54

Пока Фромм томился над своей «исповедью», Скорцени уверенно и беспощадно, словно медведь – дикий улей, опустошал ставку Верховного главнокомандования вермахта. Получив в подкрепление еще до сотни эсэсовцев из охранного батальона и два десятка гестаповцев из ведомства Мюллера, он перекрыл своими заслонами все выходы из вермахтовского комплекса зданий, прочесал все помещения от подвалов до чердака и, убедившись, что машины за арестованными прибыли, приказал выводить их небольшими группами и препровождать в гестаповскую тюрьму на Принц-Альбрехштрассе.

– Кто такие? – остановил он группу офицеров, плотно опекаемую черными силуэтами эсэсовцев.

– Да черт знает, кто они вообще, – пожал плечами унтерштурмфюрер, шедший впереди этой процессии. Арестованные стояли со связанными руками и угрюмо жались друг к другу. Еще полчаса назад они были «гордостью германского офицерства». Теперь – никто. – Приказано было взять и доставить…

– Кто из вас Штауффенберг?

– Я, – неохотно ответил офицер, стоявший ближе всех к Скорцени.

– Но это не тот Штауффенберг, – несмело заметил другой арестованный. То ли для того, чтобы помочь графу, то ли наоборот. Скорцени узнал его – подполковник фон дер Ланкен. «Фон дер..» – поморщился бы Кальтенбруннер. Однажды ему приходилось встречаться с этим полупрусским-полуголландским, или что-то в этом роде, аристократом.

– Любой Штауффенберг отныне «тот», – убедительно заверил его штурмбаннфюрер. – До третьего колена. В этом можете не сомневаться.

Скорцени схватил Штауффенберга за плечо, резко повернул к себе и, смерив презрительным взглядом, процедил:

– Если уж после всего, что произошло, вы не удосужились пустить себе пулю в лоб, – что весьма неосмотрительно с вашей стороны, – то по крайней мере нужно было снять с себя погоны, знаки различия, награды фюрера…

– Это знаки различия и награды Германии, – с вызовом ответил брат «убийцы фюрера», неприятно удивив остальных своей запоздалой храбростью. Никому не хотелось злить эсэсовского Квазимодо.

Но Скорцени уже не слушал его. Сорвал погон, рванул ордена и, презрительно сморщившись, швырнул все это в подставленную кем-то из эсэсовцев каску.

– Унтерштурмфюрер, лично проследить, чтобы ни один арестованный не попал в камеру гестапо с наградами и погонами. Лично!

– Так точно! – щелкнул каблуками унтерштурмфюрер. – Они недостойны их.

Группы шли и шли. «Этими бездельниками спокойно можно было бы укомплектовать офицерский корпус целой дивизии», – поражался Скорцени. Он даже не догадывался, что такая масса их скрывается в этом «тыловом бункере».

Последним уводили генерала Фромма. Проходя мимо Кальтенбруннера и Скорцени, генерал потянулся к ним, хотел пробиться через частокол эсэсовских пилоток и касок или хотя бы что-то сказать, обратить на себя внимание, однако ни тот, ни другой даже не взглянули в его сторону. А ствол автомата в подреберье дал ответы на все вопросы, которые продолжали мучить генерала, и убил все надежды, которые, по иронии судьбы, до сих пор не оставили его.

Он, этот властный, грубый человек, эта громадина с обессиленно обвисшими плечами, этот талантливый полководец, способный показать себя на любом из фронтов, но не по своей воле втянутый в погибельный водоворот путча – покидал здание Верховного главнокомандования, как капитан захваченного пиратами судна.

Его уж подводили к сбегающей в вестибюль лестнице, этому трапу в бесславие, когда неожиданно вновь ожили громкоговорители.

– Немецкие соотечественники и соотечественницы, – послышался усиленный радиопередатчиком, но тем не менее приглушенный, старчески подрагивающий голос фюрера. И процессия как-то сама собой, без команды, остановилась. – Я не знаю, в какой уже раз было организовано и осуществлено покушение на меня. И если я выступаю сегодня перед вами, то это происходит по двум причинам: во-первых, чтобы вы слышали мой голос и знали, что я жив и здоров. И, во-вторых, чтобы вы поподробнее узнали о преступлении, подобного которому не было в истории Германии.

– Это приговор тебе, генерал, – процедил унтерштурмфюрер, улыбаясь прямо в лицо Фромму своей горильей улыбкой. Фромму хотелось в том же тоне процедить: «Извольте обращаться на вы!», но пауза, которой фюрер одарил свой народ, закончилась, и чтение «приговора» продолжилось.

– Совсем ничтожная клика честолюбивых, лишенных стыда и совести и в то же время глупых…

«Что глупых – то глупых», – согласился с ним бывший командующий. – …Офицеров устроила заговор, чтобы устранить меня и вместе со мной одновременно практически уничтожить штаб Верховного командования германского вермахта. Бомба, подложенная полковником графом фон Штауффенбергом, взорвалась в двух метрах от меня…

«Значит, полковник Штауффенберг все же не врал, – с апатической тоской признал генерал Фромм, слушая эту речь, – бомба в самом деле была подложена в двух шагах от фюрера. До сих пор он сомневался в этом. Не верил, что этот калека… Какое же мужество нужно было иметь, чтобы решиться пронести бомбу через все посты, мимо личной охраны. Он, Фромм, на такое не способен. Но и какое же адское невезение! Будь Штауффенберг сейчас рядом со мной, я пожал бы его единственную руку».

– …Ею, – неожиданно взвинтил голос Гитлер, – был очень тяжело ранен ряд дорогих мне сотрудников. Один из них умер. Сам я совершенно невредим, если не считать нескольких небольших ссадин, ушибов, ожогов. Я вижу в этом подтверждение возложенной на меня Провидением миссии – продолжить осуществление цели моей жизни, как я это делал до сих пор…

Унтерштурмфюрер неожиданно счел, что для уяснения «приговора» генералу Фромму этого достаточно, и, махнув пистолетом у него перед лицом, прохрипел:

– Вперед. К машине. – Теперь он решал, что генерал-полковнику Фромму позволено слушать, что – нет.

– Круг, – швырял напыщенные слова вслед уходящему генералу бессмертный, хранимый сатаной, фюрер, – который представляют эти узурпаторы, максимально узок. Он не имеет ничего общего с германским вермахтом и, главное, с германской армией… На этот раз мы уже рассчитаемся с ними так, как это в обычае у нас, национал-социалистов…

И никто из слушавших его в ту ночь в штабе Верховного командования вермахта на Бендлерштрассе не сомневался: рассчитаются. Как это в обычае у них, национал-социалистов.

Генерала Фромма увезли. Речь фюрера завершилась недружным, но троекратным «зиг хайль!» его постоянных слушателей-эсэсовцев. Обергруппенфюрер Кальтенбруннер еще немного побродил по зданию и отбыл к себе в Главное управление имперской безопасности, заверив Скорцени, что остается на связи и в любую минуту готов прийти на помощь.

Штурмбаннфюрер был «тронут» заботой. Без помощи Кальтенбруннера ему тут не управиться.

Оставшись полновластным хозяином всего штаба Верховного командования, штурмбаннфюрер вошел в кабинет генерала Фромма, величественно уселся за стол, словно вознесся на трон, и тотчас же потребовал к себе троих офицеров из числа фридентальских курсантов. Само кресло командующего обязывало его непосредственно приступать к руководству.

«Чего не хватало командующему, генерал-полковнику, отсиживавшему войну в таком безмятежном кабинете, в глубоком, райском тылу в центре Берлина? Чего ему еще не хватало? Чего, он добивался?» – Скорцени отказывался понимать таких людей. Предавать, по его разумению, мог обиженный, несостоявшийся, перекупленный и соблазненный врагом. Но командующий армией резерва! Очевидно, что-то происходило в этой столице такое, что не поддавалось его пониманию. Что-то здесь «такое» происходило, пока он, очертя голову, носился по миру то похищая Муссолини, то наставляя на путь истинный папу римского и все его апостольское воинство…

– Порезвились, бездельники, и хватит, – добродушно усовестил он своих коммандос. – Пора заняться делом. Все сейфы, все столы вскрыть. Бумаги тщательно осмотреть. Все, хоть в какой-то степени касающееся заговора, сюда, ко мне на стол. Прежде всего нужны фамилии единомышленников и названия подчиненных им частей. «…Я еще вернусь в этот мир. Я еще пройду его от океана до океана».