперся во что-то мягкое.

«Портфель Штауффенберга», – понял он и, мгновенно наклонившись, переставил его по другую сторону стойки, подальше от фюрера, еще и затолкал под стол.

Одно движение руки.

Одно машинальное движение человека, избавляющегося от мелкого неудобства. Не будь его и, возможно, весь ход истории Германии, весь ход мировой истории пошел бы совершенно по иному пути. И уж в любом случае – по несколько иному сценарию.

– Где Штауффенберг? – сухо, настороженно спросил фюрер. – Я спрашиваю, где начальник штаба армии резерва, который должен докладывать?

Кто-то из сидевших здесь офицеров бросился в фойе, чтобы разыскать недисциплинированного полковника. Но Кейтель, осознавая, что это прежде всего его вина, он позволил графу оставить совещание ради какого-то там звонка в Берлин, лично поднялся и направился к выходу.

Фельдмаршал помнил, что Штауффенберг мог звонить только из его, Кейтеля, резиденции, и потому лучше других знал, где искать полковника. Он уже преодолел фойе, когда мощная взрывная волна буквально смела его с ног и швырнула о стену.

Падая, Кейтель успел выставить вперед руки, предохраняясь от удара, и, оказавшись у самой стены, он тем самым спасся от части обрушившегося в другом конце фойе потолка. Он же и первым пришел в себя. Прорываясь через тучи пыли, обломки стены и дверей, он ворвался в зал для совещаний:

– Где фюрер?! Что с ним?!

Переступая через чьи-то тела, Кейтель добрался до лежащего у края стола полковника Брандта и, еще не зная, жив он или мертв, ухватился за свисающий с массивной стойки край стола. Именно из-под этого обломка показался обожженный затылок фюрера, а затем его покрытое копотью и пылью до неузнаваемости искаженное лицо.

Подхватив Гитлера под мышки, Кейтель буквально выволок его из зала, а затем из фойе, в ужасе оглядываясь на руины павильона и с секунды на секунду ожидая следующего взрыва. Почему-то его упорно преследовало предчувствие, что взрыв должен быть не один.

– Где Штауффенберг?! – спросил офицера, испуганно выбежавшего из штаба. Словно поиски беглого полковника значили сейчас больше, чем извлечение из-под обломков полуразрушенного здания людей. – Немедленно разыщите полковника Штауффенберга.

Но вместо того, чтобы что-то ответить или броситься назад, к зданию штаба, майор оцепенело уставился на хромающего и находящегося в каком-то полуобморочном состоянии фюрера. Изорванный китель, брюки, превратившиеся в грязные лохмотья, исцарапанное пятнистое лицо. Явление Христа поразило бы майора-штабиста меньше, чем подобный вид вождя нации.

– Господи, – испуганно пробормотал он, – Что же это? Как же такое может быть?

– Может, – прохрипел в ответ фюрер, глядя на офицера налившимися кровью глазами.