«БЕЛЫЕ ЛИНИИ»

1

Шел 1961 год...

В зале с огромной светящейся картой мира и с разноцветными огоньками и сигналами, словно таинственный волшебник, колдовал один человек — начальник смены радиоразведки поручик Лойза Бартик.

Да-да, это был тот самый Лойза Бартик, бывший когда-то тщедушным очкариком в мешковатой военной форме, который пережил вместе с Яном Земаном драматические дни февраля сорок восьмого года. Они встретились спустя несколько лет в Праге, и Земан с радостью обнаружил, что Лойза в КНБ достиг того, о чем всегда мечтал: после окончания курсов и специального обучения стал радистом. Сначала Лойза работал на радиопеленгаторной станции. Обладая талантом и питая страстную любовь к своей профессии, он стал одним из наиболее опытных специалистов радиоразведки. Встреча старых приятелей оказалась весьма кстати. Земан после трагической гибели жены чувствовал себя одиноким. Несмотря на то что он жил вместе с матерью и маленькой Лидушкой, которую боготворил, Земан проводил все свое время на работе, боясь своего дома и людей, которые знали Лиду, поскольку малейшее воспоминание о ней вызывало в нем почти физическую боль. Благодаря своему рвению и настойчивости в работе в сочетании с талантом криминалиста он достиг превосходных результатов в расследовании целого ряда сложных преступлений. Несмотря на свою относительную молодость, Земан стал капитаном и вероятным преемником начальника пражского уголовного розыска майора Павласека, собиравшегося уходить на пенсию.

Встреча с Лойзой Бартиком обрадовала Земана. Он нашел наконец товарища для своих одиноких вечеров. Правда, Бартик Лиду не знал, поэтому они вспоминали о совместной службе в пограничной зоне, о старом поручике Выдре, о романтических днях молодости.

Спустя некоторое время Бартик рассказал о Бланке Мутловой. Это внесло радикальные изменения в жизнь Земана. После планицкой трагедии Земан потерял ее из виду, знал только, что в Планице после смерти Карела она не смогла жить и уехала в неизвестном направлении... Лойза Бартик сказал Земану, что Бланка живет недалеко от Праги в районе Кладно, работает заведующей общежитием для рабочих, одинока, что она была бы рада снова повидать Земана. Тогда Ян отправился к ней, ведь они были связаны не только старой дружбой, но и одинаковой трагической судьбой.

Им было хорошо вместе. Они понимали друг друга, им незачем было притворяться, обманывать самих себя, и, наверное, именно поэтому их общение носило практический характер, без излишней страсти и громких, патетических слов. Четыре года спустя после гибели Лиды они поженились. Она была совсем иной по сравнению с Лидой, решительная, твердая, самостоятельная во взглядах, целеустремленная, в супружеских отношениях скорее ироничная, деловая, нежели лирически изнеженная, скорее большой друг, чем хорошая любовница, словом надежная опора на всю жизнь. Именно такая женщина сейчас была нужна Земану. Она принесла ему покой и уравновешенность, избавила его от раздумий, вечной раздражительности и нервозности, снова научила его смеяться, и постепенно Земан опять превратился в того оптимиста, каким был когда-то.

За все это Земан был благодарен Бартику, поэтому, когда бы Лойза ни позвонил, Земан всегда находил для него время.

Сегодня Земан после службы приехал на его строго засекреченное место работы, так как Лойза получил от своего начальства разрешение показать Земану центр радиоразведки. Он с гордостью вел капитана по этой таинственной для непосвященного алхимической кухне, наполненной проводами, электронными лампами, транзисторами, печатными схемами, электричеством, шумом, писком, и был счастлив, когда видел, как Земан удивляется чудесам техники.

— А помнишь, как Блага когда-то хотел выбросить мой, как он говорил, «радиохлам» из караулки под предлогом, что хранить его там не положено? — смеялся Бартик.

— Ну, теперь «радиохлам» входит в круг твоих служебных обязанностей. Ты своего добился, Лойза.

— А ты что, не добился? Я слышал, что после Павласека принимаешь под начало пражский уголовный розыск. Это так?

Земан только махнул рукой:

— Разговоры! Пока что еду вместо него в Берлин на симпозиум криминалистов.

— Видишь, ты едешь в Берлин, а мне нельзя, — с веселой гордостью сказал Бартик. — Знаешь, что это за приборы? У меня здесь вся Германия, ГДР и Западная, оба Берлина со всеми их сложными проблемами, Москва, Варшава, Париж, Лондон, Рим, Нью-Йорк — короче, весь мир. Как нервы сбегаются ко мне сюда горячие линий, сообщения телетайпов и радиосигналы, здесь я чувствую напряженность всей планеты...

— Ты всегда был больше поэт, чем полицейский, Лойзик, — засмеялся Земан.

В этот момент Бартика позвала одна из радисток:

— Товарищ поручик! Позывные шифра «Стардуст»... Отозвался...

Бартик тут же забыл о Земане и бросился к радистке.

Земан покидал центр в одиночестве, с улыбкой думая: «Эти технари вроде Лойзика все слегка тронутые... Но это прекрасно!»

Начальник одного из управлений государственной безопасности полковник Калина и его заместитель майор Житный были по-настоящему взволнованы радиограммой, которую им принес поручик Бартик.

— Итак, еще раз, товарищ поручик, — строго проговорил Калина. — Вы правильно прочитали шифровку?

— Были сильные помехи, временами сигнал пропадал, но за то, что мы поймали, ручаюсь... Вот что получилось из обрывков... — И он прочитал: — «Стардуст»... требует безотлагательно личной встречи... в условленное время... и в условленном месте... по делу «Белые линии».

Житный нетерпеливо вставил:

— Опять «Белые линии»... Подобные сообщения мы получили от наших людей из Брюсселя, Женевы, Бонна и Нью-Йорка...

— Но до сих пор нам неизвестно, что за этим скрывается, — сказал с заметным беспокойством и раздражением Калина. — Мы знаем только пароль. Противник готовит какой-то новый удар, а мы лишь беспомощно топчемся вокруг да около и ждем, откуда этот удар последует. Почему мы до сих пор не знаем, что означает акция «Белые линии»?

— Возможно, именно тут ключ к разгадке, — сказал Житный и взял у Бартика радиограмму.

— Или ловушка. «Стардуст» до сих пор вел себя весьма осторожно. Принципиально уклонялся от личных контактов, поддерживал с нами связь только по радио и посредством тайников. Поэтому я скептически отношусь к этой радиограмме. Что, если «Стардуста» раскрыли? Тогда это пахнет западней. Я пошлю туда парня на верную смерть. Кто возьмет на свою совесть такое?

Житный хорошо знал Калину, прекрасно понимал его отеческую заботу и тем не менее тихо, но настойчиво произнес:

— И все же нам придется рискнуть, товарищ полковник!

— Это я и сам знаю! — отрезал Калина. — Только кого выбрать, посоветуй. Кого мне сейчас вызвать и передать без проверки рискованную путевку на «случайную» автомобильную аварию, шальную пулю в голову или «случайную потасовку» с ножом в почках? Кого?

Полковник был раздражен и срывался на крик. Однако Житный знал, что причина не в служебном положении полковника и не в его беспомощности. Он уже наверняка имел какое-то решение и этим криком лишь утверждался в своей правоте. Калину отличали чутье прирожденного разведчика и исключительная логика. Однако он неохотно посылал своих людей на рискованные дела. В этом случае ему требовалось покричать, поссориться с Житным, чтобы наконец поступить так, как решил сделать сам. И поскольку оба располагали аналогичной информацией, великолепно понимали друг друга и рассуждали в одном ключе, Житный первым взял решающее слово:

— У нас на той стороне Ирка Градец. Возвращается он домой завтра самолетом из Копенгагена через Берлин. Свое задание он уже выполнил, ну и с таким поручением, думаю, справится, это опытный разведчик. По известным причинам, это задание представляет для него интерес...

Калина невольно улыбнулся: удивительно, как точно этот Житный угадал его намерения.

— Ирка — хорошая кандидатура, майор. Но все дело в том, каким образом сообщить ему об этом в Берлине. По телетайпу? По радио? Шифровкой? Когда речь идет о человеческой жизни, я не доверяю ничему!

И здесь Лойза Бартик, молча внимавший диалогу двух опытных разведчиков, осмелился вмешаться.

— Если разрешите, товарищ полковник, — робко выдавил он из себя, — я мог бы предложить вам быструю и надежную связь...

2

Экспресс Прага — Берлин, миновав последний чешский город Дечин, со скоростью сто километров в час мчался по волнистым равнинам Саксонии к столице Германской Демократической Республики.

Капитан Ян Земан сидел в вагоне-ресторане за чашкой кофе и в последний раз бегло проверял текст своего выступления на конференции криминалистов социалистических стран. Сейчас он испытывал особое чувство. Ведь после 1945 года Земан, собственно, впервые попал за границу. К тому же ехал он по тем самым местам, по которым тогда, в разгар цветущей весны, возвращался к новой жизни. Как здесь все будет? Что изменилось? Какими он найдет людей? Поймут ли они друг друга? Ни однообразный, еще по-весеннему серый пейзаж за окнами поезда, ни редкие посетители вагона-ресторана пока еще ни о чем ему не говорили. Земану было как-то не по себе от одиночества в этом иноязычном окружении. Поэтому он с радостью подумал о поручении полковника Калины. Суть этого сверхсекретного задания он до конца не понимал и даже не пытался понять. Ясно одно — в конце этого задания в Берлине он увидит близкого человека.

Земан с нетерпением ждал встречи с капитаном Градецем. Они были знакомы еще с сорок седьмого года, когда Земан служил в небольшом пограничном городке, а Ирка работал там водителем машины «скорой помощи» в местном медицинском пункте. Тогда Яну приходилось часто его наказывать и штрафовать за лихачество и игнорирование дорожных знаков. Однажды, когда штрафов, наложенных Земаном, набралось великое множество, в силу чего, как говорил Ирка, они начали съедать его месячную зарплату полностью, он решил отомстить полицейскому Земану за обиду странным способом — поступил в Корпус национальной безопасности. С той поры из ярых противников они превратились в друзей. Иркина страсть к романтике нашла применение. Его крепкие нервы, смелость и любовь к риску служили теперь доброму делу. Это был товарищ, на которого можно было положиться в любой ситуации. Но судьба Градеца сложилась иначе, чем у Земана. Он стал сотрудником государственной безопасности и боролся в едином строю с Земаном, но на несколько ином фронте. Ирка имел выдающиеся языковые способности и вечно куда-то бегущие ноги, в которых, как только наступала весна и от шоссе начинало веять теплом и манящими далями, возникал зуд. Вам, должно быть, знакома эта водительская страсть ехать далеко-далеко, куда глаза глядят. И вот однажды Ирка исчез из поля зрения Земана, уехав куда-то за рубеж, на выполнение специального задания. Теперь им предстояло встретиться снова, и Земан улыбнулся про себя, представив, как удивится Градец, когда Гонза внезапно хлопнет его по спине и гаркнет: «Так что, парень, уже научился ездить на зеленый?»

В этот момент чей-то бодрый, с оттенком фамильярности, голос прервал мысли Земана:

— У вас свободно, уважаемый герр?

Земан был не в восторге, но что оставалось делать? Он поднял глаза на новых соседей, кивнул:

— Пожалуйста.

— А-а-а, пан — чех? Отлично!

Мужчины, севшие к столику Земана, были, по-видимому, соседями по купе. Обратившийся к нему пассажир был элегантным, грузноватым мужчиной лет пятидесяти, в клетчатом пиджаке, в модном галстуке и с потрепанным лицом светского человека. Другой, помоложе, казался более скромным, сдержанным как в одежде, так и в поведении.

Франт опять загудел на весь вагон-ресторан:

— Герр официант, нам по две порции водки и пива... Только настоящего пльзенского! — И тотчас же тоном бывалого человека добавил: — Все равно принесет «Радебергер», прохвост... Не знаю, чем это вызвано, но мне всегда после проверки паспортов и таможенного досмотра хочется принять стопку водки, чтобы успокоить нервы.

Земан, поняв, что с его дальнейшей работой над материалом ничего не получится, неторопливо собрал бумаги и положил их в портфель.

Второй пассажир, помоложе, сдержанно добавил:

— Эти парни с досмотром действительно немного перегибают.

— Что?! Немного? Ну и ну! — бушевал франт. — Начитаются в караулке детективов и видят в каждом человеке контрабандиста или шпиона. Я вам так скажу, я езжу часто, но никак к этому не могу привыкнуть. Вот где они у меня! — Он обратился к Земану: — А вы как думаете?

Земану не понравился этот разговор, поэтому вместо ответа он сухо спросил:

— Как часто?

Франт удивился:

— Что?

— Выезжаете за границу...

— Дважды в месяц, мой дорогой. И всегда Прага — Берлин, Берлин — Прага. Я на этой железной дороге знаю каждый поворот, каждую неровность. Я вам так скажу, хлопотное это дело. — Он представился: — Доктор Салаба. Из «Текстиланы». Коммивояжер.

Другой мужчина последовал его примеру:

— Иво Голан. Редактор.

А Земану ничего не оставалось, как назвать себя.

— Тоже по торговой части? — поинтересовался Салаба.

— Нет. На конференцию.

— Держите меня! — загоготал Салаба. — Мы уже вывозим людей на конференции! Когда-нибудь мы из-за этих вечных собраний, советов и совещаний найдем свою погибель, панове, я вам гарантирую.

— Вам это не грозит, пан доктор, — заметил Земан. — Вы, как я заметил, на здоровье не жалуетесь.

Салаба, не поняв его иронии, продолжал балагурить:

— Что есть, то есть. А знаете почему? — Он наклонился к Земану и доверительно предложил: — Не желаете ли тоже немножко укрепить здоровье? Я бы вас в Берлине куда-нибудь сводил.

Второй пассажир несмело спросил:

— Вы хорошо знаете Берлин, пан Салаба?

— Восток и Запад, здесь и там — как свои пять пальцев... Но в том, другом, есть несколько ресторанчиков с такими хорошенькими бабенками, что вы об этой конференции до самой смерти не забудете, коллега. Честное слово, туда следует заглянуть!

Земана это начинало забавлять. «Боже мой, как люди в поездках болтливы, — подумал он. — Болтают что попало, не представляя, с кем имеют дело». Однако вслух, как бы мимоходом, спросил:

— На каком предприятии, вы говорили, работаете?

— «Текстилана Либерец». Вообще-то я должен ездить в Либерец, однако мотаюсь до самого Берлина.

— Как это «вообще»? Мне непонятно, — вмешался в их разговор Голан.

Салаба закурил сигарету, поудобнее развалился на сиденье и подробно разъяснил:

— Да, мой милый, в этой неразберихе не так-то легко понять, что к чему. А дело обстоит так: в Либерце с незапамятных времен существовала известная текстильная фабрика «Бейвал и Гадек». В сорок восьмом мы у них фабрику конфисковали, а сам Гадек драпанул за границу, в Англию. В Ирландии он основал такую же фирму, как дома, но под названием «Бенсон и Бенсон», потому что «Бейвал и Гадек» там не звучало бы. Теперь я езжу продавать его бывшие высококачественные либерецкие ткани его же людям в Берлине, они на них вешают английский ярлык и продают нам частично за доллары. В валютном магазине такие ткани идут нарасхват. Валюты за это можно столько получить... — Он с превосходством взглянул на Земана, чтобы убедиться, что произвел впечатление своим опытом в области внешней торговли. — Ну, как, хорошо?

Земан саркастически заметил:

— Дальше некуда!

Салаба был так поглощен самим собой, что вовсе не заметил иронии в тоне Земана.

— Это одна из тех фирм, которую вам, панове, следовало бы увидеть в Западном Берлине, — продолжал он. — Этот Гадек зарабатывает фантастические деньги. Он придумал такую штуку, какую способен выдумать только чех. Во всех магазинах манекенщицы демонстрируют ткани, одеваясь в одежду из них. В берлинском филиале фирмы Гадека манекенщицы, наоборот, одежду снимают с себя. И видели бы вы, сколько туда набивается народу и как расхватывают эти ткани! Такое надо видеть, панове! Если пожелаете, я возьму вас с собой.

Предложение Салабы, видимо, заинтересовало Голана, и он с искренним сожалением проговорил:

— Я аккредитован только в ГДР, пан Салаба, к моему огромному сожалению. Для посещения Западного Берлина вкладыш мне не дали.

Салаба махнул рукой, давая понять, что это сущий пустяк.

— А зачем вам вкладыш, пан редактор? Перейдете на другую сторону улицы или сядете в метро — и вы на Западе. Уверяю, вас никто даже не заметит. Было бы глупо не побывать там, коль скоро вы уже будете в Берлине. Между прочим, это имеет отношение к вашей журналистской профессии... Чтобы вы могли у нас убедительно рассказывать, как поживает этот загнивающий Запад, надо его сначала самому немного попробовать, не так ли? — Он опрокинул рюмку водки и запил пивом. — Вот видите, я же говорил, — заметил он беззлобно, — «Радебергер», а не пльзенское. Он скорее полицейский, нежели официант, они везде одинаковы. Да, чуть, не забыл! Сейчас ходит много хороших анекдотов о полицейских, вы не слыхали? А про наших работников КНБ не знаете?

Здесь Земан уже не выдержал и довольно резко ответил:

— Нет. Меня больше интересуют истории про коммивояжеров!

Жизнерадостный пан Салаба, однако, не обиделся и весело воскликнул:

— Тоже недурно! Послушайте, а вы, оказывается, большой шутник! Давайте начинайте!..

3

Компания попутчиков прибыла в Берлин. Выйдя на перрон в огромном зале Восточного вокзала, они моментально забыли друг о друге, занятые своими делами и заботами о багаже. Интересно, что всякий раз такая, завязавшаяся в поезде дружба, очень сердечная, откровенная и искренняя, скрепленная обещаниями встретиться вновь и вместе повеселиться, прекращается в тот момент, когда локомотив допыхтит свою песенку. Не помню случая, чтобы тесный союз, объединяющий двух или больше людей на час-два одной целью или одним купе, просуществовал на секунду больше, чем этот последний гудок локомотива. Иногда даже на поспешное прощание не хватает времени.

Пан Салаба, однако, был другим типом человека, поэтому, вероятно, его хватило на целую, поспешно произнесенную фразу:

— Если вам будет что-либо нужно из текстиля для дамы к рождеству, не забудьте: доктор Салаба, «Текстилана».

Земан заверил его, многозначительно пошутив:

— Не забуду. Будьте спокойны.

И они расстались.

Земан вышел на улицу из здания вокзала и сразу ощутил некоторую стесненность и неуверенность от раздававшейся вокруг него чужой речи и потоков незнакомых людей, спешащих на работу и по другим делам, как и в Праге. Он проходил мимо палаток с вывеской «Митропа», в которых было все, начиная с конфет и кончая коньяком. Земан был сбит с толку пока еще для него загадочными указателями «К городской дороге», «К метро», «К Александерплац», а также обширными пространствами этой столицы, так не похожими на узкие уютные улочки, перекрестки и маленькие площади Праги.

Немного нервничая, он прошел вдоль стоящих в ряд такси, пока не обнаружил номер, который ему в Праге сообщил Калина. Земан наклонился к шоферу старого «мерседеса», на вид вполне заурядному, неприметному мужчине средних лет, в кожаной куртке и приплюснутой, слегка потертой фуражке, и произнес условленную фразу:

— Я почему-то уверен, что вы свободны...

— Вы абсолютно правы. Пожалуйста, садитесь, — спокойно ответил шофер с профессиональной безучастностью и направил машину в сторону широких берлинских бульваров, заполненных автомашинами и людьми, возвращавшимися с работы. Это был несколько необычный город, и постепенно Земан понял, в чем дело: его исторические здания и старые жилые дома, мрачноватые из-за красного и черного цвета кирпича и штукатурки, казались зажатыми и затерянными среди современных построек, а улицы были столь широки, что от них словно веяло холодом. Казалось, этот простор мешает людям стать ближе друг к другу. Город по-прежнему разделен, стоит только перейти улицу — и, как говорил этот болтун Салаба в поезде, вы уже на Западе. Кстати, Земан даже не знает, куда шофер везет его, ведь он не сказал, куда ехать. Что, если он попал в ловушку и угодит на ту сторону? Земану стало не по себе от этих мыслей, и он решил уточнить:

— Пожалуйста, отель «Адлерсдорф»!

Мужчина в кожаной куртке обернулся и с улыбкой сказал по-чешски:

— Я знаю, товарищ капитан. Только я отвезу вас сначала туда, где вы будете иметь возможность спокойно и в безопасности поговорить со своим другом.

Квартира, куда Земана привез шофер, находилась на самом верхнем этаже современного дома-башни, неподалеку от Александерплац. Капитан Градец, ожидая Земана, снял пиджак, уселся в мягкое кожаное кресло и рылся в куче журналов. Они крепко обнялись с Земаном, по-мужски тронутые встречей, тем не менее Земан сразу почувствовал, что мужчина, обнявший его, уже давно не тот простодушный Ирка Градец, с которым можно было, хлопнув его по спине, поговорить о всяких глупостях. И дело было не только в том, что одет Градец был в модный элегантный костюм из немнущейся ткани, что держался Ирка уверенно и естественно, но прежде всего в тем, что взгляд его стал иным. Теперь в нем появилась серьезность. Чувствовалось, что на долю этого человека выпала судьба, полная огромного напряжения и риска. Земан вдруг почувствовал себя неотесанным деревенским парнем. Ему показалось, что Градец во всем его превосходит. Наверное, поэтому Земан отчужденно проговорил:

— Я думал, что ты будешь сидеть в машине на вокзале...

Градец усмехнулся и покачал головой:

— Это исключено, Гонза!

Земана смутила эта снисходительная усмешка.

— Извини, но я подумал, если мы находимся на территории ГДР...

— Здесь прежде всего Берлин, Гонза, — посерьезнел Градец. — А это не одно и то же. Это все еще прифронтовой город, к тому же расположенный в самом центре «холодной войны». Скоро все узнаешь сам. Здесь горячо везде...

В этот момент двери открылись, появился уже знакомый нам таксист в кожаной куртке. На небольшом подносе он принес две чашки чая, три рюмки и бутылку вина.

— Я вам вскипятил чай, — сказал он, ставя поднос на журнальный столик. — Кофе у нас в Берлине ужасный.

— Я еще в машине хотел вас спросить, — сказал Земан, помогая расставить рюмки и чашки на столике, — где вы научились так хорошо говорить по-чешски?

— Майор Вильде, мой старый берлинский друг, — представил «таксиста» Градец.

Земан уже не удивлялся ничему, так как, начиная с момента приезда в Берлин, все было в одинаковой степени необычно и таинственно. Майор Вильде налил всем вина, затем встал и поднял рюмку:

— Ну так что? Выпьем за счастливую встречу?..

Когда снова все сели, Вильде спросил:

— Что же передает Ирке наш старый добрый полковник Калина?

Земан оторопел:

— Вы в курсе дела?

Вильде вытянулся в своем кресле:

— Он мне звонил по нашей линии полчаса назад и спрашивал, благополучно ли вы доехали. Должно быть, поручение у вас интересное, если полковник не доверил это дело ни телетайпу, ни шифровке.

Земан вопросительно посмотрел на Градеца, но тот его успокоил:

— Можешь говорить открыто, Гонза. Товарищ Вильде давно со мной сотрудничает.

Земан, несмотря на заверения Градеца, некоторое время молчал, а потом сказал:

— Поручение звучит довольно комично. Калина даже рассмеялся, когда мне его давал. Так вот, у тебя должно состояться свидание в любой день, начиная с сегодняшнего дня, через час после того, как зажгут уличные фонари, на станции метро «Корренштрассе» в Западном Берлине. Ты должен при этом насвистывать мелодию «Стардуста», или «Звездной пыли», если еще сумеешь. Речь якобы идет о «Белых линиях».

Градец, внимательно слушавший его, нетерпеливо спросил:

— С кем я должен встретиться?

Земан только пожал плечами:

— Не знаю. Он не сказал. Но предупредил, что ты будешь удивлен, поэтому должен быть очень осторожным!

Градец вскочил и стал надевать пиджак.

— Иду немедленно!

Вильде моментально принял решение:

— Будем тебя прикрывать! Я беру это на себя!

Градец, однако, отверг помощь:

— Нет, нет... не нужно. Можно что-нибудь испортить. Я пойду один.

Земан попытался пошутить:

— Какая же это будет встреча, если мы его будем подмазывать?

Однако Вильде и Градец не восприняли юмора. Вильде, очевидно задетый отказом Градеца, сказал:

— Без подмазки... это может стать последней встречей в его жизни!

Поезд берлинского метро с грохотом въехал на безлюдную, грязную и холодную станцию. Среди немногих вышедших пассажиров был Ирка Градец. Быстро, как бы брезгуя этим неприветливым местом, люди разошлись. Градец остался один.

Он поднял воротник плаща, засунул руки в карманы и, насвистывая, стал слоняться по перрону, как бы поджидая следующего поезда. Однако, если бы кто-нибудь в этот момент заглянул ему в лицо, он, может быть, увидел бы, что за этой беспечной маской скрывается напряжение и беспокойство. Мимо Градеца прошел какой-то служащий подземки, потом пьяный. Но никто из них на мелодию не среагировал.

И вдруг Градец увидел в одной из ниш в стене какую-то женщину, скрытую информационными щитами журнала «Квик». Она будто бы изучала расписание поездов, вывешенное на стенде, и тихонько насвистывала ту же мелодию, что и он. Градец, как бы заигрывая, осторожно приблизился к ней. Когда он поравнялся с ней, она оглянулась. Он не удержался от приглушенного возгласа удивления:

— Боже мой, Ганка!

Перед ним стояла бывшая манекенщица пражского предприятия «Элегант» Ганка Бизова, в таком же, как и он напряжении. Она холодно процедила:

— Не будьте сентиментальны и идите за мной. Посмотрите, не следит ли кто за нами! — И, не обращая больше на него внимания, Бизова начала быстро подниматься по ступеням куда-то в темноту улиц западноберлинского предместья.

4

Торшер освещал уютный уголок возле камина и небольшого домашнего бара в роскошной берлинской квартире Хэкла. Остальное пространство гостиной было погружено в приятную полутьму.

Арнольду Хэклу, директору берлинского филиала фирмы «Бенсон и Бенсон», в эти минуты было дурно. Он уже порядком выпил, что было заметно по его трясущимся пальцам, когда он наливал уже бог знает какой по счету стакан с тоником и джином и бросал в него лед. Словно зачарованный, смотрел он на небольшой современный радиопередатчик, который стоял рядом на столике и светил в полумраке зелеными и красными огоньками. Занимался передатчиком Гонзулка Бем, костлявый верзила с прыщавой физиономией, бывший студент юридического факультета университета в Праге. Тут же перед стаканом с джином расположился еще один рослый, уже пожилой джентльмен, с подчеркнуто неподвижным лицом, холодным ироническим взглядом, в безупречно сидящем на нем смокинге с фиолетовым цветком в петлице. Это был Фанта, берлинский заместитель Хэкла и его ближайший соратник, юрист по образованию. Он холодно процедил:

— Я говорил тебе, что это мразь!

Хэкл прикрикнул на него:

— Молчи!

Из радиопередатчика донесся треск, а затем раздался немного искаженный микрофоном мужской голос:

— Выходят вместе из метро. Она впереди, он за ней.

Хэкл быстро, как от внезапной боли, будто его кто-то ударил в живот, склонился к передатчику, переключил его с приема на передачу и с пьяным упрямством приказал:

— Следуйте за ними дальше!

Доктор Фанта закурил сигару и сухо заметил:

— Я ей давно уже не верю.

— Говорю тебе, молчи!

— Я всегда тебе говорил, чтобы ты ее отсюда вытурил, — настаивал на своем Фанта. — Здесь она слишком много слышит...

Однако Хэкл упрямо возражал:

— Проще говоря, вы ее не любите. Выживаете. Она вам мешает, потому что умнее вас и потому что я ей отдаю предпочтение... Нет, потому что она мне отдает предпочтение, вот почему. Вы завидуете мне, завидуете...

— Чепуха, — спокойно произнес Фанта. — Спи с ней на здоровье, только отдай ее к нам вниз, в шоу, как всех остальных. Она там нужна, там она будет под присмотром.

— Нет, вы идиоты! — зарычал в бешенстве Хэкл. — Ничего не понимаете. Нет, слышите?! Здесь я шеф! — Он опрокинул в глотку стакан джина и в раздражении ударил кулаком по передатчику. — Что это доказывает? Что? Какой-то незнакомый мужчина заговорил с ней в метро. Хорошо! Может, он навеселе, а может, попросил показать дорогу и она не отказала. Хорошо! Идет с ним. Хорошо! Что это доказывает? Ничего. Не верю я ничуть! — Иссякнув после такой пылкой тирады, Хэкл налил себе в стакан новую порцию джина. Не найдя больше в вазе льда, направился к холодильнику и открыл его. Лампа холодильника на мгновение осветила его опухшее, красное от алкоголя лицо.

Фанта с раздражением сказал Бему:

— Это сумасшедший... С ним все кончено! Как только пожилой мужчина начинает вот так сходить с ума от девки, он как агент больше не существует...

Когда Хэкл возвратился, в передатчике снова раздался треск и послышался тот же мужской голос:

— Идут теперь вместе улочками Кройцберга... О чем-то болтают... Еду на машине за ними...

Хэкл быстро наклонился к передатчику:

— Где они находятся? Точно!

— Не знаю... Здесь темно... Не вижу табличек на домах... Однако здесь довольно грязно, везде разбросана бумага, валяется шелуха, сыро... Воняет мочой и прокисшим пивом... Где-то здесь есть какая-то пивнушка, там играют на гармонике и орут песни. Слышите?.. Один бог знает, почему они пришли именно сюда...

Хэкл раздраженно прервал его;

— Смеется?

— Кто?

— Она!

— Нет. Оба серьезные. Похожи на влюбленных...

Хэкл быстро отпил из стакана и с ненавистью в голосе приказал:

— Вы мне этого фрайера сфотографируйте!..

Ганка Бизова была последним существом, которое удерживало Арнольда Хэкла на поверхности. После бегства из Праги он чувствовал себя выбитым из колеи, его преследовало чувство стыда и обиды за несправедливость, которую уготовила ему судьба. Он разом лишился всего, что любил, и единственным, что он сохранил из осколков и пепелища своего сладостного ностальгического пражского сна, была Ганка. Он любил ее все больше и больше, любил ее капризы, ее грусть, неожиданную смену настроения, смех, даже ее нервозность и моменты, когда она бывала в ярости, любил ее слегка картавое «эр», когда она ему с кокетливо-ласковой кошачьей негой говорила: «Ты меня не будешь никогда ревновать, Арррни...» Он был счастлив и забывал с ней о своем отвращении к Берлину и к новому месту работы. Свое назначение сюда Хэкл расценил как неслыханное унижение, хотя ему тысячу раз повторяли, что ему поручили важный пост в самом центре «холодной войны».

Пусть говорят все что угодно, но этот странный, разделенный город, инвалид войны, урод с двумя опаленными щеками, производил на него гнетущее впечатление. Здесь его не покидало отвратительное ощущение, что он барахтается в липкой грязи. Берлинский филиал фирмы «Бенсон и Бенсон» размещался на темной, угрюмой, по-нищенски обшарпанной и кривой улочке рядом с борделями и ночными барами. Только вечером, когда темнота милосердно прикрывала ее грязь и обшарпанность, улица расцвечивалась, точно аристократическая проститутка, ожерельями неона и разноцветных реклам. Хэкл испытывал отвращение к заведению, которым вынужден был управлять, с его оглушительной по вечерам музыкой, смехом, топаньем, свистом, выкриками, хлопаньем открываемых бутылок с шампанским. А по утрам оно было похоже на старую харчевню, смердящую застарелым запахом табачного дыма и разлитого алкоголя.

У него вызывали отвращение и девять девчонок, выступающих в стриптизе. Ему казалось, что они всегда пахнут потом, липкими мужскими руками и дешевыми духами. Он видел в них не женщин, способных взволновать, а материал, с которым приходилось работать поневоле, подавляя чувство брезгливости. Насколько отличной от них представлялась ему Ганка — ослепительно чистая, пахнущая свежестью, искренняя, молодая. Мысли о ней вызывали в его душе чувство гордости и счастья. Поэтому Хэкл страшно боялся того момента, когда станет для нее стар и потеряет ее. Он иногда думал, что, наверное, лишится рассудка, если это случится. Страх за Ганку, блеск и нищета Западного Берлина, грязь улиц и домов, в которых он оказался вынужденным жить, — все это давило и держало его постоянно в раздражении. Только алкоголь помогал Хэклу хоть немного удерживать в узде свою расшатанную нервную систему. Начинал пить Хэкл уже с утра, и это постоянное легкое опьянение помогало ему в течение всего дня сохранять маску человека с положением, хладнокровного босса, целеустремленного шефа, который правит делами железной рукой, а вечером приветствует гостей со светской изысканностью.

В тот вечер в баре «Белые линии» представления не было, так как здесь проводилась генеральная репетиция новой программы со стриптизом. Хэкл выключил в своей квартире радиопередатчик и спустился со своими людьми в бар. Гонзулка Бем сел к фортепиано, чтобы бог знает в который раз пробренчать вступление и основную часть мелодии, которая, по их мнению, должна была завтра стать шлягером этого сезона. По его знаку на длинном демонстрационном подиуме снова выстроились манекенщицы в тренировочных костюмах и вяло имитировали раздевание и разбрасывание деталей своих вечерних туалетов среди публики. Ведущая среди манекенщиц, полька Зуза Броневская, задавая ритм и тон, запела пошлую песенку:

Белых линий притяженье,
Белых линий белизна
Всех мужчин ввела в волненье —
Богача и бедняка...
Женщину из линий белых
Раздевать — блаженства верх.
В тканях фирмы «Бенсон — Бенсон»
Женщина шикарней всех...

В этом подвальном баре было холодно и пусто. Вместо зрителей в зале сидели только двое мужчин — Хэкл и Фанта, которые с профессиональным безразличием, больше занятые своими проблемами и мыслями, наблюдали за ходом ночной генеральной репетиции. На подиуме между тем что-то застопорилось. Гонза Бем перестал играть, выбежал к девушкам и стал, ударяя в ладоши, отбивать им ритм и показывать, как он представляет себе движение в танце и настоящий стриптиз. Выглядело это довольно комично...

В этот момент из-за кулис вышел крепкий, мускулистый мужчина в красном, довольно истрепанном и засаленном берете десантника и подошел к Хэклу.

— Вот фотографии, шеф. Только осторожно, они еще мокрые!

Хэкл нетерпеливо схватил одну из фотографий, которые принес фотограф Збигнев Броневский. На ней была запечатлена его Ганка, мирно беседующая с незнакомцем. Хэкл тщательно рассмотрел мужчину на фотографии, потом скорее себе, нежели Фанте, который с любопытством заглядывал через его плечо, пренебрежительно заметил:

— Банальный тип и, ко всему прочему, скверно одет. В нем решительно нет ничего опасного.

Фанта, однако, с присущим ему ехидством прокомментировал снимок иначе:

— Почему? Не так уж плохо выглядит. И молодой...

Это взбесило Хэкла. Он резко перевернул фотографии изображением вниз, чтобы их больше не видеть, ударил по столу рукой и взревел:

— Хватит! Стоп! Это не репетиция, а бордель, дамы! — Он подбежал к девушкам и заорал: — Вы думаете, я вам буду платить даром? Ваше ремесло требует высокого профессионализма! Это вам не по улицам таскаться, хотя и там нужен известный профессионализм! Если вам не нравится работать здесь, можете пойти попробовать!

Зуза Броневская отважилась вяло возразить:

— Мы уже вымотались, шеф.

— Это никого не оправдывает, в том числе и меня! — бушевал Хэкл. — Наш лозунг такой: «Верх блаженства — раздевать женщин». Женщин, а не бревна! Дамы, соблаговолите это себе уяснить! Вы должны быть сексуальны, понимаете, сексуальны, иначе все полетит к черту!.. А вы как полено...

В самом разгаре его тирады из глубины затемненного бара раздалось:

— Что ты расстраиваешься, Арни, миленький? Опять у тебя будет болеть желчный пузырь.

При звуке этого голоса Хэкл резко обернулся. Ганка шла между столами спокойная, уверенная в себе. Она слегка чмокнула его в щеку, подвела к стойке бара, взяла его стакан, понюхала:

— Что пьешь? Джин? — И отпила из его стакана.

Хэкл подозрительно спросил:

— Где ты была так долго?

Ганка сбросила плащ на спинку высокого стула у стойки и села.

— Немного по городу прошлась.

— Ночью?

— А почему бы нет? Тихо и тепло. Весна...

Хэкл судорожно схватил лежащую на стойке бара фотографию и спросил:

— Одна?

Ганка спокойно засмеялась:

— Большей частью.

Хэкл так сжал фотографию, что у него побелели пальцы. Он боролся с неистовым желанием положить перед ней эту улику и, не выдержав, взорвался:

— Лжешь!

Однако Ганка с насмешливым превосходством парировала:

— Ревнуешь, Арррни? Это ниже твоего достоинства.

Она заметила перевернутые фотографии и спокойно спросила:

— Что это у тебя?

Хэкл, разом растеряв всю отвагу, только покорно пролепетал:

— Ничего, — и отодвинул фотографии.

Ганка встала и предложила:

— Хочешь, я покажу девчонкам вступление? — Не дожидаясь ответа, Ганка поднялась на подиум к девушкам: — Посмотрите, девочки, а главное, ты, Зуза, как ходят манекенщицы... Дай мне тон и ритм, Гонза...

Гонза Бем снова заиграл мелодию нового шоу, и Ганка с непередаваемым, волнующим шармом поплыла мимо девушек, благородно и даже целомудренно имитируя раздевание, улыбаясь Хэклу и напевая:

Белых линий притяженье,
Белых линий белизна...

Хэкл посмотрел на нее, отпил пару глотков и чуть не закричал от досады и беспомощности перед ее чарами, но у него хватило сил только на то, чтобы тихо прошептать:

— Я, наверное, из-за нее сойду с ума... И зачем она так красива, стерва...

5

Ян Земан, сидя весь день на конференции криминалистов, чувствовал себя как на иголках. Конференция была организована с обычной немецкой обстоятельностью. В других условиях Земан удивился бы, как хозяевам удается соблюдать минута в минуту повестку дня, как безупречно работает у них техника, воспроизводящая типичные случаи расследования преступлений или новые методы и средства, поиск улик и доказательств, новые сведения в дактилоскопии, баллистике, химии, физике, судебной медицине и многое другое. Он бы с удовольствием повеселился на великолепном торжественном обеде, где собрались ведущие криминалисты социалистических стран, был бы рад с ними познакомиться, обменяться опытом. Однако голова его была забита Иркой Градецем и его секретным заданием. С той минуты как Гонза узнал, что секретный агент «Стардуст» — Ганка Бизова, которую он хорошо знал по Праге, он полностью углубился в это дело. Как только закончилось послеобеденное заседание, Земан, сославшись на занятость и головную боль и отказавшись от врача, которого ему моментально предложили хозяева, тут же поспешил к Ирке Градецу на Моллштрассе.

На конспиративной квартире они снова были втроем — Земан, Ирка Градец и майор Вильде. Они обсудили информацию, полученную Иркой от Ганки.

— ...О западногерманском филиале фирмы «Бенсон и Бенсон» и ее демонстрационном зале со стриптизом мы уже давно знаем, — заявил майор Вильде. — Это резиденция очень опасной шайки, деятельность которой направлена на подрыв ГДР и переманивание отсюда интеллигенции, в первую очередь работников искусства, ученых, специалистов... Заправляют там всем некий доктор Фанта, бывший ваш депутат парламента от социал-демократической партии, сбежавший сюда после февраля 1948 года, и некий Ян Бем, бывший студент юридического факультета, тоже эмигрант.

— А теперь в качестве шефа к ним подключился Арнольд Хэкл, чтобы распространить подобную деятельность на Чехословакию, — добавил Градец.

— Только с вами им придется трудно, — усмехнулся Вильде. — Прага не Берлин. Там не получится то, что у них пока еще получается здесь: свободный переход на Запад, моральное и экономическое разложение людей, подкуп, идеологическое воздействие...

Земан поинтересовался:

— Вы сказали «пока»?

Вильде кивнул и многозначительно сказал:

— Ну, наверное, скоро что-то придумаем. Будем этот вопрос решать. Должны решить!

Градец не особенно вникал в их разговор. Он сидел с задумчивым видом, стараясь найти логический ответ на ту отрывочную информацию, которой уже располагал.

— Однако что касается Чехословакии, то здесь у Хэкла, по всей вероятности, задачи несколько иные, — произнес он.

— Какие? — спросил Земан, подумав, что Ирка уже пришел к какому-то выводу.

— Какие именно, мы не знаем. Ганка тоже не знает. Ей известно только то, что акция против Чехословакии имеет два кодовых названия: «Белые линии» и «Летей». Когда она спросила Хэкла, что это означает, тот рассказал ей как бы в шутку такую историю. После одного из сражений второй мировой войны генерал Эйзенхауэр приехал в некий разрушенный замок на Рейне, где разместился штаб французской дивизии. Он застал ее командира, генерала по фамилии Летей, за весьма своеобразным занятием: французский генерал спешным порядком высаживал в два ряда молодые зеленые деревца при подходе к замку. Эйзенхауэр удивился: «Зачем вы это делаете, господин генерал? Что вам дадут эти деревья? Лучше отдохните, ведь через час ваша дивизия будет наступать дальше...» Генерал Летей улыбнулся: «Здесь вырастет аллея великолепных тополей, посаженных моими руками, и, когда через двадцать лет я приду сюда, я смогу посидеть в их тени, если мне это будет нужно». Говорят, что Эйзенхауэр вспомнил потом находчивого француза и назвал в его честь ту военную операцию.

— Интересная история, — задумчиво сказал Вильде. — И в ней, я думаю, заключена истина, которую мы не разгадали. Это все, что Ганка выудила у Хэкла?

— Все. Кроме того, она сказала, что для проведения этой акции Хэкл привез из Лондона секретные инструкции, списки, имена, систему сети агентов, которую у нас ему предстоит создать. Все это он хранит в сейфе в своей комнате, и никто к ним не имеет доступа, в том числе и Ганка. Но я должен ознакомиться с материалами, иначе мне нельзя показываться на глаза Калине!

— Как ты намерен к ним пробраться? — удивленно спросил Земан.

И здесь Градец с улыбкой показал им вещь, которая привела Земана как профессионала в восхищение. Ирка вынул из кармана коробочку с пластилином.

— А вот так!.. — сказал он. — Ганка принесла мне оттиски с ключей сейфа Хэкла!

— Эта девушка в самом деле сообразительна и отважна! — воскликнул Земан восхищенно.

Вильде, однако, развивал мысль дальше:

— Еще отважнее должен быть тот, кто воспользуется ключами, чтобы проникнуть к спискам. Ключи-то мы тебе за полчаса сделаем, но нужно будет их на месте подпилить, потом подобрать код... это потребует времени... а там каждая секунда может стоить головы.

Земан решительно заявил:

— Стало быть, задание для меня. Я кое-что понимаю в замках, наверное, лучше всех вас. Поэтому пойду я.

Градец категорически отверг его предложение:

— Ты с ума сошел, Гонза!

— Почему? Ты думаешь, мне нравится сидеть в комфорте на конференции, слушать доклады и болтать в перерывах, когда здесь совершается такое важное дело?!

— Нет, к этому я тебя не допущу, — решительно заявил Градец. — Это наше дело.

— Точнее, это дело каждого коммуниста, Ирка. Как твое, так и мое.

Тут вмешался Вильде:

— Подождите, не ссорьтесь. Согласно приказу из Праги, ответственность за операцию несет лично капитан Градец. Мы же поступим иначе.

Оба обернулись к нему:

— Как?

— У нас там тоже есть свой человек.

— Где? В фирме «Бенсон и Бенсон»?

— Да, непосредственно у Хэкла.

— А Ганка о нем не знает?

— Нет. До сегодняшнего дня о нем никто не знал... кроме меня.

— Кто же это?

— Один поляк.

— Эмигрант? — спросил Градец.

— Воевал во время войны на стороне Англии и потом там остался, — объяснил Вильде.

— Как вы его привлекли?

— Он хочет вернуться со своей сестрой домой, но боится. Мы пообещали ему, что замолвим за него словечко перед польскими товарищами... Разумеется, за услугу...

— За какую?

— Да вот хотя бы за этот ваш сейф, — улыбнулся Вильде. — Он сможет до него добраться. До мелочей знает обстановку, он там дома, может выбрать удобный момент.

Градец, однако, не согласился:

— Я ему должен раскрыть Ганку?

Вильде, слегка улыбнувшись, успокоил его:

— Нет. Раскроешь ему только себя. Пойдешь к нему один и скажешь только самое необходимое. Пароль — «Арнем».

— Хорошо, это выглядит убедительно, — согласился Градец.

— Пистолет, разумеется, оставь дома.

— Почему?

— Если тебя там схватят, тебе и пистолет не пригодится... — сказал Вильде и тихо добавил: — А в невооруженного человека стрелять труднее.

Земан проводил Ирку Градеца до границы американского сектора Берлина. Они остановились возле какой-то витрины и рассматривали ее, делая вид, что незнакомы.

Стоял поздний вечер, совсем рядом сияли неоновые огни бурно веселящегося Западного Берлина, гудели машины, гремели трубы джаз-оркестров, мерцали рекламы и вывески кинотеатров и баров. Вся эта картина контрастировала с темной тихой частью улицы, на которой они сейчас стояли. Казалось, рядом находилась преисподняя. Земан вдруг понял, как тяжело ему расставаться с Иркой Градецем. Он испытывал страх за него и боролся с желанием не пустить его одного или пойти в опасную неизвестность вдвоем. Здесь, вдали от дома, Градец был для Земана почти родным человеком, и Гонза боялся, что потеряет его.

— Ну, я пошел, Гонза!

— Когда вернешься?

— Через час, или, может, через два, или к утру, в зависимости от того, как все пойдет, не знаю точно.

— Я подожду тебя!

— Глупости, — сказал Градец.

— Я все равно не смогу уснуть.

Градец благодарно улыбнулся:

— Значит, пока.

— Пока! Ни пуха ни пера, Ирка! Возвращайся! — прошептал Земан, с трудом сдерживая волнение и нервозность.

6

Над витриной с полосатыми английскими тканями и манекенами в костюмах сияла большая неоновая надпись: «Бенсон и Бенсон», а под ней, над входом, закрытым тяжелой портьерой, буквами помельче было написано: «Белые линии». Широкая демонстрация английских моделей одежды». Перед этим своеобразным входом в бар стоял в роскошной швейцарской ливрее со множеством блестящих пуговиц и еще более блестящих галунов Збышек Броневский. Он зазывал проходящих мимо мужчин в бар и предлагал им в качестве приманки наборы порнографических открыток. Двоих мужчин, остановившихся возле него, ему не пришлось долго уговаривать. Это были чехи, доктор Салаба и редактор Голан, которого Салаба все же соблазнил отправиться на ночную экскурсию по Западному Берлину. Доктор Салаба, рисуясь перед своим спутником, со светским апломбом отчитывал Броневского:

— Ты это свое свинство оставь! Я тебе так скажу: меня агитировать не надо, я здесь как дома... Мистер Хэкл уже вернулся из Лондона? Он у себя?.. Да? Отлично... — Но все-таки набор открыток Салаба взял у Броневского. — Подожди, может быть, это заинтересует пана редактора. — Салаба сунул открытки Голану: — Взгляните, это их манекенщицы. Хорошенькие, правда? Но подождите, вы еще увидите их в натуре... До конца жизни будете мне благодарны за то, что я взял вас на демонстрацию мод... Купите себе на память... Наши мужчины у вас это оторвут с руками...

Голан что-то смущенно пробормотал и вернул открытки Салабе:

— Нет, спасибо, не надо. Вы очень любезны...

Салаба понял:

— Да, ведь у вас нет денег?! Спокойно, сейчас все устроится. Положитесь на меня. Пошли. — И он потащил Голана с собой в бар.

Градеца, видевшего все с противоположной стороны улицы, эта сцена позабавила. Когда чехи скрылись в баре, он напоследок окинул взглядом улочку, принарядившуюся, будто дама, собирающаяся на бал, в разноцветные огни и сияющие витрины и рекламы. Убедившись, что никто в бар не идет и все спокойно, Градец двинулся вперед. Броневский, увидев его, немедленно окликнул:

— Вы желаете увидеть прелестных девушек? Настоящий секс. Посетите демонстрацию мод. Взгляните на эти фото. Настоящий секс, не правда ли?

Однако, к его удивлению, Градец тихо по-чешски произнес:

— Мне бы лучше фотографии... из Арнема.

Броневский опешил и, немного помолчав, по-польски обронил:

— Идите в бар. Как только начнется программа, я приду...

Переступив порог ночного заведения, Градец словно окунулся в мешанину музыки, выкриков, громкого говора, смеха, свиста, топанья, аплодисментов. Полутьму, царившую в зале, в ритме музыки рассекали кроваво-красные пучки прожекторов. Окутанные облаками сизого сигаретного дыма, на демонстрационные подмостки вышли полуобнаженные манекенщицы.

Получилось так, что из-за отсутствия свободных мест Градецу пришлось сесть к двум чехам, которых он незадолго до этого видел входящими в бар. За их столиком оказалось единственное свободное место в зале, переполненном пестрой толпой пожилых любителей пива, американских солдат, интеллектуалов, хиппи, эмигрантов и других завсегдатаев. Ирке в общем-то было все равно, где сидеть, потому что в таком гвалте не было слышно даже собственного голоса. Несмотря на это, доктор Салаба все же попытался с Градецем заговорить на чешском языке:

— Вот это жратва, да?

Градец не реагировал, тогда Салаба попробовал спросить по-немецки, потом по-английски, по-французски.

Когда Градец и на это не клюнул и продолжал сидеть с невозмутимым, каменным лицом, Салаба с удовлетворением заявил приятелю:

— Я говорил вам, что это датчанин или финн, короче — северянин. Это видно по его типичной северной физиономии. Что ж, отлично. Можно хоть свободно побеседовать. Вообще мне нравится здесь, на Западе: никто тут чешского не понимает, поэтому у человека возникает эдакое прекрасное ощущение безопасности, раскрепощенности и свободы.

Голан, проявив патриотизм, спросил:

— А что, дома вы всего этого не ощущаете?

— Там немножко сложнее, — хохотнул Салаба. — Разве вы не знаете старую народную мудрость? Когда собираются три чеха, один из них обязательно полицейский...

Бедняге было невдомек, до какой степени он сейчас был близок к истине. Градеца их диалог развлекал, несмотря на всю серьезность стоящей перед ним задачи. И дело не только в этом — информация, которую он получал от соседей, становилась все интереснее. Салаба сказал Голану:

— ...Пока не забыл, насчет западных марок. Как только появится пан Хэкл, мы обо всем договоримся, дадим ему свои кроны...

— У меня с собой вообще нет чехословацких денег, — испугался Голан.

Салаба только фыркнул от такой наивности:

— Это и так ясно! Подпишите небольшую расписку, подтверждение, что вы ему в Праге положите на банковский счет под номером таким-то, он вам скажет, столько-то и столько, а он вам эту сумму моментально выдаст в марках.

Голана такой вариант, разумеется, очень привлекал, хотя душу одолевали сомнения и страхи.

— Пан Салаба, я вижу, вы это хорошо придумали, но мне бы не хотелось влипнуть в какую-нибудь историю. У меня это все сложнее, чем у вас. Дело в том, что я журналист, корреспондент нашего телевидения, я здесь как официальный представитель и решительно не могу брать какие-либо обязательства, поймите меня правильно...

Доктор Салаба пришел в негодование:

— Я вам так скажу: оставьте политику в покое! Кто здесь говорит о каких-то обязательствах? Пан Хэкл абсолютно корректный торговец, не имеющий ничего общего с политикой. Он длительное время жил в Праге, полюбил нас, чехов, так, что завел себе подругу-чешку, вы ее увидите. Он всегда мне говорит: «Сам не пойму, пан Салаба, почему я с вами, чехами, так сентиментален».

Градец рад был послушать и дальше любопытные рассуждения пана Салабы, если бы сзади него вдруг не прозвучало:

— Идемте, у меня есть прелестные фотографии. Понимаете? Секс настоящий, очень пикантные...

Градец встал и пошел следом за Броневским. Он еще услышал, как пан Салаба бодро заметил Голану:

— Видите, подобные вещи этот датчанин понимает. Одним словом, датчане порядочные свиньи!

У Броневского все выглядело так, как и за кулисами любого салона мод: вешалки с рядами приготовленных туалетов, зеркала, столики с гримом, типичный женский беспорядок, второпях разбросанные сумки, туфли, черные чулки, бюстгальтеры и пояса для чулок. В темном углу за ширмой у Броневского была маленькая фотолаборатория с увеличителем, бачком для проявления пленок и сохнущими на веревках негативами. Он провел сюда Ирку Градеца через маленькую дверь за стойкой бара и по-польски спросил:

— Кто тебе дал этот пароль?

— Друг.

— Чего хочешь?

Градец с опаской оглянулся:

— Не выйти ли нам лучше на улицу?

Броневский угрюмо ответил:

— Нет, здесь безопаснее. Здесь на тебя никто не обратит внимания. Все привыкли, что я сюда вожу клиентов. — До Броневского дошло, чего может опасаться Градец, поэтому он с усмешкой его успокоил: — Можешь тут без опаски говорить обо всем. Здесь нет никаких подслушивающих устройств, никаких чужих ушей. Чтобы тебе было спокойнее, можем включить вот это... — Он повернул выключатель висящего на стене театрального репродуктора, и в лабораторию ворвался шум, музыка и рев из бара.

Градец еще минуту колебался, потом шепотом произнес:

— Речь идет о некоторых списках.

— О каких?

— О тех, что у Хэкла наверху в сейфе.

— Что там такое?

— Не знаю, — искренне признался Градец. — Хэкл привез их из Лондона.

— От офицеров английской секретной службы?

— Видимо.

— И что ты теперь хочешь от меня? — холодно и враждебно спросил Броневский.

— Можешь ты мне их переснять? Конечно, чтобы никто этого не заметил.

Броневский вскочил:

— Ты с ума сошел?! Я себе не враг, а это ведь пахнет могилой. Если уж на то пошло, скажи, как я до них доберусь?

— Я принес тебе ключи от сейфа, — ответил Градец. — Вот они!

Он вынул из кармана коробочку с двумя ключами, еще поблескивающими свежеобработанным металлом, и положил ее перед Збышеком на стол. Броневский, однако, к ключам не притронулся, лишь хмуро смотрел на них. Градец вынул из кармана миниатюрный фотоаппарат:

— И еще возьмешь вот эту игрушку. Обладает исключительной светосилой. Для освещения достаточно настольной лампы или карманного фонаря. Так как? Сделаешь? — Градец положил перед Броневским пачку банкнотов. — Получишь хорошие деньги, а это задаток. И то твое дело с Польшей... будет урегулировано!

Броневский все еще молчал, потом процедил сквозь зубы:

— А если я сейчас позову Хэкла, они тебя прикончат. Исчез бы ты без следа, и мне бы было спокойно.

Градец понял, что Броневский говорит серьезно. Однако он, не подавая виду, настаивал:

— Мне сказали, что на тебя можно положиться... И что ты ничего не боишься...

На это Броневский упрямо буркнул:

— Смерти боится каждый!

Градец почувствовал, как у него на лбу помимо его воли выступил пот, но не хотел его вытирать, чтобы поляк не подумал, что он испугался. Между ним и Броневским возникла стена враждебности и недоверия, добром это не могло кончиться, и Ирка уже проклинал ту минуту, когда влез за кулисы, потому что убежать отсюда невозможно... Пока он лихорадочно соображал, что предпринять, в гардеробную влетели запыхавшиеся манекенщицы и начали торопливо переодеваться в вечерние туалеты. Та, у которой угол с гримом и барахлом был как раз за ширмой, вдруг нервно взвизгнула:

— Кто там у тебя, Збышек?

— Клиент.

— Вышвырни его! Я не могу переодеться. Ты ведь знаешь, что я не терплю мужиков!

— Успокойся, Зузка, — ласково попросил Броневский, — он отвернулся. — Старательно задернув ширму, Броневский пояснил Градецу: — Это моя сестра. Благородная полька. В старой Польше ей бы в пояс кланялись, целовали бы ручки, называли бы ее вельможной пани. А здесь, чтобы не сдохнуть с голоду, она вынуждена показывать этим болванам бедра... — Эта картина вызвала у поляка такую злобу и ненависть, что он решительно спросил: — Можешь так устроить, чтобы завтра вечером Хэкла не было дома?

Градец понял, что его шансы растут.

— Да, будь уверен!

Броневский взял со стола ключи, фотоаппарат и деньги и засунул все в боковой карман своей ливреи.

— Придешь сюда послезавтра в восемь утра, — сказал он. — Двери дома и бара будут открыты. Пройдешь прямо сюда, в это время здесь тихо, все еще спят. Списки будут готовы.

7

Когда Ирка Градец вернулся в бар, демонстрация мод фирмы «Бенсон и Бенсон» только начиналась. По демонстрационному подиуму, как по корабельному мостику над бушующим морем, плавно поплыли стройные манекенщицы в черно-белых полосатых вечерних туалетах. В ритме мелодии они вдруг начали снимать одежды. Впереди ступала Зуза, элегантная, красивая, гордая. «Хороша!» — в восхищении подумал Градец.

А Броневская пела:

Белых линий притяженье,
Белых линий белизна
Всех мужчин ввела в волненье —
Богача и бедняка...
Женщину из линий белых
Раздевать — блаженства верх.
В тканях фирмы «Бенсон — Бенсон»
Женщина шикарней всех...

Она пела, и мужчины, сидящие вокруг столов у ее ног, ревели от восторга, свистели, топали, тянулись к ней и ее подругам, хватали на лету предметы туалета и белья, которые девушки снимали и бросали в публику. Гонзулка Бем сиял: это был успех — фантастический, колоссальный. Завтра об этом новом шоу будет говорить весь Берлин. Опьяненный восторженным приемом, Бем забрался на подмостки к манекенщицам и, стараясь перекричать восторженный рев зала, стал выкрикивать:

— Да здравствует красота «Белых линий»! Наши «Белые линии» принадлежат вам, господа!

Градец с брезгливостью смотрел на лес жадных мужских рук, хватавших предметы женского туалета. Он поймал себя на мысли, что не женская нагота волнует, а то, чего не видишь...

Ирка протиснулся сквозь толпу к своему столу и обнаружил, что его место уже занято. Там сидел и доверительно беседовал с Голаном и Салабой какой-то мужчина в безукоризненном смокинге с белой хризантемой в петлице, Мужчина поспешно встал, освободив ему стул, и повернулся, чтобы извиниться. И тут оба оцепенели. Это был Арнольд Хэкл. Они никогда не виделись, но знали друг друга. Градец знал Хэкла по описанию, а Хэкл знал Градеца по фотографии. Хэкл растерянно спросил:

— Этот пан тоже с вами, мистер Салаба?

— Да нет! Он к нам подсел случайно. Это какой-то датчанин, — сказал Салаба. Увидев в руке Градеца фотографии, он из чувства мужской солидарности показал ему большой палец и похвалил: — Весьма пикантны, не правда ли? — После чего попросил: — Можно посмотреть?

Хэкл между тем уже овладел собой и в своей обычной аристократической манере предложил Салабе и Голану:

— Оставьте его в покое. У меня есть получше. Пойдемте со мной, приглашаю принять по рюмке у меня наверху, господа!

Салаба и Голан тут же встали и, обрадованные такой благосклонностью, двинулись за Хэклом. Хэкл, проходя мимо стойки бара, наклонился к Фанте, который в данный момент исполнял роль бармена, показал ему глазами на Градеца и прошипел:

— Он здесь! Имел наглость прийти даже сюда! Простучите-ка мне его! — И снова, по-светски легкий и элегантный, взял под руки Голана и Салабу и повел их к себе за сцену, кланяясь знакомым во все стороны.

Встреча с Хэклом сильно обеспокоила Градеца. Он еще не знал, что Хэклу его лицо знакомо по фотографиям, которые сделал Збышек Броневский. Если бы Ирка знал об этом, он бы понял причину беспокойства и колебаний Броневского во время их беседы. А сейчас у него появилось просто предчувствие, что его миссия здесь окончена и ему нужно как можно быстрее отсюда исчезнуть. Градец поспешно расплатился, взял в гардеробе свой плащ и вышел.

Выйдя на улицу, он с облегчением вдохнул влажный ночной воздух. После гвалта в баре он чувствовал себя на этой тихой западноберлинской улице как в раю. Стояла тишина. Не было ни прохожих, ни автомобилей. Только над барами мигала неоновая вывеска, да по темным углам жались проститутки. «Какие молодые, — подумал он. — Что заставило их заняться этим ремеслом, древним, как само человечество? Неужели они действительно не могут найти другую работу?» Ему стало грустно от мысли, что эти девушки вынуждены стоять в ночном холоде как витрины горькой любви, живая реклама для случайных клиентов. От неровной мостовой веяло холодом. Градец запахнул потуже плащ и хотел было уже покинуть эту улочку, как вдруг за его спиной раздался незнакомый голос:

— Момент, молодой человек! Вы не заплатили!

Градец обернулся и, к своему удивлению, увидел бармена бара «Белые линии», с которым он только что расплатился. Не говоря ни слова, Градец вынул из кармана пиджака счет с пометкой об уплате и подал его бармену. Фанта, взяв счет, с холодной усмешкой разорвал его на клочки и выбросил.

— Нет, я же сказал, что ты нам совсем не заплатил, понятно, подонок? — злобно прошипел Фанта и схватил Ирку за локоть.

Градец знал этот прием. С его помощью когда-то на окраинах городов старшие официанты ресторанов выколачивали из простофиль монеты. Поэтому он спокойно вырвал руку и хотел отойти, но тут же заметил, что за спиной бармена стоит долговязый верзила с прыщеватой физиономией. Это был пианист из бара Гонза Бем. Неподалеку маячил еще один мужчина во фраке официанта. Усмехаясь, они многозначительно постукивали резиновыми дубинками по ладоням.

Теперь Градец понял, что дело пахнет не простым вымогательством, а принимает более серьезный оборот.

Молниеносно приняв решение, так как ждать ему уже было нечего, он обрушил на противников удары, как его многие годы учили на курсах каратэ.

А Хэкл, приказавший устроить эту драку на мокрой ночной мостовой, со спокойной улыбкой джентльмена, для которого такая мелочь, как деньги, якобы вообще не представляет интереса, отсчитал западногерманские марки и подал их Голану со словами:

— Я очень рад, что могу вам помочь, пан редактор!

Голан чувствовал себя как в волшебном сне. Он был восхищен гостиной Хэкла, с изысканной современной мебелью, с мягкими персидскими коврами, с красными кушетками и кожаными креслами, покорен аристократизмом, с каким Хэкл принял их, и естественным благородством, с каким выслушал его просьбу об обмене денег. Голан даже не подозревал, что дело можно так легко уладить. За один вечер он превратился из телевизионного редактора, который вынужден был аккуратно распоряжаться своими небогатыми суточными, в человека большого света, который может себе кое-что позволить. Трясущимися руками он взял у Хэкла деньги, поспешно засунул их в карман, пока Хэкл не передумал, и, заикаясь, рассыпался в благодарностях:

— Не знаю, как вас за это благодарить... Обязательно в течение месяца я скоплю эту сумму в кронах. А когда вы будете в Праге, я рассчитаюсь...

— Пустяки, — заверил его Хэкл. — Мне ничего от вас не надо. — Он улыбнулся, погрузился в мягкое кожаное кресло напротив них, отпил из стакана джина и с удовольствием закурил сигару. — Мне достаточно, если о нас, людях западного мира, вы будете иметь чуть лучшее мнение. Я думаю, порядочность и корректность во взаимоотношениях — вот лучший путь к тому, чтобы люди в этом сумасшедшем расколотом мире, невзирая на свои политические убеждения, могли на разумной основе договориться. Кстати, пан доктор, как вам понравилась наша новая программа? Доктор Салаба воскликнул:

— Великолепно! Интересна эта белая полоска, которая повторяется во всех моделях. Это новинка?

Хэкл с презрительной, иронической усмешкой поднял брови, удивившись тому, что пан Салаба, как специалист, до сих пор не в курсе дела.

— «Белые линии» — это же шлягер весны этого года... И, я надеюсь, — подчеркнул он, — будут и криком моды следующей пражской весны.

Салаба воспринял его слова как указание:

— Разумеется. Я вам так скажу: можете на нас положиться. Я сделаю для этого все возможное.

В эту минуту вошел Гонза Бем и, остановившись у двери, терпеливо и с почтением стал ждать. Хэкл сразу же его заметил и вежливо произнес:

— Извините, я вас на минуту покину. — Он подошел к Бему и тихо спросил его: — Так что?

Бем так же тихо, чтобы те двое в креслах у камина не услышали, ответил:

— Мы его отделали, шеф.

— Ну и что?

— Ничего.

— Вооружен?

— Нет.

— Документы?

— Нет.

— Что он говорил?

— Молчал. Дрался с нами до последнего, но молчал. У Эриха, кажется, перелом руки...

— А этот тип жив?

Гонзулка Бем запнулся, почуяв в словах Хэкла упрек, и стал оправдываться:

— Вы же ничего не сказали, шеф!

Хэкл с досады так стиснул зубы, что у него на скулах заходили желваки. Но он коротко обронил:

— Порядок. Можешь идти! — Сделав над собой усилие и снова придав лицу светское выражение, Хэкл возвратился к гостям. Подходя к ним, он увидел, как Салаба нахально, как в своем доме, налил джин и тоник, сказав ошеломленному редактору:

— Ну, что я говорил? Ведь правда, что мистер Хэкл отличный парень? Аристократ, никакой политики, он выше этого. Короче, настоящий английский джентльмен.

Восторженный и растроганный редактор Голан охотно с ним согласился...

8

Земан за годы своей службы научился терпеливо ждать и совершать длительные ночные прогулки. Но на этот раз, ожидая Ирку Градеца, он всерьез забеспокоился. В голову лезли всякие мысли, ведь Градец был на другой стороне границы двух миров, совсем один, без помощи. Земан уже несчетное количество раз проходил по приграничной улочке мимо одних и тех же витрин и заглядывал в них уже механически, так как все выставленное в них он за эту ночь выучил наизусть. Вдруг из всполохов неона, люминесцентных ламп и реклам вынырнули фигуры двух мужчин. Один из них скорее тащил, чем поддерживал, другого, который казался мертвецки пьяным. Это были доктор Салаба и Градец.

Земан бросился им навстречу и, увидев разбитое и отекшее лицо Градеца, испугался настолько, что еще бы немного — и он нарушил бы конспирацию.

— Боже мой, что с тобой стряслось? — вскрикнул Земан.

Градец не ответил. Он лишь попытался разбитыми губами изобразить какое-то подобие усмешки. Доктор Салаба пыхтел от напряжения.

— Что вы, от него ничего не добиться! Я из него выудил только вкладыш на переход на Фридрихштрассе, и то я был вынужден встать на колени и почти прижаться ухом к его губам.

Земан подхватил Градеца с другой стороны, чтобы помочь Салабе. Они посадили Ирку на край тротуара. Земан достал носовой платок и стал осторожно вытирать Градецу лицо, запачканное уже засохшей кровью. Салабу вдруг осенило:

— Так вы же наш сосед из поезда?! Вы его знаете? А я до последней минуты думал, что он датчанин.

Земан сразу понял свою ошибку и попытался ее исправить:

— Нет, я знаю только, что он работает в той же фирме, что и я, только в филиале в Брно. Мы с ним однажды случайно встретились на коммерческом совещании в Праге. А теперь я его вдруг встречаю здесь и в таком состоянии...

— Хулиганы! Здорово они его отделали. Лишь бы не было переломов, — озабоченно сказал Салаба и тотчас же по привычке захохотал. Этот коммивояжер привык быть в любой ситуации занятным собеседником. — Я вам так скажу: мир тесен, чехов повсюду встретишь. Однажды один мой знакомый — он занимался продажей материала для дождевиков — едет с образцами своего товара по пустыне, где-то в Тунисе, и встречает араба, едущего на верблюде в бедуинском белом бурнусе. Знакомому захотелось закурить, и он спросил араба: «Огонька у вас не найдется?» А тот араб подает ему газовую зажигалку и отвечает по-чешски: «В следующий раз, болван, купи себе хотя бы спички, когда едешь в пустыню...»

Земану было не до болтовни, поэтому, прервав Салабу, он спросил:

— Где вы его нашли?

Салаба уточнил:

— Вот именно «нашли». Вначале нас было двое. Но редактор сбежал, трус несчастный, побоялся влипнуть в какую-нибудь историю.

— А вы не боялись?

— Тоже боялся. Но он лежал на мостовой, весь в крови, и это обещало веселенькую прогулку с западноберлинскими полицейскими. Разве я мог его бросить, если он стремился попасть к нам и я понял, что он наш?

Земан удивился. От кого, от кого, а уж от пана Салабы он такого не ожидал!

— Вы сказали «к нам»? Я вас совершенно не понимаю, пан Салаба.

Салаба с улыбкой ответил:

— Не обращайте на меня внимания, я сам себя тоже иногда не понимаю. Мы ведь сложные существа, как утверждают классики... Вы, случайно, не знаете, в какой гостинице он живет? Я, хоть и умотался, с вашей помощью его туда дотащил бы.

Однако Земан отказался:

— Нет-нет, в этом нет необходимости. Вы и так уже достаточно много сделали. Остальное — моя забота. Поскольку я знаю его немного больше, чем вы, я уж сам о нем и позабочусь.

Выскочив на проезжую часть, Земан попытался остановить такси, которое как раз проезжало по улице. Машина, к счастью, затормозила возле тротуара, на котором в полусознательном состоянии еле стоял окровавленный Градец. Земан с помощью Салабы посадил его в такси и поехал, оставив пана Салабу в одиночестве на приграничной улице.

И только когда машина тронулась, Земан обнаружил, что за рулем сидит майор Вильде.

Градец словно находился в каком-то странном сне. Себя и окружающих людей он воспринимал в виде желтоватых и нечетких теней, как на экране в старых пригородных кинотеатрах. Все происходившее с ним выглядело как отрывки из старинного, неестественно ускоренного, кровавого гангстерского боевика. Потом кто-то выносил его из машины, на которой они ехали. Перед глазами мелькали светлые и темные полосы. Градец чувствовал, как его укладывают в постель, чьи-то холодные пальцы дотрагиваются до него, что-то с ним осторожно, а временами и больно делают... Голоса доносились до него откуда-то издалека, как из-за тяжелой портьеры...

— ...Я его предупреждал... там отпетые молодчики... Если бы он согласился на подстраховку, мы сразу помогли бы ему выбраться из этого переплета...

— Что говорит доктор? У него что-нибудь серьезное?

— Внутренние органы, к счастью, не пострадали, но легкое сотрясение мозга не исключено... По крайней мере, два дня ему нужен покой... Лежать, не двигаться...

Все, что он слышал, казалось ему смешным... Ведь с ним все в порядке, только вот немного болит тело... Два дня в постели? Чушь! Ему нужно утром встать... Размять непослушное, ноющее тело, стиснуть зубы, справиться с температурой и выйти на улицу... на чистый воздух... на солнышко... Рюмка коньяка и чашка кофе — это быстрее всего поставит его на ноги... Он должен, безусловно должен... но что? Зачем?

Внезапно сознание его прояснилось, точно в кинопроекторе за его спиной отрегулировали резкость... Грязная, обшарпанная улочка, усыпанная обрывками бумаги и шелухой, пропахшая мочой в пивом, наполненная приглушенными пьяными голосами и звуками матросской гармошки, как бы осветилась каким-то чистым, неземным светом. Для него эта улочка теперь была одним из красивейших мест на земле, потому что рядом с собой он видел стройную, очаровательную, благоухающую какой-то удивительной парфюмерией — аромат самой весны? — девушку, о встрече с которой он давно мечтал. Они ходили по той улочке взад и вперед, несколько раз при этом миновав припаркованную темную машину, но не обратили на нее внимания, так как целиком были заняты друг другом и предстоящей разлукой. Она только что окончила свое сообщение, а он с нежностью погладил ее по руке и тихо сказал:

— Да... понимаю... понял все...

Ей, видимо, тоже жаль было расставаться с ним, но, несмотря на это, она решительно произнесла:

— Так с богом! И помните: мы никогда не виделись... И больше уже никогда не должны встречаться. Связь снова только обычным путем... шифром и через тайник. Прощайте!

Она хотела уйти, но он схватил ее за локоть и умоляюще произнес:

— Я хотел вам еще кое-что сказать...

Она поспешно высвободилась:

— У нас нет времени. Мы уже довольно долго говорим, а это слишком рискованно.

Однако он опять начал:

— Я... — но тут же махнул рукой и принялся насвистывать мелодию «Звездной пыли».

Ганка остановилась, а он тихо спросил ее:

— Вы помните? Под эту мелодию оркестра Влаха вы всегда выходили на сцену во время демонстрации мод в пражской «Люцерне».

— Вы там бывали?

— Всегда... С тех пор от этой мелодии не могу избавиться. Как только ее услышу, передо мной возникаете вы... Сколько раз я ловил себя на мысли, что насвистываю ее просто так... не замечая этого... как помешанный...

Ганка все еще стояла к нему спиной, но чувствовалось, что она не может заставить себя уйти...

— Я была знакома больше с Калиной и Земаном, чем с вами, — прошептала она.

— Я знаю. Очень жаль.

— Это вы сопровождали меня в последний раз?

— Куда?

— Через границу... когда я уходила... — Ей, по-видимому, нелегко было об этом вспоминать.

— Да, я.

— Я так и предполагала... Это хорошо.

— Тогда я думал, что вижу вас в последний раз. И вот снова разлука... И снова я вижу вас в последний раз?

Она не обернулась, только плечи ее затряслись то ли от ночного холода, то ли от тихих и горьких слез. Вдруг Ганка предложила:

— Если вы захотите меня еще раз увидеть, пошлите мне билеты на Брехта. Хэкл уже давно обещает, что возьмет меня с собой... Но вы должны смотреть откуда-нибудь издалека, с балкона, например, и иметь в виду, что я буду избегать вашего взгляда, буду болтать с ним, улыбаться ему и останусь к вам совершенно равнодушной...

Ирка положил руку ей на плечо, попытался заглянуть в лицо. Однако Ганка не позволила ему сделать это и высвободилась.

— Прощайте! — И она исчезла в темноте.

Он в отчаянии хотел крикнуть ей вслед: «Ганка!» — но из горла у него вырвался лишь какой-то неопределенный звук, похожий на кашель.

Земан озабоченно наклонился к нему:

— Как дела, Ирка? Хочешь пить?

Открыв глаза, Градец увидел, что он лежит на какой-то кровати под затененным торшером и над ним склонились Земан и Вильде. Ирка с трудом выдавил:

— Два билета на завтра на вечер... на «Берлинер ансамбль»...

— У него, наверное, температура. Бредит, — испуганно произнес Земан.

Вильде, однако, с ним не согласился:

— Да нет, непохоже, мыслит здраво... Что с билетами сделать?

— Прикрепите их булавкой... под левое первое сиденье... в третьем вагоне... в пятом по порядку поезде метро... на Темпельхоф...

Вильде ответил:

— Все сделаю! Будь спокоен!

9

Выйдя в антракте в фойе, публика еще раз услышала из репродуктора популярную песенку Мэкки Ножа из «Трехгрошовой оперы».

У акулы остры зубы,
Нипочем их не сочтешь,
У Мэкхита нож, как бритва,
Только где он, этот нож?

Очевидно, постановщики стремились удержать зрителя в атмосфере спектакля.

Компания Хэкла прогуливалась в антракте, переполненная впечатлениями. Арнольд Хэкл был в одном из своих самых безупречных смокингов и седыми висками и бородкой с проседью скорее напоминал американского актера, чем представителя английской текстильной фирмы в западноберлинском заведении сомнительной репутации. Рядом с ним шла Ганка Бизова в великолепном вечернем туалете. Своей вызывающей красотой Ганка привлекала внимание всех мужчин. В целом это была интересная пара, будто сошедшая со страниц модных западных журналов. Третьим был доктор Салаба. Он чувствовал себя непомерно счастливым оттого, что имеет возможность сопровождать их. Хэкл предложил Салабе сигару, закурил сам и веселым голосом заметил:

— Это наиболее гениальная украденная комедия про воров, какие я знаю.

— Как, простите?.. — удивился доктор Салаба.

— Ведь эту пьесу написал англичанин, некий Хей.

Ганка не переносила его язвительного остроумия, которое он сегодня с особым удовольствием демонстрировал. Поэтому она мягко заметила:

— Оставь это, Арни, дорогой!

Однако Хэкл не позволил себя остановить. Наоборот, было похоже, что ему хочется выговориться именно при ней.

— Господин Брехт как писатель вообще смахивает на коммуниста. Что не украдет, того не имеет. И, как истинный марксист, все это теоретически обоснует. Пользуется тем, что создано другими... — Хэкл повернулся к доктору Салабе: — Точно так же, как у вас. Господин Гадек, мой английский шеф, мне рассказывал, как вы с естественной беззастенчивостью забрали у него в сорок восьмом году его фабрику.

У доктора Салабы перехватило дыхание. С такой жестокостью и язвительностью Хэкла, который обычно по отношению к нему вел себя корректно, Салаба столкнулся впервые. Он тут же огляделся, не слышал ли кто-нибудь здесь, на территории ГДР, эти сентенции Хэкла, и лихорадочно стал соображать, что ему ответить и как поступить в данной ситуации. Но Ганка опередила его:

— С твоей точки зрения, Арни, получается, что самый рьяный коммунист жил у вас, в Англии.

Хэклу нравились эти интеллектуальные споры с Ганкой, поэтому он отреагировал охотно и быстро:

— Кого ты имеешь в виду? Маркса?

— Нет. Шекспира, — с превосходством усмехнулась Ганка. Это показалось Хэклу немного нелепым, и он ухмыльнулся:

— Ого!

— Он тоже все сюжеты и завязки своих пьес, — элегантно расправлялась с ним Ганка, — заимствовал у других авторов. Главным образом, из античности. А написал он их много.

Хэкл шутливо поднял руки, сдаваясь:

— Никогда не выбирайте себе в возлюбленные чрезмерно интеллигентную женщину, пан Салаба, потому что она вас уложит на лопатки раньше, чем вам это удастся сделать с ней.

Ганка быстро взглянула на свои золотые наручные часы и с усмешкой сказала:

— В этом я не совсем уверена, Арни!

В квартире Хэкла над баром «Белые линии» как раз в этот момент лязгнула последняя задвижка в двери неприступного сейфа, и бронированная дверца открылась. Полутьму комнаты нарушало лишь мигание уличных неоновых ламп и свет фонарика Збышека Броневского. Фотограф даже вспотел от напряжения и спешки — ведь ему пришлось подпиливать ключи, полученные от Градеца. Из бара доносился пьяный рев Фанты, Бема и других членов персонала Хэкла, смех и визг манекенщиц. Они обычно устраивали такие грандиозные кутежи, карусели, как говорил Гонзулка, когда Хэкл уезжал куда-нибудь на вечер или на ночь. Броневский знал, что у него будут спокойные условия для выполнения этого опасного дела. И тем не менее он торопился. Конечно, он испытывал страх, так как ясно представлял себе, что бы с ним стало, если бы его здесь обнаружили. Броневский быстро обшарил ящики сейфа и в одном из них обнаружил наконец папку с надписью: «Летей», «Белые линии»...

Разумеется, Хэкл ничего не знал об этом и поэтому не понял суть реплики Ганки. Он наклонился, чтобы с любовью и смирением побежденного поцеловать ей руку. Пан Салаба рассмеялся. Благодаря последнему каламбуру Хэкла он мог наконец проявить свое остроумие.

— У нас говорят, — продолжая смеяться, сказал он, — что глупая девка в постели лучше всего: она хоть ни о чем не спрашивает!

Подобная шутка в присутствии Ганки была столь бестактной и неприятной, что Хэкл счел нужным выказать Салабе свое презрение. Он повернулся к нему спиной, как к пустому месту, и, ничего не говоря, нежно взял Ганку под руку.

— В целом ты, безусловно, права, милая. Это действительно замечательная постановка и замечательная пьеса. Здесь собрался цвет не только восточной, но и нашей, западной интеллигенции. Мне думается, это хорошо, что нас здесь видят.

Они прохаживались как двое влюбленных, а пан доктор Салаба покорно следовал за ними.

Хэкл раскланивался во все стороны. В то время было очень модно посещать театр «Берлинер ансамбль» на другом берегу Шпрее, так как в этом странном поделенном городе не было границы и сюда каждый вечер прибывали дипломатические машины, английские и французские военные, которые интересовались театром и искусством, — короче, там собиралась культурная элита двух миров. И это особенно вдохновляло Хэкла на упражнения в язвительном остроумии.

— Видимо, к полному столу и свободе творчества следует идти на Запад, но за культурным богатством — на Восток. Здесь в самом деле есть люди, имена которых для культуры кое-что значат...

Но вдруг светская улыбка сползла с лица Хэкла. Он увидел мужчину, которого хорошо знал по Праге. Это был капитан Ян Земан, оживленно беседовавший с кем-то в группе мужчин. Хэкл не мог знать, что все эти люди — участники конференции криминалистов, которые пришли посмотреть нашумевший спектакль. Ганка тоже узнала Земана, и сердце ее сжалось. Однако Земан не обращал на них внимания, и они благополучно прошли бы мимо, если бы пан доктор Салаба не закричал радостно:

— А-а-а, вы тоже здесь, пан Земан? Как чувствует себя ваш коллега? Он уже в порядке?

Земан не ответил. Он только мельком глянул на Салабу и, холодно кивнув ему, снова отвернулся к собеседникам. Хэкл тихо, с раздражением спросил Салабу:

— Вы знаете этого человека?

Доктор Салаба, ничего не подозревая, откровенно признался:

— Разумеется!

— В таком случае, пан Салаба, — сказал Хэкл холодно и угрожающе, словно хлопая бичом, — я начинаю думать, кто вы такой на самом деле и не попался ли я на вашу удочку.

Доктор Салаба испугался. Такого поворота дел он совершенно не ожидал. Он пытался что-то возразить, выяснить, но Хэкл больше уже не обращал на него внимания. Подойдя к гардеробу, он попросил принести одежду и помог Ганке надеть манто из серебристой лисицы.

— Твоя шубка, дорогая!

Ганка послушно оделась и осторожно спросила:

— У тебя что-нибудь случилось, Арни?

Хэкл вместо ответа коротко сказал:

— Едем домой!

Броневский продолжал свою работу с ощущением того, что это рискованное предприятие закончится благополучно и он доведет дело до конца. Общество внизу в баре теперь уже совсем перепилось и было совершенно неспособно заметить, что делается наверху, в квартире Хэкла. А Хэкл был, согласно обещаниям Градеца, где-то далеко. Броневский разложил документы операции «Белые линии» на столике, зажег настольную лампу и начал старательно фотографировать лист за листом. Он был примерно на середине работы, когда внизу, в доме, неистово зазвонил звонок. Броневский мгновенно погасил лампу, подскочил к окну и выглянул из-за занавески. Перед домом стоял «мерседес» Хэкла, у входа маячил сам шеф и яростно, настойчиво звонил. В доме быстро зажегся свет, кто-то побежал по ступенькам открывать дверь. У Броневского на лбу выступил холодный пот, и он в отчаянии, по-старинному выругался:

— Пся крев, холера ясна!

Затем быстро подбежал к столику, сгреб документы, сунул их в папку и бросил снова в сейф. Пока он лихорадочно пытался уложить все как было, на лестнице раздались шаги и голоса Арнольда Хэкла и его пьяных сообщников-гангстеров. Броневский понял, что все пропало.

10

Стояло пасмурное, промозглое утро, и Градец чувствовал себя неуютно на этой пустынной западноберлинской улице. Нигде не было ни души, только обрывки бумаги, конфетти и брошенные пустые бутылки свидетельствовали о ночном присутствии людей. Ирка еще не оправился от побоев. Ноги у него тряслись от слабости, руки, живот и спина были в болезненных синяках, на лице налеплены пластыри. Земан не хотел его пускать, предлагал пойти вместо него, но Ирка Градец знал, что только он может прийти сюда, потому что Броневский не захочет ни с кем другим иметь дело. Рано утром Градец доехал на метро до Западного Берлина и теперь снова приближался к бару «Белые линии». Шел он очень осторожно, напряженно и неуверенно. Часто останавливался, опасаясь какой-нибудь западни, но в конце концов подошел к входу, закрытому тяжелой портьерой. Ирка еще секунду колебался, потом немного раздвинул портьеру и слегка нажал на ручку. Дверь подалась. Он вошел. В баре и в гардеробной света не было. Здесь царил серый полумрак. Беспорядок был страшный. Всюду валялись брошенные в спешке одежда, грим, предметы дамского туалета, стояли недопитые бутылки и стаканы с вином, виднелись липкие лужи разлитого ликера.

Людей здесь, однако, не было. Только когда Ирка подошел к занавесу, который отгораживал гардеробную от фотолаборатории, за его спиной послышался насмешливый голос:

— Ты все-таки пришел?

Ирка резко обернулся и увидел Броневского перед зеркалом за столиком его сестры. Скрытый ширмой, поляк сидел перед бутылкой коньяка и пил.

Градец сказал с облегчением:

— Я привык держать слово.

— Но вчера ты его не сдержал, — мрачно упрекнул его Броневский.

Градец молчал. Он уже знал от Земана, что произошло. Броневский сердито укорил его:

— Хэкл вернулся раньше.

Градец тихо признался:

— Я не мог ему в этом помешать. — И спросил напрямую: — Значит, неудача?

Броневский медленно открыл ящик гримерного столика, вынул оттуда ключи от сейфа и миниатюрный фотоаппарат:

— Вот твои ключи и камера. — Затем он сунул руку в карман и подержал перед глазами Ирки кассету с фотопленкой. — А это то, что вам нужно... Но это не все. Я не успел. Отснял тебе только списки. На инструктаж и подробные указания к этой операции уже не хватило времени.

Градец нетерпеливо протянул за кассетой руку:

— Отлично! Спасибо и за это!

Однако он понял, что Броневский не торопится отдавать кассету. Тогда Градец вытащил из кармана объемистый конверт и сказал:

— Наш уговор, разумеется, остается в силе. Хочешь в марках или в долларах?

Броневский опрокинул в себя очередную рюмку с коньяком и насмешливо спросил:

— А кто тебе сказал, что я собираюсь отдать это за деньги?

Градец был удивлен:

— А за что тогда?

— За Арнем!

Градец был в еще большем замешательстве:

— Не понимаю тебя!

— После Арнема я смертельно ненавижу британских офицеров и лордов, — признался с пьяным азартом Броневский и начал изливать ему полную ненависти душу: — Эти надутые господа — пустые идиоты с моноклем в глазу и колониальным хлыстом в руке!.. Кто это выдумал, что они мужественные люди и джентльмены и имеют право решать судьбы мира? Как будто они лучше и справедливее нас! Они тряслись от страха за Ла-Маншем, в то время как мы, поляки, шли с саблями наголо в атаку против гитлеровских танков... Я был на Мазурских равнинах, я воевал там... Страшно вспомнить... Там полегли целые наши дивизии, но ни один поляк не отступил... Потом я попал к ним в Англию. Всю войну обучался в десантной дивизии, чтобы иметь возможность отомстить Гитлеру за мазурскую бойню... Мы, поляки, бредили той святой минутой, когда запоем: «Ешче Польска не згинела» и совершим великий подвиг, который войдет в историю... — Он снова выпил и продолжал: — Потом пришел такой момент... Арнем... Высадили нас 17 сентября в пять часов утра в тыл немецким войскам, чтобы мы открыли путь британским армиям через Рейн. Мы верили этому... бились как львы... Ты не представляешь, какой это ужас попасть в такой котел... Возле меня погибали мои товарищи десятками, сотнями... Раненые стрелялись, чтобы не попасть в плен к немцам... От полка нас осталось всего пятеро. Наполовину обезумевшие, мы снова пробились к англичанам... И там узнали, что вся эта операция, все эти бои оказались совершенно ненужными. То был просто каприз Монтгомери, его показательный маневр, которым он хотел продемонстрировать свой стратегический талант перед Эйзенхауэром... Понимаешь? Вся польская парашютная бригада погибла там напрасно. Это была дурацкая смерть, идиотская, глупая... Ради игры между двумя генералами... — Броневский снова выпил и в ярости выпалил: — Ненавижу их!.. И всю свою жизнь хочу мстить им за Арнем! Расстраивать их идиотские генеральские игры, из-за которых потом напрасно умирают люди... — Он протянул Ирке кассету с пленкой: — Вот поэтому я тебе и принес эту вещь!

— Почему ты до сих пор не возвратился домой, Збышек?

— Потому что я шляхтич и не могу выносить, что страной управляют хамы!

— А теперь-то ты, наверное, так не думаешь?

— Нет, что угодно, только не это! И потом, я единственная надежда у сестры. После войны она убежала за мной в Англию... Я должен ее вернуть назад, нельзя допустить, чтобы и она загубила свою жизнь здесь... — И вдруг неожиданно Броневский взорвался: — Иди, иди и оставь нас, не агитируй, это уж наше дело!..

— Прощай, Збышек! Ты лучше, чем я думал...

Градец открыл дверь и поспешно вышел в бар, чтобы через него выбежать на улицу. Теперь, когда он был один, ему бросилось в глаза, что бар без огней и посетителей посерел, омертвел. Даже пахло в нем, как поутру от пьяницы. Стулья были перевернуты и поставлены на столы, но в помещении было еще не убрано, и ножки стульев напоминали тянущиеся вверх над этой мусорной кучей и молящие о помощи пальцы рук. Градец хотел пробежать через это мертвое, безрадостное помещение как можно быстрее. И хотя здесь никого не было, что-то заставляло его спешить. И тут произошло то, чего он все это время подсознательно боялся! Со всех сторон вдруг вспыхнули прожекторы и пригвоздили его, полуослепленного, к центру зала, как на манеже. Кто-то в темноте за прожекторами произнес:

— Мы тебя все-таки дождались, пижон!

Голос прозвучал как-то странно в этом пустом помещении, как и смех нескольких мужчин, раздавшийся вслед за этими словами. Градец прикрывал ладонями глаза и стремился разглядеть кого-либо из своих противников. Но все было напрасно. В тот момент когда ему показалось, что он определил направление, откуда раздался первый голос, за его спиной кто-то произнес:

— По-видимому, тебе одной взбучки мало. У тебя, видно, твердая башка. Хорошо! Сегодня тебе будет хуже. Сегодня пришьем.

И тотчас послышался третий, который Градец узнал сразу, — голос Хэкла:

— Внимание, ребята, мне он нужен живой! Он должен нам рассказать, с кем здесь связан.

Градец понял, что на этот раз ему не уйти и положение безвыходное: он был окружен огнями, как загнанный зверь. Спина его покрылась холодным потом. Неожиданно он с новой силой ощутил все те удары, которые получил от этих молодчиков два дня назад. Однако это длилось всего секунду, потому что безнадежная ситуация, в которой он оказался, вызвала у него отчаянную решимость дешево свою жизнь не отдавать. Он схватил стоявший на столе стакан и швырнул его в самый яркий прожектор. Стеклянные осколки разлетелись во все стороны, прожектор погас, и Градец вдруг обнаружил в этой стороне четкие фигуры двух своих противников. Это были Фанта и Бем. Градец быстро нагнулся, схватил один из стульев, вырвал у него ножку и, вооруженный ею как дубинкой, воинственно воскликнул:

— Налетайте, ребята! Я покажу вам, как дерутся у нас в Чехии!

Градец бросился вперед. Дрался он, несмотря на свои незажившие раны, на удивление отважно. Более того, противники были настолько ошеломлены его неожиданной атакой, что начали трусливо отступать...

У Збышека Броневского за кулисами в это время находилась его сестра Зуза. Стараясь успокоить брата, она гладила его по голове. Но он все равно нервно вздрагивал при каждом выкрике, ударе или другом звуке борьбы, доносящемся из бара. Збышек физически ощущал, какие удары достигают цели и что там внизу творится. Вдруг он хрипло затянул:

— Ешче Польска не згинела...

Медленно, с пьяной нетвердостью в ногах, Збышек встал. Зуза, поняв, что он собирается сделать, испуганно запричитала:

— Не смей этого делать, Збышек! Они убьют тебя! Не ходи туда!

Он грубо ее оттолкнул:

— Ерунда! Меня убьют? Человека, который пережил Мазурские равнины и Арнем? Меня — из отборных десантных польских частей? Вздор, Зуза!

Она повисла у него на шее и закричала:

— Что будет со мной? Не ходи! Какое тебе дело до всего этого? Подумай прежде всего о нас двоих, Збышек... Подумай обо мне — я уже не могу так дальше жить! Если ты меня отсюда не увезешь, я покончу с собой! Не ходи!

Он оторвал ее руки от своей шеи:

— Там звенят клинки! А в этом случае польский шляхтич не может стоять в стороне. Пусти!

Збышек как буйвол ворвался в бар, где дела у Градеца шли неважно. Бандиты загнали Ирку в угол зала и, несмотря на то, что он отбивался с цепкостью и сноровкой бывалого драчуна, подбирались к нему все ближе. Наконец Бему удалось выбить у Ирки ножку от стула. С этого момента Градец оказался беспомощным и понял, что это конец.

Именно в эту, казалось, последнюю для Ирки минуту в бар ворвался Збигнев Броневский. Четкими десантными приемами и ударами он укладывал одного противника за другим. Он перевернул в схватке вверх дном весь бар, оставив за собой груды мебели. Потрясенные и перепуганные бандиты стали трусливо отступать, с трудом поднявшись с пола. У Градеца появилась новая надежда. Выразительно поднятым большим пальцем руки он поблагодарил Збышека. Броневский бросил ему ножку от стула и встал рядом. Теперь они сражались вдвоем против пятерых, а это было уже недурно. Броневский негромко крикнул Градецу:

— Беги! Я задержу их!

Градец наотрез отказался:

— Нет, так не пойдет! Я не могу тебя одного оставить, Збышек!

Но Броневский в ярости заорал:

— Беги, у тебя дела важнее! Помни об Арнеме! Беги!

Это прозвучало так уверенно и властно, что Градец тут же бросился из бара вверх по ступенькам на улицу. Броневский сразу же забаррикадировал своим могучим телом лестницу и рявкнул на всех пятерых, которые уже опомнились и приближались к нему снова:

— Подходи, мразь!

Хэкл бросил нож Гонзулке Бему и холодно сказал:

— Этого мне живым не нужно!

Когда наконец затих шум борьбы и в баре воцарилась зловещая тишина, Зуза, превозмогая страх, выглянула из-за кулис. В зале никого не было. После потасовки повсюду был страшный разгром: перевернутые и поломанные столы и стулья, разбитые бутылки и прожекторы, порванные портьеры. Зуза осторожно, охваченная страхом, пробиралась среди этого хаоса. Под ногами у нее хрустело разбитое стекло.

Внезапно она обнаружила брата. Он лежал на полу, между разбитыми столами, и держался за бок. Зуза опустилась на колени, попыталась его приподнять, но Збышек прохрипел:

— Оставь меня, Зуза!

Только теперь она увидела, что у него в правом боку торчит нож. Девушка заплакала от охватившего ее ужаса:

— Иезус Мария... Матка боска...

Збышек улыбнулся и устало сказал:

— Не плачь, Зуза! То была единственная битва в моей жизни, которая имела смысл...

Это были его последние слова.

11

Градец выскочил на полупустую утреннюю улицу и попытался как можно быстрее сориентироваться, в каком направлении ему лучше всего скрыться, пока Хэкл и его банда не бросились в погоню. В этот момент открылась дверца черного «мерседеса», припаркованного у тротуара перед баром, чья-то рука изнутри ухватила Ирку и втянула в машину. Это была Ганка Бизова.

С той минуты как в баре начался этот сумасшедший погром, Ганка знала, что речь идет о жизни и смерти Градеца. Она могла помочь ему только одним — открыть и завести автомобиль Хэкла и с тревогой ждать, что произойдет чудо и Ирке хотя бы на минуту удастся оторваться от убийц.

Теперь они снова были вместе. Ирка Градец был счастлив. Он сидел за рулем, и мощный автомобиль Хэкла увозил их подальше отсюда, от этого зловещего места.

Ганка со страхом в голосе просила Градеца:

— Едем, прошу тебя! Быстрее! Самым коротким путем к контрольно-пропускному пункту — и в ГДР! Я покажу тебе дорогу!

Градец за рулем чувствовал себя до такой степени уверенно, что начал даже насвистывать.

— Только спокойно! С этим мы справимся! — заверил он ее.

Однако Ганка его уверенности не разделяла.

— Ты их не знаешь. Одолеть Збышека им минутное дело, машину возьмут моментально, там их несколько — и они уже у нас на хвосте!

Градец только усмехнулся:

— Тогда я им покажу, как ездят в Чехии шоферы «скорой помощи». Такого ралли Западный Берлин еще не видывал. Мы уйдем от них, будь спокойна!

Но Ганка тихо и грустно поправила его:

— Надеюсь, ты уйдешь от них... Буду за тебя молиться!

Градец вдруг перестал насвистывать и сжал руль так, что у него побелели костяшки пальцев.

— Как это я? Ты ведь едешь со мной? Домой!

— Нет, — твердо сказала Ганка. — Я должна остаться здесь, и ты это знаешь.

Как в сумасшедшем сне летели мимо них берлинские улицы. Градец выписывал такие виражи, что машина с визгом, чуть не касалась углов зданий. Они уже были не одни, Ганка была права. Два мощных «порша» гнались за ними, стараясь перегнать и перегородить им дорогу. Градец выжал газ почти до упора и крикнул Ганке:

— Ты не можешь здесь остаться с ним. Ведь я... ведь мы... Он убьет тебя!

Ганка возразила ему усталым голосом:

— Не убьет, потому что очень меня любит. Я последняя женщина в его жизни. Буду у него месяц-другой в немилости, потом он сам себя убедит в том, что был несправедлив ко мне, попросит прощения — и все будет по-старому.

Градец в отчаянии закричал:

— Нет, не пущу тебя!..

— Наоборот. Ты сделаешь так, как скажу я, — приказала ему Ганка. — На ближайшем повороте выбросишь меня из машины.

— Как это? Зачем? — в отчаянии воскликнул Градец.

— Потому что мне нужно алиби, чтобы объяснить ему, как ты попал в его машину. Ты меня просто украл. Насильно! Неплохо, если бы на улице были люди, которые видели бы это. Ты толкнешь меня, когда я тебе скажу: «Сейчас!»

Ганка с нетерпением смотрела из окна машины на улицу, которая в этой бешеной гонке превратилась в две сплошные серые стены. Она уже приоткрыла дверь и придерживала ее рукой. Градец отказался наотрез:

— Нет, я этого не сделаю!

— Ты должен! — крикнула Ганка. — Ты прежде всего разведчик, а не сентиментальная баба! Не бойся, все будет хорошо. Я занималась гимнастикой, так что падать умею. Самое большее, немного побьюсь. А он остановится, можешь быть уверен, он отличный водитель... Внимание, этот поворот приближается, приготовься... Привет Праге и чайкам над Влтавой. Скажи им, что есть здесь одна несчастная девчонка, которая страшно тоскует... — Поцеловав его быстро и робко в щеку, она крикнула: — Сейчас!

Градец не понял, толкнул ли он ее локтем или Ганка выпала из машины сама. Он только ощутил вдруг, что потерял ее и что она исчезла где-то сзади за машиной на мостовой.

— Боже, Ганка... — простонал он.

Но Ирка ехал дальше — так она хотела. Он не мог поступить иначе, потому что один из «поршей» снова догнал его. Он несся за машиной Ирки по узким улочкам и старался на нее наехать и столкнуть с дороги. Однако Градец владел рулем действительно отлично. Он лихо увертывался от машины преследователей, петлял и, сделав головокружительный вираж, вдруг неожиданно разворачивался на боковых улицах и мчался в противоположную сторону.

Когда Градецу уже казалось, что сейчас он уйдет от бандитов, Фанта, который сидел в «порше», опустил стекло, прицелился и дал по машине Ирки очередь из автомата.

Заднее стекло «мерседеса» разлетелось вдребезги...

12

Скорый из Берлина прибыл на вокзал Прага-центр. Калина, Бартик и Бланка стояли на перроне и напряженно вглядывались в бесконечный поток пассажиров. И вдруг они увидели Земана. Он выпрыгнул из вагона-ресторана и улыбаясь направился к ним. Какой-то пожилой элегантный мужчина в модном клетчатом пиджаке сказал ему вслед не без зависти:

— Вам везет, пан Земан, вас встречают... Только я, как всегда, один, точно Агасфер, обреченный на вечные скитания... Так до свидания, но в следующий раз мы непременно устроим хорошую прогулку. В этот раз она у нас не получилась, я вам так скажу...

— Будьте спокойны, пан Салаба, прогулка будет!

Земан радостно обнял и поцеловал Бланку, пожал руку Калине и Бартику.

— Так как дела в Берлине, Гонзик? — нетерпеливо спросил Бартик.

— Все нормально! Разумеется, скучать не пришлось!

— А Градец?

Земан обернулся и показал назад:

— Там!

В эту минуту Градец как раз вышел из вагона-ресторана, что-то рассказывая хорошенькой официантке. Калина быстро пошел ему навстречу и волнуясь спросил:

— Так что, Ирка? Как тебе там жилось, в том большом западном мире, бродяга?

Градец с легким юмором ответил;

— Отлично, товарищ начальник.

Калина устало спросил:

— А что привез?

Градец моментально посерьезнел:

— Себя живого! А это уже много. — Он подал Калине свою папку: — Но вам я привез вот это! Докладываю о выполнении задания...

Потом они все — Калина, майор Житный, Ирка Градец и Земан — уселись в кабинете Калины и детально просматривали пленку со снимками, которые Збигнев Броневский успел сделать.

Калина задумчиво сказал:

— Так это и есть их «Белые линии»?

— Или «Летей», — добавил Житный. — Так эту операцию называют американцы!

— Обратите внимание на последнюю фамилию, — предупредил их Земан. — Иво Голан, редактор. И запись карандашом возле фамилии: «Составить кадровую характеристику, собрать информацию о его интересах, изъянах характера, слабостях». Слово «деньги» там было написано с восклицательным знаком. В этом списке я, однако, ожидал встретить еще одну фамилию.

— Какую? — спросил его Градец.

— Салаба.

— Нет, это всего лишь обычный болтун, — возразил Градец, — Этот случай проходит скорее по вашему ведомству, нежели по нашему, Гонза. — Явно разочарованный, Градец обратился к Калине: — Не понимаю я этого, товарищ начальник. Я ожидал чего угодно — обширного заговора, большой диверсионной акции. А здесь лишь фамилии представителей нашей интеллигенции: журналистов, писателей, коммерсантов, общественных деятелей, ученых... Что они собираются с ними делать?

— Они хотят создать у нас в республике своего рода троянского коня, — сказал Житный.

Калина задумался, потом заговорил, взвешивая каждое слово:

— Многого мы еще, наверное, не понимаем, Ирка... Но недалеко то время, когда мы хотя бы в этом сможем разобраться... Разумеется, мы не должны эти проблемы недооценивать, ведь новая жизнь досталась нам такой дорогой ценой!

Градец со странным блеском в глазах произнес:

— Мне даже дороже, чем вы предполагаете!

Его утрата была страшнее, чем сам Ирка мог себе представить. Ганка Бизова умирала в берлинской квартире Хэкла. Когда она выпрыгивала на утреннюю мостовую из машины, она учитывала водительское мастерство Хэкла, но забыла о его мастерстве по части выпивки. Мозг Хэкла, постоянно одурманенный порциями джина, среагировал с опозданием на трагическую сотую долю секунды... Как только Хэкл увидел Ганку на мостовой перед машиной, он страшно испугался, изо всех сил нажал на тормоза и вывернул руль. Резко взвизгнули тормоза, машина закрутилась на мостовой, мотор захлебнулся и зачихал. Хэкл выскочил из машины, упал перед Ганкой на колени, оттащил ее от бампера, так жестоко ударившего по ее нежному телу, до которого до сих пор никто не смел дотрагиваться, кроме Хэкла. В ужасе Хэкл повторял:

— Ганочка, ради бога, Ганочка...

Мир перед ним стал рушиться, но сейчас ему было все равно. Его больше не интересовали ни Градец, ни «Белые линии», были только он, Хэкл, и она — его последняя неистовая любовь, которую он боялся потерять.

Ганка неожиданно открыла глаза, улыбнулась ему и зашептала:

— Ничего, Арни... Ничего...

Она медленно с его помощью встала с мостовой. Хэкл был счастлив. Ему показалось, что произошло чудо — и все закончилось хорошо, что Ганка отделалась в этом ужасном падении и наезде только мелкими кровоточащими ссадинами и царапинами. Она даже отказалась идти к врачу. Села к нему в машину и только машинально, со странной тяжелой усталостью повторяла:

— Ничего, Арни... Ничего... Отвези меня домой... Я умоюсь, забинтую царапины, лягу... Ты сядешь ко мне и будешь меня гладить... Ничего, Арни... Мне нужно только выспаться... Ничего...

Он отвез ее домой и сделал все так, как она хотела. Ганка спала долго и спокойно. Но вечером, когда Ганка проснулась и со слабым хриплым вздохом открыла опять глаза, это были уже странные глаза, из другого мира. Хэкл после обеда не пустил к себе ни Фанту, ни Бема, чтобы не слышать их циничных высказываний по поводу отношений Ганки и того человека... Он просто вычеркнул этот эпизод из своей и ее жизни, как будто его не было. Никогда не было той потасовки, не было бешеной погони по берлинским улицам. То было какое-то странное наваждение, горячечный сон... Теперь, увидев эти глаза, Хэкл начал кричать и звать на помощь. Побежали за врачом, вызвали «скорую помощь». Однако было уже поздно. У Ганки было кровоизлияние в мозг. Словно почувствовав близость конца, она тихо, с безмерной усталостью, спокойствием и печалью произнесла:

— Я от тебя, наверное, ухожу, Арни... С богом...

И она на самом деле ушла, легонько, без причитаний, проскользнув в узкую щель полуоткрытых темных дверей между жизнью и смертью.

А в это время в баре началась вечерняя программа. Сопровождаемая восторженным ревом любителей пива, американских солдат в увольнении, волосатых хиппи и кумиров берлинских трущоб, во главе группы манекенщиц в бело-полосатых вечерних туалетах появилась Зуза Вроневская. Гордая, красивая, аристократичная, поднималась она по ступенькам на подиум над беснующимся морем мужской похоти. Она летела как птица над лесом тянущихся мужских рук и с гордой, презрительной усмешкой бросала в зал предметы своего туалета.

В сопровождении оркестра Зуза пела популярную песенку весеннего берлинского сезона:

Белых линий притяженье,
Белых линий белизна
Всех мужчин ввела в волненье —
Богача и бедняка...
Женщину из линий белых
Раздевать — блаженства верх.
В тканях фирмы «Бенсон — Бенсон»
Женщина шикарней всех...

Теперь этот шлягер звучал как панихида по Ганке и Збышеку...

Назад: КОНЕЦ ОДИНОКОГО СТРЕЛКА

Дальше: КЛОУНЫ