48

Решив, что в эти минуты им нужно быть всем вместе, Клаус фон Штауффенберг вышел из кабинета Фромма, в котором находился до сих пор, и через проходные комнаты направился к кабинету Ольбрихта.

– Вы предали Германию и фюрера, генерал! – еще издали услышал он грубый, властный голос подполковника Гербера. – Теперь нам это хорошо известно. Немедленно сообщите, где находится генерал Фромм.

Что им ответил генерал – ни полковник, ни следовавший за ним адъютант, обер-лейтенант Хефтен, не слышали.

– Мы вынуждены арестовать вас, господин Ольбрихт.

– Вы не посмеете сделать этого! Не вам решать! – возмутился генерал.

– Нам нельзя туда, господин полковник, – вполголоса проговорил фон Хефтен, сбавляя шаг.

– Вы правы, – они рванулись назад, однако навстречу им уже шла другая группа взбунтовавшихся офицеров, которая до этого прочесывала коридоры.

– А вот и полковник фон Штауффенберг! – обрадованно воскликнул возглавлявший ее подполковник фон дер Хейде. – Стоять, полковник, вы арестованы, «убийца фюрера».

– Это недоразумение, – довольно спокойно заверил его Штауффенберг, и эти слова позволили ему сделать еще два-три шага.

– Я сказал: вы арестованы! – повторил подполковник. Однако Штауффенберг неожиданно отбил в сторону его руку с пистолетом, растолкал плечами двух других офицеров и побежал в соседнюю комнату. Офицеры бросились за ним. Еще через несколько секунд, уже в коридоре, прогремел выстрел, затем другой.

Воспользовавшись тем, что все увлеклись погоней за «убийцей фюрера», как называли полковника в подвалах Бендлерблока, фон Хефтен успел проскользнуть в кабинет генерала Фромма и притаиться, ожидая, как будут разворачиваться события дальше. В эти минуты кабинет командующего резервной армией напоминал собор, в котором мог находить укрытие и спасение каждый, кто нуждался в этом. И ни один злоумышленник не смел врываться туда. Да, пока что, до появления в нем истинного владельца, этот кабинет напоминал обер-лейтенанту фон Хефтену некое святилище. Теперь ему казалось, что они с полковником только потому и продержались почти до полуночи, что скрывались в этом кабинете. Вне его подвальные путчисты уже давно могли бы арестовать их.

Первым же выстрелом Штауффенберг был легко ранен в предплечье, но и после этого продолжал убегать от преследователей. Однорукий, он даже не в состоянии был зажать кровоточащую рану.

Оказавшись в вестибюле главного входа, полковник попробовал прорваться через заслон охраны, однако был остановлен часовыми. Он попытался объяснить, что ему нужно срочно покинуть здание, поскольку на него напали заговорщики. И это было правдой. Если бы только часовые не пожелали выяснить, что это за заговорщики – за или против фюрера. Тем временем рядом появился обер-лейтенант Брунхайд. Тот самый, что еще несколько минут назад предлагал Хефтену спасение.

– Это еще кто такой? – почувствовав себя хозяином положения, обер-лейтенант уже пытался подражать в своем поведении эсэсовцам из охранной дивизии «Мертвая голова», перейти в которую давно мечтал. Подбирать рослых, вышколенных и безукоризненно чистокровных в «Мертвую голову» теперь было трудновато, слишком много голов уже оказались мертвыми, и нескольким офицерам из их «Гроссдойчланд», тоже охранной дивизии, предложили перейти в «мертвоголовые».

– Я – полковник фон Штауффенберг. Был ранен в стычке.

– Полковник Штауффенберг? – ехидно осклабился Брунхайд. – Слышали о таком. Вас-то майор Ремер требовал не выпускать ни в коем случае. Эй! – крикнул он появившимся на лестнице офицерам из группы, прочесывавшей здание в поисках врагов фюрера. – Это полковник Штауффенберг! Разберитесь-ка с ним!

– Кажется, это и есть тот самый «убийца фюрера», – бросает один из офицеров, спускаясь в вестибюль. – Так что можете пристрелить его хоть сейчас.

«Вот, оказывается, как нужно вести себя во время путча, – со смертельной тоской подумал Штауффенберг, сдерживаясь, чтобы не застонать, когда его рванули за раненую руку, а потом подтолкнули дулом пистолета в подреберье. – Если бы мы действовали столь же безжалостно и безоглядно, бунтовать здесь было бы некому. К вечеру Берлин уже находился бы под нашим контролем. Пусть это станет уроком для тех, кто решится восставать против фюрера и всей его концлагерной тирании после нас».

Немного пометавшись по коридорам, схватившие полковника бунтовщики наконец выяснили у кого-то, что «главных предателей» сводят в кабинет командующего резервной армией, и направились туда.

«Этот кабинет стал для меня роковым», – Штауффенберг видел и чувствовал, как прилипший к телу рукав пропитывается кровью, однако боли почти не ощущал. Очевидно, эта физическая боль каким-то образом растворялась в той, по-настоящему страшной, всепоглощающей боли, которая, зарождаясь в глубине отчаявшейся души, постепенно овладевала всем его сознанием.

В кабинете Фромма действительно уже были собраны почти все руководители «Валькирии» – генерал-полковник Бек, генерал-полковник Геппнер, полковник Мерц фон Квиринхейм и где-то там, в дальнем углу, у окна, генерал-лейтенант Ольбрихт. Однако единственным человеком, присутствию которого здесь одновременно обрадовался и огорчился Штауффенберг, был его адъютант фон Хефтен. Обрадовался, поскольку обер-лейтенант сразу же извлек из кармана перевязочный пакет и принялся прямо по рукаву, потуже, бинтовать его. Огорчился же – поскольку ему очень хотелось, чтобы фон Хефтен, которого он втянул в эту историю, избежал участи остальных. Штауффенберг чувствовал свою вину перед этим еще довольно молодым, на удивление преданным ему офицером за то, что так искалечил его судьбу.

Несколько минут все они томятся в угрюмом ожидании, прислушиваясь то к шуму в коридоре, то к реву двигателей машин за окнами.

– Ага, все они уже здесь – да, нет? – Это генерал Фромм. С пистолетом в руке, с гневным выражением лица, с решительностью человека, готового на все. Единственный закон для него – веление собственной мести. – Всем, кто еще вооружен, сдать оружие! – возвышается он над приунывшими заговорщиками, словно огромный идол – над толпой разуверившихся язычников. – Можете считать, что весь ваш гнусный заговор против фюрера подавлен, и сейчас я буду вести себя с вами точно так же, как еще совсем недавно вы вели себя со мной – да, нет?

– Что выглядело бы весьма благородно с вашей стороны, генерал Фромм, – негромко молвил Бек. Он единственный мог осмелиться на подобное замечание. Что ни говори, а Бек значительно старше командующего армией резерва, к тому же еще недавно Фромм, тогда генерал-лейтенант, служил под его началом. – …Если бы вы в самом деле повели себя с нами так, как мы с вами.

– Я просил бы вас помолчать, генерал-полковник! – рявкает Фромм. – Не моя вина в том, что вы до конца остались преданным этой своре заговорщиков, покушавшихся на жизнь фюрера – да, нет? И стоит ли по этому поводу рассуждать?

– Если вы считаете, что ваша, не дошедшая до конца, преданность группе своих единомышленников делает вам честь, тогда вы правы.

Штауффенберг сразу же подмечает, что словесный укол Бека – явная ошибка. Непростительная. По существу он, конечно, прав. Однако нужно ли было в присутствии стольких офицеров напоминать Фромму, что он тоже связан с «этой сворой заговорщиков»? Предъявлять прямое обвинение? Зачем? Для человека, решившего отречься от своих замыслов и своих недавних единомышленников, подобное напоминание – что удар хлыстом по лицу. Простить erо Фромм уже не в состоянии.

– По-моему, вы пытаетесь на что-то намекать, господин Бек – да, нет? – еще страшнее взъярился командующий, размахивая пистолетом так, словно дубасил кого-то рукоятью по голове. – Но только у меня нет желания выслушивать ваши философские изыскания.

– Не хамите, Фромм, – устало одергивает его Ольбрихт.

– Я приказал обезоружить их – да, нет?! – гневно обратился командующий к сгрудившимся за ним офицерам. – Так чего вы ждете?

Те переглянулись и начали нерешительно подступать к группе генералов. Привычка подчиняться этим людям, въевшийся в сознание и даже в подсознание страх перед генеральскими лампасами все еще сковывали их рассудок, заставляли действовать с оглядкой. Именно поэтому, приводя сюда арестованных, они все же не смели отнимать у них оружие.

– Ну, прежде чем вы меня обезоружите… – полушепотом проговорил фон Хефтен и, выхватив пистолет, нацелился на Фромма.

– Прекратить! – в последнее мгновение подтолкнул плечом руку своего адъютанта фон Штауффенберг. – Кому нужна теперь его кровь?

Но Фромм успел заметить эту попытку и резко повел стволом пистолета в сторону обер-лейтенанта.

– Что, фон Хефтен, запоздалые страсти? В отношении вас у меня было особое мнение. Адъютант есть адъютант. Вы были обязаны… Я уж хотел было отложить вашу казнь – да, нет?

– Речь идет о казни?

– Нет, о наградах. Так вот, я хотел было отложить ее и передать вас следователям. Но вы сами бросили свой жребий. Впрочем, не отдавая вас гестапо, я, возможно, оказываю вам величайшую услугу. Как и всем остальным здесь присутствующим – да, нет?

Еще через минуту арестованные были разоружены. И сразу же каждый из них почувствовал себя сломленным и подавленным. Отдав оружие, они превратились в ничто, в «лагерную пыль», как любили говаривать офицеры СС. Однако, разоружая их, офицеры Гербера обошли вниманием ближе всех стоявшего к Фромму генерал-полковника Бека. Тот сразу же воспользовался этим:

– Я просил бы вас не лишать меня оружия, генерал Фромм. Уже хотя бы в память о нашей совместной службе. И о том, что в свое время вы служили под моим командованием…

– Когда-то я гордился этим, господин генерал-полковник, – резко ответил Фромм. – Но теперь начинаю склоняться к мысли, что командиров, к сожалению, не выбирают. О чем нередко приходится сожалеть.

– Что вы имеете в виду?

– Вам нужны подробности – да, нет? Кажется, вы желали о чем-то попросить меня. Если только в пределах разумного.

– С вашего позволения, я сам подведу итог всему тому, что произошло здесь сегодня. Не утруждая ни вас, ни следователей гестапо.

– Что весьма разумно, – проворчал Фромм. – Весьма. И мой вам совет… – Он запнулся на полуслове, и Ольбрихт так никогда и не узнал, какой такой совет собирался дать ему генерал-палач.

Он извлек пистолет из кобуры, заслал патрон в патронник и внимательно посмотрел на Фромма.

– Кажется, вы решаете, в кого стрелять: в меня или себя – да, нет? – зло пошутил Фромм, чуть подаваясь при этом назад.

– О чем вы? – пролепетал Бек голосом смертника.

– Тогда будем считать, что выбор сделан.

– Вы правы, он сделан, – тянет время генерал, помутненным взором осматривая свидетелей его гибели.

Фромм презрительно смерил взглядом все еще живого покойника и, поманив пальцем подполковника фон дер Хейде, вышел в соседнюю комнату. Какое-то время арестованные смотрели на дверь, за которой они скрылись, как на ворота рая. За ней чудилось что-то таинственное и непознанное.

Они пытались понять, о чем это решил пошептаться Фромм, но из-за прикрытой двери доносилось лишь невнятное бормотание. Для арестованных таинство этой комнаты уже было непостижимым.

– Генерал Ольбрихт, – отвесил поклон и щелкнул каблуками человек, который уже завтра утром мог стать президентом новой Германии. – Генерал Геппнер. Господа офицеры… Прошу простить.

– Вы – мужественный человек, господин генерал-полковник, – сдержанно произнес Ольбрихт, пытаясь хоть как-то поддержать Бека в эту трудную минуту. – Не всем дано понять это.

– Благодарю.

Бек отвернулся к стене, поднес пистолет к виску и выстрелил. Все сжались, ожидая, когда он рухнет на пол. Но с удивлением заметили, что генерал все же удержался на ногах, только сильно пошатнулся и, сделав два шага в сторону, оперся рукой о стол. Фон Хефтен и полковник фон Квиринхейм тут же подхватили его под руки и помогли сесть.

– Что здесь происходит? – озлобленно прорычал генерал Фромм, вновь появляясь в кабинете.

Арестованные молча, виновато переглянулись, словно несколько минут жизни, подаренные самому себе генералом, оставались на их совести. Словно обязаны были тотчас же добить его.

– Ну что, что, генерал Бек?! – наседал командующий, приближаясь к самоубийце-неудачнику.

Увидев, что пуля лишь слегка задела надвисочную черепную кость Бека, он коротко въедливо хохотнул.

– Да вы и покончить с собой уже не способны, господа генералы! Не говоря уже о том, чтобы спланировать примитивную операцийку, вроде вашей злосчастной «Валькирии» – да, нет?

«А ведь это он мстит нам за наше же поражение, – отметил про себя фон Штауффенберг, не сводя глаз со страдающего от боли и стыда генерала Бека, так и не потерявшего сознания. – Понимает, что если бы путч удался, ему бы теперь не пришлось ни трястись за свою душу, ни чувствовать угрызений совести перед родственниками и друзьями тех, кого пришлось предать суду, а точнее – попросту убрать с пути. Он ничем не рисковал, этот верзила-хитрец в генеральских погонах. Спокойно ждал своего часа. И нового назначения. Уже вместе с повышением в чине. Как плату за соучастие».

Полковник поразился, насколько ясными оставались его мысли. И насколько безразличным он чувствовал себя перед тем, что ожидает его в ближайшие минуты.

– Так что будем делать, господин Бек? – вновь оживает убийственный бас командующего. – Прикажете мне самому добивать вас?

– Простите, простите… – жалобно простонал старый генерал, отчаянно качая головой, отгоняя боль, стыд и отчаяние.

Ольбрихт и Геппнер лишь на минутку отрываются от бумаги, чтобы взглянуть на то, что происходит вокруг, и вновь принимаются писать. Это их последние слова, обращенные к родным и близким. Что-то вроде завещания погубивших самих себя неудачников. Именно так и воспринимает их «чистописание» генерал Фромм, забывая на время о самостреле. Подходя к каждому из них, он заглядывал через плечо и вырывал листики бумаги прямо из-под пера.

– Не время увлекаться сейчас эпистолярией, – назидательно объяснил он, припечатывая их бумаженции к своему рабочему столу. – Хотя можете не сомневаться, что эти письма будут переданы вашим родным. Кто там из вас еще пишет или стреляется?

Ответом ему стало истинно гробовое молчание.

«Да ведь он провоцирует нас на самоубийство, – продолжил свои умозаключения граф Штауффенберг. – Чем большее число из нас пустит себе пулю в лоб, тем комфортнее он будет чувствовать себя потом».

– Так что там у вас, генерал Бек?! – опять рявкает Фромм, ощупывая свою кобуру.

– Ему нужно дать возможность прийти в себя, господин генерал, – брезгливо морщась, говорит фон дер Хейде, осматривая рану Бека. – Сейчас он не в состоянии…

– Значит, кто-то должен ему помочь.

– «Помочь» в данном случае означает добить.

Фромм и Хейде озадаченно смотрят друг на друга.

– Ага, вот и вы, обер-лейтенант, – охотно отвлекается Фромм, увидев появившихся в двери командира роты Брунхайда лейтенанта Вольбаха, да к тому же – в сопровождении трех унтер-офицеров. – Это совсем иное дело. Вы не позаботились об исполнителях, господа генералы, – в том же назидательно-хамском тоне объясняет он Ольбрихту и Геппнеру их главную ошибку. – Целый день вы суетились здесь, отдавали приказы, не понимая, что выполнять-то их некому. Ибо нет бездарнее исполнителей, чем штабные офицеры. Не привыкшие к тому же к пальбе и смерти.

– Спасибо за урок, – поднимается со своего стула Ольбрихт. – Только он нам уже не понадобится.

– О чем и хочу сообщить вам. Только что мной был учрежден военный трибунал в составе известных вам офицеров, – обвел он рукой всех присутствовавших здесь антизаговорщиков, хотя большинство людей Гербера даже не оставляли кабинета.

– Странно, – роняет Геппнер. – Когда это вы успели?

– Так вот, – не обращает внимания на его реплику Фромм, – решением учрежденного мной при особых обстоятельствах офицерского военного трибунала, – напыщенно провозгласил он, – за измену присяге на верность фюреру и Германии, проявившуюся в организации заговора с целью убийства фюрера и совершения государственного переворота, генерал Ольбрихт, полковник фон Квиринхейм, полковник Штауффенберг и этот обер-лейтенант, адъютант Штауффенберга и соучастник всех преступлений, – ткнул корявым полусогнутым пальцем в сторону фон Хефтена, – приговариваются к смертной казни. Никакому пересмотру и обжалованию приговор не подлежит. Я приказываю привести его в исполнение немедленно.

– Вы забыли меня, – растерянно говорит Геппнер, тоже поднимаясь из-за стола.

Его напоминание выглядит настолько трагикомично, что фон дер Хейде рассмеялся:

– Еще одного забыли, господин командующий.

– Фамилии приговоренных я уже назвал, – багровеет Фромм, не желая вдаваться ни в какие объяснения. – О генерале Геппнере речь не шла.

– Ну, если так… – смущенно отступает фон дер Хейде.

– Но вы не волнуйтесь, Геппнер, за вами дело тоже не станет – да, нет?

– На вашем месте я бы все же не торопился с судом и приговором, – едва слышно говорит Геппнер, отлично понимая, что не будет услышан генералом Фроммом даже в том случае, если бы выкрикивал каждое слово. Ибо в эти минуты Фромм прислушивался уже даже не к голосу своей мести, а к голосу страха перед завтрашним днем. Он отлично понимал: чем больше отправит на тот свет своих недавних единомышленников, хорошо знавших о «некоей его приверженности идее заговора», как мягко сформулировал он обвинение в свой адрес, тем легче потом будет отбиваться от следователей гестапо и судей, которых ему в любом случае не миновать. Однако Фромм все же услышал его.

– Оставьте свои советы для гестапо, Геппнер. Там их выслушают с огромным вниманием.

– Обер-лейтенант Брунхайд! Берите этих людей, – указывает Фромм пальцем на каждого из осужденных в отдельности, – выводите и исполняйте приговор.

– Прямо сейчас? – оторопел Брунхайд.

– Вас присоединить к этой группе – да, нет?

– Лейтенант Вольбах, – выходит из ситуации обер-лейтенант, не желая лично присутствовать при казни. – Берите десять солдат и выводите приговоренных.

– Куда? – спокойно, почти безразлично интересуется Вольбах.

– Ну, я не знаю, куда, – ворчит Брунхайд, взглянув на Фромма. – Очевидно, во двор. В конце концов, решите это сами.

– Так во двор или прямо в здании?

– Я сказал: во двор! Совсем обленились!