36

– Позвольте, господин генерал?

Ольбрихт медленно поднял голову, надел очки и всмотрелся в лицо вошедшего офицера.

– Это вновь я, полковник Мюллер.

«Святой человек», – вспомнилось Ольбрихту.

– Как вы решились вернуться сюда, полковник? – с нежной признательностью спросил он, по-отцовски рассматривая простое, деревенское лицо офицера.

– Я обязан был сделать это, чтобы доложить. Не хотелось доверяться телефонной связи.

– Увы, господин полковник, сюда уже давно никто ни о чем не докладывает. А само наше здание, весь командно-штабной квартал обходят как лепрозорий. Вы поистине святой человек, полковник Мюллер. Поверьте, тронут. Так что у вас?..

– Я попытался сместить начальника пехотного училища генерала фон Хитцфельда в Деберице и принять командование училищем на себя. Тогда бы я смог привести сюда сотню-другую курсантов.

– Но начальник училища не подчинился вам.

– Если бы только мне. Он обнаглел до того, что вообще отказался повиноваться приказам, которые исходят отсюда. Заявил, что выполнит только тот приказ, который получит лично от фельдмаршала Кейтеля, рейхсмаршала Геринга или рейхсфюрера Гиммлера.

– Четко очерченный круг маршалов, – признал Ольбрихт. И в тоне его полковник не различил ни осуждения действий генерала фон Хитцфельда, ни возмущения его предательством. А ведь начальник пехотного училища был одним из тех, кто, пусть в общих чертах, но с самого начала знал о готовящемся заговоре.

– Конечно же, как только генерал убедился, что фюрер жив, а рейхсфюрер и Геринг не с нами, он решил, что его предательство – лучший выход из ситуации, – продолжил свои размышления Ольбрихт. И вновь ни нотки осуждения.

В это время появились неразлучные Геппнер и Бек. Они оба знают полковника Мюллера и удивляются его появлению не меньше, чем Ольбрихт.

– Мне уже казалось, что никакие обстоятельства не заставят вас вернуться сюда, – признается генерал-полковник Бек, не ведая о том, что подобное же признание уже сделал заместитель командующего резервной армией.

– Я бы не смог так поступить, не смог.

Искренность Мюллера не вызывает сомнений, а жертвенная преданность способна тронуть кого угодно. Была бы у них возможность хоть как-то отметить ее!

– Кстати, полковник, в прошлый раз вы говорили, что был подготовлен батальон курсантов, который вы собирались отправить в Заксенхаузен, – неожиданно вспомнил Ольбрихт.

– Вместе с другими верными нам частями эти курсанты должны были разоружить имеющиеся там охранные части эсэсовской дивизии «Мертвая голова», – подтвердил полковник.

– А если бы вы попытались перебросить этот батальон сюда, для охраны здания? Командир батальона, надеюсь, знает вас.

– Так точно, мы знакомы. Но ситуация могла измениться.

– Ситуация меняется с каждым часом. И все же… Вы с машиной?

– Так точно.

Ольбрихт и Бек переглянулись. Они оба понимали, что посылать полковника в Деберице, в училище, где его однажды уже чуть было не арестовали, – дело почти безнадежное. Однако у них не было выбора. Зато оставался шанс. Последний. Батальон курсантов – это все же хоть какое-то подкрепление. А там, кто знает, возможно, окажется, что полковник Мюллер – не единственный «святой человек» в этом городе.

– Мы убедительно просим вас, полковник Мюллер, возвращайтесь, пока еще можно пробиться в Дебериц, и попытайтесь доставить этот батальон сюда, – наставляет его Ольбрихт. – Если вам это удастся, можете считать, что спасли всю операцию.

– Чтобы не сказать, всю Германию, – учтиво добавляет генерал-полковник Бек.

Однако полковник не воспринимает ни вежливости Ольбрихта, ни учтивости Бека, ни, тем более, молчаливой поддержки Геппнера. Он офицер. И ему нужна определенность.

– Господин генерал, – обращается он к Ольбрихту. – Это следует воспринимать как приказ?

Чего проще было бы подтвердить: «Да, приказ». Но как же непросто сделать это Ольбрихту, чувствующему себя совершенно деморализованным.

– Естественно, – наконец решается он. – Несмотря на то, что облачен в форму просьбы.

– В таком случае просил бы изложить его в письменном виде. Иначе мне трудно будет говорить с офицерами батальона.

– Он прав, – мгновенно соглашается Бек, глядя на Ольбрихта. – Нужен письменный приказ.

Заместитель командующего берется за ручку и быстро пишет приказ на фирменном бланке штаба армии резерва Верховного командования вермахта. Подписывается, полностью указывая свою фамилию, звание и должность.

Уже потом выяснится, что это был последний подписанный им приказ. Вообще последний приказ, вышедший в тот безумный день из стен штаба армии резерва.

«Поистине святой человек», полковник Мюллер еще сумеет пробиться через множество уже появившихся на улицах полицейских, армейских и эсэсовских постов. Он доберется до пехотного училища. Минуя командование, обратится прямо к офицерам застрявшего в училище в стадии высшей готовности батальона…

Но уже около часа ночи. Уже всем ясно, что путч подавлен, а рассвет будет кровавым. Командир батальона майор Меринг и двое его офицеров изгоняют полковника из казармы и, угрожая пистолетами, дают пять минут для того, чтобы он оставил территорию училища. В противном случае они вынуждены будут или арестовать его или прямо на месте пристрелить.

«Они еще жертвенно добры ко мне, если сразу же не пристрелили, – оправдывает их действия “святой человек”. – Другие бы сделали это, не предупреждая. Меня по крайней мере арестовали бы, чтобы утром передать гестапо, в руки кровожадного однофамильца».

Мюллер подчиняется их подкрепленным пистолетными стволами аргументам и поспешно оставляет училище.

Оказавшись за воротами, он несколько минут в отчаянии ходит взад-вперед, не зная, что предпринять дальше. Попытаться вновь поговорить с начальником училища? Бессмысленно. Возвращаться на Бендлерштрассе, чтобы доложить о невыполнении? Тоже бессмысленно. Да и вряд ли он уже пробьется туда – судя по количеству постов, оцепивших район, прилегающий к центру города. Полковник достал пистолет, снял его с предохранителя, взвел курок… и поднес к виску.

Секунда, другая, третья… Нет, не готов… Еще не время. Он опустил пистолет и побрел к ожидавшей его машине.

– Конечно, следовало бы застрелиться, – пробормотал он в свое оправдание. – Но ведь это тоже бессмысленно.