29

Штауффенберг успел вовремя. Радиоприемник вещал достаточно громко для того, чтобы сказанное им можно было услышать даже в коридоре штаба. Никто так и не позаботился о том, чтобы сообщение слышали не все. И его слушали. Слушали, надеясь и вздрагивая. И тем, кто был посвящен в тайны заговора, и тем, кто лишь слепо повиновался, не понимая толком, что же происходит на самом деле – младшим офицерам, порученцам и машинисткам – всем хотелось узнать наконец правду. И генерал Ольбрихт не собирался препятствовать этому. Работали все динамики.

Пока диктор со всеми возможными подробностями сообщал о том, что на фюрера было совершено покушение, но он не пострадал и по-прежнему находится на своем посту… Пока назывались фамилии тяжело– и легкораненых во время покушения генералов и офицеров, на Штауффенберга никто не обращал внимания. И лишь когда сообщение было закончено и послышались звуки какого-то невнятного марша, – нечто среднее между походным и траурным, – и кто-то из офицеров выключил приемник, все вдруг обратили свои взоры на исполнителя главной акции операции «Валькирия».

Вот в эту-то минуту Штауффенберг впервые пожалел, что не воспользовался одним из пистолетов – своим или Фромма. Никогда еще он не ощущал такого стыда перед своими коллегами. Никогда не переживал такого позора, какой пришлось пережить в эти минуты всеобщего молчания.

«А ведь они уже смотрят на меня, как на покойника, – неожиданно проклюнулась бросающая в дрожь мысль. – Покушение не удалось, несостоявшийся убийца конечно же обнаружится… И ему конечно же, воздастся. Но кто им сказал, что палачи ограничатся всего лишь одной жертвой? О нет, одной здесь не обойдется. Хотя… тебя это радовать не должно. Утешать – тоже».

– Вы хотите что-то добавить ко всему услышанному нами, полковник фон Штауффенберг? – первым нарушил молчание генерал-полковник Бек, кивая в сторону радиоточки. Младшие офицеры вышли, и можно было говорить в открытую.

– Пока нет.

– Что стоит за вашим «пока»?

– Многое еще только должно проясниться.

– Но в принципе вы согласны с фактами, изложенными в этом сообщении? – голос генерал-полковника становился все более жестким, что вполне соответствовало все более накаляющейся атмосфере здесь, в центре заговора.

– Если я заявлю, что то, что фюрер не погиб – ложь, мое заявление покажется вам таким же неубедительным, как и это сообщение берлинского радио.

– Вы правы: неубедительным. Ибо уже ясно, что фюрер жив. Одно отказываюсь понять: как это могло произойти? Почему при взрыве такой силы он сумел уцелеть? Совершенно невероятно. – Бек осмотрел присутствующих, ожидая объяснений, но их не последовало.

– А я и не желаю верить. Мне известна сила подобного устройства, и я собственными глазами видел пламя взрыва. А уж мне-то пришлось повидать немало разных взрывов, – угрюмо уверял их Штауффенберг.

– Можем утешить только тем, что это далеко не первый случай, когда от гибели фюрера спасает сам дьявол, – удрученно оппонировал ему Ольбрихт. – Однако нам ли досадовать на дьявола?

– Если кто-нибудь когда-нибудь сумеет описать все неудавшиеся попытки покушения на Гитлера, – заметил Геппнер, – то вынужден будет признать, что этого человека действительно спасли некие высшие силы. До поры до времени, ясное дело. И что прибегали они к этому с согласия Всевышнего.

– Непонятно только, ради чего? – иронично заключил фон Шверин. – Разве что там, на небесах, Германия уже считается проклятой землей проклятых.

– Если он уцелел, история мне этого не простит, – покаянно склонил голову Штауффенберг. – Мне придется просить у нее прощения так же, как сейчас прошу у вас.

– Не вижу здесь вашей вины, – нервно возразил полковник фон Квиринхейм. – Вы сделали то, чего не сделал бы никто из нас, уж извините, господа. Вы решились на нечто такое, из-за чего при любом исходе извиняться перед историей не следует.

Фон Квиринхейм говорит еще что-то, успокаивающе-трогательное, однако Штауффенберг уже не слышит его. Неблагодарно поворачивается и уходит. И все, кто смотрит ему вслед, видят, как почти по-стариковски ссутулилась, еще недавно столь по-прусски безукоризненно демонстрировавшая офицерскую выправку, спина этого тридцатисемилетнего, изувеченного фронтовыми и жизненными ранениями полковника.

Телефонный звонок заходится позади него убийственной автоматной очередью. Штауффенберг даже вздрогнул от неожиданности.

– Да, такое сообщение было, – услышал он резкий, слегка раздраженный голос Ольбрихта. – Но оно еще ни о чем не говорит. У нас есть другие сведения. Да, из самого «Волчьего логова». Фюрер погиб. И эти сведения подтверждают, что там все происходило не так, как подается в радиосообщении. Фюрер погиб. Вы получили сигнал «Валькирия»? Вот и действуйте согласно ранее намеченному плану. Да, нас поддерживают. На всех фронтах, на всех.

«Ну зачем он? – нервно покачал головой Штауффенберг, чувствуя, однако, признательность Ольбрихту. – Теперь-то уж следует говорить как есть». И полковник вновь почувствовал, как его обуревает чувство стыда. За то, что не удалось покушение, и за то, что подвел стольких положившихся на него людей. И даже за то, что с этого часа бедный генерал Ольбрихт и все остальные присутствующие здесь вынуждены лгать, отлично осознавая, что лгут. Раньше-то хоть они могли оправдывать самих себя неведением и сомнениями.

А из соседней комнаты уже доносился голос другого офицера, который тоже уверял кого-то там, на том конце провода, что сообщение неправдиво. Что все остается в силе. И с надеждой обреченного допытывался: «Так вы действительно с нами? Вы не подведете нас? Это слово офицера?»

«Слово офицера, – тяжело вздохнул Штауффенберг. – Чего оно теперь стоит в этой грязной полынье лжи и всеобщего страха?»

Пока он медленно добрел до кабинета Фромма, уже все кабинеты взрывались телефонными звонками. Сообщение было услышано не только в Берлине и во всех концах Германии, о нем уже знали на всех фронтах. И теперь даже те, кто до сих пор оставался верен им и всерьез намеревался приступить к выполнению операции «Валькирия», начинали сомневаться: стоит ли продолжать? Не пора ли остановиться и попытаться переиграть то, что переиграть, собственно, уже невозможно?

«Они не понимают, что спасение только в активных действиях, – нашел очень важный для себя ответ граф фон Штауффенберг. – Только в молниеносной реализации плана “Валькирия”. Даже если фюрер уцелел, сам факт заговора против стольких известных, авторитетных генералов, созревшего не где-нибудь, а в штабе Верховного командования вермахта, основательно подрывает его авторитет. Еще больше он будет подорван при попытке Гитлера утопить этот заговор в генеральской крови. Слишком много ее должно быть пролито, слишком высокородна она, чтобы не заставить германца задуматься: а не проще ли пожертвовать одним-единственным Гитлером? Этим взбесившимся безродным австрийцем? Они не понимают, что спасение всех нас – в уверенной активности и жертвенной решительности».

«Жертвенной решительности», – вот определение, которого до сих пор не хватало Штауффенбергу, чтобы определять линию своего дальнейшего поведения.